Толстовство – одно из интереснейших социально-политических и философско-религиозных явлений истории и культуры России. Это уникальное общественное движения зиждилось на учении Л. Н. Толстого, хотя писатель недвусмысленно поправлял: «Я Толстой, но не „толстовец“»1. Еще В. А. Маклаков2 обратил внимание на парадокс, связанный с идеями великого писателя: «Тот, кто понимает Толстого, не следует за ним. А тот, кто следует за ним, не понимает его»3.
Идейный генезис и человеческий потенциал толстовства представляют собой феноменальное переплетение освободительных устремлений и духовных исканий русской интеллигенции с традициями отечественного сектантства. Эта двойственность во многом и определила не только идеологическое содержание, но и состав движения, совмещавшего в себе черты интеллигентского свободомыслия и народного инакомыслия в сочетании с идеей самопожертвования и готовностью пострадать за свои убеждения. Наличием этих черт и объясняется отчаянное выступление толстовцев в августе – октябре 1914 г. против империалистической войны, выплеснувшееся несколькими воззваниями4. Особый резонанс вызвали два из них: «Опомнитесь, люди-братья!» и «Милые братья и сестры!»5 Появление этих воззваний и последующие события представляют интересную и сложную криминальную драму с судебным финалом.
Инициатором и одним из авторов воззвания «Опомнитесь, люди-братья!» являлся В. Ф. Булгаков6. Подготовленный им проект обсуждался в кругу толстовцев на хуторе Телятинки, где проживал В. Г. Чертков7. На следующее утро под текстом воззвания появились подписи И. М. Трегубова, Д. П. Маковицкого8, А. П. Сергеенко и др. В дальнейшем Булгаков собирал подписи при личных встречах или посредством переписки. К моменту ареста он располагал 43 подписями9, но не успел свести их в единый список. Среди подписавших оказались молодые люди, которые в прямом смысле продолжили дело отцов. Это были «…толстовцы во втором поколении: Буткевич, Молочников, младшие Радины, Сергеенко»10. Они планировали переправить воззвание в Швейцарию, где находился их единомышленник П. И. Бирюков, который и должен был опубликовать документ в заграничной прессе на языках воюющих государств (немецком, французском, итальянском и русском).
Однако 23 октября в Ясной Поляне С. М. Попов продиктовал Булгакову текст нового антивоенного воззвания «Милые братья и сестры!» Два дня спустя при попытке его расклейки у ворот железопрокатного завода под Тулой Попова арестовали. В тот же день в Хмелевом, в землянке Попова, были задержаны и взяты под стражу его единомышленники Л. Пульнер, В. Беспалов и М. Хорош (фамилия имеет несколько написаний: Харош, Харас). В ночь на 27 октября жандармы произвели обыск у В. Ф. Булгакова в Ясной Поляне, и на следующий день его арестовали11.
Предварительное следствие по делу толстовцев-пацифистов в Тульском губернском жандармском управлении длилось до конца июня 1915 г. Наконец 18 июля 1915 г. оно было передано на рассмотрения Московского военно-окружного суда12. Их обвиняли «в произнесении или чтении публично речи или сочинения, или в распространении, или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих… к учинению бунтовщического или изменнического деяния…»13 Чтобы усугубить положение обвиняемых, губернатор А. Тройницкий в свое постановление включил «просьбу» к суду: «Судить толстовцев по законам военного времени… при закрытых дверях и особыми сверх того ограничениями»14.
Из-за перегруженности военно-судного производства процесс состоялся только 21–30 марта 1916 г. Дело слушалось в Кремле при закрытых дверях, председательствовал генерал-майор С. С. Абрамович-Барановский15, обвинение поддерживал помощник военного прокурора полковник А. Е. Гутор, защитниками выступали представители «молодой адвокатуры»16 Н. К. Муравьев17, В. А. Маклаков, П. Н. Малянтович, Б. О. Гольденблат, М. Л. Гольдштейн, И. М. Громогласов, С. А. Кобяков, Г. М. Лунц, Б. А. Подгорный и Б. Е. Ратнер. Однако дело привлекло внимание прессы, так что общественность регулярно информировалась о происходившем18.
Об организации защиты подсудимых следует сказать особо. Именно благодаря усилиям политических защитников, лидером которых являлся Н. К. Муравьев, стал возможен благоприятный для обвиняемых приговор. Муравьев, как организатор судебной защиты, стал по сути своеобразным сценаристом, режиссером-постановщиком и, отчасти, ведущим процесса. Прежде всего, им были намечены две важнейшие цели. Первая – подбор высококлассного, слаженного и авторитетного адвокатского ансамбля19. Вторая – подбор свидетелей и наполнение защитительной базы разносторонними положительными отзывами о личностях подсудимых. Для достижения первой цели Муравьев вступил в оживленную и напряженную переписку с В. А. Маклаковым, Н. В. Тесленко, А. С. Зарудным, Н. Д. Соколовым, М. Л. Гольдштейном и другими ведущими политическими защитниками того времени. Причем ему приходилось решать ряд проблем, в том числе психологических. Так, например, А. С. Зарудный и В. Д. Кузьмин-Караваев находились в натянутых отношениях. Однако убедительные доводы Муравьева смогли подействовать на столичного коллегу. В своем ответе Зарудный писал: «Если я буду участвовать в защите, то никаких возражений против Кузьмина-Караваева иметь не буду»20. Не меньшие трудности поджидали Муравьева и по привлечению в команду защитников своих давних друзей и коллег по «московской пятерке»21 – депутатов Государственной думы В. А. Маклакова и Н. В. Тесленко. Следует отметить, что очевидная политическая подоплека процесса делала, по меньшей мере, пикантным выступление депутатов высшего представительного органа страны на стороне участников антивоенного движения. Кроме того, напряженный и безотлучный режим работы депутатов создавал почти непреодолимые препятствия для участия в защите толстовцев. Так, за несколько дней до начала процесса, в марте 1916 г., депутат Маклаков писал Муравьеву: «Я положительно не имею сейчас секунды времени; я как перед большим процессом, когда не успеваешь читать газеты; дня через 3–4 будет легче, но тогда будет поздно, к тому же я все-таки недостаточно задет всем вашим инцидентом, плохо схватываю причину страстей и поистине „могу молчать“. Хуже всего, что я едва ли приеду на процесс, приезжать для речи – хулиганство, а сидеть 10 дней я не могу. Отлучка из Думы сейчас неприлична, да на мне лежат и работы, которые не могу бросить»22.
В преддверии процесса, когда счет пошел на часы, на смену письмам пришли телеграммы23. Тем не менее Муравьев искал хоть малейшую возможность добиться участия депутата в этом процессе: «Я очень прошу тебя не отказываться по толстовскому делу, у меня полный скандал в защите по этому делу. Отказались: Зарудный, Гольдштейн, Малянтович, Тесленко, остались только мы с тобой. Моя попытка образовать состав защиты, так как он мог бы образоваться 10 лет тому назад, оказалась наивностью. Мне кажется, что в особенности твой отказ произведет тяжелое впечатление. В некоторых заграничных журналах и газетах уже отмечают этот процесс, объявлен состав защиты и, в частности, и, в особенности, отмечается, твое участие»24. Усилия лидера «молодой адвокатуры» увенчались успехом: Маклаков все-таки приехал на несколько дней в Москву.
Для достижения второй цели Муравьев, во-первых, тщательно продумал и подобрал группу свидетелей. Ими стали известные и уважаемые в стране люди. Как нельзя лучше для этого подходили дети Л. Н. Толстого: А. Л. Толстая25, Т. Л. Сухотина-Толстая26, С. Л. Толстой27. Во-вторых, для усиления аргументов защиты адвокат обратился к В. Г. Черткову с просьбой «составить перечень выдержек из сочинений Льва Николаевича, могущих послужить нам материалом для защиты по этому делу»28. В-третьих, попросил именитых свидетелей заблаговременно предоставить ему тексты показаний на суде для того, чтобы встроить их в общую защитительную конструкцию процесса. Адвокат также взял на себя труд и ответственность частично подкорректировать, отредактировать показания, поскольку выступления свидетелей защиты должны были выразить самые главные доводы в оправдание подсудимых. В-четвертых, он вел процесс как «режиссер-постановщик», т.е. распределил роли адвокатов, очередность выступлений свидетелей. Заранее обговорил со свидетелями защиты вопросы и ответы, которые должны были прозвучать на судебном следствии.
Председательствующий на процессе С. С. Абрамович-Барановский спустя годы в своих «Воспоминаниях» вынужден был отметить роль и значение Н. К. Муравьева. Он писал: «Удивительный подбор свидетелей защиты, чрезвычайно интересных по своим личностям и по содержанию их показаний, умелый и тонкий опрос их, умелое использование вещественных доказательств и принципиальная постановка всего процесса – все эти действия защиты содействовали тому, что на процессе толстовцев развернулась та незабываемая картина жизни, которая для историка – исследователя того времени, конечно, будет иметь большое значение»29.
Муравьев проявлял и чисто человеческую заботу о подсудимых30. Большинство обвиняемых до суда были освобождены из-под стражи под большие денежные залоги (от 500 до 1000 руб.)31. Средства на эти цели выделили А. Л. Толстая, Т. Л. Сухотина-Толстая, В. Г. и А. К. Чертковы. В материалах дела имеется прошение графини А. Л. Толстой, в котором она ходатайствует «об изменении меры пресечения и освобождении под залог: 1) Моисея Харош (Харас) в 500 руб.; 2) Михаила Петровича Новикова в 500 руб.; 3) Александра Ивановича Радина в 500 руб.; 4) Душана Петровича Маковицкого в 1000 руб.
Прилагается при сем талон Московского губернского казначейства в сумме 2500 руб.»32.
Юридическим оформлением освобождения подсудимых из-под стражи под залог занимался также Муравьев, что иногда было сопряжено с казуистическими проволочками со стороны судебного ведомства33. В этих случаях адвокату приходилось оперативно реагировать и буквально пробивать бюрократические препоны. Так, он вмешался в процесс освобождения В. Ф. Булгакова, когда получил от последнего письмо следующего содержания: «Сердечно благодарю Вас за Ваши заботы. 13 ноября я получил от брата из Москвы, будто я уже освобожден на поруки. Но, видно, одно дело – свобода на бумаге, и другое – в действительности. Во всяком случае, скоро надеюсь увидеть Вас в Москве»34. Тревожный сигнал об аналогичной ситуации поступил лидеру защиты и от А. Л. Толстой. «Читала о том, что Булгаков и многие другие на свободе, тогда как Маковицкий в тюрьме, – взволнованно писала она. – Что это значит? Может быть, он не успел подать прошение или не хотел подать его из принципиальных соображений? Не могу ли я помочь в этом деле? Хоть и кратко, но очень была рада повидаться с Вами»35.
В ходе судебного разбирательства прокурор настаивал на версии обвинения, выдвинутой тульскими властями. Однако по настоянию председателя суд, квалифицируя преступление, исключил признак «изменнического деяния» и включил указание на «религиозные побуждения» подсудимых.
Приговор по делу толстовцев огласили 1 апреля 1916 г. Лица, которым инкриминировалось составление и подписание воззвания «Опомнитесь, люди-братья!», были оправданы ввиду «неосуществленности замысла». Авторы воззвания «Милые братья и сестры!» приговорены к двум месяцам тюремного заключения каждый. Причем им был зачтен срок предварительного заключения. В связи с попыткой распропагандировать «нижние чины» С. М. Попов получил полтора года заключения в исправительном доме. Ему также зачли год и пять месяцев предварительного заключения.
Столь неожиданный итог процесса стал возможен не только вследствие объективности и лояльности председателя суда С. С. Абрамовича-Барановского, но и во многом благодаря высокопрофессиональной, креативной работе великолепного адвокатского ансамбля во главе с Н. К. Муравьевым. Даже участвовавшие в процессе адвокаты поздравляли своего лидера с блестящей победой. «Поздравляю приговором, – телеграфировал Муравьеву М. Л. Гольдштейн. – Радуюсь Вашему успеху»36. Высшим признанием достижений Муравьева и его коллег стали слова благодарности 24 подсудимых толстовцев: «Сколько труда и сколько души вложили Вы в нашу защиту! Поверьте, что мы оценили и труд, и тронувшее нас внимательное и сочувственное отношение к нашему делу… Нам хочется еще раз засвидетельствовать Вам чувства нашей глубокой признательности, нашего уважения и нашей общей любви!»37
Как и следовало ожидать, 4 апреля 1916 г. прокурор опротестовал оправдательный приговор. Однако кассационное рассмотрение так и не состоялось. Февральская революция открыла новую страницу в истории страны, а вместе с ней канули в Лету судебные процессы, инициированные прежним режимом.
Историческое значение процесса отмечалось сразу же после его окончания. Почти пророчески Абрамович-Барановский писал: «Если когда-нибудь толстовский процесс получит признанное наукой историческое значение, то он обязан будет за такое признание, главным образом, деятельности защиты. Ни воззвания подсудимых против войны, ни благоприятный для них приговор суда сами по себе не сделали бы толстовский процесс историческим. Сделали его историческим организация и постановка его защитой»38.
Предлагаемые вниманию читателей документы хранятся в фонде Н. К. Муравьева отдела рукописных фондов Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве (ОР ГМТ). В нем отложились материалы по подготовке процесса (переписка с органами власти, адвокатами, подследственными, свидетелями, вопросные листы по делу о В. Ф. Булгакове, С. М. Попове и других, черновик защитной речи Н. К. Муравьева и т.д.), стенограммы заседаний и автограф дневника судебных заседаний адвоката, показания свидетелей, речь прокурора Гутора, кассационное заявление Муравьева в Главный военный суд и др.39
Для публикации отобраны письма и показания детей великого писателя – свидетелей по делу – Татьяны, Александры и Сергея Толстых Н. К. Муравьеву о знакомстве с подследственными. Текст писем отражает напряженную работу защитника. Он содержит многочисленные подчеркивания, целые абзацы в нем отчеркнуты, а иногда и пронумерованы (письмо С. Л. Толстого). В выступлении на суде друга и издателя Л. Н. Толстого В. Г. Черткова последовательно излагаются взгляды толстовцев.
Документы по делу толстовцев-пацифистов позволяют пристальнее рассмотреть не только их мировоззрение и побудительные мотивы написания антивоенных воззваний, но и отношение к ним общественности, сложные перипетии судебного процесса и роль в этом деле защитников из когорты «молодой адвокатуры».
Сохранена стилистика оригиналов. Встречающиеся сокращения раскрыты и заключены в квадратные скобки.
Автор выражает искреннюю благодарность заместителю директора Государственного музея Л. Н. Толстого по учету и хранению фондов Н. А. Калининой и заведующей отделом рукописных фондов Ю. Д. Ядовкер за оказанное внимание и содействие в отборе документов.
№ 1
Записка1 А. Л. Толстой Н. К. Муравьеву о знакомстве с подсудимым
[Ранее 21 марта 1916 г.]*1
Д. П. Маковицкий познакомился с нашей семьей около 20 л[ет] назад. В 1904 г. он поселился в нашем доме совсем в качестве домашнего врача. Отец горячо любил Д. П. и ценил его*2 как самоотверженного работника и близкого, понимающего последователя.
Помню, как отец, смеясь, несколько раз повторял: Д. П. был бы святым, но его святости мешает его нелюбовь к евреям и пристрастие к «Новому времени». Часто в нашей семье подтрунивали над славянофильством Д. П. и пристрастью его к статьям Меньшикова2 и Хомякова3. Д. П., кроме того, что лечил отца и помогал ему в его письменных работах, – все свободное время употреблял на лечение больного населения. Он заслужил любовь всего округа и пользовался большой популярностью. В народе многие называли его святым человеком.
В. Ф. Булгаков в последний год жизни Л[ьва] Н[иколаевича] был его личным секретарем. И также пользовался большим доверием и расположением, как отца моего, так и всей нашей семьи.
Когда началась война, мне пришлось быть в Ясной Поляне. Я нисколько, нисколько не удивилась тому, что и Д. П., и В. Ф. очень заинтересованы войной, с*3 любопытством читали газеты, радовались победам русских и не могли скрыть своей антипатии по отношению к немцам.
Д. П. мечтал о том, что победа Россией Австрии поведет к слиянию славянских народов, и на вопрос о том, почему он не перейдет в русское подданство, один из его доводов был тот, что это сделается само собою.
Когда я узнала об «обращении», я поняла, что оно имело целью напомнить и себе, и другим единомышленникам те христианские истины, которые они исповедовали. Я была очень удивлена, что Д. П., В. Ф. и многие другие обвиняемые, многих из кот[орых] я знаю, были привлечены к ответственности за агитацию. Я убеждена, что если бы В. Ф. и Д. П. предложили бы написать или подписать «обращение» с целью агитации, и тот, и другой отказались бы это сделать.
Если бы они хотели распространять свои взгляды, они всегда имели бы возможность этим заняться, пользуясь большой любовью и популярностью среди народа.
Но я могу засвидетельствовать, что ни тот, ни другой, никогда не занимались пропагандой своих взглядов.
А. Т[олстая]
Если находите что-нибудь лишним – зачеркните и верните мне4.
А. Т[олстая]
ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 9–10. Автограф.
№ 2
Записка С. Л. Толстого Н. К. Муравьеву о знакомстве с подсудимыми5
[Ранее 21 марта 1916 г.]
О Д. П. Маковицком
Я познакомился с Душаном Петровичем в 1901 г., когда отец был очень серьезно болен, в Крыму. Он тогда уже был одного мировоззрения с моим отцом, к которому он относился с великим уважением и безграничной преданностью. В этом он не изменился до смерти отца и до сих пор.
В 1904 г. Д. П. поселился в Ясной Поляне в качестве, во-первых, домашнего врача и, во-вторых – врачом при Яснополянском медицинском пункте.
Для Л[ьва] Н[иколаевича] Д. П. был другом, единомышленником, врачом, фельдшером, нянькой и нередко секретарем и товарищем на прогулках. Он был также другом всей нашей семьи и любим окружающим населением, которое он обслуживал как врач. Он вел в Я[сной] П[олян]е во все время своего пребывания дневник, в котором он описывал все, что происходило в Ясной Поляне и, в особенности, разговоры с Л[ьвом] Н[иколаевич]ем. Так как я часто бывал в Я[сной] П[олян]е, я хорошо с ним познакомился и всегда*4 чувствовал к нему большую любовь и уважение. Нередко я вел с Д. П. интересные и откровенные разговоры. Его мировоззрение – чисто христианское; он исповедует непротивление злу насилием и любовь к людям. Как австрийский славянин он скорбит о насилии немцев, венгров и евреев над австрийскими славянами. Он мне говорил, что это не всегда так будет, потому что славяне плодятся в Австрии*5 быстрее, чем др[угие] народности и все больше преобладают в численности.
Разговаривал я и о настоящей войне. Д. П. надеялся на возрождения славянства. Я его спросил, может ли он сочувствовать поражению австрийцев. Он мне на это сказал: «Пусть русские меньше убивают, а больше в плен берут». Себя Д. П. не считает подданным какого бы то ни было государства.
Я говорил Д. П. по поводу инкриминируемого воззвания, что он напрасно его подписал, так как в качестве австрийского подданного ему могут быть приписаны другие мотивы. Он сказал, что как христианин считал это своим долгом, независимо от последствий, которые это может повлечь.
О В. Ф. Булгакове
В. Ф. Булгаков был больше года секретарем моего отца в последние годы его жизни. Л[ев] Н[иколаевич] очень любил В. Ф., и вся наша семья относилась к нему как к другу Л[ьва] Н[иколаевича] и нашему. Неоднократно я вел разговоры с В. Ф. по разным вопросам. Из них я вынес заключение, что его мировоззрение чисто христианское. Он был под сильным влиянием взглядов моего отца. Он был против всякого насилия и следов[ательно] против войны. Однако он никогда не вел пропаганды против воинской повинности, считая, что это личное дело каждого и что нельзя в этом деле убеждать кого бы то ни было. Я был в Я[сной] П[олян]е вскоре после того, как он написал инкриминируемое воззвание, до его обыска и ареста. Я ему говорил, что едва ли воззвание будет иметь какой-либо реальный результат, но если предположить, что благодаря ему Россия*6 преждевременно войдет в переговоры о мире или что новобранцы будут отказываться от службы, что это ослабит Россию в пользу Германии, – результат едва ли желательный для самого В. Ф., а на это я хорошо помню, что мне сказал В. Ф., а именно, что, во-первых, он не имеет в виду*7 пропаганду отказа от воинской повинности и, во-вторых, что все будет сделано для того, чтобы это воззвание было напечатано в Германии и Австрии (что его воззвание имеет в виду главное выяснение для него и его единомышленников своего отношения к войне). Таким образом, можно сказать, что воззвание имело целью, главным образом, успокоить встревоженную войной совесть толстовцев-антимилитаристов*8. Я даже скажу больше. В. Ф. Булгаков не мог как русский не*9 желать победы русского оружия. Он мне говорил, что ему трудно победить в себе патриотическое чувство.
И вот воззвание было написано для утверждения самого себя в антимилитаризме, в борьбе с самим собою.
ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2а. Л. 15–16 об. Автограф.
№ 3
Показания А. Л. Толстой
[26 марта 1916 г.]*10
Муравьев: Кого из обвиняемых вы ближе всего знаете, скажите, что вам известно про них.
гр. А. Л. Толстая: Ближе всего я знаю Душана Петровича Маковицкого, Булгакова и немного Трегубова. Последнее время я жила в одном доме с Маковицким; он был домашним врачом моего отца; Булгаков был его личным секретарем, я наблюдала их в течение ряда лет и могу рассказать о них. С Д. П. Маковицким я была знакома еще раньше около 20 лет, а домашним врачом нашей семьи он сделался с 1904 г. Мой отец любил и ценил Д. П., который лечил его и помогал ему в письменных работах. Д. П. лечил еще на себе, посвящая все свое свободное время больным, которых посещал во всякую погоду и во всякое время дня и ночи. Мой отец шутя говорил, что Д. П. был бы святым человеком, если бы не два обстоятельства: его юдофобство и пристрастие к «Новому времени». У нас в семье часто подтрунивали над его славянофильством и над его любовью к статьям Хомякова и Меньшикова. В начале войны я была в Ясной Поляне и беседовала с Булгаковым и Маковицким; оба очень интересовались войной и желали победы русским, это было очень ясно видно.
Я вообще мало знаю про это дело, но могу дать характеристику Д. П. Маковицкого и Булгакова.
Муравьев: Не знаете ли вы фактов из духовной жизни Д. П., например, вы упоминали, что он склонялся к славянофильству?
гр. А. Л. Толстая: В начале войны я спросила Д. П. про его отношение к войне с Австрией; про его отрицательное отношение к австрийскому правительству я знала, мне хотелось знать его отношение к войне со славянскими народами. И он мне ответил, что эта война должна служить слиянию славянских народов. Я его спросила, почему он не переходит в русское подданство, и одним из его доводов было то, что это случится само собой, когда в результате войны сольются славянские народы.
Муравьев: Был ли вам известен факт подписания воззвания?
гр. А. Л. Толстая: Да, это было мне известно.
Муравьев: Не знаете ли вы, что вложил Д. П. в эту подпись, с какой целью это было им сделано?
гр. А. Л. Толстая: Душан Петрович всегда находился среди народа и был любим всем Тульским и Крапивенским уездами; его в народе часто называли святым. Я хотела сказать, что я глубоко убеждена, что, разумеется, ни Душан Петрович, ни Булгаков никогда не подписали бы такого обращения с целью агитации; так не укладывается в моем представлении о них возможность предположить, чтобы они написали и подписали такое обращение с агитационной целью, мне это казалось просто диким.
Про Булгакова я могу сказать то же самое: что мы все его любили, и отец тоже любил его, как очень близкого человека. Булгаков никогда не занимался пропагандой. Я убеждена, что он написал это обращение не с целью агитации.
Маковицкий, Булгаков: Ничего не имеют добавить к показаниям свидетельницы.
ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 11–12 об. Копия. Машинопись.
№ 4
Показания Т. Л. Сухотиной-Толстой
[26 марта 1916 г.]
Я познакомилась с этим обращением осенью 1914 г., когда приехала на постоянное жительство в Ясную Поляну. Там жили тогда Маковицкий, который лечил народ, как всегда, и Булгаков, который занимался библиотекой. Через несколько дней после моего приезда Булгаков мне говорит: «Не хотите ли послушать, что я написал про войну?» Он прочел мне. Я на это промолчала. Он не просил меня подписать, я тоже не предлагала подписать; мне изменяет память, был ли об этом еще разговор в это время или же только после обыска.
Мы выросли в такой семье, где такие разговоры были вполне естественны, и мне казалось, что и в литературе было подобное веяние; в одном журнале я даже читала подобный рассказ. Мы привыкли считать, что эгоизм – самое низшее свойство человеческой природы, что любовь к семье выше, любовь к Родине еще выше, но что есть еще любовь более высокая, чем любовь к Родине – это любовь к человечеству.
Я знала Булгакова лет семь, Маковицкого почти 20 лет. Маковицкий близким человеком нашей семьи был еще до того, как сделался домашним врачом нашего отца; он был просто нашим другом и затем уже сделался домашним врачом отца, а также был некоторое время и домашним врачом моего мужа. Я его знаю как брата. Он всю свою жизнь жил так, что всегда работал. Когда не было работы в нашей семье, он лечил народ в Ясной Поляне. Бывало вечером прибежит усталый, а его уже ждет целый ряд саней, и как бы он не был утомлен, он никогда не отказывал. За все время, что я его знала, я не слыхала, чтобы он говорил в народе что-нибудь политическое. Он просто делал то, что считал нужным, т.е. свое дело любви.
Булгакова я знаю как секретаря моего отца. Он приезжал с моим отцом к нам, в деревню моего мужа. После смерти моего отца он занимался библиотекой и собирался идти в санитары, но ему помешала его работа, а потом обыск и арест.
Из других подсудимых я знаю Трегубова. Когда я была секретарем моего отца, как и другие мои сестры, я писала ему письма по поручению моего отца. Эта переписка носила чисто религиозный характер.
Относительно Дудченко я не помню, знала ли я его лично, или он был из тех людей, которые имели общение и переписку с отцом чисто на религиозной почве.
Муравьев: Скажите, пожалуйста, какое было отношение Льва Николаевича к Душану Петровичу и к Булгакову?
Т. Л. Сухотина: К Душану Петровичу нежное отношение, он очень любил его. Умирая, Лев Николаевич обнимал и целовал его. В последние моменты спрашивал моего брата Андрея, где Душанчик. Он любил его как близкого человека и умер на руках у него. В последний момент он хотел его обнять и позвал его, кто-то другой наклонился, и отец сказал: «Нет, не тот» и хотел обнять именно Душана Петровича. Вообще отец относился отрицательно к медицине, но ему доверял.
Муравьев: А отношение Льва Николаевича к Булгакову?
Т. Л. Сухотина: К Булгакову его отношения были тоже очень дружеские; он не был таким старым другом, но очень близким.
Я еще хочу сказать о любви Душана Петровича к России; он был, так сказать, звеном между Венгрией и Россией и считался там русофилом. На днях, когда его выпустили на поруки, я посмотрела на него, такого старого, бледного, слабого, и спросила его: «Душанчик, где вы свою жизнь окончите?», и он сказал, что не в Венгрии, куда он вернуться не может из-за своей любви к России, так как там за последнее время было 4000 казней за русофильство. Он так любил все русское, что когда умерла Варя Панина6, он перевел статью о ней и послал в Венгрию. Он переводил все, что мог, что ему нравилось, особенно то, что было национальным, и меня убеждал учить мою девочку русским былинам и пословицам. Он всегда выражал свою любовь к России.
Лунц: Не знаете ли вы что-нибудь об убеждениях и взглядах Грауберг[ер]а и его переписке с Львом Николаевичем?
Т. Л. Сухотина: Я не помню, это было лет 20 тому назад. Я знаю, что Лев Николаевич сочувственно относился к нему.
Булгаков: Не припомните ли вы, Татьяна Львовна, как однажды в 1910 г. Граубергер приезжал в Ясную Поляну вместе с Токаревым? Тогда с нами был еще ваш покойный муж, и вы приняли их очень ласково. Мы завтракали вместе. Вы знаете его как человека чистых, христианских убеждений.
Т. Л. Сухотина: Не помню, что-то очень смутно припоминаю.
Булгаков, Маковицкий: Ничего не имеют добавить к показанию свидетельницы.
ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 13–14 об. Копия. Машинопись.
№ 5
Показания В. Г. Черткова
26 марта 1916 г.
Я могу дать сведения, главным образом, относительно четырех из подсудимых, которых я ближе всего знаю: Маковицкого, Радина, Никитина-Хованского, Лещенко. Знаю немного и остальных, а этих четырех знаю давно. Душана Петровича Маковицкого я знаю с 1891 г. и с тех пор имел возможность быть знакомым со всей его деятельностью. Ему было, кажется, года двадцать четыре, когда он написал письмо Льву Николаевичу, желая с ним познакомиться; в это же время он написал письмо и мне. После того он занимался на своей родине Венгрии издательством такого же содержания, как наше русское издательство «Посредник», это издательство продолжается там до сих пор, с той разницей против русского издания, что в последнем многое запрещалось ввиду того, что взгляды в [н]ем выражались независимо от тех взглядов, которые желало правительство, и ввиду антимилитаристических идей, которые выражались в писаниях Льва Николаевича. Маковицкий печатал на своей родине все те статьи, которые нельзя было печатать в России. Между прочим, у него была напечатана статья Льва Николаевича «Не убий», в которой была сильная тирада против императора Вильгельма; Толстой в ней в самых резких выражениях осуждает характер его деятельности. Эта статья была запрещена не только в России, но и в Германии; между тем как Маковицкий ее напечатал полностью в Австро-Венгрии. Так что эта сторона его деятельности указывает на то, что если антимилитаристическое влияние его деятельности имело какое-нибудь действие, то оно было гораздо сильнее, энергичнее и полнее в Австро-Венгрии, нежели в России, т.е., значит, во враждебной нам стране.
Еще о людях можно судить по той среде, в которой они живут. Лучшим другом Маковицкого был некий доктор Шкарван, военный врач в Венгрии, который под влиянием новых убеждений о том, что не надо убивать друг друга, почувствовал, что не может быть военным врачом, и отказался от этой должности, за что потерпел гонения. В настоящую войну его русофильские [настроения] вызвали то, что он был помещен в тюрьму и содержался там во время нынешней войны; потом он был выпущен. Его подозревали в том, что он был агентом России, для того чтобы вредить нашему врагу Австрии. Среда, в которой жил и с которой дружил Маковицкий, распространяла эти идеи в Венгрии и Польше больше, чем в России.
Затем относительно его убеждений я могу сказать, что они были в сущности консервативными и, как на иллюстрацию, я могу указать на то, что любимой его газетой в России было и есть «Новое время» и одно время любимым его писателем был*11 журн[алист] Меньшиков. Он доверял газетам консервативным больше, чем либеральным; он считал, что либеральные газеты распространяют много неправды. Во время освободительного движения он был особенно отрицательно настроен против революционного движения; он был одним из тех, которые отрицали все, даже*12 то хорошее, которое проявилось в этом движении, так как это шло против его природы, против его понимания жизни. Он отрицал всякий деятельный протест против существующего правительства.
Я не хочу никого оскорблять предположением, что Душану Петровичу будет предъявлено обвинение, будто бы он тайный агент какой-нибудь враждебной нам державы, хотя такие слухи и носились в воздухе, вследствие того, что он подданный враждебной нам державы. Я хотел подчеркнуть этот факт потому, что он указывает на то, что, если бы в*13 Д. П. была малейшая неискренность, то в течение его общения с Львом Николаевичем, который был замечательным сердцеведом и которого невозможно было провести или обмануть, Лев Николаевич не имел бы к нему такого неограниченного доверия; он его считал наиболее правдивым и чистым душой из всех людей, которых он знал. Опровержением доказательства того, что в его деятельности не может быть никакого тайного замысла*14, является то, что он подписал воззвание; если бы он был агентом, то он не выступил бы публично с подписью, а держал бы себя в стороне. Это относительно фактических сведений, которые я знаю.
Относительно его характера. Я могу сказать, что редко встречал человека более бескорыстного, самоотверженного до аскетизма, щедрого и не думающего о личной выгоде, трудолюбивого и неутомимого в своей врачебной деятельности в Ясной Поляне. Кроме того, он очень скромный человек, это его отличительная черта. Молчаливый, строгий к себе и снисходительный к другим. Ему совершенно несвойствен какой-нибудь малейший дух пропаганды или выступления*15, или агитации. Друзья его были очень удивлены, что он подписал это воззвание; мотивом этого, насколько я понимаю, не могло быть желание придать этой бумаге распространение, расчет на ее влияние, а чисто личное чувство; раз заявлены в этом воззвании взгляды, с которыми он по существу согласен, то как-то неблагородно не подписать; конечно, этого недостаточно, можно быть согласным и не подписывать, я сам всецело, от души согласен со всеми мыслями, выраженными в этом воззвании, но я принципиально не подписал его. У него было еще два побуждения: одно было то, что подписать этот акт ему предлагали друзья; ему не хотелось отъединиться в этом, как ему казалось, благородном поступке от них, а, во-вторых, он сам ловил себя на том, что у него подымалось в душе чувство враждебности к нашему врагу, который с нашей точки зрения наш брат и которого мы должны любить. Это желание победы – патриотическое проявление, с нашей точки зрения, не может считаться правильным. Ему хотелось как будто бы в противодействие этому чувству помочь себе, удержать себя от таких патриотических поползновений, и потому он подписал это воззвание. Но, несмотря на это, у него и до сих пор подымаются в душе эти патриотические поползновения. Вот что я мог сказать относительно Маковицкого.
Относительно Александра Ивановича Радина я могу сказать, что знаю его давно, кажется с начала [18]82 г. Когда я занимался земской деятельностью, я пригласил его как наиболее просвещенного и опытного учителя и после этого хорошо успел изучить его характер. Он человек слова, а не дела*16; он никогда не любил не только выступать с какой-либо пропагандой, но не любил даже присутствовать на спорах. Все свое время он употреблял на школьное дело и, кроме того, занимался пчеловодством. Впоследствии он из убеждения оставил школьное дело, так как оно заставляло его идти против совести и убеждений. Он был на хорошем счету и получал большое содержание, и все-таки ушел на землю и обрабатывал ее сам своими руками с женой и, по мере того как его дети подрастали, он и их учил тому же. Эта одна из самых образцовых семей в России. Она осуществляет на деле более двадцати лет те идеи и мысли, которые выражал Лев Николаевич в своих писаниях. Он обработал фруктовый сад, там где не было ничего.
Мы все люди земные, и главное, что больше всего нас подбивает на компромисс, это чувство жалости к нашим семейным, у него же этого совсем не было. Он с женой и сыновьями осуществлял весьма трудную и суровую жизнь, какую можно себе представить. Его мысли совершенно чужды какая-либо пропаганда или выступление. Представьте себе, что, живя спокойно в деревне, он получает бумагу, в которой выражены взгляды и мысли, с которыми он согласен и, как честный человек, он ее подписывает. Только этим я и объясняю, почему он и его семейные подписали эту бумагу. Я не хочу сказать, что они совсем не знали, что это, может быть, будет распространено; это для них не имело значения, им казалось, что будет нечестно и недобросовестно не сказать то, что они думают, и не присоединить своей подписи.
Я хотел еще упомянуть об очень важном обстоятельстве: последние годы А. И. Радин страдает очень серьезной болезнью сердца и пребывание его, довольно продолжительное, в тюрьме по этому делу значительно ухудшило его состояние и сократило его жизнь; и если он опять попадет в тюрьму, то это было бы очень близко к смертному приговору, он в исключительном положении. Если он, паче чаяния, не будет оправдан, то это будет сопряжено со страшными последствиями для состояния его здоровья.
А. Никитина-Хованского я знаю очень близко, так как он живет у меня и работал у нас переписчиком, и про него я должен сказать то же, что и про других: это образец скромного, тихого, кроткого юноши, который никогда не выступает с какими-либо рассуждениями и пропагандой. Мне это особенно видно потому, что у меня бывает много людей всяких взглядов и убеждений и часто бывают споры; он никогда не выступает с возражениями, он для этого слишком скромен и тих. Он не считает себя способным учить других и призывать их к чему бы то ни было. Если он и подписал воззвание, то только потому, что он был согласен с общим содержанием; если бы он написал его сам, то, может быть, написал бы его несколько иначе. В нем тоже было сильное желание мира, он чувствовал, что те ужасы, которые теперь происходят, – что-то ненормальное. У него было страшно глубокое желание мира и, кроме того, в нем было такое чувство, что раз ему уже предлагают, то значит, кто-нибудь хочет знать его мнение и, значит, он не видит причин отказать в этом. У него не было и не могло быть желания распространять это воззвание и подействовать им на читателя.
Лещенко. Об этом человеке я должен сказать, что он из народа. Это очень оригинальный и своеобразный тип, которого я знаю как работника чрезвычайно самоотверженного, трудолюбивого и искусного, который никогда не думает о плате. Ему доставляет удовлетворение служить, как умеет, всем и каждому помогать. Он никогда не рассуждает и не проповедует, ничего не распространяет и, если он подписал воззвание, то, несомненно, по тем же мотивам, что и другие, т.е. просто по чувству добросовестности.
Относительно А. Никитина. Я еще забыл упомянуть о состоянии его здоровья: он страдает костоедой ноги, последнее время ему стало лучше, но суровая обстановка тюрьмы снова ухудшила его состояние и, если он снова попадет в тюрьму, это грозит разрушить его здоровье на всю жизнь. А цель его жизни направлена на содержание его семьи: престарелой матери и двух сестер.
Относительно всех четырех подсудимых вместе, я хотел сказать то, что знаю об их побуждении, о характере этого выступления. С их стороны это не есть выступление, а только утверждение того, что они согласны со взглядами этого воззвания. Я думаю, что все мы понимаем, что в такое время, которое мы сейчас переживаем, когда все люди, любящие свою родину, стараются сделать что могут, каждый согласно со своими убеждениями и требованиями своей совести, чтобы помочь России. Я имею в виду, например, военных, добросовестных, не тех, которые служат ради награды, а тех, которые, сами глубоко уверены, что в этом их долг, что они действуют по совести, тех, которые жертвуют своим спокойствием, здоровьем и жизнью и делают все, что могут для родины. Другие люди в России тоже желают что-нибудь сделать, и многим другим*17, сознающим весь ужас войны, трудно сидеть сложа руки, когда другие жертвуют собой. Одним из главнейших побуждений этого воззвания было то, что им не сиделось на месте, они были уверены, что нехорошо то, что сейчас происходит, что нужно только любить; вот это главное побуждение не только этих четырех лиц, но и большинства остальных подписавших это воззвание. Если некоторые могут говорить и утверждать здесь на суде, что они не только знали о предполагаемом, но даже желали его, желали, чтобы оно произвело известное действие, если есть и такие двое-трое, то они, я не сомневаюсь, откровенно об этом скажут. Необходимо, чтобы справедливо отнестись к этим людям, страдающим от чрезмерной добросовестности, знать, что у них является боязнь, как бы, защищая себя, они не умалили своей вины, и поэтому они сгущают краски и выставляют свои мотивы более злонамеренными*18 с точки зрения правительства, чем они есть в действительности. Кроме тех, которые сознательно желали пропаганды, большинство не думало, какие будут дальнейшие последствия этого воззвания. Это все равно, как если бы меня спросили: «Ты веруешь в Бога?», и если я верую и знаю, что за это признание меня накажут, то я тем более подпишу. Это есть поступок людей добросовестных.
Теперь другой очень важный факт в этом деле: это то, что это обращение не было предназначено исключительно для России, для русского народа. Эти люди, не будучи патриотами, считали всех людей братьями и детьми одного Отца Небесного. Они имели в виду столько же и враждебные нам страны, как и Россию; они сделали все возможное для того, чтобы это воззвание появилось за границей, и оно действительно появилось на немецком языке в одном немецком журнале «Neue Wege», который издается в Швейцарии и имеет большое распространение в религиозных кругах и в Германии. Это же самое воззвание было переведено на французский язык и напечатано во французском журнале «Demain». В Англии оно появилось в следующих изданиях: «Labour Leader» и «The Fellowship of Reconciliation», и затем в Англии появилось оно отдельными листками, подписанное еще около 80 людьми. В этих странах это самое воззвание напечатано и циркулирует, и никто не боится, чтобы оно принесло вред в государственном отношении.
Теперь я считаю своим долгом сказать о моем понимании того положения, которое занимает эта категория людей, которые сейчас сидят на скамье подсудимых, и мы – их единомышленники, которые находятся еще на свободе потому, что я думаю, что нельзя отнестись правильно к такому явлению, не выслушав, какое у них отношение к развитию современной жизни в России, к сознанию русского народа. Нам всем известна та категория военных, добросовестных военных, которые по убеждению, по совести борются с врагом и утверждают, что война эта не есть война ради покорения неприятеля, а война против войны. Эта война должна вызвать в будущем лучшие условия, а по возможности более мирные условия, лучшую совместную международную жизнь. Таково убеждение многих людей в настоящее время. Я не могу разделять этого убеждения, так как я думаю, что из дурного не может выйти хорошее в будущем; как из обширного убийства может выйти какое-нибудь хорошее дело в будущем? Но я согласен с ними, я вижу в этом чаяние их, что лучшее будущее настанет, вижу желание убедить себя и надежду всех, что это поведет к лучшему. Хотя я не думаю, что война поведет к лучшему, но я убежден, что Россия и русский народ призваны внести в развитие человечества новые начала или, по крайней мере, содействовать развитию этого начала – начала действительной любви и братства между людьми, главным образом потому, что русский народ в общей своей массе не заражен и не испорчен западноевропейской культурой, и в нем деятельный человеческий инстинкт является более здоровым и более нормальным. Я верю, что настанет лучшее время, и я вижу проявление этого в том, что в России развивается страстное желание мира и братских отношений между людьми, и это готовится и растет параллельно с войной, которая продолжается. И я думаю, что если правильно отнестись к этому, нужно отдавать себе отчет в том, насколько искренне военные стараются добросовестно жертвовать своей жизнью на войне, и сторонники мира соответственно этому делают то, что они считают правдой. Истинное развитие народов заключается не в деятельности какой-нибудь одной категории людей, положим, военных, а заключается в совместной совокупной деятельности людей всех направлений, искренних и хороших; и из совокупности этих направлений должно выходить лучшее будущее. Всем любящим нашу Родину, в особенности в настоящее время, недостаточно любить свой народ, нужно уметь любить свой народ, уметь любить в народе то, что есть в нем лучшего, высшего, чистого, любить душу народа. Вот эти друзья мои, находящиеся на скамье подсудимых, и их единомышленники, они выражают, как и Лев Николаевич, то, что есть наиболее светлого, святого и лучшего в душе русского народа, и в этом я вижу надежду на более светлое будущее. Другого пути нет и не может быть, как только развитие в своей жизни того хорошего, что есть в моей душе, свободного развития, беспрепятственного развития того, что народ сознает в себе самом, и нам надо быть благодарными, что именно в нашем русском народе есть это содержание, и нам надо оберегать его. Я думаю, я даже уверен, что Россия достаточно велика для того, чтобы вместить в себе все то хорошее, что есть в нем. Россия велика не только пространством, она велика широтой и глубиной народной души, и найдется в России место для всех вне тюремных стен, и бояться тут нечего. Странно, обыкновенно бывает так, что при применении на практике истинно христианских начал, свободных от всякого искажения, является противоречие с государственным началом. В данном случае как раз наоборот, доброжелательное отношение этих людей соответствует истинным выгодам государственных начал, правильно и просвещенно понятых. При этом если эти люди опасны для правительства, то это признак того, что правительство так слабо, что оно должно не сегодня-завтра рушиться от 28 подписей. Но я убежден, что это не остановит нынешней войны, не нарушит правительства в революционном смысле, но может только содействовать жизни в России; нечего опасаться к этим людям гуманного отношения. Боязнь этих людей – только признание шаткости, слабости и неустойчивости государства. А с другой стороны, малейшее преследование этих людей и нетерпимость к ним усиливает значение их поступка, а лишь только вы их сажаете в тюрьму, вы тем самым пропагандируете их поступок. (Председатель останавливает В. Г. Черткова.)
Я думаю, что среди русской жизни они не только не наносят вред правительству, но обеспечивают возможность правильного мирного развития нашей народной и государственной жизни в ближайшем будущем. Когда настанет внутренняя междоусобная война, то единственные люди, которые будут нести дух любви и будут стоять за мир и прекращение этого страшного явления, это будут только эти люди. Потому я думаю, что то, что я сказал, соответствует тому, что каждый из них чувствует в своей душе. Главная моя мысль по отношению к этим людям, это та, что едва ли можно приостановить их благородную деятельность, и мы должны быть глубоко благодарны им за то, что они напомнили нам про то божественное, что живет в душе решительно каждого из нас.
Маковицкий, Радин, Никитин-Хованский, Лещенко: Ничего не имеют добавить к показаниям свидетеля.
Булгаков: Вл[адимир] Гр[игорьевич] Чертков указал на то, что наше воззвание международное, что оно напечатано на разных языках. К этому позвольте мне добавить, что в Финляндии по нашему делу судился известный финский писатель Ар[нольд] Эрнефельд*19, и его финский суд оправдал на том основании, что на вопрос, желал ли он принести вред своей отчизне, он ответил, что желал принести ей пользу.
ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 1–8. Копия. Машинопись.
Примечания ко вступительной статье
1 Цит. по: Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976. С. 227.
2 Маклаков В. А. (1869–1957) – адвокат, один лидеров кадетов, депутат II–IV Государственной думы. В 1917 г. посол во Франции. После октября 1917 г. в эмиграции.
3 Сухотина-Толстая Т. Л. Указ. соч. С. 433.
4 В первые недели и месяцы войны толстовцами было написано несколько воззваний. Их авторами являлись М. С. Дудченко (Полтава, август – сентябрь 1914 г.), Ю. Ю. Мута (г. Крапивна Тульской губернии, 23 октября 1914 г.), В. Тверитин и З. Лобков (Тобольск, декабрь 1914 г.).
5 Одним из участников процесса, В. Ф. Булгаковым, была подготовлена книга «Опомнитесь, люди-братья! История воззваний единомышленников Л. Н. Толстого против мировой войны 1914–1918 гг.». В 1922 г. в издательстве «Задруга» был издан первый том этого труда, охватывающий события 1914–1915 гг. Второй том так и не вышел. В 1993 г. воззвания опубликованы М. А. и Е. Б. Рашковскими. (См.: Рашковская М. А., Рашковский Е. Б. «Милые братья и сестры…» // Религии мира: История и современность. М., 1993. С. 164–168.)
6 Булгаков В. Ф. (1886–1966) – секретарь Л. Н. Толстого в последний год его жизни. В 1922 г. выслан из России большевиками.
7 Чертков В. Г. (1854–1936) – близкий друг Л. Н. Толстого, издатель и редактор его произведений. Принял участие в обсуждении проекта воззвания и уточнении текста, но подписать его отказался, так как считал, что любые акции коллективного протеста идут вразрез с учением Л. Н. Толстого. Не поставив свою подпись под текстом, он впоследствии проходил по делу толстовцев-пацифистов свидетелем, а не подсудимым.
8 Маковицкий Д. П. (1866–1921) – яснополянский врач, словак, сопровождал Л. Н. Толстого при уходе из Ясной Поляны в октябре – ноябре 1910 г. Покончил жизнь самоубийством 12 марта 1921 г. в родном г. Ружомберке.
9 По уточненным данным М. А. и Е. Б. Рашковских, Булгаков ошибочно насчитал 42 подписи. (Подробнее см.: Рашковская М. А., Рашковский Е. Б. Указ. соч.)
10 Там же.
11 С. А. Толстая нашла символический смысл в этой дате. Она напомнила Булгакову, что день его ареста совпал с четвертой годовщиной ухода Льва Толстого из Ясной Поляны.
12 Из 43 подписавшихся перед судом предстали только 27 человек, так как большая часть подписей не была идентифицирована. Кроме того, дело несовершеннолетних Тверитина и Лобкова было выделено в особое производство, а драматург Арвид Ернефельт, как финляндский подданный, подлежал юрисдикции местного суда. К началу судебных заседаний число обвиняемых убавилось до 25: скончались А. В. Архангельский и Р. В. Буткевич. По условиям военного времени коллективные антивоенные протесты среди гражданского населения также подлежали юрисдикции окружного военно-судного ведомства. В распорядительном заседании Московского военно-окружного суда дело было доложено «по части генерал-майора Абрамовича-Барановского». (См.: РГВИА. Ф. 1614. Оп. 2. Д. 622. Л. 194; Рашковская М. А., Рашковский Е. Б. Указ. соч.)
13 См.: Уголовное уложение 1903 г. // Свод законов уголовных. СПб., 1915. Ст. 129, п. 1. Знаменитая ст. 129 предусматривала наказание за распространение сочинений, «возбуждающих: 1) к учинению бунтовщического или изменнического деяния; 2) к ниспровержению существующего в государстве общественного строя; 3) к неповиновению или противодействию закону; 4) к учинению тяжкого… преступления; 5) к нарушению воинскими чинами обязанностей военной службы; и 6) вражду между отдельными частями или классами населения, между сословиями или между хозяевами и рабочими». Наказания, установленные статьей, были суровы: от заключения в тюрьму до ссылки на поселение и заключения при смягчающих вину обстоятельствах в «исправительный дом с переходом к тюрьме». Статья была так сформулирована, что под нее можно было подвести «деяния», по существу ничего преступного и революционного в себе не заключавшие. (См.: Горбунов А. Действующее законодательство о печати // Свод печати при обновленном строе. СПб., 1912. С. 77.)
14 Рашковская М. А., Рашковский Е. Б. Указ. соч.
15 Абрамович-Барановский С. С. (1866 – после 1930) – генерал-майор, специалист в области военного судопроизводства, профессор Александровской военно-юридической академии. После Февральской революции по личному представлению и настоянию председателя Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Н. К. Муравьева назначен сенатором.
16 «Молодая адвокатура» – неформальное объединение (содружество) политических защитников, выступивших на рубеже XIX–XX вв. за обновление адвокатской корпорации России и активное участие в борьбе с произволом и беззаконием властей.
17 Муравьев Н. К. (1870–1936) – адвокат, председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, затем министр юстиции. После Октябрьской революции служащий Наркомпроса РСФСР, ВСНХ РСФСР, член юридической комиссии Политического Красного Креста, член Московской коллегии защитников.
18 См.: Последователи Л. Н. Толстого // Раннее утро. 1916. 22 марта; Г. Н. Дело толстовцев // Русское слово. 1916. 22 марта; Протест толстовцев // Утро России. 1916. 22 марта; Дело толстовцев // Русские ведомости. 1916. 22 марта; Процесс толстовцев // Утро России. 1916. 24 марта; и др.
19 Не случайно их коллега Ф. А. Волькенштейн удачно сравнил работу политических защитников с оркестром. Каждый из них уверенно вел свою «партию», а все вместе, исполняя общую тему защиты, создавали шедевр адвокатского искусства. (Подробнее см.: Волькенштейн Ф. А. В дореволюционных судах. Речи защитников. М.;Л., 1924. С. 5.)
20 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 33.
21 «Московская пятерка» – Н. К. Муравьев, В. А. Маклаков, П. Н. Малянтович, Н. В. Тесленко и М. Ф. Ходасевич – первая группа политической защиты в России.
22 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 60.
23 Там же. Л. 54–58.
24 Там же. Л. 64.
25 Толстая А. Л. (1884–1979) – общественный деятель, писатель. Младшая дочь Л. Н. Толстого. Председатель Товарищества по изучению и распространению произведений Л. Н. Толстого. В 1919 и 1920 гг. арестовывалась по делу «Всероссийского национального центра». Верховным революционным трибуналом в августе 1920 г. осуждена к заключению в концлагерь в Московском Новоспасском монастыре сроком на три года. Летом 1921 г. освобождена по амнистии. Хранитель Ясной Поляны, с 1925 г. директор Музея Л. Н. Толстого в Москве. В 1929 г. эмигрировала. С 1939 г. возглавляла Комитет помощи всем русским, нуждавшимся в ней (Толстовский фонд). В 1992 г. реабилитирована.
26 Сухотина-Толстая Т. Л. (1864–1950) – старшая дочь Л. Н. Толстого, художница, с 1923 г. директор Музея Л. Н. Толстого, в 1925 г. эмигрировала, автор книг и мемуаров об отце, собиратель материалов и документов, относящихся к жизни Л. Н. Толстого. Ее зарубежный архив передан в ГМТ.
27 Толстой С. Л. (1863–1947) – старший сын Л. Н. Толстого, автор книги «Очерки былого».
28 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 1. Л. 12.
29 Цит. по сб.: «Стой в завете своем…» Николай Константинович Муравьев: адвокат и общественный деятель. Воспоминания, документы, материалы. М., 2004. С. 290.
30 Эта сторона деятельности была традиционной для «молодой адвокатуры». Начиная с первых своих процессов в конце XIX в. они брали на поруки подсудимых, вносили за них денежные залоги, переправляли им деньги и т.д.
31 Не были выпущены под залог В. Беспалов, С. Попов и Л. Пульнер, которым инкриминировалось распространение прокламаций среди населения, И.‑Ф. Х. Граубергер и Г. И. Лещенко, так как первый отбывал наказание за распространение запрещенных сочинений Л. Н. Толстого, а второй – по приговору Харьковской судебной палаты – за антивоенную пропаганду среди населения.
32 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2а. Л. 3.
33 Подробные данные о последовательности подачи прошений о выпуске под залог и о суммах, заплаченных за каждого подсудимого, см.: РГВИА. Ф. 1614. Оп. 2. Д. 617.
34 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2. Л. 28.
35 Там же. Л. 34.
36 Там же. Л. 67.
37 Там же. Л. 18.
38 Цит. по сб.: «Стой в завете своем…»… С. 290.
39 ОР ГМТ. Ф. 30. Короб 1. Д. 3. Папка 2–2а.
Примечания по тексту
*1 Дата начала судебного процесса.
*2 Здесь и далее подчеркнутое в документе, видимо, Н. К. Муравьевым во время переработки текста к предстоявшему судебному заседанию, выделено курсивом.
*3 Далее зачеркнуто: «интересом говорили».
*4 Далее зачеркнуто: «хорошо».
*5 Далее зачеркнуто: «боль».
*6 Далее зачеркнуто: «согласится».
*7 Далее зачеркнуто: «распростр».
*8 В. Ф. для этого одно время хотел идти на войну в качестве санитара, но моя мать (С. А. Толстая. – Ю. В.) отговорила его, советуя ему кончить описание библиотеки (Прим. авт.).
*9 Далее зачеркнуто: «сочувствовать».
*10 Здесь и далее датируется по сообщениям о процессе в газетах «Раннее утро», «Русское слово» от 27 марта 1916 г.
*11 Далее в машинописном тексте зачеркнуто: «кн.» и от руки (возможно, Н. К. Муравьевым) написано: «журн.».
*12 Слово в машинописном тексте написано над строкой.
*13 Далее зачеркнуто: «нем», над строкой вставлено: «Д. П.».
*14 Далее зачеркнуто: «это», над строкой вставлено: «является».
*15 Далее зачеркнуто: «с каким-нибудь выступлением».
*16 Так в тексте.
*17 Слово зачеркнуто в авторском тексте.
*18 Далее часть предложения: «с точки зрения правительства» вставлена в текст позднее.
*19 Так в документе. Фамилия писателя Арвида Ернефельта в русской интерпретации приобрела много различных версий написания: «Эрнефельд», «Е. (Э.) Н. Ярне-фельт» и др.
Примечания по содержанию
1 Видимо, эти записи А. Л. Толстой – предварительный вариант ее показаний на суде. Судя по всему, присяжный поверенный Н. К. Муравьев отредактировал их, и в окончательном виде Александра Львовна сообщила эти сведения в судебном заседании в форме ответов на вопросы защитника. Приведенный ниже текст ее показаний (док. № 3) свидетельствует в пользу данного предположения.
2 Меньшиков М. О. (1859–1918) – публицист. С 1901 до весны 1917 г. ведущий сотрудник газеты «Новое время», вел рублику «Из писем к ближним». В своих статьях утверждал, что прогресс «убил» культуру, обращал внимание на «вырождение» русского общества, упадок нравов, бродяжничество, потерю народом привычки к труду, его бедность и темноту. Надежды на преодоление этих негативных явлений связывал с сильной монархией, опирающейся на народное представительство. За откровенный антисемитизм приобрел дурную репутацию в обществе. Октябрьскую революцию не принял, спасение России связывал с интервенцией германских и союзных войск. В конце 1918 г. расстрелян по приговору чрезвычайного полевого штаба.
3 Хомяков А. С. (1804–1860) – русский религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства, член-корреспондент Петербургской АН.
4 Постскриптум адресован, по всей видимости, адвокату Н. К. Муравьеву.
5 Видимо, эта рукопись – проект его показаний на судебном процессе. С. Л. Толстой передал ее на «проверку» адвокату Н. К. Муравьеву.
6 Панина В. В. (1872–1911) – певица, исполнительница романсов, цыганских песен.
СПРАВКА О ПУБЛИКАЦИИ
«Воззвание имело целью… успокоить встревоженную войной совесть толстовцев-антимилитаристов»: Документы Государственного музея Л. Н. Толстого о судебном процессе 21–30 марта 1916 г. / вступ. ст., подг. текста и комм. Ю. В. Варфоломеева // Отечественные архивы. – 2006. – № 3. – С. 80–98.
Документальная публикация, содержащая письма и показания детей Л. Н. Толстого и его издателя В. Г. Черткова, выступавших свидетелями на судебном процессе по делу толстовцев-пацифистов в 1916 г.
Karaultheca, 2021