Карло Росселли и левые в Европе

Эта книга, которую известные российские историки посвятили жизни и деятельности Карло Росселли в связи со столетием со дня его рождения, является замечательным подтверждением развития диалога и сопоставления идей между двумя культурами, русской и итальянской, на самом высоком научном уровне.

Внимание и увлеченность, с какими многие представители русской интеллигенции — причем число их неизменно возрастает — вглядываются в движение итальянской истории — это проявление не только более свободной, но и более глубокой и искренней заинтересованности в том, чтобы научно освоить такие течения мысли, как социализм и либерализм, являющиеся важными вехами в истории XX столетия.

Выход в свет этой книги — событие в этом направлении. Итальянский институт культуры также пожелал внести свой вклад в этот процесс, полагая, что внимание, проявленное в отношении Карло Росселли, является заметным достижением в области исторических исследований, способным пролить свет на весь комплекс исторических и политических проблем, характерных для Италии периода господства фашизма.

Трагически оборвавшийся в самом расцвете жизненных сил путь Карло и Нелло Росселли обнаруживает остроту столкновения между силами свободы, с одной стороны, и тоталитаризмом — с другой. Судьба братьев Росселли является символом гуманистической устремленности к утверждению человеческого достоинства и неотъемлемым ценностям бытия.

Итальянский институт культуры в Российской Федерации с благодарностью встречает инициативу Института всеобщей истории РАН, проявленную в связи с изданием книги, посвященной Карло Росселли, и готов способствовать и в дальнейшем выходу в свет новых трудов по истории и культуре Италии.

Далее приводится текст обращения на итальянском. — Примеч. ред. электрон. текста.

Часть I
Жизнь и наследие Карло Росселли

Введение

В 1999 г. в Италии отмечалось столетие со дня рождения выдающегося антифашиста Карло Росселли. В Москве его памяти был посвящен научный семинар, проведенный 12 мая 1999 г. в Институте всеобщей истории Российской академии наук совместно с историческим факультетом Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Семинар состоялся в рамках научной программы ИВИ РАН «Левые в Европе XX века».

«Справедливость и свобода» — такой девиз начертали на своих знаменах основатели итальянского либерально-социалистического движения, возникшего в 1929 г. в условиях антифашистской эмиграции во Франции, а затем действовавшего и в антифашистском подполье на родине. Идеологом движения был Карло Росселли, трагически погибший в 1937 г. в изгнании во Франции — вместе со своим братом Нелло Росселли он пал от руки наемного убийцы.

Идеология либерал-социализма сложилась в двадцатые годы в период крушения в Италии либерально-демократической политической системы Джолитти и установления режима Муссолини. Либерал-социализм рассматривался его сторонниками как альтернатива тоталитаризму фашистского типа, а с другой стороны — как стремление преодолеть несостоятельность классического либерализма, оказавшегося перед лицом острых социальных проблем, порожденных первой мировой войной и подъемом массового движения в стране. Вместе с тем либерал-социализм был и ответом на формирование в СССР тоталитаризма иного типа.

Карло Росселли в книге 1929 г. «Либеральный социализм» одним из первых определил сталинский политический режим как тоталитарный, имеющий сходные черты с режимом Муссолини. Росселли не сводил феномен итальянского фашизма к диктатуре крупного капитала и реакционных сил, но видел причину возникновения тоталитарных режимов в духовном кризисе общества. Он обращал также внимание на взаимосвязь и взаимовлияние двух тоталитарных режимом. В большевизме он видел не только некоторые внешние проявления тоталитаризма, но и общие «характерные признаки» этих режимов, независимые от классовых критериев»¹. Политический режим, сложившийся в СССР к концу 20‑х годов, К. Росселли определил, как «сталинскую тиранию и диктатуру бюрократов»². Он предупреждал и об опасности, которую таит «диктатура некомпетентности»³.

В отличие от либералов классического типа (например, в отличие от Ф. Нитти) Карло Росселли критиковал тоталитарный сталинский режим не с позиций антисоциализма, а стремясь освободить социалистическую доктрину от тоталитарных наслоений и придать ей подлинно демократический характер, усвоив все лучшее из опыта либеральной демократии.

Итальянское движение «Справедливость и свобода» вело борьбу с фашистским режимом именно под знаменем либерал-социализма. В годы антифашистского Сопротивления (1943–1945) это движение трансформировалось в Партию действия, которая внесла значительный вклад в вооруженную борьбу против режима Муссолини и способствовала его свержению. Партия действия приняла активное участие в становлении итальянской демократической республики и выработке основ новой Конституции. Однако затем в атмосфере надвигавшейся «холодной войны» в Италии возобладали другие политические силы, жестко противостоявшие друг другу: Христианско-демократическая партия, с одной стороны, и Коммунистическая и Социалистическая партии — с другой. В этих условиях Партия действия, не видя ближайших перспектив для политической реализации в стране предложенного ею синтеза либерализма и социализма, объявляет о самороспуске и надолго уходит с политической сцены Италии. Однако ее идеи оказались более долговечными, чем ее политическая структура, а на исходе XX века идеология либерал-социализма обрела второе дыхание. В конце 90‑х годов в Италии возникло Движение действия «Справедливость и свобода» и Либерал-социалистическая партия действия. Ее почетным президентом стал Джорджо Парри, сын знаменитого в Италии политического деятеля Сопротивления и президента прежней Партии действия Феруччо Парри. Воссоздание движения «Справедливость и свобода» и Партии действия, также как когда-то их рождение, происходит в переломное время, однако характер нового исторического периода иной, чем в 30‑е и 40‑е годы. Конец XX века отмечен крушением тоталитарного режима в СССР и окончанием «холодной войны», а в Италии — демонтажом основных политических партий той эпохи: Христианско-демократической, с одной стороны, и Коммунистической и Социалистической — с другой и возникновением новых политических объединений. Вместе с тем наметившийся в последнее время в Европе кризис либерализма правого толка и кризис социал-демократии также побуждают сторонников новой Партии действия к политической активности. В бюллетене, озаглавленном «Документ Руководящего комитета Либерал-социалистического движения «Справедливость и свобода» от 30 мая 1999 г. выражается сожаление в связи т.н. «гуманитарной войной» в Югославии, противоречащей принципам гуманизма, а также осуждаются этнические чистки в Косове⁴.

Движение «Справедливость и свобода» выступает в Италии за демократическую альтернативу левого центра при широком народном участии. В этих целях оно стремится объединить все светские либерал-демократические и либерал-социалистические силы. «Наше движение, — заявлял его секретарь Пьетро Болоньези, — должно быть независимым от любых политических сил, но открытым сопоставлению идей и сотрудничеству со всеми политическими и культурными объединениями, стоящими на позициях антифашизма, светскости, признания ценностей справедливости и свободы, защиты гражданских прав и прав человека, нравственной чистоты»⁵.

Примечательно, что в мае сего года Президентом Итальянской республики был избран независимый политический деятель Карло Адзелио Чампи, который всегда был близок движению «Справедливость и свобода» и идеям либерал-социализма.

Трудный политический процесс демократизации России и становление в ней новых политических сил вызывают у адептов нового движения «Справедливость и свобода» пристальный интерес к этим сдвигам и желание найти в России близкую им политическую структуру, с которой они могли бы установить контакты. Это тоже новая примета нашего времени, ибо в прошлом Партия действия не искала и не могла искать политических союзников в СССР — официальное отношение советских властей к Партии действия было тогда однозначно негативным. Этот негативизм сказывался и на советских исторических исследованиях: Партия действия была в них одной из «фигур умолчания». Мечтой известного отечественного историка Г. С. Филатова, автора книги об итальянском Сопротивлении, было написать исследование о Партии действия, но в начале 80‑х годов эта идея была утопичной. Историк не дожил до времени, когда его замысел стал бы возможным. Первый серьезный научный труд о Партии действия был осуществлен в нашей стране в 90‑е годы историком нового поколения — Е. П. Наумовой — о результатах своего исследования Екатерина Павловна доложила на настоящем семинаре.

Приметой времени стало и участие в работе семинара гостя из Италии — историка Николы Терраччано, одного из деятельных организаторов новой Партии действия и члена ее руководства. Н. Терраччано зачитал приветствие Либерал-социалистической партии действия, направленное участникам семинара, а также выступил с докладом Карло Росселли.

Среди докладчиков семинара были видные отечественные историки Я. С. Драбкин, И. К. Пантин, И. С. Яжборовская, З. П. Яхимович, и молодые исследователи: В. В. Дамье, А. В. Шубин, И. А. Кукушкина, А. Л. Семенов, М. Б. Корчагина, занимающиеся проблемами социальных идей и социальных движений в Европе XX века. Отдавая дань светлой памяти Карло Росселли, они проследили значение его наследия для европейской общественной мысли на рубеже ХХI века, а также размышляли о судьбе политических идей и историческом опыте других антитоталитарных левых течений Европы уходящего столетия, о кризисе, переживаемом ныне европейскими левыми.

Обмен мнениями на семинаре призван помочь подготовке коллективного труда ИВИ РАН «Левые в Европе ХХ века (люди и идеи)»^5a.

Работа научного семинара памяти Карло Росселли нашла отклик в Италии: о нем говорилось в специальном бюллетене Либерал-социалистической партии действия, выпущенном в Риме в конце мая 1999 г.⁶.

¹ Росселли Карло. Либеральный социализм. Рим. 1989. С.150.

⁴ Movimento d’Azione «Giustizia e Liberta». Documento e deliberazioni del Consiglio direttivo del 30 maggio 1999.

⁵ Movimento d’Azione «Guistizia e Liberta». Lettere del nuovo segretario dott. Pietro Bolognesi.

^5a Вышел в 2001 г. — Примеч. ред. электрон. текста.

Н. Терраччано
Вступительное слово-приветствие

Я приветствую всех от имени Движения действия «Справедливость и свобода» (председатель Альдо Гороши, заместители председателя Джорджио Парри и Альдо Визальберги), итальянской Либерал-социалистической партии действия (руководитель Бруно Дзеви), швейцарской Либерал-социалистической партии кантона Тичино (председатель Россано Вервини); примите привет от всех политических и культурных объединений (хотя еще и малочисленных и мало известных), программы которых основываются на идейном наследии Карло Росселли. Вышеупомянутые организации и объединения признательны к.и.н. Екатерине Наумовой, Историческому факультету Московского государственного университета им. M. В. Ломоносова, Институту всеобщей истории РАН, Институту сравнительной политологии РАН и журналу «Полис» за то, что они любезно откликнулись на нашу просьбу — почтить в России память Карло Росселли, 100‑летие со дня его рождения.

Примите горячий, сердечный, привет и признательность от пожизненного сенатора Лео Вальяни (90 лет) — героя-антифашиста, организатора и активного участника Сопротивления, крупного историка современной эпохи, европейской левой XX в., а также привет от всех джеллистов, ационистов, итальянских либерал-социалистов — представителей различных политических организаций.

Я испытываю чувство большого волнения на родине Ломоносова, Пушкина, Пестеля, Герцена, Достоевского, Толстого, Чайковского, Ахматовой, Сахарова, Бродского, в стране, где интеллигенция и люди культуры в наибольшей степени страдали от власти, пройдя через тюрьмы, ссылки, познали горечь изгнания. Через эти испытания прошел и Росселли. Я тронут вашим приглашением. Я признателен вам за организацию научного семинара. Москва — город мирового значения и всеобщего признания сегодня пишет благородную и важную страницу своей истории. Этот день и наша память о Росселли останутся незабываемыми в моем сердце, в наших сердцах. Я ее не забуду, мы ее не забудем.

Бруно Дзеви
Обращение к участникам научного семинара, посвященного памяти Карло Росселли

Будучи архитектором, я хорошо осознаю важность среды обитания человека. Истинная архитектура невозможна без свободы и справедливости. Свобода является созидательным импульсом, исключительным преимуществом перед любой нормой, правилом и отступлением от правила, способом выражения новых форм творчества в противовес существующим, традиционным. Свобода, в том числе и для отдельного индивидуума, предполагает постоянную и непрерывную революцию. Но «суверенитет личности», как его называл великий гений архитектуры Франк Ллойд Райт, ограничен правом всех людей на свободу. В этом суть понятия всеобщей солидарности, социализма. Росселли говорил, что целью социализма является свобода. В области архитектуры градостроительство должно способствовать развитию свободы, а не подавлять ее, что имеет место сегодня. Именно Росселли выделяет в своей теории эту узловую проблему нашей эпохи.

Членом движения «Справедливость и свобода», основанного Карло Росселли, я являюсь с 1935 г. В 1937 г., во время войны в Испании, я воевал на стороне фронта освобождения. С тех пор я перестал симпатизировать коммунизму: я с ужасом заметил, что коммунисты ненавидят конкурентов больше, чем врагов. В 1943 г., после эмиграции в Великобританию и США, я вернулся в Европу для участия в освободительной войне против фашизма: я был членом Партии действия, которая вобрала в себя наследие движения «Справедливость и свобода».

В последние десять лет я был членом Социалистической партии и Радикальной партии, пока они придерживались линии Росселли. В настоящее время мы воссоздали Либерал-социалистическую партию действия, в которой я в полной мере нашел себя как человек и как архитектор.

Дорогие друзья, примите мое выражение солидарности и уважения Вашему научному семинару.

Н. Терраччано
Карло Росселли и его идейно-политическое наследие в Италии

Карло Росселли знают и чтут в Италии и за ее пределами в основном как выдающегося антифашиста, ставшего жертвой фашистского режима Муссолини, в меньшей степени он известен как теоретик, обновивший концепцию социализма и демократического либерализма, и почти неизвестен как идеолог либерал-социалистической революции. Между тем, именно последнее составляет ядро идейного наследия Росселли, оригинальную особенность его теории. Основанное им в 1929 г. в Париже движение «Справедливость и свобода» стремилось стать революционной организацией и в то же время воздействовать на сферу культуры, или, как говорил Росселли, «соединить волю и энергию действия и практической борьбы с широтой и глубиной интеллектуальной жизни»¹. Движение «Справедливость и свобода» понимало фашизм не только как классовую реакцию, но и как процесс, глубоко проникший в социальную ткань общества, и стремилось противостоять колоссу тоталитаризма, сумевшему создать себе опору в виде массовых организаций.

Революционный либеральный социализм Росселли был близок анархистскому социализму, особенно анархизму каталонскому, с деятелями которого Росселли сотрудничал в 1936–1937 гг. во время гражданской войны в Испании, где на стороне республиканцев сражалась и его колонна «Справедливость и свобода». Именно в либертарной Каталонии Росселли увидел одну из возможных моделей нового общества, «нового мира», основанного на свободе и социальной справедливости. Воплощению именно этой идеи была подчинена вся его теоретическая и практическая деятельность. «Самые смелые социальные завоевания не могут быть осуществлены без уважения к личности человека, без автономии коллективов. Этой цели не отвечает ни диктатура, ни казарменная экономика, ни отрицание культурных ценностей Запада — ее достижение требует согласования самых глубоких социальных реформ со свободой. Ни одна партия, стремящаяся к победе, не может исключить из арсенала своих средств революцию»².

Необычайное богатство политического опыта и идейного наследия Росселли в Италии восприняло только одно политическое объединение — Партия действия (ПД), существовавшая в 1942–1947 гг. Партия действия обладала не только пониманием перспективы, но и готовностью к борьбе и управлению. В период Сопротивления, следуя примеру Росселли, она создала партизанские отряды «Справедливость и свобода», ставшие второй после отрядов «Гарибальди» (Итальянской коммунистической партии) силой в борьбе с нацизмом и фашизмом. Она осуществила глубокие теоретические разработки, не имевшие аналога в истории Италии XX века. В сложный период перехода от фашистского тоталитарного государства к строительству нового свободного демократического общества она сумела взять на себя ответственность за управление страной: Ферруччо Парри — один из руководителей итальянского Сопротивления и Партии действия, в 1945 г. был председателем Совета министров. Партия действия во многом способствовала победе республики на референдуме о форме государственного устройства в июне 1946 г.

Однако сговор христианских демократов, либералов, социалистов и коммунистов, ответственных за падение правительства Парри, ослабил Партию действия. Она была отстранена и от профсоюзной деятельности, ее связи с миром труда были разорваны. Ослаблению ПД способствовала и внутрипартийная идейная борьба между ее либерал-демократическим и либерал-социалистическим крылом, завершившаяся выходом либеральных демократов из организации в феврале 1946 г. В итоге партия не смогла добиться успеха на муниципальных выборах и в следующем году приняла решение о самороспуске.

После распада ПД идейное наследие Росселли оказалось забытым. О Росселли помнили как об антифашисте, убитом по приказу Муссолини. На протяжении всего послевоенного периода, в течение всей республиканской эпохи вплоть до праха коммунизма в 1989 г., в идеологии итальянских левых преобладали прежде всего марксистско-ленинско-грамшианские позиции, которые поддерживались мощной силой Итальянской коммунистической партии (а до конца 50‑х гг. — и Итальянской социалистической партией, которая тогда зависела от ИКП). Поэтому столь ясно и сознательно выстроенная антимарксистская, антикоммунистическая, антидогматическая, антитоталитарная концепция Росселли не могла не вызывать противодействия, враждебности и стремления ее уничтожить. Подлинное наследие Росселли сохранилось благодаря идейной верности, личным, политическим, интеллектуальным усилиям его соратников (таких как Гароши, Вентури, Сальвемини, Вальяни), а также бывших ационистов^* (Витторелли, Каламандреи, Дзеви, Боббио, Фоа, Галанте Гарроне). К сожалению, наследие Росселли и до настоящего времени не нашло авторитетного политического воплощения. Именно к решению этой задачи мы направляем свои усилия.

Следует сказать, что ссылки на Росселли встречаются в положениях отдельных социал-автономистов, социал-демократов, республиканцев. Однако их обращение к Росселли ограничено, и часто, что еще хуже, имеет инструменталистский характер: идейное наследие Росселли используется в интересах обновления социалистических или демократических позиций этих сил. Революционная же сторона либерального социализма в теоретической и практической деятельности Росселли остается вне внимания. К Росселли обращаются и современные социал-демократические силы, например, две итальянские партии, входящие в Социалистический интернационал, такие как «Итальянские демократические социалисты» (Socialisti Democratici Italiani) наследники бывшей ИСП, и «Левые демократы» (Democratici di Sinistra), наследники бывшей ИКП. Однако это не приводит к существенному изменению их идейной основы. В прошлом и в этом году они провели несколько интересных конференций, не сделав, однако, попытки пойти дальше и осуществить идейный, культурный и прежде всего политический перелом, решительно объявить себя «либерал-социалистами», что предполагает мужество и строгую самокритичность в оценке своей прошлой и настоящей политической деятельности.

В современной политической панораме страны существует также и Республиканская партия, связанная с идеями Мадзини, которая после второй мировой войны получила импульс благодаря притоку ационистов либерал-демократической ориентации; среди них был и Уго Ла Мальфа — экономист, один из реформаторов, осуществлявших преобразование страны (в годы Республики он был депутатом и министром). В настоящее время лидером партии является его сын — Джорджо Ла Мальфа — депутат итальянского и европейского парламентов. Он выступает за продолжение традиций Партии действия, имея в виду при этом и идеи «демократической революции», за которые боролись ационисты в период Сопротивления и в первые послевоенные годы (1943–1947). Другим активным членом Республиканской партии был Джованни Спадолини, ставший Президентом Сената и главой правительства. Он также постоянно подчеркивал свою верность идейным ценностям ационистов, как либерал-социалистического, так и либерал-демократического направления. Он руководил основанным им журналом «Новая антология» («Nuova Antologia»), публикуемым во Флоренции, и сделал его одним из самых открытых изданий, освещающих нашу историю. Стоит упомянуть и другое флорентийское издание — журнал «Понте» («Il Ponte»), основанный в послевоенное время ационистом-либерал-социалистом Пьеро Каламандреи, который стал ректором Флорентийского университета. Во Флоренции работает издательство «Нуова Италия» («La Nuova Ilalia»), выпускающее, посвященную нашей традиции серию «От ационизма к ационистам» (отмеченную символом джеллистов^**: изображением меча, объятого пламенем, и надписью: «Восстать, чтобы возродиться») под руководством Джованни Де Луна — проф. Туринского университета, самого крупного исследователя истории ПД.

Среди различных политических сил и их представителей, вдохновляющихся идеями Росселли и Партии действия, помимо упомянутого выше пожизненного сенатора Лео Вальяни^***, следует назвать министра экономики Карло Адзелио Чампи^**** (в свое время бывшего главой правительства), который по своим взглядам был и остается либерал-социалистом, идейным приверженцем и последователем своего учителя Гвидо Калоджеро. В период существования Партии действия Чампи был секретарем ее ливорнской секции. Сенатор Вальдо Спини — руководитель лейбористского движения, примкнувший к «Левым демократам», является руководителем «Клуба братьев Росселли» во Флоренции. Эта организация издает свой журнал, проводит конференции и семинары. Спини надеется преобразовать «Левых демократов» в лейбористскую партию. На наш взгляд, это задача весьма сложная, поскольку среди «Левых демократов», лидером которых является глава итальянского правительства М. Д’Алема (в прошлом коммунист), существуют разные течения (от коммунистов и республиканских демократов до социальных христиан). Это обстоятельство порождает кризис идентичности и консенсуса. Как отмечалось выше, «Левые демократы» входят в Социалистический интернационал. Недавно они добавили к своему названию определение — «Европейская социалистическая партия». В этом году «Левые демократы» провели в Риме конференцию «Социализм и свобода», приуроченную к юбилею Росселли. Секретарь организации — Вальтер Вельтрони назвал Росселли одним из главных идейных лидеров в деле строительства нового социализма в Италии и в Европе.

Говоря о влиянии Росселли и либерал-социализма на современную Италию, необходимо отметить громадную роль, которую оказывают на интеллигенцию такие выдающиеся личности как Норберто Боббио, Алессандро Галанте Гарроне, Витторио Фоа. Они пользуются большим авторитетом в университетских кругах. Перечисленные представители ационистов и либерал-социалистов являются руководителями наших организаций.

Либерал-социализм продолжает играть огромную роль в политической теории, исторических исследованиях, в педагогике и конструктивной критике. Движение «Справедливость и свобода», основанное в 1929 г. Росселли, Либерал-социалистическое движение, созданное в начале 40‑х гг. Капитини и Калоджеро, а также Партия действия доказали свою жизнеспособность. Их идеи продолжали жить. Именно поэтому стало возможным воссоздание Движения действия «Справедливость и свобода», Либерал-социалистической партии действия.

Называя имена ныне живущих, сохраняющих связь с Росселли, позвольте вспомнить и некоторых, уже ушедших от нас, великих свидетелей нашей либерал-социалистической традиции, тесно связанной не только с Росселли, но и с Россией: таких как Франко Вентури, Леон Гинзбург, Анна Кулешова.

Франко Вентури, выдающийся итальянский историк ХХ века, один из самых крупных в Европе и в мире, был также замечательным исследователем политической истории России XVIII–XX веков. Его труд «Русское народничество» остается классическим исследованием, переведенным во всем мире, в том числе и в России. Вентури любил Россию, которая для него была прежде всего родиной Герцена. В 1936 г. он впервые посетил Москву, а впоследствии в 1947–1990 гг. состоял в качестве атташе по культуре при итальянском посольстве в Москве. Вентури был не только историком. Он являлся одним из активных и последовательных борцов против фашизма и нацизма, был либерал-социалистом, духовным сыном Карло Росселли. В своих исторических исследованиях Вентури, вдохновляясь либерал-социалистическими идеями Россели, стремился выявить в истории левого крыла Просвещения, а также в истории социализма (немарксистского направления) идейные основы совершенно нового общества.

В 1932 г. будущий историк вместе с отцом и матерью, оказался в изгнании в Париже. Его отец профессор Лионелло Вентури был видным историком искусства, в числе двенадцати итальянских университетских профессоров он отказался присягнуть на верность фашизму и потому вынужден был эмигрировать. Отцу и матери Вентури посвятил впоследствии книгу «Русское народничество». В 1932 г. в Париже Франко Вентури становится одним из самых близких сотрудников Карло Росселли, который в 1937 г. вместе с братом Нелло Росселли был убит французскими кагулярами по решению итальянских фашистов. Памяти Карло Росселли Вентури посвятит свой первый значительный труд историка «Молодой Дидро» (1939). Вентури стал затем одним из руководителей движения «Справедливость и свобода», которое в 1929 г. в Париже основали Карло Росселли, Гаэтано Сальвемини, Эмилио Люссу. Другим видным руководителем этого движения стал Леон Гинзбург.

Леон Гинзбург родился в Одессе (по происхождению он был евреем, также как и Кулишова, и как сам Росселли). В юности Гинзбург эмигрировал в Турин. Будучи университетским другом Норберто Боббио, он вскоре (еще до прихода к власти фашизма) стал доцентом по русской литературе. Гинзбург был одним из основателей крупного итальянского издательства Эйнауди. Ставший во время Сопротивления одним из руководителей Партии действия, он был арестован фашистами и умер в римской тюрьме.

Следует особо подчеркнуть, что все теоретические размышления Росселли, вся его политическая деятельность разминались при постоянном сопоставлении с русским революционным опытом, с коммунистическим учением (как это подчеркивает профессор Наумова в своем исследовании «Карло Росселли и Россия»), Он признавал историческое значение русской революции 1917 г., но четко и решительно критиковал антилиберальную направленность коммунизма и его устремления к диктатуре и тоталитаризму. Усилия Росселли были обращены на подготовку революции в Европе, но не коммунистической, антилиберальной революции, ведущей к диктатуре и этатизму, а революции либерал-социалистической, целью которой является уничтожение корней несправедливости, нищеты, невежества и национализма, которая преодолеет слабости либеральных и демократических режимов, оставаясь верной наследию демократических и либеральных достижений цивилизации, охраняя и развивая их.

Мне кажется, что эту же идею выдвигал и великий Александр Герцен, славный сын Вашего города, наследник Просвещения и декабризма. Именно Герцен наиболее ясно выразил идею «либерал-социалистической» революции XIX в., подобно тому как Карло Росселли стал наиболее ярким идеологом «либерал-социалистической» революции века XX‑го. Эту схожесть идейных устремлений русского народничества и либерал-социалистического движения «Справедливость и свобода» угадал Франко Вентури. Герцен рассказывал, что после казни декабристов он и его друг Огарев дали клятву на Воробьевых горах «посвятить всю жизнь начатой ими борьбе»³ и «заложить основы социализма»⁴. Социализм Герцена и народничества по сути и был либеральным социализмом, основанным на признании прав личности, автономии, гуманизма, культуры, либеральной и демократической цивилизации.

Анна Кулишова родилась в 1857 г. под Херсоном, на Украине, тогда еще бывшей частью России. Вместе с Филиппо Турати, другом и женой которого она являлась до самой своей смерти в Милане в 1925 г., Анна Кулишова была и остается одной из крупнейших фигур итальянского социализма. Прежде чем обосноваться в Италии, она вела активную революционную деятельность в России, сначала в рамках народничества, а затем — анархизма. Этому периоду жизни Анны Кулишовой Франко Вентури посвятил свое исследование 1952 г., т.е. в том же году, когда была опубликована его книга «Русское народничество».

В Милане Анна Кулишова знакомится с Карло Росселли, в то время Росселли был ассистентом политэкономии у Луиджи Эйнауди (ставшего в 1948 г. президентом республики), в Университете Боккони. Вскоре Кулишова стала активной сторонницей нового социализма, к которому Росселли пришел уже тогда, их связывала и семейная дружба и политическая близость, которая привела Росселли в ряды Унитарной социалистической партии Турати, Маттеотти, Кулишовой и Тревеса, возникшей в 1922 г. в результате второго раскола Итальянской социалистической партии (первый раскол 1921 г., как известно, привел к рождению Итальянской коммунистической партии Грамши и Тольятти).

Унитарная социалистическая партия Турати, Маттеотти, Кулишовой и Росселли была первой попыткой создания и утверждения либеральной социалистической партии в Италии и в Европе, и либерал-социализм стал тем горизонтом, к которому если не формально, то по сути, с 1922 года устремлялась политическая деятельность Турати, Маттеотти и Кулишовой. Маттеотти был зверски убит фашистами именно потому, что он остро поставил проблемы демократии и свободы, а не за его социально-экономические взгляды. На выборах 1924 г. Унитарная социалистическая партия выступила с эмблемой восходящего солнца, на котором внизу мелкими буквами было написано слово «социализм», а вверху, крупно — «свобода». Впоследствии ни одна из многих социалистических партий, существовавших в этом веке в Италии, не повторила больше этого по существу либерал-социалистического символа 1924 г. К власти пришел фашизм, Анна Кулишова умерла, Турати оказался в ссылке во Франции, в рабочем движении утвердился марксизм-ленинизм, максимализм и социал-демократия — все это мешало восстановлению наследия Турати, Маттеотти, Кулишовой.

Нашей задачей в области культуры и политики, особенно в настоящем году, связанном со столетием Росселли, является восстановление прерванной линии развития.

Когда в 1947 г. Партия действия прекратила свое существование, некоторые ее авторитетные представители, такие как Гароши, Витторелли не захотели ни в Республиканскую партию, ни в Социалистическую партию Ненни, подчиненную коммунистам Тольятти, а восстановили Унитарную социалистическую партию и поддерживали ее до 1952 г.

В доме Карло Росселли в Милане проходили важные собрания Унитарной социалистической партии, сумевшей таким образом уйти из-под контроля фашистской полиции, а в партийном журнале «Critica Sociale», наиболее известном и важном итальянском социалистическом журнале этого века, которым руководили Турати и Кулишова, появились первые критические статьи Карло Росселли. Первая статья, в которой обозначилась его будущая зрелая идея, названная «Социалистический либерализм», была связана с потенциальным социалистическим чувством русского народа, приобретенным им в ходе векового опыта общинной жизни.

Герцен любил Италию, ощущал ее как свою вторую родину, потому что видел, что там распространены чувства индивидуальности и гражданской автономии. Он умер в Париже, в том же городе, который Росселли избрал местом своей антифашистской, антитоталитарной деятельности, своей либерал-социалистической революции.

Три города мне представляются тесно взаимосвязанными: Москва, родина Герцена, Париж, связанный с деятельностью и смертью Герцена и Росселли, и Рим, родина Карло Росселли. Москва, Париж, Рим — три города мировых исторических судеб, с которыми связаны важные моменты европейской политической истории и которые в будущем откроют перспективу либерал-социалистической революции.

Триаде Маркс — Энгельс — Ленин можно и должно противопоставить триаду Герцен — Прудон — Росселли, которая свяжет Россию с Италией Анны Кулишовой, Леона Гинзбурга и Франко Вентури.

Благодаря им наши братские связи со свободными и демократическими Россией и Украиной, с их интеллектуальными кругами и особенно с российскими историками современности станут глубокими и прочными.

Причины возникновения Движения действия «Справедливость и свобода»,
Либерал-социалистической партии действия в Италии
и Либерал-социалистической партии Тичино в Швейцарии

Движение действия «Справедливость и свобода» было основано в конце декабря 1993 г. в доме Альдо Гароши, соратника К. Росселли по антифашистской борьбе, который, как и Франко Вентури, был лидером Партии действия (1942–1947). Гароши участвовал в войне в Испании, был ранен. После Сопротивления Гароши преподавал историю в университетах Турина и Рима. Он занимался проблемами Рисорджименто, новейшей историей. Гароши является самым крупным биографом К. Росселли. Движение действия «Справедливость и свобода» с момента образования по настоящее время, объединив бывших ационистов, занимается политической и культурной деятельностью, причем последней в большей степени. Движение стремится распространять в обществе идеи Росселли. С этой целью проводятся конференции, осуществляются публикации «Тетрадей» (12 номеров), антологии наследия Росселли. Политическая деятельность движения выражается в поддержке министров Чампи и Макканико — бывших ационистов, вошедших в правительство, особенно в связи с борьбой по вопросу о вступлении Италии в европейскую валютную систему; а также в непосредственном участии в недавних выборах левых мэров в Риме и Неаполе.

Либерал-социалистическая партия действия была воссоздана по инициативе крупного историка архитектуры, известного во всем мире проф. Бруно Дзеви, 12 декабря 1998 г. в Риме. В 30‑е годы Дзеви принимал активное участи в антифашистской борьбе; вынужден был эмигрировать в США; в 40‑е гг. он стал одним из лидеров Партии действия. По своим взглядам Дзеви всегда оставался либерал-социалистом. Возрождение Либерал-социалистической партии действия нашло одобрение и поддержку со стороны Альдо Росселли (сына Нелло Росселли), вышеупомянутого Альдо Гароши, а также Джорджо Парри (сына Ферруччо Парри — одного из руководителей Сопротивления, премьер-министра первого послевоенного правительства Италии). В отличие от Движения действия» Справедливость и свобода», которое считает своей основной задачей сохранение памяти о Росселли, Либерал-социалистическая партия действия сосредотачивается на проблемах настоящего и будущего Италии и Европы.

Италия является одной из восьми стран мира, имеющих единое валютное пространство. Левые силы страны представлены в парламенте. Однако Италии не удается осуществить идеалы демократии, поскольку на политической арене еще имеют место бывшие фашисты, бывшие коммунисты, бывшие демохристиане, бывшие социалисты, создавшие своими идеологическими ошибками и причастностью к политической коррупции обстановку вакуума доверия и отказа людей от участия в политической жизни. На этой опасной ситуации часто спекулируют некоторые партии, ратующие за раскол страны, вроде «Северной лиги», популистские партии, например «Вперед, Италия!», созданная предпринимателем Сильвио Берлускони. В последнее время политическая картина стала еще более пестрой. В Италии появилось множество небольших движений и партий левого, центристского и правого толка, что вызывает опасность возврата к «старой» Италии, раздираемой местническими и групповыми интересами олигархов, различных борющихся между собой корпораций, которые склонны к новому реформизму и поиску неоавторитарного решения под новой личиной. Мы, со своей стороны, не теряем бдительности.

Либерал-социалистическая партия действия прежде всего стремится быть партией «поиска новых перспектив», «партией идей», оказывающей воздействие на политику через культуру. Мы стремимся сделать активными, политическими деятелями техническую и гуманитарную интеллигенцию, художников, ремесленников. Эти социальные слои способны внести свой вклад в развитие общества, найти новый подход к решению проблем Италии. Необходимо направить наши теоретические идеи в русло политики, объединиться с миром труда. Нужно покончить с инертностью и изоляцией, стремиться к действию, предлагать альтернативное управление. Политика не может сводиться к простому администрированию и решению повседневных нужд: она требует новых сверх задач, выдвижения новых перспектив, нового вдохновения, которые дали бы ей новую основу и новое направление.

Партия представляет собой организацию, в которой представители интеллигенции могут свободно выражать свои идеи и находить способ их реализации, не подпадая под давление доктрин. Не должно быть иллюзий относительно скорого и бурного успеха. Необходимо быть готовым к длительной политической деятельности всюду, где она будет успешной.

Не случайно, что именно наша партия в качестве своей первой задачи считает политическую мобилизацию интеллигенции. Примером тесной связи интеллектуальной деятельности и политической борьбы являются организация «Справедливость и свобода» Росселли, Либерал-социалистическое движение Капитини и Калоджеро и Партия действия. К ним принадлежали политики и историки Сальвемини, Вентури, Нелло Росселли, Луиджи Сальваторелли, Адольфо Омодео, Альдо Гароши, Лео Вальяни.

В первые месяцы своей деятельности наша партия наметила два направления: организацию празднования столетия со дня рождения Росселли, и установление связи с близкими нам политическими силами в Италии и за ее пределами.

Мой приезд в Москву вписывается в первое направление. Празднования завершаются 16 ноября в Риме. В центре города, напротив резиденции правительства и парламента, в доме, где родился Росселли будет установлена памятная доска.

Что касается второго направления нашей деятельности, то стоит сказать о контактах с Сардинской партией действия, существующей с 1921 г. Среди ее основателей был Эмилио Люссу — соратник Росселли по антифашистской борьбе (бежавший вместе с ним из ссылки на о. Липари в 1929 г. и основавший вместе с Росселли организацию «Справедливость и свобода»). Сардинская партия действия имеет своего представителя в итальянском парламенте. Многие ее члены избраны в советы коммун, различные органы управления провинций и областей.

Радикальная партия близка нам своими историческими битвами за гражданские права, своим европейским мировоззрением, общемировым видением проблем. Стоит отметить, что лидер партии Марко Паннелла по своим взглядам является скорее либералом, чем либерал-социалистом. Почетным председателем партии остается Бруно Дзеви.

Особенно теплые отношения связывают нашу партию с Либерал-социалистической партией Тичино в Швейцарии, которая, вдохновляясь идеями Росселли, возникла несколько месяцев назад. Эмблема партии очень похожа на нашу: восьмиугольник (с небольшими отличиями рисунка и цвета). 18 апреля 1999 г. она участвовала в выборах Большого совета кантона Тичино. Два представителя партии были избраны депутатами, которые стали первыми депутатами либерал-социалистами в Европе. Мы уже приступили к тесному сотрудничеству с нашими швейцарскими товарищами, с тем, чтобы добиться участия в выборах на всех возможных уровнях.

Следует сказать, что ни Социалистический, ни Либеральный интернационалы не имеют в своих рядах какой-либо партии, называющей себя «либерал-социалистической». Учитывая наше идейное отличие от социалистов и либералов на протяжении всей истории, мы планируем создание особой Международной либерал-социалистической организации с центром в Лугано, в которую войдут обе наши партии, а также все другие объединения с ярко выраженной либерал-социалистической позицией в области политики и культуры.

Джеллизм, либерал-социализм, ационизм являются идейными течениями XX века, которые зародились как антипод тоталитарному режиму, в частности — фашизму.

Девизом нашей партии является «действие». Не имея возможности тратить силы на издание солидных журналов, организацию серьезных мероприятий, мы сочли разумным ежедневно выпускать так называемые «Письма к либерал-социалистам». Их содержание определяется собранием руководителей партии, которые еженедельно проводят свои заседания. Эти «Письма» рассылаются и широко обсуждаются в Италии и за ее пределами.

Среди первых почетных членов нашей партии были зарегистрированы: лауреат Нобелевской премии Рита Леви, главный раввин еврейской общины Рима Элио Тоафф, министр Чампи, сенаторы Макканико и Франческо де Мартино. В эти дни в Италии проходят выборы президента Итальянской республики. Разумеется, наша партия поддерживает кандидатуру министра Карло Адзелио Чампи.

Стоит сказать несколько слов о программе партии. Главными положениями программы являются: республиканский строй, основанный на признании всех гражданских, политических и социальных прав, которые определяет и отстаивает человеческая цивилизация на протяжении своего развития; стабильность исполнительной власти, во избежание непрерывных правительственных кризисов; избирательная система, гарантирующая право представительства меньшинств; федеральная структура государства; светский характер школьного образования, с признанием свободы частных школ; согласованное управление экономикой; свобода предпринимательства и полная занятость; уничтожение нищеты; цивилизованные условия труда для мужчин и женщин; жесткое разделение гражданской и религиозной властей (особенно в Италии, где находится Ватикан — мировой центр католицизма), однако без антиклерикализма, с признанием заслуг церкви в таких вопросах как преодоление антисемитизма, усиление роли ООН и Европейского союза с целью распространения их влияния на Восток и создания обстановки международного доверия и открытости, а не страха и замкнутости.

Огромное значение для нас имеет решение повседневных проблем. Наша позиция выражается в готовности к «действию», ради внесения в продуманную политическую и социальную жизнь созидательных радикальных политических предложений в свете основных ценностей либерал-социалистического направления. Как говорил Герцен, «мысль без действия — мечта»⁵, или, как писал Росселли: «Идеи бесплодны, если мы не готовы осуществить их на деле»⁶.

Основные принципы, «путеводные звезды» либерал-социалистической политической ориентации

1. Либеральные и демократические институты необходимо защищать от любого проявления фанатизма. Защита должна осуществляться ежедневно, а в случае необходимости и вооруженным путем. Либеральные и демократические институты не являются ни буржуазными, ни пролетарскими: они стали итогом завоеваний цивилизации и людей, независимо от их религиозной веры и политической ориентации. Росселли говорил, что эти институты являются «формой общественного договора, который люди разной веры укрепляют, с тем, чтобы в борьбе сохранить все лучшие завоевания человечества»⁷. В обществе без свободы, без демократии, возможно существование только тирании. Этот горький урок вынесли Италия, во время пребывания фашизма у власти, и Россия — в период царского режима и коммунистического правления, заплатив за него дорогой ценой. Яркое подтверждение тому жизнь и гибель К. Росселли.

2. Ради веры в достоинство каждого человека, ради любви к свободе и ощущения ее во всей полноте, мы не можем и не должны, не способны мириться с ситуацией, когда в свободном государстве существуют нищета, невежество, безработица и деспотизм. Мы хотим воплотить в жизнь действенную свободу, постоянно расширяя ее сферу. Мы хотим утвердить «свободу как непрерывно освобождающую и созидающую силу»; свободу, при которой уважаются свободное предпринимательство, свободный труд и результаты этого труда. Мы выступаем за такую свободу, при которой не будет необоснованных привилегий и награбленного богатства, насилия и исковой несправедливости. Это и есть революционный либеральный социализм Карло Росселли; таковы чаяния наиболее достойных представителей левой ориентации в России; такова наша вторая путеводная звезда, наша идейная и этическая позиция, политическая и интеллектуальная деятельность, которая не исключает радикальных социальных изменений в обществе, с целью развития способности и опыта народа в соответствии с нормами демократии.

3. Опасности тоталитаризма необходимо противопоставить развитое у всех людей, и особенно у трудящихся, чувство собственного достоинства, ответственности, морального долга, независимости. Следует повышать уровень культуры народа. Развитие индивидуальности — наиболее эффективное средство в борьбе с тоталитаризмом, проявлением безответственности, чинопочитания, бесчеловечности. Росселли говорил: «Фашизм, массовые режимы, побеждаются, когда человеку, разуму, свободе, придается их истинная ценность; когда в каждом человеке, в массе людей, у интеллигенции и рабочих развивается сознание собственной индивидуальности и независимости. Преодолеть массовые режимы, разрушить фашистский тоталитаризм, может только мыслящая, активная и передовая часть общества»⁸.

4. Мы считаем правомерным требовать уважения к наиболее достойным страницам нашей истории, сохранения языка и своеобразия культуры. При этом нельзя впадать в опасную самоизоляцию, замыкаясь на национальной гордости, что было бы губительным для народа. Подтверждением тому является горький опыт двух последних столетий. К. Росселли еще в 30‑е годы увидел путь к спасению в создании Соединенных Штатов Европы, с Запада на Восток. Мы верим в такое будущее и стремимся вносить максимальный вклад в реализацию этой идеи, чтобы Европа жила и крепла не только в области финансов, но и в политической, юридической, социальной и культурной сферах.

5. Эпоха братства народов еще впереди. Необходимо приближать ее, сохраняя веру и терпение. Работа предстоит большая, и она потребует усилий не одного поколения.

Мы хотим продолжить диалог с вами. Если свободная и демократическая Россия найдет партнеров по диалогу, которые уважали бы и любили ее, она сможет внести свой незаменимый вклад в судьбу Европы и мира, она займет в ней важное место.

Запад позитивно оценил вклад России в решение сербской проблемы.

И хотя мы располагаем небольшими силами и средствами в Риме и Лугано, знайте, что они — в вашем распоряжении. Мы предлагаем вам нашу безграничную дружбу и братство. Спасибо, спасибо, спасибо.

^** Джеллисты — словообразование от аббревиатуры GL («Giustizia e liberta» — «Справедливость и свобода») — участники этого движения.

^*** Лео Вальяни (1909–1999) один старейших деятелей Партии действия, ушел из жизни в конце 1999 г.

^**** 14 мая 1994 г. К. А. Чампи был избран президентом Итальянской республики.

⁷ Rosselli С. Liberalismo socialista e socialismo liberale. Galzerano – Qualecultura, Vibo Valentia, 1996. P. 77.

E. П. Наумова
Карло Росселли: либеральный социализм и Партия действия

Как уже было сказано, наш научный семинар посвящен памяти Карло Росселли — общественно-политического деятеля Италии, павшего жертвой фашизма. В этом году, 16 ноября, отмечается 100‑летие со дня рождения Росселли.

Выдающийся антифашист, автор теории «либерального социализма» Росселли всю свою жизнь посвятил борьбе за возвышение человека, освобождение его от любой формы эксплуатации, тирании, диктатуры, разрабатывая концепцию социальной справедливости и свободы личности в обществе.

Его идеи оказали большое влияние на формирование концепции Сопротивления, они способствовали складыванию антифашистской, антитоталитарной идеологии. «Либеральный социализм» стал идеологической основой организации «Справедливость и свобода», созданной Росселли в 1929 г. в Париже, а позже, в 40‑е годы — составной частью идейной базы Партии действия.

После распада Партии действия в 1947 г. «либеральный социализм» в Италии был надолго забыт. Только тридцать лет спустя, в 70‑е годы, в связи с распространением среди итальянских левых идеи «третьего пути», идеи Росселли получили изучение в итальянской историографии. В России, хотя и в гораздо меньшей степени, идеи Росселли получили освещение в 90‑е годы.

Практически неизученным остается воздействие идей Росселли на политические организации Италии, в частности, на Партию действия. Поэтому я позволю себе кратко напомнить основные идеи автора «либерального социализма» и более подробно остановиться на влиянии Росселли на Партию действия.

В этой аудитории нет необходимости сколько-нибудь подробно излагать биографию Росселли. Напомню, что он вступил на путь антифашистской борьбы после окончания университета Боккони в Милане. В 1925 г. он вступил в Унитарную социалистическую партию. В том же году вместе с Г. Сальвемини Росселли основал первую подпольную антифашистскую газету «Non mollare» («Не сдаваться»), а в 1926 г. совместно с П. Ненни — журнал «Quarto stato» («Четвертое сословие»). В 1929 г. после побега из ссылки с острова Липари — эмигрировал во Францию, где вместе с Э. Люссу, Ф. Нитти и Ф. Парри создал антифашистскую организацию «Giustizia e libertà» («Справедливость и свобода»). Росселли стал идеологом джеллистов¹. В 1936 г. — возглавил отряд добровольцев, сражавшийся за испанскую республику. Его клич «сегодня в Испании — завтра в Италии!» был воспринят как призыв к антифашистской революции и стал известен в Европе. Жизнь Росселли оборвалась трагично. 9 июня 1937 г. во Франции он и его брат Нелло были зверски убиты. Как следует из архивных документов, «Карло Росселли был убит агентом ‘ОВРА’… при тесном взаимодействии итальянской фашистской тайной полиции с французскими кагулярами»². О трагической гибели Росселли сообщала пресса многих стран мира, в том числе и советская — «Правда» и «Известия»³.

В идейном наследии Росселли наибольшую важность, в том числе и для Партии действия, представляют следующие вопросы: модель будущего демократического общества на основе теории «либерального социализма»; роль этики в политике; идея «объединенной Европы» как форма международной политики; генезис фашизма; роль средних слоев в обществе; идея руководящей элиты и другие.

Центральная тема работ Росселли — выработка новой идеологической системы, названной им «либеральным социализмом», которая представляет собой попытку синтеза немарксистского социализма и либерализма.

Определяя либерализм как «политическую теорию, которая, исходя из присущего человеческому духу постулата свободы, провозглашает свободу высшей целью, высшим средством, высшим правилом человеческого общежития»⁴, а социализм как философию свободы, как доведение «принципа свободы» до логического конца, Росселли объединил эти категории в либеральный социализм, предложив свою теорию в качестве идейной базы нового демократического общества.

Согласно концепции Росселли понятия либерализм и социализм являются не только не противоречащими друг другу, но и взаимно дополняющими. «Либерализм, — писал он, — является идеальной вдохновляющей силой; социализм — практической созидательной силой»⁵. Росселли считал, что социализм должен стремиться стать либеральным, а либерализм — воплощением борьбы пролетариата»⁶. Синтез либерализма и социализма, по его мнению, позволяет как равноценные рассматривать проблемы социальной справедливости и индивидуальной свободы в различных областях «человеческого общежития», разумно соотнося понятия коллективистское (общественное) и индивидуалистическое (частное).

В поле зрения Росселли оказываются такие области как экономика, политика и человек. Именно по этим направлениям он проводит свой синтез.

В концепции Росселли подход к Человеку, к личности — высшей ценности либерализма, также осуществляется с позиций синтеза. С одной стороны, признавая все то, что связано с этой ценностью, Росселли отстаивает неприкосновенность личности, ее право на частную собственность, основные гражданские права, с другой — говорит о воспитании Человека со стороны демократического общества, изменении его сознания. Человек представляется Росселли постепенно совершенствующейся личностью, внутренне преобразованной.

Концепция построения постфашистского общества, в центре которого стоит Человек, согласно Росселли, представляет собой новую модель социализма, основанного на смешанной экономике (общественной и частной), местной автономии, самоуправлении, многопартийной системе и плюрализме, широких демократических правах и свободах граждан.

В области экономики Росселли предложил синтез общественной и частной собственности.

В области политики — либеральные ценности увязывались с социалистическими. Понятие «социализм» Росселли связывал с некой идеей, которая реализуется в отдаленной перспективе. Социализм, к которому пришел Росселли, определялся им как «идейное достояние всех людей»⁷, как «всеобъемлющий гуманизм»⁸, как «вера», которая толкает человека на создание новой системы жизни.

Основным компонентом политики государства и политических партий в теории Росселли провозглашалась «этика». Монополии фашистского государства на идеологию он противопоставил идейную свободу, плюрализм мнений как в обществе в целом, так и внутри социалистического движения.

Во внешней политике Росселли придерживался федералистских принципов. Он критически относился к «национальным сообществам», противопоставляя их «федерации наций». Образование «Соединенных Штатов Европы» во главе с «Европейской Ассамблеей» представлялось ему единственной возможной альтернативой системе международных отношений, которая складывалась в Европе в 30‑е годы при непосредственном участии нацистской Германии и фашистской Италии, сталинского режима СССР⁹.

В анализе фашизма Росселли не стремился использовать классовый подход. В итальянском фашизме он, как и П. Гобетти, видел «автобиографию нации»¹⁰. Появление фашистского режима Росселли объяснял духовным состоянием общества, экономическими и социально-политическими факторами, проявляющимися в конкретно-исторической ситуации. Росселли не сомневался в крахе фашизма, который связывал с формированием нового типа мышления, с революцией. С точки зрения Росселли, предстоящая революция должна стать революцией демократической, в которой рабочий класс должен играть важную роль¹¹. Выступая против диктатуры пролетариата, он признавал за пролетариатом ведущую роль в антифашистской борьбе, в борьбе «за новую демократию, социалистическую по своему характеру» и «либеральную по духу»¹², которую он будет вести вместе со средними слоями.

Роль средних слоев в предстоящей революции и новом постфашистском обществе оценивалась высоко. По мнению Росселли, из состава средних слоев, а также из наиболее прогрессивной части рабочего класса должна сформироваться новая политическая элита, которая возглавит процесс преобразования Италии.

Вот в самом кратком изложении основные идеи Росселли. Прежде чем перейти ко второму вопросу позволю себе несколько слов сказать о Партии действия¹³, поскольку этому сюжету в российской историографии не уделялось специального внимания, а в Италии единственной фундаментальной работой является монография Джованни Де Луна.

Партия действия (ПД) — явление необычное в истории страны. Ее идейно-политический облик отличался от традиционных моделей итальянских партий 20–40‑х гг., в основе которых лежали классовые или конфессиональные принципы.

По своей политической принадлежности Партия действия может быть определена как антифашистская, левая, немарксистская. Она провозглашала себя неконфессиональной (светской), неклассовой и стремилась выражать интересы широких слоев общества. Свою идейно-политическую платформу она пыталась построить на синтезе либеральных, демократических и социалистических идей. Если либеральные и демократические идеи объединяли, то социалистические разъединяли членов партии.

За короткий период существования (1942–1947 гг.) Партия действия проявила себя в различных областях общественно-политической, военной, социально-экономической и культурной жизни. Она принимала самое активное участие в движении Сопротивления, составляя вместе с коммунистами и социалистами левый фланг антифашистского фронта. ПД была второй (после Итальянской коммунистической партии) партией, которая имела самые многочисленные партизанские отряды. В блоке с другими левыми партиями она выступала за республиканскую форму правления, глубокие демократические преобразования в стране. Она являлась неотъемлемой частью партийно-политической системы Италии и первые послевоенные годы.

В ПД вошла значительная часть итальянской интеллигенции, которая соединяла антифашистскую политическую деятельность с работой над теоретическими проектами преобразования Италии. Партию действия можно было назвать лабораторией социалистической (немарксистской), демократической и либеральной мысли.

Пожалуй, ни одна другая партия не имела в своем составе одновременно такого количества ярких личностей, представителей интеллектуальной элиты. Одним из видных деятелей партии и КНОСИ (Комитета национального освобождения Северной Италии) был Ферруччо Парри — организатор партизанского движения, премьер-министр первого послевоенного правительства. Членами партии были участвовавшие в Сопротивлении историки Л. Вальяни, П. Алатри, Дж. Канделоро, Ф. Вентури, А. Омодео, Л. Сальваторелли; философ Н. Боббио, посол Италии в США Л. Таркьяни, архитектор Б. Дзеви, педагог А. Визальберги, а также многие другие представители итальянской интеллигенции (Г. Калоджего, А. Капитини, Г. Дорсо, П. Каламандреи и многие др.)

Теперь я перехожу ко второму вопросу и постараюсь выяснить, какие идеи и стороны деятельности Росселли оказали влияние на Партию действия.

Во-первых, при непосредственном участии Росселли, как было сказано выше, образовалась антифашистская организация «Справедливость и свобода». Он же осуществлял ее финансирование¹⁴. Росселли был одним из авторов программы, главным идеологом организации, которая была задумана как революционное движение. Она имела свои отделения в Италии. «Справедливость и свобода» призывала к активному действию против фашизма, противопоставляя «действие» выжидательной тактике антифашистской Концентрации и строила свою деятельность независимо от нее. Люди, входившие в организацию «Справедливость и свобода» — соратники Росселли, вошли в Партию действия. Они разделяли взгляды Карло Росселли и считали себя продолжателями его идей и деятельности.

От движения «Справедливость и свобода» Партия действия унаследовала некоторые организационные принципы. В частности, она отказывалась от строгой партийной дисциплины. Для ПД не было характерно оформленное членство. Принадлежность к партии в период Сопротивления часто определялось не членским билетом, а винтовкой бойца партизанских отрядов. Политическая этика, нормы гражданского долга, нравственные принципы возводились ее членами в ранг требований устава.

ПД также считала себя «партией революционной» и пыталась занять активную позицию в решении вопросов национальной политики. Партия соответствовала своему названию: «действие» было главным в ее деятельности. ПД стремилась не идти на компромиссы. Национальные интересы ставились выше партийных. Партию действия называли партией «непримиримой». Позиция ационистов¹⁵ обуславливалась их взглядами на Сопротивление, понимаемое как демократическая революция, а также отношением к проблеме политической этики. И в этом вопросе прослеживается влияние Росселли. Непримиримость как моральный принцип противопоставлялась конформизму.

Во-вторых, взгляды Росселли отразились непосредственно на идейной платформе Партии действия, в частности, первой программе, получившей название «7 пунктов» (1942), и еще и большей степени в программе 1947.

Однако влияние Росселли на идейно-политическую платформу Партии действия было непростым, поскольку партия объединяла людей разных взглядов от левых либералов до бывших коммунистов. В основу ее идеологии были положены концепции не только Росселли, но других представителей общественно-политической мысли Италии 20–40‑х годов: А. Капитини, Г. Калоджеро, Г. Сальвемини, П. Гобетти, Джованни Амендолы. Влияние же идей Росселли было наиболее ощутимым, оно прослеживается во всех программных документах ПД.

В партии образовалось два течения — либерально-социалистическое (с лидером Э. Люссу) и либерально-демократическое (с лидером У. Ла Мальфой). Первое в наибольшей степени испытывало влияние идей Росселли, второе — Гобетти и Амендолы. Оба течения подчеркивали свою верность идеям Росселли. Тем не менее, позиции расходились по вопросам идейно-политической платформы, модели и типа партии.

На этапе становления доминирующее положение занимало либерально-демократическое течение, представители которого (Ла Мальфа, Парри, Тино и др.) были авторами программы «7 пунктов»¹⁶ — программы демократического развития общества. ПД провозглашала упразднение монархии и установление республиканской формы правления, национализацию монополий и создание двухсекторной экономики (общественного и частного сектора) областную автономию, проведение аграрной реформы, свободу профсоюзов, свободу гражданских и религиозных прав, создание европейской федерации демократических государств. Программа была разработана на основе синтеза либеральных и демократических идей. Она получила название «Нового курса», по аналоги с политикой Ф. Рузвельта, и была рассчитана на использование в качестве правительственной программы реформ. Соотношение между двумя составляющими — либерализмом и демократией — решалось авторами программы в пользу последней. В «7 пунктах» нет социалистических лозунгов, крайне осторожно затрагивается рабочий вопрос, не предусмотрены радикальные меры в аграрном секторе (отсутствует принцип «землю тем, кто ее обрабатывает», провозглашенный в документах джеллистов), не поясняются условия компенсации за национализацию и т.д. Вместе с тем, идеи Росселли наиболее ощутимо проявились в экономической части программы, предполагавшей изменение форм собственности. Сам принцип «двухсекторной экономики» (общественного и частного сектора), а также идея «Объединенной Европы» были заимствованы из наследия Росселли. В общем отношении к Человеку со стороны либеральных демократов (воспитание индивидуума, изменение его сознания, увеличение его активности в общественно-политической жизни страны и т.д.) прослеживается влияние либерально-социалистической мысли.

Разногласия между течениями привели к расколу. Он произошел в феврале 1946 г., на Первом национальном съезде. Либеральные демократы во главе с Парри и Ла Мальфой вышли из состава партии. Они образовали Республиканское демократическое движение. Раскол явился началом распада партии. Окончательный поворот в сторону социализма, закрепленный новой редакцией программы, произошел на Втором национальном съезде в апреле 1947 г.

Главным отличием новой редакции программы ПД¹⁷ было признание социалистического характера реформ, а также ряда положений, связанных с созданием социально-ориентируемой экономики, расширением социальных гарантий, социальной защиты неимущих слоев. Неоднократно подчеркивая свою верность идеям Росселли, ПД объявляла себя сторонницей идеалов социальной справедливости.

Стоит подчеркнуть, что переустройство Италии ационисты связывали с отказом от существовавших ранее государственных институтов, преодолением жесткого разделения общества на пролетариат и буржуазию посредством уничтожения капиталистической собственности и развития мелких и средних хозяйств, создания двухсекторной экономики. Проектируемая модель отношения между трудом и капиталом основывалась на сотрудничестве классов, в частности, в участии рабочих в управлении предприятиями, распределении прибылей.

Партия действия стремилась выражать интересы широких слоев общества. Национализация крупных промышленных предприятий и латифундий, наделение крестьян землей, поощрения среднего и мелкого частного сектора, создание фабрично-заводских советов и привлечение рабочих к управлению производством и т.д. — стали главными программными положениями, отражавшими интересы рабочих, крестьян, средних слоев.

В экономической части программы предполагалось следующее: принцип двухсекторной экономики, экономики социально-ориентируемой; рыночная экономика Италии должна была стать частью мировой; «эластичное планирование» и общее руководство национальной промышленностью со стороны государства; «общественное управление предприятиями» путем создания фабричных советов.

Аграрная реформа включала в себя экспроприацию латифундий, постепенное уничтожение крупной собственности, защиту и поощрение мелкой земельной собственности, расширение общественно-полезных служб на кооперативных началах.

Большое внимание ПД уделяла школьной реформе, которая предполагала равные стартовые возможности получения образования, воспитание человека, воздействие на личность со стороны общества.

В разделе о международной политике предлагалось создать Соединенные Штаты Европы, которые станут «первым шагом на пути к полному упразднению национального суверенитета (из-за которого и возникают войны) и образованию мирового Государства».

В разделе о государственном устройстве Италии ПД высказалась за «демократическую президентскую республику», которая «гарантирует разделение властей». В программе провозглашались гарантии индивидуальной свободы и прав национальных меньшинств; выборы парламента путем всеобщего голосования мужчин и женщин, прямого и тайного; образование Верховного суда; свобода и независимость печати; областная и коммунальная автономия; упразднение института префектов и создание автономных областей со своими парламентами и выборными губернаторами; реформа бюрократического аппарата, направленная на создание кадров специалистов в области государственного управления; радикальная реформа вооруженных сил.

Отношение между государством и церковью должны были основываться на «религиозной свободе», «равенстве культов, светском характере государства, внеконфессиональности общественной школы».

Вопрос о средних слоях для ПД имел особое значение¹⁸. Большая часть средних слоев в начальный период Сопротивления оставалась вне влияния политических партий¹⁹. От поведения этих слоев населения зависела во многом не только судьба ПД, но и общее направление преобразовательного процесса (решение институционального вопроса, хода социально-экономических реформ). Данный вопрос был связан с проблемой социальной базы партии, а также с проблемой гегемонии в демократической революции. ПД сумела мобилизовать средние слои на борьбу с нацизмом и фашизмом. Не имея возможности подробно изложить данную тему, скажу лишь, что между представителями двух течений велись острейшие дискуссии о роли средних слоев и об определении типа и социальной базы (средние слои — рабочий класс) партии.

Так, Люссу, представитель либерально-социалистического течения, не считая себя марксистом, отводил рабочему классу авангардную роль в обществе, полагая, что он никогда не объединится с буржуазией и не примет ее в качестве своего руководителя. По мнению либерального демократа Марио Паджи, ПД должна ориентироваться на средние слои и прежде всего на интеллигенцию²⁰. Лео Вальяни (человек левых взглядов) считал, что ПД должна вести политику «мобилизации средних слоев», но не должна трансформироваться в партию средних слоев. Она должна руководить ими в борьбе за прогрессивную социальную демократию… должна вести их влево, как делали лейбористы в Англии»²¹.

Оба течения были сторонниками концепции политической «элиты», над которой в свое время работали Росселли и Гобетти. Ационисты считали, что в ходе демократической революции на историческую сцену выйдет «новый руководящий класс». Свою задачу они видели в сплочении и организации прогрессивной политической элиты, способной провести демократические преобразования в стране, используя систему КНО (комитетов национального освобождения).

Проблема генезиса фашизма рассматривалась ПД с позиций Росселли. Этот вопрос нашел отражение в работах Г. Дорсо, А. Омодео, У. Ла Мальфы и др.

Проблемой европеизма в Партии действия специально занимались Т. Галимберти, А. Репачи, А. Спинелли. Помимо программных документов она нашла отражение в работах Э. Росси и В. Фоа. Так, Альтьеро Спинелли и Эрнесто Росси еще в 1941 г., находясь в ссылке на острове Вентотене, подготовили текст манифеста о создании союза европейских государств²². Ационисты-федералисты считали, что в послевоенной Европе необходимо создать прочное федеративное государство, которое будет иметь в своем распоряжении общую европейскую армию, образовать федеративные органы и институты, необходимые для поддержания порядка в отдельных государствах — членах федерации, установить единое гражданство.

Основные принципы устройства Европейской федерации сформулировали в своем труде Т. Галимберти и А. Репачи. В подробный перечень входили единые таможенные правила, единое денежное обращение, политические и гражданские нрава, общее гражданство, единый для всех стран-участниц язык и т.д. Общими органами управления должны стать Президентский совет, Исполнительный комитет, Суд, Ассамблея представителей отдельных государств, которая выполняла функции законодательной власти²³.

В ходе Сопротивления в ПД все больше делался акцент на политическом аспекте проблемы образования Европейской федерации. Так, в сентябре 1944 г. Витторио Фоа писал, что объединение европейских государств и образование Соединенных Штатов Европы необходимо в качестве «третьей силы» между СССР и США. Партия действия опасалась, что эти страны займут приоритетное положение на мировой арене, станут полюсами, вокруг которых будут складываться антагонистические военные блоки в послевоенное время.

Выход из ПД либеральных демократов во главе с Лa Мальфой и Парри в феврале 1946 г. не придал партии единства. Выявились расхождения уже среди представителей либерально-социалистического течения. Возникла дискуссия о характере социалистической ориентации партии, которая продолжалась вплоть до 21 октября 1947 г. — формального признания прекращения ее существования.

После распада Партии действия бывшие ее члены вошли составной частью в политическую элиту Италии. Вступив в традиционные партии, они по-прежнему оставались борцами за демократическое развитие Италии.

Большинство бывших лидеров ПД занимало важные посты в структурах государственной и административной власти, в разное время избирались в итальянский парламент. Так, членами палаты депутатов являлись М. Берлингуэр, Т. Кодиньола, М. Чифарелли и др. Сенаторами стали М. Чифарелли, Т. Кодиньола, Э. Люссу. Почетный титул пожизненного сенатора получил Л. Вальяни, Ф. Парри.

Партия действия оставила заметный след в истории Италии. Деятельность членов ПД во многом способствовала демократическому развитию страны. Ее идейное наследие вошло составной частью в политическую культуру Италии.

Поступательный ход истории, крушение так называемого социализма в СССР и в странах Восточной и Юго-Восточной Европы в конце 80‑х — начале 90‑х годов, трансформация итальянских политических партий и коллизии внутри них вновь пробудили интерес к теории «либерального социализма» К. Росселли, идеям Партии действия как в стране, так и за ее пределами.

Свидетельством пристального внимания ученых к идейному наследию Росселли стал международный семинар во Флоренции в январе 1994 г., международная конференция в Париже в октябре 1998 г., научный семинар в Москве в мае 1999 г. Научные конференции и политические акции предполагается провести в Риме и во Флоренции в ноябре 1999 г., в которых предполагается участие итальянских и зарубежных ученых, в том числе и России, политиков, общественных деятелей.

В настоящее время в Италии предпринята попытка возродить традиции ПД, организации «Справедливость и свобода». В декабре 1993 г. эту задачу взяла на себя группа итальянской интеллигенции во главе с Н. Терраччано и антифашистами 30–40‑х годов: А. Гароши (председатель общественно-политической организации), В. Габриэли, А. Визальберги и др., многие из которых являлись соратниками К. Росселли, бывшими членами Партии действия. В декабре 1998 г. по инициативе выдающегося архитектора-искусствоведа Бруно Дзеви — бывшего члена движения «Справедливость и свобода» и Партии действия 30–40‑х гг. — предпринята попытка возродить ПД. Новая организация получила название Либерал-социалистической партии действия. Помимо упомянутого выше Б. Дзеви, лидерами партии являются Дж. Дзеви, Дж. Парри (сын Ферруччо Парри), Н. Терраччано и др. Новая организация решила продолжать традиции ПД, в частности ее левого крыла — либерально-социалистического течения, идейными кумирами которого были борцы-антифашисты, выдающиеся мыслители Италии К. Росселли, а также А. Капитини, Г. Калоджеро.

Идеи Росселли находят сторонников и за пределами Италии. Так, в Швейцарии группой интеллигенции во главе с Р. Бервини создана Либерал-социалистическая партия, которая в апреле 1999 г. получила два места в парламенте кантона Тичино.

Бывшие ационисты и сегодня продолжают активно участвовать в общественно-культурной и политической жизни страны. Так, в мае 1999 г. президентом Итальянской республики был избран Карло Адзелио Чампи. В 40‑х гг. он был членом молодежной организации ПД. Его взгляды сформировались под влиянием идей Росселли, а также Гвидо Калоджеро. В начале 90‑х гг. Чампи был премьер-министром Италии; возглавлял национальный банк.

«Дух» ационистов, идеи Росселли и Партии действия, многие из которых реализовались после распада организации, не потеряли своей актуальности и в настоящее время.

¹ Джеллисты (от названия организации: Giustizia e libertà) — члены организации «Справедливость и свобода».

³ Убийство итальянских антифашистов во Франции // Правда, 14 июня 1937; Убийство братьев Росселли фашистскими террористами // Известия, 14 июня 1937.

⁴ Rosselli С. Socialismo liberale. A cura di J. Rosselli. Introd. di N. Bobbio. Torino, 1979. P. 89.

⁷ Rosselli С. Socialismo un movimento proletario? // Giustizia e Libertà, 26 ottobre 1934. Перепечатка: Scritti dell’esilio, II, Dallo scioglimento della Concentrazione antifascista alla guerra di Spagna (1934-1937). A cura di C. Casucci. Torino, 1992. P. 52.

⁸ Rosselli C. 7 novembre // Giustizia e Libertà, 9 novembre 1934. Перепечатка: Scritti dell’esilio, II. Cit. P. 64.

⁹ Rosselli С. Europeismo о fascismo // Giustizia e Libertà, 17 maggio 1935.

¹¹ См.: Rosselli С. Il movimento operaio // Quaderni del Circolo Rosselli. Diret. V. Spini. Acura di A. Landuyt, n. 11, 1998. P. 93-100.

¹² Кракси Б. Предисловие // Росселли К. Либеральный социализм. Рим, 1989. С. 11.

¹³ См.: Наумова Е.П. Партия действия в Италии (1942-1947 гг.): формирование и эволюция идейно-политической платформы. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, Исторический факультет. Москва, 1999.

¹⁴ Rapporto di un informatore, 19 luglio 1930; РЦХИДНИ, ф. 513, on. 1, д. 910, л. 18.

¹⁵ Ационисты (от названия партии: Il Partito d’Azione) — члены Партии действия.

¹⁶ См.: Dal programma del Partito d’Azione // L’Italia libera, n. 1, gennaio 1943.

¹⁷ См.: Repubblica presidenziale, autonomie locali, economia di popolo, governo democratico di sinistra // L’Italia libera, 7 aprile 1946.

¹⁸ Monti A. Realtà del P d’A. Torino, 1945. Pp. 53, 65; G. Pischel. Il problema dei ceti medi. Milano, 1946. P. 309-312.

¹⁹ Valiani L. Le matrici politiche del Partito d’Azione // Il Partito d’Azione dalle origini all’inizio della Resistenza armata. Atti del convegno. Bologna 23-25 marzo 1984. Roma, 1985. P. 51; De Luna G. Storia del Partito d’Azione. La rivoluzione democratica (1942-1947). Milano, 1982. P. 274.

²⁰ Victor [M. Paggi]. Grande partito democratico о piccola eresia socialista? // Lo Stato moderno, anno I, n. 5, novembre 1944.

²¹ Valiani L. Sul partito della democrazia. (Polemiche retrospettive e prospettive) // Nuovi quaderni di Giustizia e Liberta», n. 5-6, gennaio-agosto 1945. P. 252.

²² Манифест Вентотене // Европейский альманах. История, традиции, культура. М., 1990. С. 133.

²³ Galimberti (Duccio) Т., Repaci A. Progetto di costituzione confederale europea ed interna. Torino, 1946.

И. К. Пантин
Карло Росселли и марксизм

Актуален ли К. Росселли, столетие со дня рождения которого исполняется в этом году, для нас, нынешних россиян, которым предстоит свести исторические и теоретические счеты с коммунизмом? Думается, что вопрос этот далеко не праздный. Более того, он предельно актуален для нашего времени и переживаемого нами политического этапа. Сегодня, когда одна часть бывших коммунистов, объявивших себя демократами и либералами, спешит отречься от социализма и марксизма, а другая, не желая учитывать исторических уроков, упорно цепляется за устаревшие коммунистические догмы и политическую практику, мужественный пересмотр итальянским социалистом нравственных и интеллектуальных основ марксистского учения являет нам образец того, как можно идти вперед, критиковать доктрину, расширять горизонты социалистической теории, вместо того, чтобы пятиться назад и выбрасывать за борт — во имя критики марксизма — социалистические позиции, социалистическую перспективу.

Думается, российские сторонники социалистической идеи сильно запоздали с критикой марксизма. Введенные в заблуждение захватом власти большевиками в октябре 1917 года и последующими социальными преобразованиями целые поколения российских социалистов моделировали путь к новому обществу по советскому образцу. И пусть этот путь обошелся нашей стране неимоверно дорого, пусть коммунистическая утопия с каждым десятилетием все более явственно обнаруживала свои античеловеческие черты, все равно «научная» идеология, основанная на учении Маркса и Энгельса, не подвергалась ни малейшему сомнению: ревизионисты во имя сохранения чистоты учения благополучно оказывались за колючей проволокой, новые же явления и факты осмысливались в другой, немарксистской, традиции. Даже начало кризиса марксизма в Европе («бернштейниада») трактовалось как простое приспособление идеологии пролетариата к интересам буржуазии, как отклонение, политически объяснимое, от «единственно верной» революционной марксистской стратегии. В итоге концепция социализма и марксизма оказывалась в заложниках у разного рода политических экспериментов, осуществлявшихся КПСС и ее вождями, и все более удалялась от реальных проблем исторического развития.

В чем же состоит, на наш взгляд, значение специфически росселлиевской критики марксистской доктрины? Вряд ли его можно свести к его конкретным оценкам марксизма, хотя многие из них до сих пор поражают своей глубиной и проницательностью. Точно так же не следует преувеличивать роль его тонкой критики утопических и мессианских предрассудков марксистского социализма, однозначных рецептов, которые якобы содержат залог будущего. И даже идея «либерального социализма», смелая и плодотворная для своего времени попытка осмыслить значение фактора свободы для политической деятельности социалистов, не может претендовать на ведущее место в его интеллектуальном творчестве.

Думается, главным в теоретическом наследии Росселли является его метод, подход к анализу (и критике) учения Маркса и марксистского направления в социализме в целом.

В «Тюремных тетрадях» А. Грамши мы встречаем термин «абсолютный историзм». Как представляется, этот термин полностью применим для характеристики росселлиевской позиции по отношению к марксистской доктрине. Марксизм для Росселли не представлял собой некоего внеисторического корпуса теоретического знания, а являлся концепцией, ухватывающей, выражаясь словами Гегеля, «свое время в мысли», концепцией, которая была ориентирована на современность (вторая половина XIX века), и этой же современностью замкнутой. Проще говоря, учение Маркса, согласно Росселли, появилось в определенных исторических условиях и решало — теоретически и политически — определенный набор задач определенным же способом.

Этим подходом определяется основная интенция критической мысли Россели — анализ того, как возникла проблема социализма Маркса, в чем заключается ее смысл в конкретном историческом контексте, каким образом она трансформировалась в ходе исторического развития и почему ее первоначальное решение стало иррелевантным в современных, коренным образом изменившихся условиях. С ним же (с этим подходом) связана и позиция Росселли по отношению к Марксу и марксизму, позиция, которую я назвал бы имманентной критикой. В ее основе лежит представление о необходимости саморазвития теории социализма в связи с изменением исторического контекста, в котором она функционирует, характера проблем, выдвигаемых на данном этапе, наконец, — что, правда, меньше — трансформацией представлений о природе (назначении) знания.

Наследование Марксу, продолжение его дела не может, по мнению Росселли, ограничиваться борьбой с омертвлением тории, канонизацией исходных положений марксизма, что питает, имея в виду более широкую теоретическую и политическую связь, доктринерство как правого, так и левого толка, но должно быть каждый раз новым прочтением концепции Маркса. Отсюда отношение итальянского мыслителя к ревизионизму. Последний выступает для него не как «отступление» (и только «отступление»!) от марксизма, не как чья-то злая воля или недопонимание — в такого рода трактовку ревизионизма внесли немалую лепту Г. В. Плеханов и В. И. Ленин, — а как выражение противоречий теории и жизни, как движущее начало науки, общественной, быть может больше, чем всякой другой.

Рассматриваемая под этим углом зрения проблема обновления марксова наследия органически входит в основное русло методологической работы российских ученых, неотделимой в свою очередь от потребностей, задач и результатов исторического исследования в широком смысле этого слова. Если правильно, что не может быть отдельной науки, занимающейся только общим, вне и помимо конкретного, если не может быть и особой науки, анализирующей только конкретное, вне общего, то возникшее сегодня в России (и не только в ней) безразличие общих теорий к накопленному в общественной науке, и как следствие этого — постмодернистское поветрие в философии, и эмпиризм конкретных исследований, свидетельствуют о возникновении кризисной ситуации в сфере теоретического синтеза. Подобную ситуацию в связи с марксистской теорией социализма в начале XX века диагностировал Росселли, и уроки, связанные с его представлениями о выходе из кризиса, не должны для нас, российских исследователей, пройти даром.

Остановлюсь лишь на двух моментах — они понадобятся нам для развития темы. Первый — значение ситуативного при определении второстепенного и главного в процессе общественных изменений. Старое воззрение на историю, включая и марксизм, грешило избирательным отношением к действительности, когда одни ее стороны, скажем, экономика, выдвигались на первый план, другие предавались забвению, отодвигались в тень. На деле, — справедливо подчеркивает Капустин, — «что главное, а что второстепенное, — выясняется только ситуативно, в практическом взаимодействии мнений и страстей людей, живущих вместе. Исследователь имеет право только фиксировать результаты такого взаимодействия и посильно влиять на него как участник»¹.

Речь в данном случае идет не о произвольном ограничении принципа детерминизма в общественной науке. Просто-напросто внутренний механизм осуществления исторической необходимости включает в себя такую конфигурацию составляющих — каждый раз своеобразную, оригинальную, — которую спрогнозировать, «вычислить» заранее возможно лишь в самых общих, абстрактных моментах.

Второй момент — обнаружение действительности, в которой понятие «события» теряет статус первичного и независимого от воли и сознания людей объекта. Правильно понять его невозможно, оставаясь в рамках «объективного» (в узком смысле слова) подхода. Конечно, оставаясь в пределах общесоциологической теории, мы вынуждены абстрагироваться от действий индивидов, выпадающих из общего правила, закона или во всяком случае предполагать, что индивидуальные отклонения взаимно «гасят» друг друга и не влияют на общий итог движения. По-другому мы обязаны подходить к анализу исторического события, где определенность его параметров обусловлена познанием и действием реальных политических сил, а экономическое, например, развитие выступает лишь в качестве общей детерминанты (направления) общественной эволюции. Нелепо отказываться от обобщенных характеристик исторического процесса. Необходимо помнить только, что этим обобщенным характеристикам соответствует весьма обширный спектр политических ситуаций и общественных факторов. Скажем, промышленные революции в Англии конца XVIII — начала XIX веков и в России первой половины XX века имеют, конечно, некоторые сходные черты. Но вскрыть, отразить специфический характер каждой из них невозможно, оставаясь только в пределах общего закона, не учитывая различную степень изменчивости, подвижности отдельных «уровней» исторической (и политической) реальности и обусловленную этим разницу тенденций развития.

Далее. Видя увлечение социал-демократических теоретиков «экономическим аспектом» марксовой теории, Ф. Энгельс и конце XIX века оправдывая свое и Маркса акцентирование внимания на «экономической стороне дела» необходимостью в борьбе с утопистами и буржуазными идеологами, подчеркивает решающий фактор, который определяет историческое развитие общества. При этом Энгельс указывал на работу К. Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» как на образец более широкого, всестороннего (а не только экономического) рассмотрения конкретной исторической ситуации. К. Росселли, пожалуй, один из первых социалистов Европы, попытался вывести экономоцентризм из существа марксова учения об обществе. Россели отдает себе отчет в том, что Марксу с его энциклопедическим умом известны и другие, не экономические звенья исторической цепи. Но проблема заключается в том, что, раскрывая свое материалистическое понимание истории, Маркс формализует прежде всего фактор материальных производительных сил, изменение способа производства. Вот почему, выступая против редукции мира культуры, морали, религии к экономическим отношениям (его точка зрения «выведение», а не «сведение»), зная о значении традиции, культурных смыслов, политических ориентаций и т.п., он оставляет в стороне такое измерение общественной эволюции, как самостоятельная и, главное, каждый раз оригинальная роль субъективного фактора в развертывании исторического процесса, не рассматривает теоретические модели, соответствующие этой роли. И не случайно в марксовой исторической теории, имевшей дело с идеализацией общественного процесса, с первопричинами и большими волнами человеческой эволюции экономоцентрическая составляющая стоит на первом месте (кроме, пожалуй, работ, посвященных «русским сюжетам»).

Неизбежная и понятная для XIX века ограниченность исторической теории — Росселли доказывает, что Маркс сознательно ограничивал себя одним звеном детерминистической цепи, хотя знал и о других звеньях, — становится неоправданной и неверной в XX веке. Вообще надо сказать, что XX век коренным образом изменил характер общественной теории.

Прежде всего это изменение было связано с громадным расширением предмета общественных наук и, соответственно, источниковедческой базы. Конкретные исследования позволили ученым более глубоко проникнуть в природу социальных явлений, форм экономического, политического и духовного развития народов в разные эпохи и на разных континентах. Количество и характер исследовательского материала, все возраставшие трудности его освоения создали потребность в новом теоретическом синтезе знаний об обществе.

Новую открывшуюся перед взором людей реальность уже невозможно было ухватить с помощью якобы универсального (а на деле европоцентристского) взгляда на человеческую эволюцию, взгляда, который конкретными исследованиями только подтверждался и конкретизировался: «неудобные» исключения из правила, «аномальные» исторические образования требовали обогащения способов объяснения общественных перемен, нового, неэкономоцентрического воззрения на процессы развития.

Новая наука выступает с требованием предельно полного и точного описания контекста. «Цена» частного, индивидуального, неповторимого колоссально возрастает, поскольку оно трактуется уже не как простое «проявление» общей тенденции, а как завязь исторического закона, который пробивает себе дорогу в жизни.

Но не только развитие знаний приводит к необходимости обновления общественной теории. Громадное раздвижение границ исторического действия, как географических, так и социальных, связанное с включением в поступательное развитие истории многих десятков (если не сотен) народов, резкие перепады в формах и ритмах развития стран, цивилизаций, оказавшееся гораздо более значительным, чем можно было предположить раньше, наконец, огромная, а в переломный период решающая, роль фактора политической воли в историческом процессе — все это заставляет переосмыслить прежние представления о природе исторической необходимости, о соотношении между экономикой и политикой, о путях трансформации общества.

Новую историческую реальность, открывшуюся перед взорами людей, уже нельзя ухватить с помощью заданной наперед универсальной теории человеческой эволюции. Проблема теперь заключалась в другом: отталкиваясь от конкретного, контекстуального знания, выяснить, как и благодаря чему возникают в нем общие характеристики и черты.

И это — уже иное представление о науке, иной идеал научности. Когда надо анализировать не просто объективное направление развития данного общества, а исследовать, понять механизм его изменения в конкретных условиях, тогда объективно-предметные (экономические) зависимости уже не могут рассматриваться больше в качестве причин, определяющих положение и действия людей.

На первый план выходят культурные смыслы и значения, политическая деятельность партий и классов, создающая новое соотношение сил, новое равновесие общественных фактором. «Необходимость» понимается теперь не в прежнем, сциентистски-онтологическом смысле («так необходимо будет») и уж тем более не в моралистическом, а в конкретном, политическом смысле, ориентирующемся на волю определенной силы, но учитывающей и волю других сил.

Отсюда берет начало новая линия в осмыслении законов исторического развития, иного рода связь концепций будущего с настоящим положением дел. Общественная наука («философия истории») перестает быть теорией, сосредоточенной почти исключительно на выявлении постоянно действующих факторов и законов, а центрирует свое внимание на тех элементах исторического процесса, которые поддаются воздействию тех или иных сил, на культурных смыслах и значениях, господствующих в данном обществе (ими во многом определяется политика), на положении, которое страна нанимает по отношению к другим странам и т.д. и т.п. И для объяснения этой реальности требуются другие категории и другой научный аппарат.

Сказанное означает, что в исторической, шире, общественной науке прошло или, по крайней мере, проходит время «акультурных» исторических теорий, т.е. тех, которые в своих построениях и методологии не берут во внимание всю совокупность культурных политических измерений социального развития. Но именно в этом русле обогащения понимания исторического процесса и теории социализма двигалась мысль Росселли.

Тот, кто хоть однажды прочитал «Либеральный социализм», помнит, каким жизнеутверждающим пафосом проникнуты последние главы работы — «Борьба за свободу» и «За новый социализм». Он говорит там о том, чем пожертвовал марксизм — основными ценностями жизни, как личными, так и социальными. Эти ценности, по его убеждению, возникают везде, где «человек поднимается над животным состоянием». Они требуют, чтобы быть понятыми, «образования и усилий длинной череды поколений». Более того, Росселли уверен, что они представляют собой необходимую предпосылку прогрессивного изменения общества. Еще не зная, во что выльется господство большевиков в России, он утверждал приоритет ценностей свободы, морали и культуры в социалистических преобразованиях. «Если люди не утвердят в себе чувство достоинства, равно как и чувство ответственности, если не будут гордиться свободой и самостоятельностью, если не раскрепостятся внутренне — социализма не будет. Будет казарменное государство, прусское государство, государство свободное по этикетке, но рабское по существу. Без свободного изучения и этапа 89 года, который каждому поколению необходимо пройти, социализм сведется к меланхолической мечте бюрократов»². Или еще: «Социалисты слишком уж смело переносят в культурную и духовную области политическую терминологию и разделение на классы. Еще один плод марксистского детерминизма, еще одна грубейшая ошибка. Культура — явление ни буржуазное, ни пролетарское; только отсутствие культуры может быть таковым, либо какие-нибудь внешние или второстепенные аспекты культурной жизни. Можно иметь классовое влияние на искусство, но не классовое искусство. Культура определенной эпохи, определенной нации — это ценное достояние, которое превосходит экономическое выражение класса и утверждается как универсальное»³.

Писать так, тем более в начале XX века, мог лишь человек, глубоко проникнувший не только в теорию социализма, но и в существо исторического развития. В этом смысле Росселли стоял у начала перемен в новом видении общества и социалистической перспективы.

¹ Капустин Б.Г. Современность как предмет политической теории. М., 1998. С. 124.

² Россели К. Либеральный социализм. Изд-во «Mondo Operaio», 1989. С. 149

Часть II
Судьбы левых идей в XX веке

В. В. Дамье
Левые в Европе в XX веке: альтернатива системе или альтернатива в рамках системы?

Проблема «кого относить к левым в XX веке» сама по себе достаточно сложна. Прежде всего, ясно, что так называемой самооценки, то есть субъективного отнесения себя или других к «левым» явно недостаточно. Во-вторых, следует учитывать, что на протяжении столетия изменялись и сами силы, которых обычно относят к «левым», эволюционировали их взгляды, позиции, теоретические концепции. Таким образом, само понятие предстает как бы в двух вариантах — типологическом и конкретно-историческом. Отсюда необходимость найти некое оптимальное сочетание того и другого.

Представляется, что при выборе и рассмотрении объектов исследования целесообразно исходить из нескольких критериев. Прежде всего, из представления о так называемых общественных ценностях, которые традиционно принято относить к «левым». К таковым относятся, к примеру, идеи общественного контроля (самоконтроля) над социальной, экономической и политической жизнью (в противовес эгоизму и жажде господства), интернационализма, индивидуальной и коллективной свободы, эгалитарности и общественной собственности на средства производства и потребления. В то же самое время, целесообразно сочетать эти «общие» критерии с принципом историзма, то есть учитывать то обстоятельство, что место, роль и положение той или иной идеи или общественной силы изменялось с течением времени под влиянием тех или иных социально-исторических процессов.

Чрезвычайно важно учитывать то обстоятельство, что сам объект исследования — «левые» — крайне неоднороден. Несколько условно наших «героев» можно разделить на две основные группы или, точнее, на два лагеря — левый фланг господствующей индустриально-капиталистической системы, с одной стороны, и силы, стоящие «слева» от этой системы, с другой. Говоря в целом, первые стремились, по тем или иным причинам не разрушая саму систему, скорректировать ее в той или иной мере на основе так называемых «левых» общественных ценностей. Вторые же ориентировались в той или иной степени на разрушение существующей индустриально-капиталистической системы и замену ее иной, новой, альтернативной, то есть основанной на вышеупомянутых «левых» ценностях.

С чем было исторически связано подобное разделение? Мне кажется, что в его основе лежат противоречивые настроения и интересы самой социальной базы «левых».

Дело в том, что, по меньшей мере со времени завершения цикла революций конца XVIII — середины XIX в., отстаивание левых ценностей было связано, в первую очередь, с борьбой против классового господства в индустриально-капиталистическом обществе, то есть с движением угнетенных и эксплуатируемых социальных слоев за свое социальное и личностное освобождение. Между тем, положение этих трудящихся слоев в самом индустриально-капиталистическом обществе в значительной мере противоречиво. С одной стороны, они заинтересованы в ликвидации существующей системы эксплуатации, угнетения и отчуждения, без чего их социальное и личностное освобождение невозможно. С другой, трудящиеся сами являются классом или классами существующего общества, а потому развитие этой системы в духе ее собственной логики может способствовать росту возможностей для интеграции этих слоев в систему за счет все большего удовлетворения компенсаторных потребностей, связанных с увеличением потребления, заменой свободы — безопасностью, прямого участия в решении проблем — представительством и делегированием интересов и т.д. Условно говоря, чем больше тот пирог, который можно разделить, тем больше в принципе шансов даже у подчиненного и неравноправного получить больший и вполне достаточный для материально безбедного существования кусок этого пирога. Между тем, увеличение накопления и общественного потребления — это своего рода закон существования индустриально-капиталистического общества с его максимой: «расти или умри».

Мне кажется, что именно этим и определяются дилеммы и альтернативы, с которыми сталкивались «левые» на протяжении всего XX века. В период формирования индустриально-капиталистической системы рестриктивно-репрессивные моменты в политике и экономике явственно преобладали над интегративными. Движение трудящихся, вдохновлявшееся в большинстве своем левыми ценностями и идеями, возникало как сила, альтернативная по отношению к этой системе. С одной стороны, оно опиралось на еще сохранявшийся от доиндустриальных, ремесленно-цеховых времен дух независимости, общинности и коллективизма, противостоявший фабричному деспотизму. Разделение труда еще не доходило до тейлористской фрагментации и квалифицированным трудящимся вполне доступна была мысль о том, что они сами могут контролировать развитие производства. С другой, государственные механизмы социальной интеграции еще не получили достаточного развития, социальная сфера почти полностью контролировалась институтами и организациями движения трудящихся (ассоциациями, синдикатами или, как во Франции, так называемыми «биржами труда»), которые рассматривались как основа для возможной самоуправленческой альтернативы. Все эти факторы определяли важнейшую роль тех левых, которые выступали — в той или иной мере — за устранение капиталистическо-индустриальной системы. Сюда следует отнести, прежде всего, анархистов и революционных синдикалистов. Хотя большинство из них не были свободны от определенных индустриалистско-прогрессистских мифов и представлений, все же их общественный проект был в целом ориентирован на радикальный разрыв с системой и замену ее новой, на основе «левых» ценностей.

В то же время, по мере завершения формирования основ индустриальной системы, стали нарастать и противоположные тенденции, создававшие благоприятные условия для большей интеграции трудящихся масс в существующую систему. Сюда следует отнести углубление фабрично-индустриального разделения труда, соответствующую фрагментацию трудового процесса, размывание прежнего костяка квалифицированных «рабочих-ремесленников» за счет новых слоев так называемых «массовых рабочих», меньше ориентирующихся в процессе производства в целом. Социальные реформы начала века в ряде стран положили начало огосударствлению социальной сферы. Определенные шансы для интеграции открывали и последствия империалистической политики, и общий рост благосостояния. Становление и усиление социал-демократии и контролируемых ею профсоюзов перед Первой мировой войной стали идейно-политическим выражением этого процесса формирования «левого крыла» самой индустриально-капиталистической системы. Оно взяло курс на реформы этой системы с расчетом, как я уже отмечал, скорректировать ее с учетом «левых» ценностей и поставить ее плоды на службу самим угнетенным классам.

Очень важен вопрос о социальной опоре левых и о ее изменении в связи с формированием в XX веке так называемого «массового общества», состоящего из атомизированных и отчужденных индивидов. В этом социуме растворяются традиционные узы общинной солидарности, что не может не вести, с одной стороны, к растущей тенденции интеграции людей в существующую систему, а с другой — к утрате потенциала альтернативности левыми. Вот что говорит, например, по этому поводу, американский исследователь Мюррей Букчин: «Пролетарский социализм, который и сегодня еще сохраняется в идеалах многих независимых социалистов и синдикалистов, имеет сложную и переплетающуюся основу. С одной стороны, он происходит из трансформации капитализмом многих в основном автономных ремесленников в индустриальных рабочих во взрывные годы промышленной революции. С другой, на него как на движение — независимо от всех теорий — оказало влияние его происхождение из сел и маленьких городов, особенно пролетаризация крестьянства… То, что эти докапиталистические культуры с их связанными с природой ритмами и ценностями были перенесены в промышленные города, имеет решающее значение для объяснения характера их недовольства и радикализма… Эта сельская подоплека породила очень сложную мозаику взглядов, ценностей и соотношений между доиндустриальными и индустриальными культурами, которая зажигала в мужчинах и женщинах… неугасимый, почти апокалиптический огонь… Пролетариат конца XIX — начала XX вв. был совершенно особым социальным явлением. Эти люди были деклассированными по своему мышлению, спонтанными по природной естественности своего поведения, ожесточены утратой своей автономии и формировались под влиянием ценностей утерянного ремесленничества, любви к земле и общинной солидарности. Отсюда шел сильный революционный дух, поднимавшийся в рабочем движении… В последовавшие десятилетия… резко изменились социальный состав, политическая культура, наследие и цель пролетариата… Рабочий класс полностью индустриализировался, а не радикализировался, как надеялись социалисты и анархо-синдикалисты… Рабочий класс стал органом внутри капиталистической системы, а не «эмбрионом» нового общества…»¹

Оговорюсь, что поднятая мною здесь проблема шире вопроса о соотношении реформистских или революционных форм и методов борьбы. Приведу хотя бы один пример: российские большевики. Их революционность определялась стремлением преодолеть те преграды, которые царская система воздвигала на пути индустриальной модернизации России. В то же самое время, их никак нельзя относить к силам, альтернативным по отношению к индустриально-капиталистической системе, поскольку, по существу, их функции сводились именно к утверждению в России системы, основанной на соответствующем типе производительных сил и организации труда.

Сталинистские компартии практически всегда играли внутрисистемную роль орудия ускоренного утверждения и развития индустриально-капиталистической цивилизации. Например, в «Советском Союзе» и других странах, где эти партии находились у власти, они выступали как силы, обеспечивающие ускоренное создание основ индустриально-капиталистического общества, а затем — и переход к его фордистско-тейлористскому этапу. В то же время, весьма спорно, можно ли вообще отнести сталинизм у власти к «левым», поскольку его фактические действия противоречили основополагающим ценностным ориентирам левых.

Ключевым периодом в конфликте между двумя лагерями «левых» — системным и антисистемным — стали Первая мировая война и последовавшее межвоенное время. Итальянские исследователи Пино Феррарис и Марко Ревелли видят в этом конфликте борьбу двух моделей. По словам Ревелли, «зрелое XX столетие складывалось в борьбе не на жизнь, а на смерть между процессом социализации политического универсума снизу и процессом стабилизации общества сверху. Субъектами первого процесса были угнетенные классы, которые пытались отстаивать свою собственную, независимую социальность как «отдельный мир» вне рамок государственности, на основе ассоциации, солидарности и взаимопомощи, создавая собственные правовые формы, сплоченную сеть федеративных соглашений и публичных, но не государственных «актов». Второй был нацелен на интеграцию масс в государство (непосредственно, как в модели Бисмарка, или «опосредованно», как в джолиттианстве) с помощью бюрократической «рационализации» и нейтрализации конфликта с целью передать «государственному аппарату» монополию на отношения, имеющие «общее общественное» значение. Утвердилась вторая модель, благодаря навязанному Первой мировой войной чудовищному ускорению и централизации европейских обществ. Причем не без кровавой борьбы с «иным рабочим движением», которое не желало участвовать в этатизации»².

В мучительных конвульсиях двух мировых войн, европейских революций и революционных выступлений 20–30‑х гг. (последним здесь надо считать Испанскую революцию как «лебединую песнь» «иного рабочего движения»), в экономических кризисах и в утверждении фордистско-тейлористского типа производства рождалось так называемое «массовое общество» и его политическая форма — «социальное государство», то есть государство, поглощающее социальную сферу и организующее интеграцию. Между различными его моделями (тоталитарно-фашистским, сталинистским, «демократическим») развернулась острая борьба, пока в ходе Второй мировой войны не определились модели-победители.

Становление «социального государства» с его корпоративизмом было непосредственно взаимосвязано с проблемой «левых». Зыгмунт Бауман в работе «Воспоминания класса» показал, что оно стало итогом длительного процесса растворения рабочего класса в том виде, как он сформировался в ходе первой промышленной революции. Произошло завершение «экономизации» классового конфликта, перенесение его оси из сферы производства (сферы борьбы по вопросу о смысле и содержании труда, независимости и самоопределения производителя) в сферу потребления (то есть перераспределения прибавочной стоимости). Гарантом такого перераспределения становилось государство.

Левые, пытавшиеся выступать как альтернатива по отношению к индустриально-капиталистической системе (анархисты, синдикалисты, часть левых коммунистов), в ходе этой борьбы были разгромлены — очень часто даже физически. Напротив, «системные» левые сыграли решающую роль в утверждении модели «социального государства», в этатизации социального. Поскольку же эта этатизация была непосредственно связана с потребностями самого экономического и технологического развития индустриально-капиталистической системы на ее «фордистско-тейлористской» фазе конкурирующих между собой национал-государственных хозяйственных комплексов, то можно без преувеличения сказать, что «системные левые» (прежде всего, социал-демократы и коммунисты) сыграли роль важнейшей движущей силы в деле модернизации современного европейского капитализма. Кто касается как политической и социальной формы, так и идейно-культурных моментов, философского обоснования и т.д. и т.п.

Окончательная маргинализация левой альтернативы по отношению к системе произошла в период Второй мировой войны. Подавляющее большинство «левых» (даже большинство прежде «внесистемных левых») отказались от интернационалистской позиции и встали на сторону одного из борющихся индустриально-капиталистических лагерей. Популярный среди значительной части «левых» еще в эпоху Первой мировой лозунг превращения империалистической, националистической войны в антибуржуазную социальную революцию был на сей раз уделом небольших группировок, не сумевших реально изменить общий ход событий. Итог Второй мировой войны стал поэтому триумфом индустриально-капиталистической системы. Он был закреплен в период расцвета модели «социального государства» в 50–60‑е гг., когда «внесистемные» левые почти сошли на нет, а левый «мэйнстрим» занял ключевое место в «социальном государстве» — в виде одной из правящих сил или в виде лояльной оппозиции в рамках системы.

В идеологии «системных» левых в этот период происходят значительные перемены, легитимизирующие это положение. Развитие «социального государства» окончательно объявляется и признается путем к утверждению «левых» ценностей. Более того, происходит и постепенное размывание, разжижение комплекса этих ценностей в рамках «демократического плюрализма»; они смешиваются с другими. Идеи «смешанной экономики», сочетания общественной и частной инициативы и т.д., считавшиеся прежде своего рода «переходными вариантами», теперь рассматриваются как оптимальные.

Несколько специфическое место занимали в странах Запада после Второй мировой войны компартии. Они в той или иной мере придерживаясь сталинистской или полусталинистской идеологии, но на деле выступали за придание большей «социальности» фордистско-тейлористской модели, то есть играли примерно ту же роль, которую выполняли со времени первой мировой войны социал-демократы.

Кризис модели «социального государства» с конца 60‑х гг. привел и к краху соответствующей структуры интеграции в систему. Решающую роль при этом сыграли такие факторы, как резкое замедление экономического роста, обострение борьбы за ресурсы, все большая неповоротливость бюрократической государственной системы, выход на общественную сцену новых слоев трудящихся с новым, критическим отношением к государственной опеке, наемному труду и «трудовой этике». В ходе массовых выступлений с сильным самоуправленческим потенциалом трудящимся удается выбить значительные уступки, которые еще более сокращают прибыли предпринимателей и тем самым сужают базу для сохранения модели «социального государства». В условиях кризиса «фордистско-тейлористской» модели и «государства благосостояния» с конца 60‑х и особенно в 70‑х гг. появляются «новые левые» и движения под флагом «Третьего пути», которые снова пытаются поставить под вопрос некоторые ключевые элементы индустриальной западной цивилизации; одновременно начинается оживление традиционных радикальных левых (анархистов и антиавторитарных марксистов). Система реагирует на кризис переходом к «неолиберализму», то есть демонтажем «социального государства». Левый «мэйнстрим» (социал-демократы, еврокоммунисты и т.д.) сперва продолжал защищать «социальное государство» в борьбе с нарастающими стремлениями «новых правых» и неолибералов его ограничить и демонтировать. В этой борьбе правые использовали антибюрократический климат и ориентацию на личность, во многом сформированные благодаря «новым левым» и «автономному» рабочему движению, которые в итоге терпят поражение. Вместе с ними терпит неудачу и внесистемный вариант изменения.

Последний период столетия — этап перехода к «постфордистской» модели (с характерными для нее экономической рационализацией, глобализацией, неолиберализмом, разрушением «социального государства»). Осуществляется правый (неолиберальный) сценарий изменения «фордистско-тейлористской» системы и демонтажа социального государства. С ними связан так называемый «кризис левых», которые оказываются перед выбором: защищать остатки прежней модели, шаг за шагом отступая перед неолиберализмом и перенимая его логику — или найти подлинную, радикальную самоуправленческую альтернативу.

В последнее десятилетия века конгломерат «левых» снова претерпевает значительные изменения. В конце столетия те, кого по традиции принято считать левыми, вернулись к власти в большинстве европейских стран. Но сами они стали совершенно другими. В экономической политике они не только не решаются отменить реформы «неолиберализма» (приватизацию, разрушение систем социального обеспечения, ухудшение положения трудящихся на производстве), но и продолжают в принципе следовать тем же самым курсом, не решаясь даже прибегнуть к традиционным для себя кейнсианским мерам регулирования экономики. В лучшем случае правительства левых замедляют демонтаж социального государства, требуя от трудящихся больших жертв под предлогом его спасения и реформирования. На уровне идей происходит по существу полный отказ левого «мэйнстрима» от ряда левых ценностей: признается приоритет свободного рынка, частной инициативы, частной собственности, конкуренции и т.д., поддерживаются милитаристские военные блоки (НАТО) и т.д. Можно сказать, что системные левые все больше теряют специфические черты «левизны» и становятся почти неотличимой частью общего глобализированного и «неолиберального» консенсуса. С другой стороны, внесистемные левые значительно ослаблены поражением и упадком социальных движений в 70‑х—80‑х гг. Их судьба напрямую зависит от возобновления социальной активности людей труда, от их способности преодолеть апатию, вызванную прогрессирующей атомизацией общества и разрушением социальности.

На рубеже нового столетия о будущем левых хорошо сказал один их умный враг — немецкий историк Эрнст Нольте: «Левая с самого начала была негосударственной, критической, атакующей силой, и это ее самая ранняя и важнейшая характеристика… Но… каждая новая частичная победа левых означала именно их интеграцию в «существующее», которое изменялось, но не погибало… Совершенно новая ситуация может возникнуть только в том случае, если вечная левая снова обретет мужество для возвращения к своим древнейшим интенциям, а именно, к своей принципиальной враждебности против границ, дифференциации, конфликтов, к идее «слияния всех рас и народов», к ликвидации индустриальной экономики, основанной на разделении труда, к уничтожению «патриархата» и связанной с ним динамики европейско-американской цивилизации как источника конфликтов и дисгармонии»³.

¹ Murray Bookchin. Die Neugestaltung der Gesellschaft. Grafenau, 1992. S. 127-129.

² Marco Revelli. Der Sozialstaat in den Brennnesseln // Die Aktion. Zeitschrift für Politik, Literatur, Kunst. Heft 113/119. Marz 1994. S. 1932.

³ Ernst Nolte. Die Linke und ihr Dilemma. Was an ihrer Position ewig ist // What’s Left? Prognosen zur Linken. Berlin, 1993. S. 89.

З. П. Яхимович
Некоторые аспекты исследования левой культуры в XX столетии

Завершающееся XX столетие повышает интерес историков к анализу характерных черт, опыта и уроков одного из самых драматических и насыщенных эпохальными процессами и явлениями периодов мировой истории. Исследование такого сложного по своей природе объекта в его динамике, конфликтности, глубокой противоречивости и вместе с тем взаимосвязанности составляющих его компонентов предполагает высокую культуру анализа, способность историка, при всей его включенности в современные процессы, преодолеть крайности односторонних суждений и оценок о целой исторической эпохе, определившей облик столетия.

Еще в начале XX века передовые для своего времени мыслители России остро ощущали всю сложность суждений о прошлом, предупреждая о риске «суда над предшествовавшими поколениями» с доктринерских позиций, с высоты открывшейся с ходом времени истины, но вместе с тем отстаивая необходимость принимать во внимание «грехи прошлого», понять природу возникающих порою по мере развития «безвыходных тупиков»¹. С неизмеримо большими трудностями приходится иметь дело в конце века, в эпоху свершающихся трансформационных процессов, сопровождающихся крушением многих ценностных ориентиров, в том числе идей прогрессизма и историзма. А это чревато девальвацией и дискредитацией целых пластов мировой истории, связанных с судьбами сотен миллионов людей и многих стран. Речь идет прежде всего об опыте левых сил, выросших на почве левой культуры, — многопланового и весьма изменчивого в своих проявлениях феномена с присущими ему ценностными ориентирами и целеполагающими установками.

Встреча, посвященная столетию со дня рождения видного итальянского антифашиста и теоретика либерального социализма К. Росселли, дает богатую пищу для размышлений о природе левой культуры, ее роли и значении в новой и новейшей истории, о некоторых методологических аспектах изучения присущих левым силам внутренних противоречий и меры их способности к критическому переосмыслению собственной истории, наконец, о возможностях и перспективах усвоения ценных уроков левых сил и либерализма в виде синтеза свободы и равенства. Привлекательна, во-первых, сама личность К. Росселли, почти ровесника XX столетия, чьи ранняя гражданская зрелость и теоретическая и политическая деятельность пришлась на межвоенное лихолетье 20–30‑х годов. Они, как известно, стали для Италии, а затем и других стран Европы, годами разгрома рабочего и социалистического движения и казалось бы триумфального шествия фашизма — наряду с трагедийным развитием событий в большевистской России. Вместе с тем это был период серьезного кризиса либеральной демократии, которая с немалым трудом осваивала новые для себя методы и формы деятельности в условиях взбудораженного первой мировой войной, революционным процессом в России, бурным развитием социальных и национальных движений нового витка общественного развития, столь отличного от XIX столетия.

В этой непростой обстановке, когда ломались судьбы целых партий, народов и стран, когда выдающиеся мыслители Европы отдали дань социальному пессимизму и катастрофизму, К. Росселли выказал в качестве социалиста и антифашиста незаурядные свойства борца за дорогие ему идеалы гуманизма, демократии и социализма. Не случайно жизнь К. Росселли и его брата была оборвана рукой убийц — после нелегких битв за свободу в республиканской Испании. Во-вторых, в своей работе «Либеральный социализм» он дал высокий образец интеллектуального мужества. Им был критически переосмыслен вековой опыт пролетарского движения и необъятное, накопленное под знаменами марксизма и вместе с тем глубоко противоречивое, идейное наследие XIX — первой четверти XX веков, требовавшего уважения к себе и вместе с тем преодоления во имя более широких горизонтов. Не может не обратить на себя внимания то, что в дни злобного поношения в фашистской Италии самих понятий «марксизм», «социализм», «коммунизм» Росселли счел для себя необходимым подвергнуть аргументированной критике присущие этим мировоззренческим и политическим системам и концепциям пороки и слабости, но вместе с тем отдать им должное. К их достоинствам он без колебаний относил способность отстаивать и поднимать массы на борьбу за такие непреходящие ценности (пусть в определенной мере мифические и утопические), как земная справедливость, равенство, предоставление реальной свободы всем людям, а не только привилегированному меньшинству, обеспечение «любому человеку такой жизни, которая достойна так называться»².

Поиск альтернативы буржуазному типу развития, без учета которого не представляется возможным в полной мере оценить пароксизмы новейшей истории, был осложнен, как ранее многих своих современников смог осознать К. Росселли, многими факторами доктринального характера. Он фиксировал присущий марксизму и особенно марксистам детерминизм и склонность к догматизации, затрудняющие процесс обновления и всестороннего учета хода и уроков исторического развития. Росселли обращал внимание на сложность практической реализации программных установок марксизма, в немалой степени обусловленные опасной недооценкой категории свободы, несоответствием целей и средств их достижения. Уже на ранних фазах функционирования коммунистического режима в России Росселли предупреждал об опасностях, которыми чреваты «громоздкий бюрократизм, вмешательство со стороны государства, диктатура некомпетентности, зажимание любой самостоятельности и индивидуальной свободы, нехватка стимулов как у руководителей, так и исполнителей»³.

Немалую актуальность приобретает в наши дни весь пласт размышлений К. Росселли о возможностях и преимуществах и для либерализма и для социализма взаимного обучения и обогащения: первого, с присущей ему любовью к свободе и уважением к независимости, широкой интеллектуальной терпимостью, — пониманию проблемы социальной справедливости и потребностей людей труда — «четвертого сословия»⁴, второго, руководствующегося этими социальными и этическими ценностями, — постижению ценности свободы как цели и средства⁵, а также восприятия и применения либерального или демократического (эти понятия для Росселли были во многом тождественными — З. Я.) метода политической борьбы, уважения к интересам и потребностям не только общества, но и отдельной личности.

Как представляется, именно в Европе уже на рубеже XIX—XX и на всем протяжении XX столетия с разной мерой интенсивности развертывался то прямой, то опосредованный диалог социализма и либерализма. В ходе его каждое из этих направлений претендовало на идейную и политическую гегемонию, боролось за возможность наиболее полно (с помощью государственных рычагов либо борьбы в оппозиции) воплотить и общее, свойственное этим прямым наследникам идеологии Просвещения, и присущие каждому из них приоритетные начала и интересы — общественные либо частные, коллективные или индивидуальные. Такое взаимодействие осуществлялось и продолжает происходить в наши дни крайне непросто. Достаточно принять во внимание судьбу «социального государства» — пожалуй, высшего завоевания социал-демократии 50–70‑х годов, к тому же одержанного в условиях биполярного мира и «холодной войны», либо последствия и уроки растянувшегося на десятилетия (70–90‑е годы) периода торжества неолиберализма, совпавшего по времени со становлением «информационного», «технотронного» общества. Трудный поиск эффективного взаимодействия индивидуальных и общественных интересов идет на исходе XX столетия, заставляя представителей либерального направления размышлять о значимости коммунитаризма и других форм солидарности, а социал-демократию — о роли неолиберальных рецептов повышения эффективности производства, учета вызовов глобализации и т.п.

Небезынтересно, что анализируя страновые варианты подобного синтеза, леворадикальный журнал «Понте», у истоков которого стоял единомышленник К. Росселли П. Каламандреи, отмечал, что в тех странах, где, как это было в Англии, неолиберализм в форме тэтчеризма и его более смягченных версий в основном выполнил программу модернизации и структурной перестройки, неолейборизму удается, воспользовавшись плодами деятельности своих предшественников и оппонентов, продвигаться по пути политических и социальных реформ в духе солидаризма. И, напротив, в Италии находящемуся у власти правительству левого центра приходится совмещать применение неолиберальных рецептов оздоровления экономики и финансовой сферы с реформированием устаревшей и отчасти дискредитировавшей себя версии «государства социального благосостояния» 50–70‑х годов⁶.

Немаловажную роль в сближении позиций либерализма и социализма в его социал-демократическом варианте в Европе выполнили промежуточные радикально-демократические движения и организации немарксистской ориентации и «новые левые» 70–80‑х годов. Как правило, первым на протяжении XIX—XX веков была свойственна страстная защита гражданских и политических свобод, принципов правового, светского государства, свободы творчества, научных изысканий и культуры и все это — наряду с отстаиванием политических и социальных реформ. «Новые левые», при всей неоднозначности их идеологии и политики, привнесли в политическую культуру свой протест против тирании государства, тотализирующих форм идеологии, интерес к экологическим, феминистическим и иным «общечеловеческим» проблемам.

Взаимодополняющими усилиями либералов, социалистов и социал-демократов и иных демократических и социальных движений на протяжении многих десятилетий формировалась демократическая среда и атмосфера. А без них невозможно функционирование правового государства и плюралистического общества. И, напротив, кризис либерально-демократических институтов и процесс поправения общества, как правило, сопровождался нарушением определенного консенсуса между этими силами, чем неизменно спешили воспользоваться правые круги и течения.

Характерно, что во второй половине XX столетия влияние левой культуры заметно проявилось на политических организациях христианско-демократической ориентации. Так было в ходе молодежных движений конца 60‑х — начала 70‑х годов, в начале 80‑х годов — в процессе борьбы против угрозы ядерного холокоста, в меньшей степени — в 90‑х годах, из-за все еще не изжитого кризиса левой культуры как таковой и трудностей обретения ею новых, современных форм самовыражения и идентификации.

Оценивая историческую роль левой культуры в XIX—XX вв. следует, на наш взгляд, различать последствия ее присутствия в процессах длительной протяженности, эволюционных по своей природе, и роль ее активной позиции в событийных явлениях большей или меньшей значимости, революционного или реформаторского характера. Постоянной константой деятелей левой культуры на протяжении XIX—XX столетий было противостояние правой культуре (при всей условности такого противопоставления и разграничения представленных в политическом спектре и в обществе форм мировоззрения и политических установок) с присущими последней, особенно в XIX — первой половине XX столетия, ярко выраженными проявлениями обскурантизма, предпочтением абсолютистских, недемократических форм правления, принципиальным отрицанием права основной массы населения на участие в политике, на существование собственных организаций и т.п.

Без интеллектуального воздействия левых сил и их способности апеллировать к массам во имя защиты гражданских и политических свобод был бы неизмеримо сложнее и длительнее процесс перевоспитания в новое и новейшее время стоявших на правом фланге сил — унаследованных от эпохи средневековья привилегированных сословий (дворянства, клира, генералитета, высшей бюрократии, представителей финансовой аристократии и т.п.), а также удержания в правовых, демократических рамках новых категорий господствующих классов, слоев и выражающих их интересы партий и организаций. И, напротив, рецидивы бурного роста правых сил и правой идеологии в XX столетии, как правило, наблюдались в условиях кризиса левых сил и катастроф либо социальных потрясений (первая и вторая мировая войны, «раскол мира на две системы», распад колониальных империй, военные поражения и т.п.).

Еще в первой половине века испытанным методом удержания правыми силами господствующих позиций и сохранения стабильности являлись по преимуществу полицейско-карательные меры и использование авторитета церкви. Однако к концу XX столетия, под непосредственным воздействием разнохарактерных левых сил и давления снизу миллионных масс, пройдя через испытания фашизмом и большевизмом, правые силы к концу XX века претерпели серьезные метаморфозы. Современный консерватизм, подобно либерализму и вслед за ним, не может игнорировать социальные интересы и потребности большинства населения. Его идеологи не позволяют себе, как правило, откровенной апологии милитаризма, насилия, колониализма, расизма. То сдвигаясь к центру и даже вступая в прямой союз с левыми силами (разновидности центристских и левоцентристских коалиций), то выступая под откровенно правыми знаменами в защиту «традиционалистских» ценностей, современный консерватизм в условиях Европы в идеологическом плане имеет немало общего с классическим «манчестерским» либерализмом XIX века. Неизмеримо многообразнее и противоречивее выглядит конкретная правительственная деятельность сил правой и правоцентристской ориентации.

Существование на протяжении XIX—XX столетий влиятельных правых и левых сил не могло не усиливать процесс политической дифференциации во все более усложняющемся и социальном плане обществе. Как правило, внутри крупнейших политических партий и идейных направлений во всех европейских странах, особенно с развитыми демократическими институтами и традициями, достаточно четко выделяются правые, центристские и левые направления. Это в полной мере присуще и социалистическим и социал-демократическим партиям, в большей или меньшей мере — профсоюзным организациям. Более того, в погоне за электоратом и властью, за возможностью реализации своих ценностных установок и программ политические партии весьма часто берут на вооружение эклектические требования и обещания, в том числе из идейного багажа своих политических соперников. И, напротив, озабоченность сохранением собственной идентичности побуждает определенную часть идеологов и политиков апеллировать к первоистокам той или иной формы мировоззрения, реанимировать лозунги пройденных стадий общественного развития. Аналогичные колебания свойственны и все более значительной части электората.

Одним из наиболее дискуссионных и политически острым аспектом современной интерпретации левой культуры и левых сил на исходе XX столетия является вопрос о роли и месте в политической и идейной истории новейшего времени леворадикальной версии марксизма и социализма, — а именно большевизма и коммунизма. Следует сразу оговориться, что крушение «мировой социалистической системы», распад СССР и банкротство коммунизма как формы идеологии, политического режима, формы партийно-политической организации, были восприняты европейской общественностью как проявление подлинно демократической, антитоталитарной революции. По своим масштабам и последствиям она приравнивалась, особенно в 1989 году, в связи с отмечавшимся в год падения Берлинской стены двухсотлетним юбилеем Французской революции, этой знаменательной вехи европейской истории⁷.

Именно на рубеже 80–90‑х годов в процессе размонтирования коммунистического наследия в нашей стране и странах Ближнего и Дальнего зарубежья подверглась критике «марксистская» концепция истории XX столетия как противостояния капитализма — социализма, империализма — антиимпериализма, милитаризма — антимилитаризма. Была высказана мысль об исчерпании дихотомии «правых» и «левых». Критика «черно-белого» видения мира, сама по себе весьма плодотворная, не помешала однако инициаторам переосмысления новейшей истории нашей страны, да и мировой истории как таковой, возродить в новом виде пороки прежнего подхода, на этот раз в форме признания стержнем общественных процессов XX столетия противостояния демократии и тоталитаризма, а в противовес прежней абсолютизации истинности марксистского мировоззрения — объявления истиной в конечной инстанции не просто либерализма, но либерализма в его «неоконсервативной» версии 70–80‑х годов. Идеологическая заангажированность подобного подхода к целому столетию вполне объяснима для «посткоммунистических стран», в том числе России, переживающих мучительный процесс преодоления всеобщего огосударствления, последствий однопартийности и сопряженных с ней унификации идеологии, стандартизации стиля жизни, опасного пренебрежения к формам представительной демократии, правовым институтам и нормам, правам человека и т.д.

Для европейской общественности крушение коммунизма было расценено прежде всего с позиций торжества демократии и прекращения мучительного для европейских стран состояния «холодной войны», ставившего ежедневно и ежечасно под угрозу и безопасность этих стран, и основы сложившегося в них общественного и политического строя. И в Западной и в Восточной Европе важным инструментом ниспровержения функционировавших здесь коммунистических партий (а в странах Восточной Европы и коммунистических режимов) стало обвинение коммунистов в непатриотизме и защите интересов СССР, в причастности к репрессиям либо в оправдании таковых применительно к межвоенным годам, периоду Сопротивления и в годы «холодной войны». Это ускорило процесс трансформации либо роспуска большинства коммунистических партий, а само понятие коммунизма было не просто приравнено к тоталитаризму, но и признано худшей его формой по сравнению с фашизмом. Соответственно возродились острые и казалось бы решенные ходом истории дискуссии вокруг проблем фашизма — антифашизма, оценки колониализма и деколонизации, многих страниц истории международных отношений, революционных и национально-освободительных движений XX столетия. Активное участие коммунистический партий и Советского Союза в большинстве событий новейшей истории порождает соблазн многих историков объявить коммунизм средоточием зла, криминальным в своей основе феноменом, героизировать все антикоммунистические силы XX столетия, включая фашизм и фашистских диктаторов, оправдать постфактум все военные конфликты второй половины XX столетия как битвы за свободу и т.д.

Подобная антикоммунистическая версия, а точнее инверсия мировой истории, на наш взгляд, не только бесплодна, поскольку заметно искажает характер коллизий и тенденций присущих XX столетию, но и весьма опасна в свете опыта и уроков последних десятилетий XX столетия. Она закрывает возможность с позиций «посткоммунизма» оценить все многообразие общественных процессов, свершавшихся в форме «социалистического» и «коммунистического» «строительства» в обширном евроазиатском регионе, входившем в орбиту т.н. «мировой социалистической системы», равно как причины появления и довольно широкого распространения различных версий «африканского», «азиатского» и «латиноамериканского» социализма.

Нельзя не принимать во внимание того обстоятельства, что для традиционалистских в своей основе обществ, не имевших, как правило, серьезных либеральных и демократических традиций и структур, «коммунизм» и «социализм» советского образца выполнял зачастую функцию первичного приобщения включавшихся в общественную деятельность сил и движений к ценностным ориентирам свободы и равенства, хотя и методом, далеким от подлинного гуманизма и демократизма. И, напротив, дискредитация этих ценностей, начиная с 70–80‑х годов, обернулась во многих странах т.н. социалистической ориентации взрывом фундаментализма, антизападного изоляционизма, вспышками этнонациональных конфликтов и другими тяжелыми последствиями.

XX столетие, как очевидно на его исходе, предстает как многовекторное движение народов, государств, систем и идеологем в поисках оптимальных путей решения насущных проблем. В ходе его подтвердилось свойство исторических процессов и явлений, отмеченное рядом мыслителей, в виде предвидения уже в XIX веке, выступать одновременно в двух ракурсах — прогресса и регресса, нести в себе позитивные и негативные черты, быть подверженными метаморфозам, преображающим и искажающим их начальные интенции я свойства, способностью превращаться в свою противоположность. Кроме того, по ходу истории на ее результаты неприметно влияют, наряду с восторжествовавшими на данном историческом этапе тенденциями и точками отсчета меры прогресса, иные, так и не получившие воплощения исторические альтернативы, а также потерпевшие крушение либо отвергнутые ходом событий концепции, чаяния и прогнозы.

Показательно, что в 90‑х годах, по мере исчерпания привлекательности «неолиберальных» концепций с присущими их сторонникам апологией «невидимой руки рынка» и преклонением перед стихией и прагматизмом, все большая часть обществоведов и политикой Западной Европы приходят к более трезвому и взвешенному выводу о том, что в вековом противостоянии либерализма и социализма (последнего в его многообразных версиях от демократического социализма до «казарменного») так и не был достигнут столь необходимый в современных условиях синтез ключевых условий гуманизации социальных отношений — свободы и равенства. Эта проблема переходит в наследие новым поколениям в XXI век, и опыт, уроки, просчеты и достижения левой культуры неминуемо будут продолжать привлекать к себе внимание будущих исследователей.

¹ См.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 3-4.

² Росселли К. Либеральный социализм. «Монд операйо», 1989. С. 18, 120.

⁴ «Разве можно называть рациональной политику, которая в первую очередь не учитывает идеи справедливости?» Там же. С. 18.

⁵ «Свободы нельзя добиться путем тирании или диктатуры и даже получить как дар сверху. Свобода завоевывается, самозавоевывается и сохраняется только путем непрерывной практики своих способностей, своей самостоятельности». Там же. С. 130.

Я. С. Драбкин
Владимир Ленин и Роза Люксембург: попытка критического сопоставления

В. И. Ульянов-Ленин и Роза Люксембург, несомненно, самые яркие представители левого, революционного крыла международной социал-демократии. И не только в первой четверти XX века, в пик их политической и литературно-публицистической деятельности. Восемь десятилетий спустя не затихают споры относительно согласий и разногласий между ними, обостренные глобальной переоценкой ценностей марксизма-коммунизма. Критическая ретроспектива их воззрений и взаимоотношений особенно важна в контексте диалога культур. В предлагаемой статья эта огромная тема может быть очерчена лишь конспективно.

Почти ровесники, они увидели свет в 1870/1871 гг. в далеких друг от друга провинциальных городах тогдашней Российской империи — Симбирске и Замостье. Гимназии окончили одновременно, в 1887 г., Владимир в Симбирске, а Роза в Варшаве. Затем Ульянов поступил па юридический факультет Казанского университета, Роза Люксембург — на естественный факультет университета в Цюрихе, но потом перешла на юридический, проявляя все более интереса к политэкономии.

Для Розы вступление в круг польских социал-демократов произошло как бы само собой. Вместе с Юлианом Мархлевским, Адольфом Барским и Лео Иогихесом они основали в швейцарской эмиграции СДКП (Социал-демократическую партию Королевства Польского) и газету «Sprawa robotnicza». В 1893 г. на III конгрессе Социалистического Интернационала в Цюрихе Роза выступила перед виднейшими тогда марксистами разных стран — Фридрихом Энгельсом, Элеонорой Маркс-Эвелинг, Августом Бебелем, Вильгельмом Либкнехтом, Карлом Каутским, Георгием Плехановым, Кларой Цеткин. Она отвергла националистические установки ППС (Польской социалистической партии), утверждала, что воссоздание независимого польского государства противоречит экономическому развитию и польский пролетариат должен бороться рука об руку с русским против царизма, за демократическую конституцию¹. Докторская диссертация Розы Люксембург «Промышленное развитие Польши» вышла в 1898 г. книгой в Лейпциге². Тогда же она переехала в Германию и включилась в работу германской социал-демократии.

Владимир Ульянов лишь однажды, летом 1895 г., провел несколько месяцев в Швейцарии, где встречался с Плехановым и его группой, побывал в Париже и Берлине. Один из основателей петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, он вынужден был уже в сибирской ссылке завершать работу над «Развитием капитализма в России», в известной мере созвучным по замыслу и выводам книге Розы Люксембург. Узнав о ее выходе, он собирался откликнуться рецензией. Заинтересовал его также публичный спор Розы с Каутским на страницах «Neue Zeit» о самоопределении наций и судьбах Польши³.

Первая точно зафиксированная встреча двух ярких политических лидеров, в свои тридцать лет прочно занявших видные места на левом фланге международной социал- демократии, состоялась в пригороде Мюнхена Швабинге в мае 1901 г.⁴. Ульянов (вскоре ставший Лениным) был членом редколлегии журнала «Заря» и только что родившейся газеты «Искра». Он напечатал в ней статью «С чего начать?» и как раз начал работу над книгой «Что делать?». Роза Люксембург, уже пять лет работавшая в Социал-демократической партии Германии, стремилась «завоевать свои эполеты в германском движении» (как сама писала) «на левом крыле, где сражаются с врагом, а не на правом, где ищут с врагом компромисса»⁵. Она отличилась решительной и вдумчивой полемикой с ревизионизмом Бернштейна, стала известным публицистом, автором ярких полемических статей и брошюры «Социальная реформа или революция?». Роза была делегатом партайтагов в Штутгарте, Ганновере и Майнце. А на Парижском конгрессе Социалистического Интернационала в 1900 г. выступила с обратившей на себя внимание речью о милитаризме и мировой политике⁶.

Ко времени встречи с Ульяновым в связи с подготовкой съезда РСДРП наметилось сближение ее, Юлиана Мархлевского и других польских социал-демократов с российскими, так что личное знакомство было важно для обоих собеседников. Не так уж трудно представить, о чем в главных чертах могла идти речь⁷.

Несомненно, общей почвой были приверженность революционному марксизму, убежденность в неизбежном крушении капитализма, в интернациональной революционной перспективе, в которой решающая роль будет принадлежать пролетариату. Успешное отражение слабо аргументированных попыток Бернштейна и других реформистов поколебать эту убежденность лишь способствовало сплочению левых социал-демократов, к которым тогда относились и такие видные теоретики, как Карл Каутский, Георгий Плеханов, Антонио Лабриола. Старая гвардия социал-демократических вождей по главе с Августом Бебелем, опираясь на успехи рабочих партий в парламентах и профсоюзах стран Европы, надеялась сгладить возникшие противоречия и сохранить международное единство.

Не случайно, именно в России, где формирование марксистской рабочей партии происходило в XX веке, в условиях, когда уже сверкали первые зарницы надвигавшейся бури, споры об идеологии, программе и тактике приобретали особенно напряженный характер. У собеседников в Мюнхене наметилось, впрочем, пока лишь одно, еще латентное, разногласие, тогда абстрактно-теоретического плана. Касалось оно права наций на самоопределение, поднятого еще в ранней дискуссии Розы и Каутского⁸.

Прошло два года и этот вопрос приобрел принципиальную остроту, помешав участию поляков в создании единой российской социал-демократической партии. На II съезде РСДРП в 1903 г. польские делегаты Адольф Барский и Якуб Ганецкий по прямой директиве Розы Люксембург возражали против включения этого права в программу, и в результате польские социал-демократы не вошли в РСДРП⁹. Вскоре к этому прибавились серьезные разногласия по вопросам партийного строительства. Напомню, что книгу Ленина «Шаг вперед, два шага назад», в которой он отстаивал организованность, централизм и дисциплину, Роза Люксембург подвергла разгромной критике в статье «Организационные вопросы русской социал-демократии», опубликованной в меньшевистской «Искре» и «Neue Zeit»¹⁰.

В этом узле переплелись принципиальные споры, связанные с расколом российской партии на большевиков и меньшевиков, различное понимание задач и строения партии в условиях Германии и России, существенно разные представления о централизме и демократии. Роза Люксембург, как, впрочем, и вся западная социал-демократия, выросшая в условиях хотя и медленного, но все же прогресса социальных и демократических учреждений (бисмарковский закон против социалистов был «исключительным») не могли понять и принять те обусловленные режимом российского самодержавия принципы «партии нового типа», которые именовали «ультрацентрализмом», «якобинизмом», «бланкизмом».

Надо учитывать и личные характеры обоих горячих спорщиков и типичный в то время накал партийно-политической полемики, когда в выражениях не стеснялись. Так, меньшевик Потресов в письме Аксельроду цинично предлагал выработать «общий план кампании против Ленина — взрывать его, так взрывать до конца, методически и планомерно… Прежде всего, мне думается, следует на него выпустить авторитетов — Каутского (уже имеется), Розу Люксембург и Парвуса». Потресов ловко рассчитывал на то, что, поскольку Роза сама была «ославлена западноевропейскими ревизионистами как бланкистка», она захочет оправдаться. И попал в точку¹¹. На отношения между двумя революционерами легла мрачная тень. Однако, как увидим, ненадолго.

В революции 1905 г. Роза Люксембург прежде всего увидела феномен, который международная социал-демократия должна идейно осмыслить. Она и сама все более углубляла теоретический анализ ее развития, училась на ее опыте. Убеждаясь, что ей не по пути с меньшевиками, она склонялась к большевикам. Когда Лео Иогихес и Адольф Барский от имени СДКПиЛ поставили свои подписи под решением о бойкоте булыгинской Думы и подготовке вооруженного восстания, Мартов писал: «Роза рвет и мечет за бойкот… Она стоит на той же ленинской точке зрения, что если «не сорвать» Думу, то революция пойдет назад». Мартов и Дан старались уговорить Розу отозвать подписи и осудить «российско-азиатскую дикость», но она публично высмеяла «самодовольство этих кретинов» и в газете «Czerwony sztandar» опубликовала статью «Конституция кнута», которую частично перепечатал ленинский «Пролетарий». Осудила она и «радикальные штучки» Парвуса и Троцкого.

Разногласия Розы Люксембург с большевиками по национальному и крестьянскому вопросу сохранялись, но основой взаимопонимания все более становилась общая борьба против царского самодержавия. И на Иенском партайтаге в сентябре 1905 г. она звала немцев учиться у русской революции, ратовала за массовую стачку в Германии. За эту воинственную речь ей пришлось полтора года спустя отсидеть два месяца в берлинской тюрьме.

Дальнейшему сближению Розы с Лениным способствовало ее нелегальное пребывание с конца 1905 г. в Варшаве, где она вскоре оказалась под арестом в пресловутом X павильоне Варшавской цитадели. Друзья с трудом ее выкупили, но она отправилась не в Германию, не на отдых и лечение, а в Петербург и Куоккалу, где встречалась с Дзержинским, Александрой Коллонтай, Лениным. Здесь она дописала брошюру «Массовая стачка, партия и профсоюзы», которую Ленин, подчеркнув важные места, назвал лучшим освещением русской революции для европейских рабочих. В русском переводе брошюра вышла в Киеве. Вернувшись в Германию, Роза настойчиво говорила и писала, что немцам надо учиться на российском опыте. Ее аргументы повлияли даже на Каутского. Он дистанцировался от Плеханова, в новое издание брошюры «Социальная революция», а затем также в брошюру «Путь к власти», включил элементы русского опыта, признав, что в России, в отличие от Запада, победа социал-демократии будет делом союза пролетариата и крестьянства; признал роль вооруженных восстаний и баррикадных битв.

В мае 1907 г. Роза участвовала в работе Пятого (Лондонского) съезда РСДРП и как представитель СДПГ, и как делегат от СДКПиЛ. На пути в Лондон Ленин в Берлине встречался с Розой, Максимом Горьким и Каутским¹². Уже в приветственной речи на съезде Роза выразила мысль, что русская революция не столько последний акт в серии буржуазных революций XIX века, сколько предтеча новой серии будущих пролетарских революций. В докладе от польской партии об отношении к буржуазным партиям она подвергла безжалостной критике «отвердевшую схему» Плеханова и других меньшевиков, назвав ее не только безжизненной и надуманной, но просто жалкой пародией на марксизм критический и деятельный.

Горький назвал ее речь красивой, страстной и резкой, отметив, что она отлично владеет оружием иронии. А меньшевики пытались оспорить аналогию между германским и российским либерализмом, смешно обиделись на то, что молодая марксистка учит их марксизму творческому. Они приписали ей проповедь (вместе с Троцким и Парвусом) «перманентной революции», очень старались противопоставить взгляды Ленина и Розы. Разумеется, между ними сохранялись немалые разногласия. Так, Роза, хотя и считала вооруженное восстание единственным исходом революции, способным гарантировать победу, полагала, что большевики переоценивают возможности его организации.

Ленин отверг неуклюжие попытки поссорить поляков с большевиками. «Плеханов, — напомнил он, — говорил о Розе Люксембург, изображая ее в виде Мадонны, сидящей на облаках. Что и говорить! Полемика изящная, галантная, эффектная… Но плохо ведь это, если Мадонна понадобилась для уклонения от разбора вопроса по существу»¹³. На фракции большевиков Ленин, радостно потирая руки, поздравил их с речью Розы как особо ценным событием в жизни партии.

Вернувшись в Берлин, Роза написала Кларе Цеткин: «Съезд произвел на меня очень угнетающее впечатление. Плеханов — конченый человек и горько разочаровал даже своих вернейших последователей… Я храбро дралась и нажила себе массу новых врагов. Плеханов и Аксельрод (с ними Дан, Мартов и другие) — самое жалкое, что дает ныне русская революция»¹⁴.

В августе 1907 г. на VII международном конгрессе Социалистического Интернационала в Штутгарте Ленин, как представитель России в МСБ, был членом президиума. Он прилагал большие усилия для сплочения европейских левых. Как вспоминала Клара Цеткин, Роза Люксембург представила его ей словами художника: «Взгляни хорошенько на этого человека. Это — Ленин. Обрати внимание на его упрямый своевольный череп. Истинно русский крестьянский череп с некоторыми слегка азиатскими чертами. И этот череп намерен сокрушить стены. Может быть, он при этом разобьется. Не уступит он никогда»¹⁵.

В комиссию конгресса по милитаризму вошли Ленин, Роза Люксембург и Мартов. Поначалу Ленин собирался сам выступить с поправками к резолюции Бебеля, но передумал и передал свои материалы Розе. Ее речь была впечатляющей.

«Я попросила слово, чтобы от имени российской и польской социал-демократических делегаций напомнить о том, что мы особенно в этом пункте повестки дня должны почтить великую русскую революцию. Когда при открытии конгресса Вандервельде со свойственным ему красноречием выразил признательность мученикам, мы все воздали должное жертвам и борцам. Но я должна сказать откровенно: когда я слушала потом некоторые речи, особенно же речь Фольмара, мне в голову пришла мысль, что, предстань здесь перед нами кровавые тени революционеров, они сказали бы: «Мы дарим вам вашу признательность, только учитесь у нас!» И было бы изменой революции, не сделай вы этого…»

Напомнив решения Амстердамского конгресса о массовой стачке, она заметила, что должна обратиться не только против Фольмара, но, к сожалению, и против Бебеля, которые говорили, что «мы не могли сделать больше, чем сделали до сих пор… Историческую диалектику мы понимаем не в том смысле, что должны, скрестив руки, ждать пока она принесет зрелые плоды. Я убежденная сторонница марксизма и именно потому вижу большую опасность в придании марксистской точке зрения застывшей, фаталистической формы». Мы считаем необходимым, заключила Роза, «заострить резолюцию Бебеля и разработали к ней необходимые дополнения», в которых «частично идем дальше, чем Жорес и Вайян, ибо считаем, что в случае войны агитация должна быть направлена не только на ее окончание, но и на ускорение вообще свержения классового господства»¹⁶.

Речь вызвала горячее одобрение, но предложение Вайяна включить в подкомиссию для выработки решения Розу Люксембург было отклонено немецкими представителями в президиуме. Ленин нашел выход: Розе было предоставлено одно из российских мест. В результате долгих переговоров Ленина и Люксембург с Бебелем мысль о революционной агитации и революционных действиях была выражена в форме, не выходившей за рамки легальности. Говорилось, что, если войну не удастся предотвратить, долгом социал-демократов всех стран будет: выступать за ее скорейшее окончание и «всеми средствами стремиться использовать вызванный войной экономический и политический кризис для пробуждения народа и тем самым ускорения устранения капиталистического классового господства»¹⁷.

Эта резолюция, подтвержденная впоследствии решениями Базельского и Копенгагенского конгрессов Социнтерна, была до начала мировой войны ведущей идеологической установкой не только для левых, но и всей социал-демократии. Для Ленина она и дальше оставалась основой идеи перерастания империалистической войны в гражданскую, а для Розы Люксембург — обоснованием альтернативы: социализм или низвержение в варварство¹⁸.

В последующие годы, когда в германской и других европейских партиях продолжалось укрепление реформистских и националистических тенденций, Каутский, проповедуя тактику «изнурения» вместо активной борьбы, выступил не только в качестве лидера «центризма», но перешел к активной травле левых, разорвав все дружеские связи с Розой Люксембург, Францем Мерингом, Кларой Цеткин. Он не стеснялся называть их «наши русские», обвинять во враждебности всякой организации, в авантюрах и интригах, иронически писал о «революционной гимнастике», вытеснял с партийных постов. Роза, естественно, в долгу не оставалась. Особенно после смерти Бебеля и прихода к руководству партией Фридриха Эберта сдвиг СДПГ вправо становился все более значительным.

В России тем временем продолжалась трудная внутрипартийная борьба, пока Ленин не порвал решительно все связи с теми, кто не придерживался однозначно революционной ориентации. В этой сложной ситуации контакты большевиков с европейскими левыми, в том числе и с Розой Люксембург, носили лишь эпизодический характер, а отношения между ними зависели от многих обстоятельств, как принципиальных, так и частных или случайных.

Ленин посетил Розу в Берлине в начале апреля 1911 г. Роза написала Косте Цеткину: «Вчера пришел Ленин и был уже четыре раза. Я охотно беседую с ним, он умен и образован и у него такая уродливая рожа, что я охотно смотрю на нее… Мими очень ему понравилась, он сказал, что видел таких статных животных только в Сибири. Это — барский кот. Она тоже с ним кокетничала, перевернулась на спинку и заманивала его, но едва он пробовал приблизиться, била его лапкой и фыркала как тигр»¹⁹. Но вскоре споры о судьбе «наследства Н. Шмита», переданного Лениным на хранение «держателям» (ими были: К. Каутский, Ф. Меринг и К. Цеткин)²⁰, а также фракционные споры в РСДРП, в которых поляки активно участвовали, снова ухудшили отношения. В октябре Роза в рукописи, недавно расшифрованной и опубликованной Ф. Тыхом, излагала меры, которые помогли бы, по ее мнению, преодолеть разброд в РСДРП²¹. К этому прибавились осложнения, связанные с расколом внутри самой СДКПиЛ между Главным правлением и варшавской организацией, чем занимался и секретариат.

Пражская конференция 1912 г. углубила расхождения между Лениным и Розой Люксембург, напоминавшие конфликт по организационно-партийным вопросам 1904 г. Но в феврале Ленин приезжал в Берлин и встречался с Розой на ее квартире в Зюденде. Речь снова шла о «держательских» деньгах²². Когда же в начале 1913 г. вышла из печати большая книга Розы «Накопление капитала», Ленин был в числе ее критиков. Он писал в Париж Каменеву, что Роза «наврала жестоко! Переврала Маркса. Я очень рад, что и Паннекук и О. Бауэр ее единодушно осудили и сказали против нее то, что я в 1899 г. говорил против народников. Собираюсь писать о Розе в «Просвещении». И далее (курьезнейшее совпадение!) в письме говорится: «Коба (т.е. Сталин, только что арестованный в России. — Я. Д.) успел написать большую (для трех номеров «Просвещения») статью по национальному вопросу. Хорошо! Надо воевать за истину против сепаратистов и оппортунистов из Бунда и из ликвидаторов»²³.

Сам Ленин вскоре стал воевать на другом фронте: он занялся обстоятельным разбором взглядов Розы Люксембург по этому вопросу, обратившись прежде всего к серии ее статей, опубликованных в журнале «Przegląd Socjaldemokratyczny» еще в 1908 г. под названием «Национальный вопрос и автономия». За его серией «Критические заметки по национальному вопросу» последовала еще одна — «О праве наций на самоопределение»²⁴. Особенно последняя содержала серьезно аргументированную критику давнего мнения Розы, которая, исходя из отвержения польского национализма, пришла к выводу, что это право вообще излишне и вредно. Она явно не учитывала, что со стороны великорусской партии отказ от права наций на самоопределение вплоть до образования самостоятельных государств означал бы переход на позиции реакционного шовинизма. Трудно понять и то, почему Роза, столь очевидно приверженная принципам демократии, отвергала один из них, тем более для стран, где эпоха буржуазно-демократических преобразований только начиналась.

Продолжались разногласия и по вопросам партийно-организационным, в том числе на уровне МСБ, высшего органа Интернационала. Но в 1914 г., когда международная атмосфера все более накалялась, назревали мировая война и в связи с ней глубочайший раскол самого Интернационал» по национальному признаку, эти споры перед лицом грозившей катастрофы оказались частными и сами собой отходили на задний план.

Российские большевики во главе с Лениным были лучше революционных течений и групп в других странах подготовлены к развороту событий и уже 1 ноября 1914 г. опубликовали манифест «Война и российская социал-демократия». В нем был четко сформулирован лозунг превращения империалистической войны в гражданскую и призыв воссоздать Интернационал, освобожденный от оппортунизма.

Немецким революционерам потребовалось больше времени для создания организации. 4 августа социал-демократическая фракция проголосовала в рейхстаге за военные кредиты. 2 декабря Карл Либкнехт был единственным, заявившим «нет!» войне. В конце декабря Карл Либкнехт, Роза Люксембург и Клара Цеткин в письме в английскую газету «Labour Leader», в шведские, итальянские и швейцарские газеты осудили измену вождей, загубивших Интернационал. 5 марта 1915 г., как раз в день рождения Розы Люксембург, заточенной в тюрьму, левые провели на квартире Вильгельма Пика нелегальную конференцию, основавшую группу «Интернационал». Вскоре вышел единственный номер журнала с таким названием, а Либкнехт написал яркую листовку «Главный враг в собственной стране!». 1 января 1916 г. в адвокатском бюро Либкнехтов были одобрены написанные в основном Розой тезисы группы «Интернационал», решившей регулярно издавать «Spartakusbriefe». Солидарность немецких левых с большевиками проявилась позднее на международных конференциях в Циммервальде и Кинтале.

Не все накопленные годами разногласия между Розой и Лениным отпали сами собой. Когда в 1916 г. была опубликована брошюра Розы Люксембург «Кризис социал-демократии», Ленин откликнулся статьей «О брошюре Юниуса». Приветствуя появление «прекрасной марксистской работы», он подчеркнул, что критика «недостатков и ошибок Юниуса» ведется им «ради необходимой для марксистов самокритики и всесторонней проверки взглядов, которые должны послужить идейной базой III Интернационала». Речь шла, во-первых, об утверждении, что в эпоху империализма вообще невозможны национальные войны, во-вторых, о попытке противопоставить империалистской войне национальную программу без прямого призыва к гражданской войне за социализм. Но главной слабостью немецких левых Ленин считал их боязнь раскола с социал-шовинистами и каутскианцами, от которой они неизбежно избавятся²⁵. Свой давний спор с Розой он завершил статьей «Итоги дискуссии о самоопределении»²⁶.

Революция 1917 г. в России открыла новую полосу не только в историческом процессе, но и во взаимоотношениях между Розой Люксембург и большевиками. Она горячо приветствовала ее развитие и писала, что «в этот момент над международным, над германским пролетариатом снова взмывает лозунг, который может родиться только в великий час всемирного поворота: Империализм или социализм! Война или революция. Третьего не дано!»²⁷

Брестский мир, навязанный германскими милитаристами Советской России, вызвал большую тревогу у Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Они боялись капитуляции большевиков и с трудом осознали, что подписание мира оправдано как выигрыш времени. В статье «Русская трагедия» Роза суровыми словами обрисовала положение Советской страны, указав, что большевики несомненно совершают ошибки, но кто может избежать их «в неслыханной ситуации, идя по усыпанному шипам совершенно нехоженому пути, который она впервые открывает миру? …Вину за ошибки большевиков несет в конечном счете международный пролетариат и прежде всего беспримерная в своем упорстве подлость германской социал-демократии».

Надо сказать, что товарищи Розы, издававшие «Spartakusbriefe» были смущены резкостью тона и снабдили статью примечанием: «В статье высказаны опасения… вытекающие из объективного положения большевиков, а не из их субъективного поведения. Мы публикуем статью преимущественно из-за ее выводов: «Без германской революции нет спасения русской революции, нет надежды на социализм в этой мировой войне. Остается только одно решение: «массовое восстание германского пролетариата»²⁸. Один из редакторов, Пауль Леви, был послан к Розе в тюрьму, чтобы убедить ее воздержаться от дальнейшей публичной критики. Тогда Роза изложила свои раздумья в незавершенной рукописи «О русской революции», не предназначенной для издания. Высоко оценивая заслуги большевиков, она была убеждена (как и Ленин в рецензии на брошюру Юниуса), что «только обстоятельная, вдумчивая критика способна раскрыть сокровища и опыта и уроков»²⁹.

«Русская революция — величайшее событие мировой войны», — можно прочитать в «Рукописи». Партия Ленина «была единственной, которая поняла задачу и долг истинно революционной партии, обеспечив продолжение революции выдвижением лозунга «Вся власть в руки пролетариата и крестьянства!». Тем самым большевики разрешили тот знаменитый вопрос о «большинстве народа», который с давних пор был для германской социал-демократии каким-то гнетущим кошмаром… Ленин, Троцкий и их товарищи в полной мере проявили мужество, решительность, революционную дальновидность и последовательность, на какие только способна партия в исторический час. Большевики были олицетворением революционной чести и способности к действию, которые утратила социал-демократия Запада. Их Октябрьское восстание было не только фактическим спасением русской революции, но и спасением чести международного социализма»³⁰.

В «Рукописи» опровергнуты рассуждения Каутского и меньшевиков, будто в России вообще была невозможна социалистическая революция. Вместе с тем в ней проявились давние разногласия по крестьянскому и национальному вопросам. Они были дополнены мнением, что раздел земли был экономической ошибкой, что самоопределение наций привело к распаду страны и большевики сами «вложили в руку собственных врагов нож, который те намеревались вонзить в сердце русской революции»³¹.

Самыми актуальными и животрепещущими выглядят рассуждения Розы Люксембург о соотношении демократии и диктатуры, насилия и свободы. Она не была противником революционного насилия вообще. Но ее серьезно беспокоило (и ныне ясно видно, что не зря), как бы широкое применение террора против врагов революции не деморализовало самих революционеров, как бы ограничения демократии не погасили революционную активность и самодеятельность масс, как бы диктатура пролетариата не выродилась в диктатуру вождей и даже буржуазную диктатуру. Провидчески звучат ее слова о том, что «свобода всегда есть свобода для инакомыслящих», что от этой ее сути зависит все живительное, целительное и очищающее действие демократии. Надо только иметь в виду, что «инакомыслящими» Роза называла не врагов революции, а многомиллионные народные массы, тогда неграмотные и политически непросвещенные, неспособные в полной мере воспринять социалистическую программу.

В «Рукописи» ошибки большевиков неоднократно объясняются исключительно трудными условиями, в которых оказалась Советская Россия. Но моральная высота и принципиальность подхода Розы проявилась в убеждении (свойственном, впрочем, и Ленину), что ошибка не перестает быть таковой и тогда, когда она целиком вынуждена обстоятельствами. Опасность, считала она, начинается тогда, когда «нужду выдают за добродетель», когда хотят навязанную фатальными условиями тактику рекомендовать международному пролетариату как «образец социалистической тактики, достойной подражания»³². Грешил этим и Ленин, хотя был осторожен и самокритичен. Зато его преемники, чем дальше, тем самоувереннее и настойчивее, толковали о «столбовой дороге» и навязывали всем уникальный опыт первопроходцев.

В Ноябрьской революции в Германии Розе Люксембург довелось участвовать всего 40 дней. Она, как и Карл Либкнехт, Лео Иогихес и другие, пала жертвой контрреволюционного правительственного террора. Но она успела многое осмыслить. Если в «Рукописи» она допускала соединение власти Советов с Учредительным собранием, то теперь признала, что Национальное собрание в Германии — бастион контрреволюции. «Нам не нужно, — говорила она, — подражать русским, но мы должны учиться у них. Большевикам пришлось сначала накапливать опыт. Мы же можем усвоить зрелый плод этого опыта».

Едва ли не самым сложным вопросом для спартаковцев было создание самостоятельной пролетарской партии. Мнение Ленина, что они сами придут к этому, реализовалось лишь тогда, когда судьба германской революции была уже почти решена. Но усилиями Розы Люксембург КПГ была вооружена программой, в которой, в соответствии с условиями того времени, была выражена альтернатива: «Социализм или низвержение в варварство». Никто из революционеров не мог тогда и подумать, что годы спустя «низвержение в варварство» станет реальностью не только в национал-социалистической Германии, но и при сталинском «социализме в одной стране». Реальный ход истории вынуждает вносить коррективы и в теоретические прогнозы лучших умов, казавшиеся научно обоснованными и неколебимыми.

Может показаться, что накануне нового тысячелетия нет смысла ворошить прошлое и реконструировать исторические детали, когда очевидно, что те или иные ошибки совершали все политические теоретики и практики. История ныне предстает перед нами в столь великом многообразии путей и форм, что ее неповторимость делает иллюзорными (или утопическими) все рассуждения об «опыте истории», которым следует руководствоваться. Однако с точки зрения истории человеческой культуры, взятой в самом широком смысле этого слова, такой негативистский, нигилистический взгляд не только глубоко ошибочен, но и очень опасен. К счастью он лишен корней и потому бесплоден. Диалог же культур перспективен и в нем сохранится место для сравнения столь незаурядных, выдающихся личностей, какими были Владимир Ленин и Роза Люксембург.

В феврале 1922 г., через три года после гибели Розы Люксембург, Ленин в «Заметках публициста», опубликованных лишь два года спустя, уже после его ухода из жизни, подвел известный итог их взаимоотношениям. Поводом послужила публикация Паулем Леви «Рукописи о русской революции» с пространным антикоммунистическим комментарием. Напомнив о предметах их многолетних споров, Ленин заключил: «…несмотря на эти свои ошибки, она была и остается орлом; и не только память о ней будет всегда ценна», но ее «биография и полное собрание ее сочинений… будут полезнейшим уроком для воспитания многих поколений»³³.

Судьба литературно-политического наследия Розы была драматичной. В посмертном умалении значения и искажении ее вклада были повинны не столько ее политические противники, сколько некоторые соратники. Если враги на Западе именовали ее «кровавой Розой» и обвиняли в намерениях перенести в Германию «русские методы», то позднее стало преобладать намерение по всем линиям противопоставить ее Ленину. В этом направлении преуспел и сталинизировавшийся Коминтерн, обобщивший едва ли не все уклоны европейских компартий под рубрикой «ошибки люксембургианства».

Однако справедливость все же торжествует. В Германии литературное и эпистолярное наследие великой гуманистки издано почти полностью (за исключением польских работ), вышла чудесная биография Розы, написанная неутомимым публикатором Аннелиз Лашитцей. Интерес общественности не угасает, что, к сожалению, нельзя сказать о России и Польше.

Недавно в Берлине на заседании международного «Общества Розы Люксембург» состоялась очередная дискуссия о ее наследии. Были, в частности, представлены некоторые новые материалы из архива Коминтерна в Москве, вошедшие в том документов «Коминтерн и идея мировой революции». В том числе письма Ленину от Карла Радека (24 января 1919 г.) и Лео Иогихеса (2 февраля 1919 г.) из Берлина разрушают распространенный на Западе миф о враждебном противодействии Розы Люксембург созданию Коминтерна. Заодно опровергается и версия о «спартаковском восстании» и Берлине в январе 1919 г.

Критическое сопоставление мыслей и действий двух великих революционеров начала XX века должно быть продолжено и в веке XXI‑м.

¹ См.: Laschitza A. Im Lebensrausch, trotz alledem. Rosa Luxemburg. Eine Biographie. Berlin, 1996, S. 48-51

² Luxemburg R. Die industrielle Entwicklung Polens. Leipzig, 1898. Вскоре был опубликован ее русский перевод: Люксембург Р. Промышленное развитие Польши. СПб., 1899. Оба издания сохранились в библиотеке Ленина в Кремле.

³ См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 234. В журнале «Neue Zeit» были опубликованы: статья Р. Люксембург «Der Sozialpatriotismus in Polen» (Nr. 41) и ответ Каутского «Finis Polonlae» (Nr. 42, 43).

⁴ См.: Крупская H.K. Воспоминания о Ленине. По ее свидетельству, Роза Люксембург приезжала к Парвусу (Александру Гельфанду) «и Владимир Ильич ходил тогда повидаться с ней» // Воспоминания о В.И. Ленине. Т. 1. М., 1968. С. 261.

⁷ Попытку литературной «реконструкции» см. в документальной повести: Драбкин Я.С. Четверо стойких. Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Франц Меринг, Клара Цеткин. М., 1985. С. 153-54.

⁸ Ленин напомнил об этом споре и своем согласии с Каутским в примечании к статье об аграрной программе, опубликованной в августе 1902 г. в журнале «Заря», а годом позже в статье «Национальный вопрос в нашей программе», напечатанной в «Искре» и, по выражению Розы Люксембург в письме А. Варскому от 6 августа 1903 г., «поставившей вопрос на лезвие ножа».

¹⁰ Ответную статью Ленина Каутский не напечатал, и она увидел свет лишь четверть века спустя.

¹¹ См. письма А. Потресова П. Аксельроду и Розе Люксембург // Потресов А.Н., Николаевский Б.И. Социал-демократическое движение в России. Материалы, Т. 1. М. – Л., 1928. С. 124-125. Ответные письма Розы Потресову // Там же. С. 130-131.

¹² «Реконструкцию» этой встречи см.: Драбкин Я.С. Четверо стойких. С. 123-128.

¹⁵ См.: Drabkin J. Die Aufrechten. Berlin, 1988. S. 20; Zetkin С. Erinnerungen an Lenin. Berlin, 1961. S. 8.

¹⁶ Люксембург Р. О социализме и русской революции. М. 1991. С. 239-240.

²⁰ Некоторые новые архивные материалы об этом «деле» см.: В.И. Ленин. Неизвестные документы 1891-1922. М., 1999.

²¹ См.: Tych F. Ein unveröffentliches Manuskript von Rosa Luxemburg zur Lage in der russischen Sozialdemokratie (1911) // IWK. 1991. № 3. S. 339-357.

²² В «реконструкции» мною этой встречи ошибочно оказались совмещенными беседы 1911 и 1912 гг. См.: Драбкин Я.С. Четверо стойких. С. 162-168

²³ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 48. С. 173. Сохранились замечания по книге и план статьи «Неудачное дополнение теории Маркса Розой Люксембург» // Ленинский сборник XXII. М., 1933. С. 337-390. Статья, видимо, не была написана.

²⁴ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 119-150; Т. 25, С. 255-320.

²⁷ Люксембург Р. О социализме и русской революции. С. 301-305.

А. Шубин
Социалисты в Российской революции 1917–1921 гг.

Российская революция 1917–1921 гг. стала одним из крупнейших социальных столкновений в мировой истории. Революции посвящены тысячи томов, и в большинстве своем, независимо от отношения к ней, она ассоциируется с большевизмом. Между тем не меньшую роль в событиях играла другая революционная сила — социалистические партии, для которых социализм был не отделим от демократии и свободы.

Они осознали невозможность немедленного выхода из кризиса и противостояли реставрации авторитарного режима. Авторитет этих течений был приобретен ими в годы борьбы с царизмом и укреплялся способностью революционно-демократической интеллигенции убедительно обосновать свою позицию в тот период, когда массы рабочих и солдат надеялись на относительно быстрый выход из кризиса по демократическому пути.

Актуальные экономические взгляды социал-демократов балансировали в обычном для марксизма диапазоне между этатизмом и рабочим самоуправлением. По мнению одного из ведущих социал-демократических экономистов В. Громана, высказанном на заседании рабочей секции I Съезда советов, «настала последняя минута, когда государство должно, наконец, поставить и немедленно приступить к осуществлению грандиозной задачи организации народного хозяйства. От анархического производства необходимо перейти к организованному производству по заданиям государства, с тем, чтобы была использована максимальная производительность национального труда»¹. Этот бюрократический идеал дополнялся поддержкой «органов революционного самоуправления народа». Соотношение этих противостоящих тенденций так и не было найдено. Меньшевики не добились усиления государственного регулирования экономики (созданный по их настоянию Экономический совет оказался мертворожденным) и противостояли производственному самоуправлению фабрично-заводских комитетов.

Взгляды неонароднического направления, и прежде всего Партии социалистов-революционеров, основывались на менее жестких социальных схемах и более широком теоретическом фундаменте. Но выводы идеологов народничества оказались близки марксистским. В. Чернов писал об эсерах как о «партии, чтущей наряду с именами Маркса и Энгельса имена Лаврова и Михайловского»².

Эсеры считали необходимым использовать в созидательной социальной работе как «положительные стороны капитализма», так «и способность к хозяйственному творчеству, к объединению, к ассоциации рабочих масс как таковых, не только пролетарских, но и не пролетарских»³. Идеолог партии подчеркивает, во-первых, отсутствие качественной грани между рабочим классом и крестьянством, во-вторых, невозможность немедленного перехода к социалистическому хозяйству до освоения трудящимися более простых общественных форм хозяйствования, и в-третьих, необходимость еще в рамках капитализма развивать социалистические, самоуправляемые общественные формы, вытесняя капитализм.

Кардинальной мерой, способной положить начало движению к социализму, эсеры считали обобществление (социализацию) земли. «Социализируя землю, мы именно ставим ее в такое положение, в котором обычные определения частного права к пользованию ею становятся более неприложимы. Мы не делаем землю ни имуществом общины, ни имуществом области, мы не переводим ее и просто в разряд современных «государственных имуществ». Мы делаем ее ничьей. Именно как ничья она и становится общенародным достоянием»⁴. Эсеров не смущали возражения по поводу эффективности пользования «ничьей землей». Во-первых, крестьяне, объединенные в общины и органы местного самоуправления, найдут разные условия землепользования в зависимости от местных условий. А во-вторых, движение технологий к машинной обработке земли должно быстро привести к превращению распределительного обобществления в производственное, в «коллективную обработку земли»⁵. Чернов полагал, «что в смысле производства социализация земли еще не означает никакого коренного переворота. Производство, пользование землей остается индивидуальным. Социализация земли в деревне может, конечно, явиться прекрасным фундаментом для дальнейшей органической, творческой работы в духе обобществления крестьянского труда, развития кооперативного и общинного хозяйства и т.д.»⁶

В качестве предпосылки реальной социализации сельскохозяйственного производства предполагалось и обобществление промышленности, которое также рассматривалось как постепенное вытеснение рыночных и капиталистических отношений: «Социализируя фабрично-заводское дело, необходимо социализировать и распределение продукта, то есть заменить обмен, торговлю и конкуренцию организованным доставлением продукта потребителям». По мысли Чернова это требует «налаживания всестороннего учета и расценки по степени важности потребностей», распределения производительных сил по отраслям. Но эти меры должны были осуществляться не государственно-бюрократической системой, а организациями рабочего класса по мере роста его сознательности и сплоченности⁷. Здесь Чернов тяготеет к синдикализму, сохраняя в то же время верность эволюционизму эсеровской программы.

Политическая роль социалистических партий определялась тем, что у правительства, возникшего сразу после Февральской революции, не было никакой законной основы, его репрессивные ресурсы в условиях провозглашенной демократии были минимальны, и оно могло опираться только на добровольную поддержку организованного активного меньшинства страны.

В этих условиях вхождение социалистов в систему правительственной власти было делом времени.

У нового правительства не было прочной опоры в массовых организациях, сотнями возникавших или выходивших из подполья после революции — партиях, профсоюзах, советах, общественных комитетах и др. По мнению Д. О. Чуракова «о российской революции можно было бы говорить как о «революции самоуправления»… Но к сожалению, временами отчетливо намечавшийся союз различных органов самоуправления не стал прочным каркасом будущей государственности»⁸. Инициатива масс застала умеренных социалистов врасплох. Они ясно осознавали, что органы низового самоуправления не представляют большинства населения. Но, заступаясь за пассивное большинство, пытаясь под вести под государственные решения как можно более широкую социальную базу на выборах в Учредительное собрание, умеренные социалисты рисковали потерять поддержку активного меньшинства населения, от которого в условиях революции зависела судьба власти. В то же время соблазн радикальных преобразований с опорой на отмобилизованное меньшинство, означал угрозу широкомасштабной гражданской войны. Маневрируя между этими Сциллой и Харибдой в течение последующих месяцев, большевики вплотную подошли к одной крайности, а умеренные социалисты — к другой. Но, как мы увидим, несколько раз возникала ситуация, при которой была возможна и «золотая середина» синтеза самоуправления и общегосударственной демократии.

Если город был авангардом демократической «революции самоуправления», то ее прочным тылом была деревня. За организацию гражданских структур в многомиллионной толще крестьянства взялись эсеры. Но ПСР была не столько демиургом, сколько координатором этого процесса.

Советы как правило формировались по принципу делегирования — нижестоящие организации посылали своих делегатов в вышестоящий совет и могли отозвать или переизбрать его. Этот принцип применялся стихийно, без единых норм представительства и четко прописанной процедуры. Первоначальное хаотическое состояние создавало возможности для незначительных злоупотреблений, но до конца 1917 г. (когда большевики стали препятствовать перевыборам советов, а затем перешли к репрессиям против неугодных советов) мнение избирателей отражалось адекватно. В современной литературе высказывается мнение о том, что многоступенчатое делегирование менее демократично, чем прямые выборы⁹. Эта позиция исходит из предпочтения парламентских форм государственной организации, демократизм которых также вызывает сомнения. Делегирование при упорядоченном его проведении предоставляет возможности для более реального выражения воли низов, чем соревнование партийных машин при массовом голосовании на «прямых» выборах¹⁰. Проблема советской демократии заключалась не в авторитарности многоступенчатого делегирования, а в непоследовательном его проведении, недостаточном охвате населения советами. Для «разового» выявления воли избирателей в условиях революции механизм Учредительного собрания был предпочтителен¹¹.

Важнейшим фактором, оказывавшим воздействие на ход революции, оставалась война. Огромную роль стала играть выходящая из-под контроля солдатская масса, стремящаяся к скорейшей демобилизации. Особую силу приобретали тыловые гарнизоны, и прежде всего петроградский. Объявляя себя гарантом революции, солдаты петроградского гарнизона активно воздействовали на политические события в своих собственных интересах.

Одновременно из-за войны и революционных событий усиливался экономический кризис, ухудшавший и без того тяжелое положение трудящихся. Это порождало массовое отчаяние, стремление вырваться из сложившегося положения одним скачком, нереальные ожидания и в итоге — стремление к быстрым и решительным мерам, качественно изменяющим общество — социальный радикализм. Силой, которая взяла на себя лидерство радикально настроенных солдатских и рабочих масс, стали большевики.

Лидеры социал-демократов и эсеров оценивали большевизм в рамках одномерной логики революционного процесса. Здесь было место только прогрессивной революционной перспективе (демократия, затем постепенное вызревание социализма), неустойчивому настоящему, символизирующемуся «буржуазией» и либерализмом, и реакции (откат к военно-аристократической диктатуре). Устойчивое движение к новому обеспечивалось союзом либерализма и умеренного социализма. Радикальные, утопичные действия большевиков не могли увенчаться успехом в силу их «ненаучности». Они могли лишь привести к реакционному срыву, к усилению позиций консервативных сил, реакции. Эта доктрина исключала возникновение «альтернативного нового», возникновения реакционной или модернизаторской силы из недр радикального социализма. Такой взгляд приводил к тому, что угроза большевизма рассматривалась через призму угрозы усиления реакции, а не жизнеспособности большевистского режима, что дезориентировало социалистических лидеров во второй половине 1917 г.

Разделяя цели радикализированных революцией масс, социалистическая интеллигенция сдерживала их, разъясняя утопизм стремления к немедленному воплощению этих целей в жизнь. Грамотность и социальная близость к народу, «народничество» обеспечивало социалистам сохранение их авторитета даже тогда, когда им приходилось агитировать за непопулярные меры. Но постепенно, по мере затягивания преобразований, этот авторитет таял.

Лидеры революционно-демократических партий всю жизнь боролись за социальные преобразования. И вот теперь, оказавшись у власти, они воздерживались от их проведения до созыва Учредительного собрания. Этот парадокс, во многом предопределивший поражение эсеров и социал-демократов, определялся как верой революционных демократов в демократические нормы, так и обстановкой военного времени: «Если войну необходимо продолжать, то для этого необходимо было единение всех «живых сил страны», как тогда говорили, а такой «живой силой» считалась тогда и буржуазия, — воспроизводил логику лидеров Партии эсеров член ее ЦК Н. Быховский. — Отсюда необходимость хотя бы временного соглашения с буржуазией, во имя интересов войны, защиты отечества… Для продолжения войны необходимы были займы союзников, а при полном устранении от власти «цензовых элементов» союзники не доверили бы нам своих средств. Далее, интересы внешней войны требовали недопущения гражданской войны внутри страны, а немедленный захват земли мог вызвать такую войну, ослабить фронт и боеспособность армии, командный состав которой состоял в огромной части своей из представителей буржуазного класса»¹².

Этот взгляд также соответствовал морально-политическим основам эсеровского мировоззрения. «Я безусловный сторонник той теории, которая выдвигает гарантию личных прав, а в связи с этим известных прав меньшинства… теории, которая стремится гарантировать эти права от преходящих настроений большинства…»¹³ — писал Чернов. Революционные демократы не считали возможным отказываться от сотрудничества с теми меньшинствами общества, которые не выступали с откровенно реакционных позиций. Лишь к середине года Чернову стало ясно, что такая линия парализует социальную реформу и ставит завоевания революции под угрозу. Но идеологу партии не удалось достаточно быстро убедить большинство ЦК ПСР в необходимости решительных социальных преобразований вопреки сопротивлению либерального меньшинства. Медлительность дрейфа ПСР влево привела к выделению в ее составе группы лидеров (М. Спиридонова, В. Карелин, М. Натансон, А. Колегаев и др.) и организаций (Петроградская, Казанская и др.), которые считали невозможным по тактическим соображениям затягивать выполнение основных требований эсеровской программы.

Немедленный захват земли мог вызвать конфликты в среде самих крестьян. Во избежание социальных столкновений следовало ясно определить принципы земельного передела и подтвердить права новых собственников авторитетом не Временного правительства, а Учредительного собрания. Эта схема казалась весьма убедительной, но не учитывала фактор времени — нетерпения крестьянских масс и стремительно ухудшавшейся социально-экономической ситуации. Перспектива Учредительного собрания заслонила от части лидеров революционной демократии возможность временных мер. Программу этих мер продиктовало эсерам само крестьянство, делегаты которого собрались 4 мая на I Съезд советов крестьянских депутатов — самый представительный форум 1917 года. Поддержав эсеровскую программу аграрной реформы, делегаты крестьянства проголосовали за передачу помещичьих земель в распоряжение земельных комитетов, избранных на местах. Именно эти комитеты должны были определять порядок пользования землей. Крестьяне требовали запрета земельных сделок вплоть до проведения передела¹⁴.

В своей промышленной политике социалисты предпринимали подготовительные шаги к введению государственного регулирования хозяйства и проводили политику социального партнерства.

Попытки министра земледелия, лидера партии эсеров В. Чернова провести хотя бы скромные земельные преобразования в духе требований съезда крестьянских советов встретила сильное сопротивление в правительстве и администрации. Чернов планировал приостановку «земельных сделок, посредством которых у народной власти может утечь между пальцев тот земельный фонд, за счет которого может быть увеличено трудовое землепользование, и переход частной земли на учет земельных комитетов, призванных на местах участвовать в создании нового земельного режима»¹⁵. 29 июня Чернов внес в правительство проект закона о запрещении земельных сделок и передачу арендуемых и необрабатываемых земельных владений в распоряжение земельных комитетов. Категорически против законопроекта выступили кадеты и премьер-министр Г. Львов. Либерально-социалистическая коалиция становилась несовместимой с реформами. Только после июльского кризиса, 9 июля, закон все же был принят с поправкой — земельные сделки разрешались, но требовали согласия губернского земельного комитета с утверждением министра земледелия¹⁶. С такими оговорками закон фактически блокировал земельные махинации.

«Вошедшие во власть» социалисты одновременно получили мощный инструмент, способный хотя бы на время создать всероссийскую систему народного представительства, которой правительство было лишено после фактического роспуска государственной Думы. Это были съезды советов.

Несмотря на то, что оба съезда не представляли всего населения, они несомненно опирались на большинство активных граждан России. То же самое можно сказать и о любом парламенте. Это естественно наводило на мысль о возможности превращения Съезда во временный революционный парламент, который мог выполнять функции законодательного и контрольного органа вплоть до созыва Учредительного собрания. Такая модель власти позволила бы начать социальные реформы, которые ожидали массы, восстановить обратную связь между правительственной верхушкой и широкими слоями населения. Пока такая связь поддерживалась только через партийные механизмы. Таким образом в систему власти удалось бы интегрировать более широкие слои населения, в том числе и радикальные массы, которые шли за анархистами и большевиками. Впервые еще на крестьянском съезде советов встал вопрос о возможности создания правительства, ответственного перед ним, но «трудовая демократия» еще не считала себя достаточно представительной, чтобы брать власть¹⁷. Эсеры и меньшевики, господствовавшие на съездах советов, не воспользовались возможностью создать массовую опору революционной власти, опасаясь потерять и без того зыбкую поддержку цензовых элементов.

Умеренные социалисты преувеличивали влияние цензовых элементов в стране (также как большевики преувеличивали опасность именно буржуазной контрреволюции). Социалисты видели в разрыве с буржуазией опасность экономического саботажа, утечки капиталов (она происходила несмотря на присутствие цензовиков в кабинете) и отказа союзников по Антанте в сотрудничестве с социалистическим правительством (это опасение было явно преувеличенным). Опасались и отсутствия поддержки справа в борьбе против большевизма. Это обстоятельство также заставляло часть лидеров социалистических партий противостоять идее правительства без либералов. Возражая В. Чернову, поддерживавшему идею правительства без либералов, член ЦК Партии эсеров А. Гоц говорил: «Слева большевики травят десять «министров-капиталистов», требуют, чтобы мы от них «очистились», то есть остались без союзников и скатились им прямо в пасть»¹⁸.

Таким образом перед страной встала дилемма — сохранение либерально-социалистической коалиции до Учредительного собрания или создание однородного (без либералов) социалистического правительства из всех советских партий, ответственного перед Съездом советов или его органами.

Неустойчивость власти в условиях острого социального кризиса приводила к тому, что каждый политический сбой немедленно оборачивался мощными социально-политическими движениями и серьезными столкновениями.

Уход либералов из правительства и массовое негодование против них создавало для социалистов идеальную возможность для взятия всей полноты власти и активизации реформ. ВЦИК обсуждал возможность взять власть, но лидеры советского большинства отказались делать это под давлением вооруженной силы¹⁹. В этом случае правительство стало бы ответственным не перед советами, а перед своевольным столичным гарнизоном, «преторианской гвардией» революции.

В то же время падение правительства Львова и переход доминирующих позиций в правительстве к социалистам активизировали реформы. Помимо упоминавшегося земельного закона были приняты решения о примирительных камерах на производстве, о восьмичасовом рабочем дне (де факто он соблюдался на большинстве предприятий с весны), о свободе стачек. Разрабатывались меры по регулированию безработицы, по реформе страхования. В то же время министр труда Скобелев принимал меры по ограничению прав фабрично-заводских комитетов, считая их общественными организациями, а не полномочными органами производственного самоуправления.

Выступая 14 августа на совещании, председатель президиума ВЦИК Н. Чхеидзе изложил развернутую программу социалистических сил, согласованную с руководящими органами советов, кооперативного движения, профсоюзов, органов городского самоуправления и других организаций. По существу это была программа выхода из кризиса, сформированная наиболее массовой частью гражданского общества России. Тесная связь между гражданским обществом и властью провозглашалась единственной возможностью предотвратить катастрофу: «всякая попытка разрушить общественные организации, подорвать их значение, вырыть пропасть между ними и властью… есть не только измена делу революции — это есть прямое предательство родины, которая погибнет в тот самый день, когда на страже ее не будут стоять сознательные, дисциплинированные, самодеятельные и организованные массы трудящегося народа»²⁰. Эти слова были направлены против милитаристов, но их суть относилась также и к большевизму.

Чхеидзе озвучил многостороннюю программу преобразований. Подтвердив необходимость монополии на хлеб и твердых цен, Чхеидзе увязал их со снабжением сельского населения промышленными товарами и с распространением твердых цен на них. Это, в свою очередь, предполагало регулирование зарплат, подключение к распространению товаров аппарата кооперации (без ликвидации частной торговли), государственное синдицирование промышленности, вмешательство государства в управление предприятиями с целью их модернизации, борьбу с «нерадением» рабочих, развертывание сети социальных организаций (бирж труда, примирительных камер), регулирование отношений труда и капитала с возможностью введения трудовой повинности, повышение налогов и принудительное размещение займов²¹.

Большинство этих мер позднее были осуществлено большевиками. Последствия для страны были катастрофическими. Можем ли мы утверждать, что предложенная советской демократией программа вела к таким же последствиям? Такой фатализм сомнителен, поскольку на большинстве мер большевиков, сложившихся затем в систему военного коммунизма, лежал отпечаток политики классовой конфронтации, гражданской войны. Программа, изложенная Чхеидзе, принципиально отличается установкой на социальный компромисс большинства за счет относительно узких слоев. Если большевизм проводил неминуемые в условиях острого кризиса этатистские меры, опираясь на маргинализированное меньшинство населения, то умеренные социалисты стремились к проведению реформ с привлечением широкого общественного спектра, с опорой на разветвленную систему самоуправляющихся общественных организаций и общенациональное признание основных реформ большинством населения, проголосовавшим на выборах в Учредительное собрание. Программа советов предусматривала выполнение эсеровской аграрной программы, широкое участие демократических организаций в экономическом регулировании, ограничивающее его бюрократический характер, свободу профсоюзной деятельности, всеобщие выборы представителей центральной власти на местах и в органы территориальной власти (самоуправления)²². Эта сторона программы давала возможность «перевернуть» пирамиду этатизации, продолжая продвижение к экономической демократии и самоуправлению. Коалиционный характер власти и многосторонность каналов обратной связи также ограничивали возможности злоупотреблений и авторитаризации. Это принципиально отличало программу, изложенную Чхеидзе, от последующей практики большевиков.

По мнению Г. И. Злоказова «после корниловщины первоначальные усилия ВЦИК по созданию широкопредставительного революционно-демократического правительства, а также режима парламентской демократической республики имели большие шансы на успех, ибо зиждились на народной поддержке, и не только со стороны советов, но и других массовых демократических организаций»²³. Это было бы верно при условии изоляции путчистского крыла партии большевиков. Действительно, уже после июльских событий массовые ожидания, связанные с социальными преобразованиями, стали постепенно осуществляться, а после поражения Корнилова угроза саботажа преобразований либералами была фактически устранена. Стремительно приближались выборы в Учредительное собрание, которые в условиях сохранения демократии могли бы разрядить напряженную социальную обстановку. В то же время острейший экономический кризис и продолжающаяся война приводили к накоплению социальных элементов, готовых поддержать экстремистские призывы и действия. Очень многое зависело в этих условиях от позиции лидеров большевизма. В ходе осенних дискуссий в руководстве большевистской партии победила точка зрения Ленина о необходимости скорейшего вооруженного захвата власти. В октябре партия подготовила переворот. Важно было успеть до выборов в Учредительное собрание и опереться на радикальное крыло советов, собиравших свой II съезд.

Керенский продолжал считать, что обладает военным перевесом над большевиками. 24 октября, несмотря на уступки ВРК, правительство объявило о закрытии большевистской прессы и приступило к стягиванию войск. По мнению А. Рабиновича «восстание в том виде, в котором его представлял себе Ленин, стало возможным только после того, как правительство предприняло прямое наступление на левые силы… Массы в Петрограде, которые в той или иной степени поддерживали большевиков, выступавших за свержение временного правительства, делали это не потому, что как-то симпатизировали идее прихода к власти одних большевиков, а потому, что верили: над революцией и съездом нависла угроза»²⁴. Почему А. Керенский допустил столь сейчас очевидную ошибку, атаковав большевиков как раз в тот момент, когда это больше всего соответствовало их планам и когда у Временного правительства фактически не было реальных сил? Керенский объясняет это тем, что он был дезинформирован офицерским составом штаба Петроградского округа, добивавшегося таким образом падения правительства с тем, чтобы потом разгромить большевиков и установить авторитарный режим²⁵.

Одновременно с переворотом проходила работа II съезда советов, представлявшего около половины общего числа советов, участвовавших в первом Съезде. Первоначально большевики располагали половиной мандатов. Но представители меньшевиков и эсеров, подвергнув большевиков резкой критике за начавшийся переворот, покинули съезд в знак протеста. Однако с ними ушла не половина, а лишь менее трети делегатов, так как левые эсеры остались. «Искалеченный» съезд, представлявший менее половины советов, продолжил работу²⁶.

После ухода правого крыла на съезде было представлено два течения — радикальное (часть большевиков и анархистов) и компромиссное (умеренные большевики, левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, лидеры профсоюза железнодорожников Викжель). Если Ленин и его сторонники считали необходимым взять власть силами своей партии, то значительная часть делегатов видела в однопартийной радикальной власти угрозу гражданской войны и реакции. Для них октябрьский переворот был средством создания ответственного перед советами многопартийного социалистического правительства. Левые эсеры считали эту задачу вполне выполнимой: «Не большевики повинны в том, что они остались одинокими. Другая часть демократии не обнаружила готовности к объединению. Наша задача — быть посредниками между теми социалистическими элементами, которые покинули съезд советов, и между большевиками. Программа, намеченная новой властью в общем и целом могла бы объединить вокруг себя всю революционную демократию. Живое доказательство этого — последний день перед переворотом, когда на заседании Предпарламента были приняты декреты о мире и о земле»²⁷ — заявил на съезде один из лидеров левых эсеров В. Карелин. Действительно, ко времени октябрьского переворота лидеры эсеров и меньшевиков не имели принципиальных возражений против первых декретов II съезда. Но, в отличие от своих левых коллег, центристы в ПСР и РСДРП исходили из того, что реальные результаты революционного процесса определяются не столько программными заявлениями, сколько соотношением сил. Умеренные социалисты, так же как и в июле, не собирались уступать вооруженному давлению. Теперь это означало бы для них перспективу превратиться в младших партнеров большевиков, придаток радикального режима, опирающегося не столько на организованные массы трудящихся, сколько на тыловые гарнизоны.

По мнению американского историка, «восстание, происшедшее 24–25 октября, имело важнейшее историческое значение, поскольку, побудив большинство меньшевиков и эсеров покинуть II съезд Советов, помешало созданию на съезде социалистического коалиционного правительства, в котором умеренные социалисты могли бы занять сильные позиции. Благодаря этому оно проложило путь к созданию Советского правительства под полным контролем и руководством большевиков»²⁸. Этот результат еще казался неокончательным. Сторонники компромисса еще пытались предотвратить гражданскую войну и возродить идею однородного социалистического правительства. Но радикально-авторитарное ядро партии большевиков уже сделало решающий шаг к гегемонии, и не собиралось уступать господствующие позиции. Умеренные социалисты также не были готовы к решительному столкновению, справедливо опасаясь широкомасштабной гражданской войны и рассчитывая, что выборы в Учредительное собрание кардинально изменят ситуацию. Была упущена возможность интеграции широких массовых движений в единую плюралистическую систему, основанную на согласовании интересов.

Активное участие в переворотах на местах вместе с большевиками приняли члены новой партии — Левых социалистов-революционеров, лидеры которых были исключены из партии эсеров 27 октября за участие в свержении Временного правительства. Это решение ЦК ПСР было поражением центристов во главе с Черновым, поскольку теперь их позиции в собственной партии ослабевали, а возможности взаимодействовать с близкими по взглядам левыми утрачивались. Несмотря на стремление левых эсеров примирить большевиков и умеренные социалистические партии, их радикализм вовлекал левоэсеровскую партийную массу в большевистские перевороты. С помощью левых эсеров большевикам удалось получить поддержку части крестьянских советов.

Борьба за крестьянские советы развернулась на съезде крестьянских депутатов, который открылся 10 ноября при отсутствии кворума и был назван Чрезвычайным. Первыми приехали радикальные делегаты, председателем съезда, а затем и председателем временного исполкома ВСКД, была избрана М. Спиридонова, большинство президиума составили левые эсеры. По мнению Спиридоновой, открытие съезда в отсутствие кворума объяснялось тем, что «наша революция находится в таком положении, что ее надо немедленно спасать»²⁹. Было и другое объяснение — левые эсеры надеялись принять необходимые им решения до приезда наиболее авторитетных противников переворота. Обладая большинством, левые эсеры потребовали допуска во ВЦИК и правительство представителей крестьянства. Для большевиков было жизненно важно опереться на авторитет организованного крестьянства, но, как и на переговорах с Викжелем, они были согласны на коалицию лишь при условии сохранения за собой ключевых постов и руководства СНК. Левые эсеры стремились к равноправному союзу большевиков и других социалистических партий на платформе II съезда. Споры завязались по поводу соотношения крестьянских и рабочих представителей в объединенном ВЦИК. Отношение к СНК оставалось критичным. Но Ленину, выступавшему на съезде, удалось переломить настроение делегатов³⁰.

15 ноября было достигнуто соглашение, по которому объединенный «революционный парламент» ВЦИК составлялся на паритетных началах рабочими и крестьянскими депутатами (значительную часть каждой группы составляли солдаты), после чего дополнительно избирались представители от армии и профсоюзов (включая Викжель). Дополнительные депутаты обеспечили большевикам преобладание. Таким образом новая коалиционная конфигурация власти соответствовала большевистской позиции на переговорах с Викжелем. Левые эсеры стали младшими партнерами в коалиции большевиков. Против соглашения выступили эсеры — центристы и правые, которых становилось все больше на съезде, а также представители Викжеля. Прибывший на съезд Чернов убеждал депутатов, что согласие большевиков уступить народническому требованию социализации земли является временным, и большевики будут добиваться национализации³¹. Но 19–25 ноября левые эсеры вошли в правительство, 19 ноября была конституирована Партия левых социалистов-революционеров. 26 ноября открылся II съезд крестьянских депутатов, которому удалось набрать кворум. Обильное представительство воинских частей обеспечило и здесь перевес левым, однако часть левых иногда голосовали вместе с членами ПCP. 4 декабря из-за вопроса об Учредительном собрании съезд раскололся. ПСР ушла со съезда, лишив его кворума. Левые продолжали съезд, который, по выражению В. Лаврова, «становился скорее армейским, скорее II Чрезвычайным, чем II Всероссийским крестьянским съездом»³². Эсеры тоже продолжили съезд, который резко критиковал большевиков и их союзников.

На объединенном съезде советов, контролируемых большевиками и левыми эсерами, 10 декабря был создан объединенный рабоче-крестьянский Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) — советский аналог парламента. Коалиция большевиков и одной из социалистических партий состоялась, придав диктатуре форму союза пролетариата и крестьянства.

Первоначально левые эсеры пытались придать диктатуре демократический характер не только на словах, но и на деле. 18 декабря было арестовано несколько лидеров социалистических партий. Но тут большевикам помешал министр юстиции от партии левых эсеров И. Штейнберг, отпустил арестованных, что положило начало длительной борьбе двух правительственных партий вокруг вопроса о компетенции ВЧК. Поскольку левые эсеры активно работали в ВЧК, развернуть правительственный террор в это время было трудно. Впрочем, работа в карательных органах влияла на психологию эсеров-чекистов, которые становились все более терпимыми к репрессиям. Правительство тем временем закрывало оппозиционные газеты, в том числе и социалистические. Это затрудняло, но пока не парализовывало агитационную работу социалистов.

Между тем выборы в Учредительное собрание, официально проходившие 12 ноября (отдельные депутаты были избраны в октябре-феврале) принесли большевикам разочарование — они набрали 22,5% голосов, в то время как другие соцпартии получили 57,2% (эсеры, включая национальных — 50,5%). Левые эсеры, прошедшие по спискам ПСР, получили только около 40 мандатов, то есть около 5%, и не могли переломить ситуацию. В тех округах, где левые эсеры решились идти самостоятельно, они в большинстве случаев потерпели поражение — сторонники ПЛСР не могли сравниться с электоратом ПСР³³.

Большевики начали притеснения депутатов вскоре после официального срока выборов. Немедленно после массовой демонстрации 28 ноября, организованной Союзом защиты Учредительного собрания, СНК издал декрет об аресте вождей гражданской войны, направленный против кадетов. Было арестовано несколько депутатов, в том числе эсеры Н. Авксентьев и А. Гуковский. 10 декабря в Калуге была расстреляна демонстрация в поддержку собрания. И это было только начало. После новогоднего покушения на Ленина было арестовано несколько депутатов-эсеров и разгромлена редакция эсеровской газеты «Воля народа».

После консультаций с левыми эсерами³⁴ большевистское руководство решилось на разгон Учредительного собрания. Военный перевес был на его стороне, хотя многие части были скорее нейтральными. Эсеры пытались организовать военную поддержку Собрания, но, по убедительному выводу Л. Г. Протасова, «эсеровских конспираций было явно недостаточно для организации вооруженного контрпереворота — они не выходили за пределы необходимой обороны Учредительного собрания»³⁵. Да и эти скромные приготовления были провалены большевиками, которые снова показали, что в деле военных заговоров они более деловиты и изобретательны³⁶. К открытию заседания в Таврический дворец прибыло 410 депутатов из 767. Кворум был достигнут.

5 января, в день открытия Собрания, большевистская красная гвардия расстреляла демонстрацию рабочих и интеллигенции в его поддержку. Погибло 12 человек, в том числе 8 обуховских рабочих, член ИК ВКС первого созыва солдат Г. Логвинов и внучка декабриста Е. Горбачевская³⁷.

На заседании Свердлов, пробравшийся к трибуне после «легкой рукопашной схватки»³⁸ (депутаты не давали представителю СНК открыть заседание) предложил проект декларации, в котором говорилось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задача исчерпывается установлением коренных оснований социалистического переустройства общества»³⁹. По существу это были условия безоговорочной капитуляции, которая превратила бы Собрание в такую же ширму диктатуры, какой становились советы. Не удивительно, что Учредительное собрание отказалось даже обсуждать такую декларацию.

Трибуна Собрания стала не только местом рукопашных схваток, но и местом изложения политического кредо крупнейших политических сил России. В. Чернов, избранный председателем парламента, выступил с концептуальной речью, в которой изложил видение эсерами наиболее коренных проблем и противоречий страны. Речь Чернова не опускается до сиюминутных тактических вопросов и посвящена стратегии Российской революции. Поэтому она вызвала разочарование части социалистов. Их мнение некритично воспринимается и некоторыми современными историками, по мнению которых Чернов «искусно миновал острые политические углы»⁴⁰. Текст речи Чернова не позволяет согласиться с этим выводом.

Чернов разоблачил брестские переговоры как «ловкий маневр» германского империализма, направленный на то, «чтобы, увлекши Россию на путь сепаратных переговоров, ее изолировать», в то время как именно Россия может стать важнейшей силой, способной добиться всеобщего мира без аннексий и контрибуций, причем не «предательски-сепаратного», а всеобщего демократического⁴¹.

Чернов считал необходимым оформить передачу земли крестьянам «в конкретную, законом точно оформленную действительность». Хаотический земельный передел, начатый большевиками и левыми эсерами, не способен обеспечить крестьянами прочное право на землю: «всеобщая передвижка земельного пользования… не делается одним росчерком пера… Не аренды казенной собственности хочет трудовая деревня, она хочет, чтобы доступ труда к земле сам по себе не был обложен никакой данью…»⁴² Это — принципиальный удар по аграрной политике большевизма на десятилетия вперед.

Аграрная реформа может стать фундаментом для постепенного социалистического строительства. Важную роль этом процессе Чернов отводит рабочему классу, который борется за свое «освобождение, за свой культурно-социальный подъем, да, за подъем на всю высоту, которая требуется для того, чтобы рабочий касс смог взять в свои руки, в конце концов, управление всем производством страны и от прежнего режима фабричного самодержавия хозяина через период государственного контроля над производством — период трудовой конституции — перешел к периоду трудовой республики во всех отраслях производства». Предвосхищая таким образом современный принцип экономической демократии, председатель Учредительного собрания конкретизирует свой план социализации промышленности, поддерживая идею передачи отраслей в руки профсоюзов, рассчитывая на развитие самоуправления как через профсоюзы, так и через кооперативы и советы⁴³. В финале Российской революции к этим идеям будет склоняться и значительная часть коммунистов. На оскорбительные выкрики левой части зала и сформированной большевиками галерки Чернов предложил вынести разногласия на референдум. Предложение на деле обратиться к народу вызвало аплодисменты большинства депутатов, но не большевиков⁴⁴.

Выступление лидера социал-демократов Церетели было эффектнее по форме, чем речь Чернова, но содержательно это был типичный пример меньшевистской агитации, способствовавшей отходу масс от социал-демократии в 1917 г. Речь Церетели полна сложных логических умозаключений и в то же время ломающих логику отвлечений на реплики противников, она перегружена марксистскими догматическими схемами. Если речь Чернова, в том числе и в газетных пересказах, давала читателю ясное представление о народнической стратегии революции, то социал-демократы смогли добавить к эсеровской программе только лозунг социального страхования и наукообразную форму. Вместе с тем, некоторые полемические уколы Церетели были весьма болезненными. Так, он ответил на попытки большевиков все свои неудачи объяснить саботажем буржуазии: «свидетельство о бедности выдадите вы себе, если неудачу социалистического опыта взвалите на саботаж буржуазии»⁴⁵.

Большевики, а затем и левые эсеры, ушли из парламента, лишив его кворума. Оставшиеся депутаты обсудили и приняли 10 пунктов Основного закона о земле, соответствовавшего принципам партии эсеров. Без выкупа отменив право собственности на землю, закон передал ее в распоряжение местных органов самоуправления. Провозгласив уравнительное землепользование, закон давал возможность решать конкретные вопросы землеустройства в зависимости от местных условий. Эсерами был подготовлен развернутый проект аграрной реформы, учитывавший географические и социально-экономические различия в разных регионах страны. Проект С. Маслова предполагал введение единой земельной нормы, исчисляемой из доходности хозяйства. Эта норма являлась основой для наделения крестьян землей с постепенным ее уравнительным перераспределением как в общине, так и между общинами в масштабе всей страны. Эта плавная сдвижка земельных наделов могла привести к завершению внутренней колонизации и более равномерному распределению наделов. Теперь этому не могло мешать помещичье землевладение и крестьянские купчие наделы, закреплявшие чересполосицу. После уравнительного перераспределения земель, способного по мысли эсеров смягчить аграрный голод, можно было бы переходить к интенсификации, механизации, а значит — и социализации сельскохозяйственного производства на базе общин и кооперативов⁴⁶. Это был план, рассчитанный на десятилетия. Но и 10 пунктов Учредительного собрания были важны, так как юридически, «всем народом» закрепляли крестьянское право на землю. Меж тем деревне разгорался спор — как делить землю: по едокам или по рабочей силе.

Прения заканчивались рано утром 6 января. Начальник караула анархист А. Железняков заявил, что «караул устал». Однако эта попытка закрыть заседание не удалась. Депутаты продолжали работать, приняли пункты закона о земле, постановление о провозглашении России демократической федеративной республикой и декларацию о мире, осуждавшую сепаратные переговоры большевиков и требовавшую всеобщего демократического мира. Затем председатель собрания В. Чернов закрыл заседание. Когда, немного поспав, депутаты вновь собрались у Таврического дворца, они нашли двери закрытыми — большевики заявили о роспуске Собрания и отобрали у верховного органа власти помещение.

Но тут внезапно в события вмешались рабочие. Возмущенные вчерашним расстрелом, они поддержали избранников России. Рабочие Семянниковского завода предложили депутатам заседать на территории их предприятия. В городе разрасталась забастовка, вскоре охватившая более 50 предприятий. Несмотря на то, что В. Чернов предлагал принять предложение рабочих, большинство депутатов-социалистов выступило против продолжения заседаний, уверяя, что большевики могут обстрелять завод с кораблей⁴⁷. Неизвестно, что произошло бы, если бы большевики приказали матросам стрелять по заводу — в 1921 году сам факт забастовки в Петрограде вызвал выступление кронштадтских матросов против большевиков. Но в январе 1918‑го лидеры эсеров остановились перед призраком гражданской войны и не воспользовались шансом остановить большевизм. Депутаты разъезжались из столицы, опасаясь арестов. Политическая контрреволюция восторжествовала.

Российская революция изначально — преследовала три важнейших цели: народовластие, политическая свобода («воля»), социальная справедливость (прежде всего — передача земли крестьянам и фабрик рабочим). Разогнав Учредительное собрание, большевики нанесли удар по народовластию. Не церемонились они и с политическими свободами и в этом смысле становились на сторону контрреволюции. Лозунг «Фабрики — рабочим» был фактически заморожен. Но оставался еще лозунг «Земля — крестьянам», реализуя который, новая власть могла проявить свою революционность, подобно якобинцам.

В этом большевикам немало помогли их революционные союзники — левые эсеры. Для последних важнейшим вопросом революции был земельный. Поскольку Декрет о земле был очевидной декларацией, а авторитет Учредительного собрания не признавался радикалами, советской власти необходимо было упорядочить черный передел. В январе левые эсеры работают над текстом своего закона. На заключительном этапе к работе комиссии подключился и Ленин, который отстоял в законе пункт, предусматривающий государственные хозяйства — аграрную мечту марксистов. Пытаясь решить противоречие между принципами раздела по рабочей силе (трудовая норма) или по «едокам» (потребительская норма), левые эсеры провозгласили «потребительско-трудовую» норму. На практике она была трудовой, так как исчислялась исходя из потребностей среднего в этой местности хозяйства лишь с добавлением в некоторых случаях земли особенно нуждающимся едокам. Левоэсеровский закон прежде всего был направлен на упорядочение хаотического раздела помещичьих земель, но не решал проблему неравномерности распределения земли. «Потребительско-трудовая норма» отступала от уравнительных принципов эсеровской идеологии в пользу «крепких хозяйств», что в условиях 1918 г. обостряло напряженность в деревне. В. Чернов комментировал этот парадокс, при котором левые эсеры оказались правее «правых»: «Тут и речи быть не может о каком бы то ни было злом умысле по отношению к крестьянству, всему виной простое непонимание, смелое импровизаторство в области, которую они знали лишь по-ученически и по-дилетантски, с грехом пополам»⁴⁸. Закон, принятый ВЦИК 27 января, запрещал любой найм рабочей силы (даже сезонный) и любые арендные отношения, что серьезно затрудняло сложившиеся отношения между крестьянами. Естественно, что во многих регионах крестьяне саботировали закон.

По мнению С. А. Павлюченкова, «в сущности, в первом полугодии 1918 года оказался полностью проведенным в жизнь лозунг «Земля — крестьянам», и этот лозунг на практике оказался лозунгом голода… Будучи воплощенным в жизнь, лозунг «Земля — крестьянам», которым революционеры всегда приманивали на свою сторону крестьянство, привел к отказу крестьян от обязанностей по отношению ко всему обществу»⁴⁹. Ссылка на абстрактные общественные обязанности не отменяет того факта, что крестьянство нуждалось в продукции города и было готово обменивать продовольствие на мануфактуру, металлические и иные промышленные изделия. Передача земли крестьянам могла стимулировать сельскохозяйственное производство в условиях гражданского мира, сохранения промышленного производства и денежного обращения, автономных общественных организаций, в том числе кооперативного снабжения. Голод на территории, контролируемой большевиками, стал результатом не передачи земли крестьянам, а растущего насилия над ними, прекращения выполнения городом полезного для деревни производства. Крестьяне с удовольствием давали бы рабочим хлеб, если бы те предоставляли им в обмен промышленные товары. Попытку такого прямого, в обход власти, товарообмена предприняли в январе-марте только махновцы. Большевиков такая практика не устраивала. Во-первых, в таком случае они теряли контроль над обществом. Во-вторых, промышленность уже не могла полнокровно обеспечить интересов крестьян. И без того обессиленная войной, она была окончательно развалена «красногвардейской атакой на капитал».

По словам выдающегося экономиста Н. Кондратьева «началась кошмарная полоса войны центральной России с ее окраинами, с ее житницами»⁵⁰.

В результате стали нарастать противоречия между большевиками и левыми эсерами. Последние, считая, что отстаивают интересы крестьянства, выступали за социализм, основанный на самоуправлении, передаче собственности в руки тех, кто с ней работает, а вовсе не государству. Левые эсеры воспринимали всерьез лозунги советской власти, рабочего контроля, равноправного союза рабочих и крестьян. В то же время левым эсерам было свойственно увлечение радикальными методами борьбы, силовыми решениями. Насилие воспринималось как временное средство — вот-вот советы охватят все население страны, и крестьянство начнет оказывать благотворное влияние на политику советской власти. Диктатура отомрет сама собой, превратившись во власть большинства. А пока следует сдерживать диктаторские замашки большевиков, их стремление все подчинить правительству — Совнаркому, а не высшему органу советов — ВЦИКу.

Левые эсеры выступали против беспорядочной национализации предприятий, против подчинения правительству главного органа экономического управления — Высшего совета народного хозяйства, против хлебных реквизиций, произвольных арестов. Острый конфликт разгорелся после казни большевиками капитана А. Щасного, заподозренного в заговоре — систематический государственный террор государства был неприемлем для эсеров. Но особенно ярко противоречия между союзниками разгорелись в связи с заключением Брестского мира.

Германия предъявила ультиматум советской делегации — нельзя бесконечно затягивать мирные переговоры. Германские условия были известны — отказ России от прав на Польшу, Закавказье, Прибалтику и Украину, судьба которых будет решаться Германией и ее союзниками, выплата Россией контрибуции и др. Не изменяя принципам, с которыми большевики шли к власти, они не могли подписать такой мир.

Ультиматум не был неожиданностью. Весь январь большевики и левые эсеры обсуждали, что делать в этом случае. Большинство левых эсеров считало, что нельзя бросать угнетенные народы мира, придется вести революционную, прежде всего партизанскую войну с германским империализмом. Такой войны утомленная Германия не выдержит. Правда в этом случае придется снова вернуться к идее союза с другими социалистическими партиями, без которых не удастся организовать эффективную оборону. К позиции левых эсеров присоединились часть партии большевиков, известная как «левые коммунисты». Но в ходе внутрипартийной дискуссии «левые» проиграли. Они не решились нарушить партийную дисциплину и обеспечить левым эсерам большинство во ВЦИК.

В результате 3 марта «похабный мир» был подписан, что повлекло за собой выход левых эсеров из правительства.

Левые эсеры были людьми хоть и наивными, но принципиальными. В конце 1917 — начале 1918 гг. они еще искренне верили, что большевики действительно намереваются воплощать в жизнь программу II съезда советов. Когда левые эсеры убедились в обратном, то покинули правительство, сохраняя лояльность советской власти. Собственно, другого выбора у них не было — в крестьянской массе более популярна была ПСР, и лишь советизированное крестьянство могло составить силу левых. Да и выступление против советской власти означало бы полный крах всей политической линии партии и лишало ее существование всякого смысла. Поэтому перед левыми эсерами оставалось только два пути — борьба за демократизацию диктатуры в рамках большевистских правил игры либо вооруженные выступления против большевиков, но не против советской власти. Экстремистский настрой левых эсеров склонял их к вооруженным методам борьбы, но опасность крушения советской системы как таковой сдерживала ПЛСР внутри России и до поры развернула острие боевой активности на Украину, где началась партизанская война против немцев.

Однако распад коалиции в СНК был не единственным последствием Брестского мира. Он стал еще одним шагом к гражданской войне. Большевики «предали» идею мировой революции. «Братский народ Украины» был отдан на разграбление немцам. Украинский хлеб шел на спасение германской империи. А кто будет кормить голодный пролетариат российских городов? На хлебные районы России, прежде всего Сибири и Дона, ложилась дополнительная нагрузка. Диктатура становилась антикрестьянской.

Но и рабочие довольно быстро почувствовали себя обманутыми. Забастовки оставались обычным явлением, в том числе и после национализации. Часто они инициировались организациями меньшевиков, эсеров и анархистов, сохранявших влияние в рабочей среде⁵¹.

Общество, лишенное «обратной связи» с властью после разгона демократически избранных органов представительной власти и «замораживания» перевыборов Советов, поляризовывалось. Логика большевистской политики противопоставляла ей интересы большинства населения. После введения продовольственной диктатуры любая искра могло привести к широкому восстанию.

Восстание чехословаков стало катализатором восстания против большевиков, охватившего огромную территорию от Дальнего Востока до Поволжья. Лидерство быстро перешло к вышедшим из подполья эсеровским организациям, а власть — к Комитету членов Учредительного собрания, во главе которого стояла депутаты от ПСР. Комуч объявил о восстановлении всех гражданских свобод, отмене советских декретов, денационализировал часть промышленности и банки, восстановил свободную торговлю, 8‑часовой рабочий день, подтвердил закон о социализации земли. Советы сохранялись как классовые организации. В августе-сентябре были проведены муниципальные выборы, где около половины голосов получили члены социалистических партий. В своей политике Комуч исходил не из идеологических схем, а из конкретной ситуации. Уже в июне-июле были вновь национализированы банки, было разрешено собирать урожай бывшим владельцам с засеянных ими земель, ограничено право на забастовку⁵².

Оказавшись вытесненными из правительства, левые эсеры пытались использовать выборы на V съезд советов для мирного отстранения большевиков от власти. Но выиграть эти выборы левые эсеры не могли. Квоты представительства для рабочих были выше, чем для «менее сознательных» крестьян. Враждебно настроенные к большевикам крестьяне поддерживали ПСР, часто считая левых эсеров предателями. На съезде последние получили только около трети голосов, но решительно пошли в бой против аграрной и внешней политики большевиков.

4 и 5 июля в своих выступлениях лидеры левых эсеров М. Спиридонова, Б. Камков, В. Карелин и др. требовали ликвидировать комбеды и продовольственную диктатуру, немедленно разорвать Брестский мир и оказать прямую помощь украинским партизанам (левые эсеры не прекращали вести борьбу против оккупантов). Еще 24 июня ЦК ПЛСР принял секретное решение о применении народнического террора против представителей германского империализма. Однако конкретные жертвы намечены не были. Это должно было сделать специальное Бюро во главе с М. Спиридоновой. Левые эсеры понимали, что не смогут осуществить свою политику в одиночку, и поэтому ставили перед собой цель с помощью терактов сорвать хрупкое соглашение большевиков с «империализмом» и сдвинуть в «необходимом» направлении политику «советской власти». Но превращение войны гражданской в войну антиимпериалистическую было невозможно без союза с большевиками, а возможно и с другими социалистическими партиями. ЦК заявлял: «Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков». Вооруженные действия в отношении большевиков могли носить только оборонительный характер⁵³. Однако для Ленина ПЛСР давно стала помехой, а союз с другими социалистами против Германии был вообще принципиально невозможным возращением к идее однородного социалистического правительства. Поэтому действия левых эсеров были обречены на неудачу.

В разгар дискуссий на съезде чекисты Блюмкин и Андреев убили посла Германии в России Мирбаха. Проникнуть в посольство им помогло подписанное Дзержинским удостоверение ВЧК. Это произошло днем 6 июля. Убийцы были членами партии левых эсеров, связанными с заместителем Дзержинского левым эсером Александровичем. Блюмкин позднее продолжил работу в ВЧК под руководством бывшего левого коммуниста Дзержинского, подобно левым эсерам критиковавшего мир. Это позволило американскому исследователю Ю. Фелыптинскому сделать вывод: «Вероятнее всего, имел место заговор, организованный теми или иными представителями левых партий (но не самими партиями, как таковыми)». Имеются в виду левый эсер П. Прошьян, «возможно» Спиридонова, а также Дзержинский и даже Бухарин⁵⁴. Эта сенсационная версия пока не получила сколь-нибудь убедительных доказательств. Решение Спиридоновой (свою ответственность в этом деле она не скрывала⁵⁵) об убийстве Мирбаха укладывалось в рамки постановления 24 июня. Не только члены ЦК, но даже командир левоэсеровского отряда ВЧК Д. Попов знал о плане убить Мирбаха за несколько дней до теракта⁵⁶. После того, как Мирбах был убит, лидеры левых эсеров с энтузиазмом поддержали этот «революционный акт»: «Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению Центрального комитета партии левых социалистов революционеров»⁵⁷, — говорилось в воззвании ЦК ПЛСР. Вместе с тем левые эсеры не считали, что начали восстание против большевиков: «ЦК совершенно не представлял себе, что большевистское правительство не только отождествит нападение на Мирбаха с нападением на себя, но даже защищать германо-империалистическую агентуру будет методами Вильгельма, методами буржуазного государства»⁵⁸, — признавалась Спиридонова в наивности левоэсеровских лидеров.

Первоначально инициаторы теракта планировали уход ЦК партии в подполье для предотвращения репрессий со стороны большевиков⁵⁹. Но затем планы изменились — лидеры левых эсеров прибыли в отряд ЧК под командованием Попова, а затем некоторые из них направились на съезд советов, чтобы убедить большевиков: в сложившихся условиях разрыв Брестского мира неизбежен, и нужно снова объединиться для борьбы против германского империализма. Но Ленин отдал приказ об аресте всей левоэсерской делегации во главе со Спиридоновой. В то же время Дзержинский направился прямо в левоэсеровский отряд ВЧК. В отряде Попова Дзержинский был задержан по решению ЦК. Из разговора с ним лидеры ПЛСР поняли, что «столкновение неизбежно». Но позиция «железного Феликса», по воспоминаниям Попова, оставалась двусмысленной. На утверждение Попова о том, что «мы вовсе не хотим захвата власти», Дзержинский ответил: «Если вы, опрокидывая власть коммунистов, не возьмете сами — сделаете преступление»⁶⁰. В принципе эта дискуссия отражает близость позиций левых эсеров и левых коммунистов — власть должна все время находиться в руках советских партий.

Эсеры снова столкнулись с проблемой «тыловых гарнизонов», которая привела их к поражению в 1917 г. Теперь роль «преторианской гвардии» играло тыловое офицерство. Офицерам казалось, что они легко справятся с большевиками, но большинство «героев» тыла не желало сражаться за идеалы социалистических партий и нужды крестьянского большинства страны. У белого движения были свои представления о будущей России. Позднее выяснится, что эти представления «страшно далеки от народа». Но в 1918 г. значительная часть боеспособного офицерства фактически саботировала оборону от большевиков, лишая антибольшевистские силы шанса на победу.

23 сентября совещание образовало коалиционный орган власти — Директорию во главе с правым эсером Н. Авксентьевым. Директория должна была исполнять обязанности до созыва Учредительного собрания в 1919 г. Программа нового правительства России соответствовала взглядам правых социалистов: гражданские свободы, политический федерализм, «привлечение к производству частной инициативы и предприимчивости» и «государственное регулирование промышленности и торговли», «регулирование условий найма и увольнения», охрана труда, «свобода коалиций», то есть профсоюзов, отказ от хлебной монополии и твердых цен, но с сохранением нормировки дефицитных продуктов. Программа оставляла землю в руках нынешних владельцев, но предоставляла Учредительному собранию возможность вернуться к этому вопросу⁶¹, что не могло не вызвать разочарования и беспокойства крестьян. Это была попытка вернуться в середину 1917 г.

В. Чернов, председатель Комуча, который теперь стал называться съездом членов Учредительного собрания, и большинство ЦК ПСР протестовали против уфимских решений, характеризуя их как предательство Февральской революции. Через два дня после опубликования критического выступления лидеров ПСР, 26 октября, в Омске был убит лидер местной организации ПСР Б. Моисеенко⁶².

Реальный аппарат Директории располагался в Омске под контролем правого офицерства. Теперь неимоверно усилившимся тыловым офицерам не хватало только Бонапарта, чтобы разогнать Директорию. В сентябре была проведена репетиция — разогнано северное правительство эсера Н. Чайковского в Архангельске.

Революция в Сибири продолжалась, хотя и была придавлена. Диктатура, которую возглавили военные и партия российского либерализма — кадеты, начала с повторения «подвига» большевиков — разгона «учредилки». Это странное на первый взгляд сходство между большевиками и либералами объяснимо: и те, и другие, сделав своим лозунгом свободу и демократию, были в то же время уверены в том, что достичь их можно через собственную диктатуру и ограничение гражданских свобод. В результате, как только демократия вступила в противоречие с их утопиями, большевики и кадеты пошли на ее уничтожение, возмущаясь по ходу дела «узкопартийными» интересами избранных народом социалистов. Следующим шагом стал террор — часть членов Учредительного собрания была в конце декабря расстреляна колчаковцами. Но белые не представляли принципиальной демократической альтернативы большевизму, противостояли рабоче-крестьянскому большинству России на уровне базовых культурных стереотипов и потому были обречены.

Но и большевистская альтернатива не была народной. Это ярко продемонстрировала политика «военного коммунизма», направленная против крестьянского большинства России⁶³. Наступление на крестьянство не осталось безответным — 2 марта в Симбирской и Самарской областях вспыхнуло одно из крупнейших в истории гражданской войны восстаний, известное как Чапанное. Восставшие выступали за Октябрьскую революцию и советы, но против коммунистов⁶⁴, предвосхищая лозунги Кронштадтского восстания 1921 г.

Только умеренные социалисты на практике отстаивали демократические и социальные цели революции, начавшейся в феврале 1917 г. Могла ли неонародническая альтернатива быть успешной? «Альтернативы существуют всегда. Их множество. Любая революция… может остановиться на половине пути… может свернуть влево или вправо. Дело не в наличии возможностей альтернатив, а в их реальности… — пишет Ю. А. Поляков о событиях 1917–1922 гг. — Да, в растерзанной России существовали значительные политические силы, которые стремились занять среднюю позицию, избежать крайностей основных противников, найти выход на путях демократии, эволюции, реформ. Это течение представляли меньшевики, эсеры, созданные ими правительства на Волге, Урале, в Сибири, Архангельске. Программы, провозглашенные меньшевиками и эсерами, казались весьма разумными и привлекательными. Но жизнь показала, что в условиях дошедшей до предела поляризации политических сил, появление промежуточных, средних образований не дает должного эффекта. Когда страна разделена баррикадами, находиться между ними — невозможно. Меньшевики и эсеры не устраивали ни большевиков, ни лагерь открытой контрреволюции. Они не получили массовой народной поддержки.

Третий путь, таким образом, оказался невозможным. Однако, есть и другая сторона вопроса — о возможности блока, коалиции между большевиками, с одной стороны, меньшевиками и эсерами — с другой. Нет никакого сомнения, что такой блок сразу дал бы огромный перевес советам, сделал бы гражданскую войну менее продолжительной и кровопролитной. База для такого блока была — и те и другие признавали советы, и те и другие исповедовали (хотя и по-разному) социалистическую идею, и те и другие, наконец, имели общее (дофевральское) революционное прошлое»⁶⁵. При всей справедливости посылки об альтернативах, построение Ю.А.Полякова основано на допущениях, с которыми трудно согласиться. Во-первых, поражение социалистической альтернативы было не следствием поляризации политических сил, а одной из ее важнейших причин. Большевикам, представлявшим меньшинство «демократии», но не стеснявшимся в средствах и меньше, чем умеренные социалисты, учитывавшим деструктивные последствия своих действий, в условиях полной драматических поворотов борьбы удалось сорвать компромиссы и реформы, за которые выступало большинство активного населения России. Во-вторых, утверждение о том, что социалистов не поддержали массы, прямо противоречит результатам выборов в Учредительное собрание и другим известным фактам истории революции (от преобладания социалистов в советах до массовых восстаний под эсеровскими лозунгами в 1921 г.). Но массовая поддержка в борьбе с диктатурой — еще не залог успеха. В-третьих, социалисты не были промежуточной силой в истории революции. Они представляли собой наиболее последовательную альтернативу большевистскому авторитаризму (отсюда и принципиально разное понимание социализма, путей к нему). В этом отношении как раз белое движение было силой промежуточной, элитарной и в условиях революции обреченной. В-четвертых, реальная возможность союза между умеренными социалистами и большевиками существовала только при условии подчинения большевизма общесоциалистическим требованиям. А на это была готова лишь часть большевистского руководства, искренно воспринимавшая демократические лозунги партии. Но авторитарное ядро большевизма оказалось сильнее, и умеренные большевики потерпели поражение. Это обрекло на неудачу проект равноправного союза сторонников последовательных демократических и социалистических преобразований — однородного социалистического правительства. Бесперспективность союза социалистов с большевиками в качестве их младших партнером убедительно продемонстрировал опыт левых эсеров.

Таким образом победа большевизма и широкомасштабная затяжная гражданская война — оборотная сторона и результат поражения именно социалистической альтернативы в 1917–1918 гг. Белая альтернатива, при всей сомнительности ее шансов на успех, была близка к большевистскому авторитаризму либо другим тоталитарным моделям⁶⁶. Причины поражения социалистической альтернативы можно найти и в авторитарной культуре России, и в катастрофических социальных условиях, вызванных гражданской войной, и в действиях коммунистов или белых. Но подобные обстоятельства можно найти и в истории Германской революции. Тем не менее там краткосрочный результат оказался существенно иным. При всем внимании к макросоциальным причинам в выборе исторической альтернативы, мы должны указать еще на одно, может быть решающее обстоятельство — на недостаток политической воли и организационных способностей у левоцентристского крыла социалистических партий. Относительно своевременно разрабатывая оптимальную политическую линию и имея объективные возможности провести ее, эти лидеры в решающий момент (июль 1917 г., октябрь-ноябрь 1917 г., январь 1918 г., сентябрь-октябрь 1918 г.) проявляли слабость и нерешительность, которой пользовались противники. В революциях субъективный фактор истории как никогда играет решающую роль.

Разгром белого движения привел к вступлению Российской революции в новую фазу. Анархисты и левые эсеры надеялись, что исчезновение угрозы реставрации приведет к «третьей революции» (по аналогии с Февральской и Октябрьской), в ходе которой народ свергнет большевистскую диктатуру. И действительно, в 1920–1921 гг. разразился острый социально-политический кризис, который знаменовал финал Российской революции.

После разгрома белого движения все заметнее становились различия в тактике социалистических партий. Меньшевики продолжали придерживаться линейного взгляда на революционный процесс, в соответствии с которым большевистская угроза сводится к ошибочности, неэффективности политики сторонников Ленина, которая может привести к провалу с последующей реакцией, «длительной эпохой бонапартистской контрреволюции»⁶⁷ по выражению Ф. Дана. Отсюда негативное отношение к крестьянским движениям и лозунгу Учредительного собрания⁶⁸. Стратегические цели большевизма не вызывали у меньшевиков значительных возражений. Впоследствии, когда коммунистам удалось осуществить масштабную индустриализацию и этатизацию экономики, значительная часть меньшевистских лидеров, в том числе сам Ф. Дан, склонялась к примирению с компартией⁶⁹.

Эсеры относились к перспективе краха коммунистической диктатуры в результате народных восстаний более оптимистично. По мнению ЦК ПСР, партия «не может пройти мимо нарастающего движения трудового крестьянства», и должна укреплять его социалистическую составляющую, бороться против контрреволюционных (реставраторских и погромных) настроений. Эсеры возлагали на большевиков ответственность за отход значительной части крестьянства от социалистических взглядов и считали необходимым пойти на встречу «индивидуалистическим тенденциям» в деревне: «Указывая на исключительную роль свободной кооперации и учитывая неизбежность в будущем полной ликвидации частной свободной инициативы, партия в настоящий момент допускает свободу частной торговли…»⁷⁰ Таков был эсеровский план НЭПа. Меньшевики поддержали идею единого государственного плана ГОЭЛРО. Петроградский комитет РСДРП утверждал, что «без единого хозяйственного плана… нам не обойтись и разруху не избыть». Поддерживая планы, выдвинутые Съездом советов, меньшевики критиковали коммунистов за медлительность их осуществления. Предвосхищая последующую политику НЭПа, ПК РСДРП призывал: «Надо, прежде всего, не гоняясь за тем, чтобы все сплошь национализировать, отобрать в государство вплоть до последней ремесленной и кустарной мастерской или мелкого торгового ларька, подумать больше всего о том, как бы заинтересовать крестьянство, составляющее громадное большинство трудящегося населения, в поддержании революции и государства… Нужна политика не насилия над крестьянством, а политика примирения с ним». Важной составляющей такой политики меньшевики считали демократизацию, свободу организаций⁷¹.

Губернский СТК выступал за свержение власти большевиков насильственным путем и созыв Учредительного собрания. До созыва собрания власть на местах должна была устанавливаться союзами и партиями, участвовавшими в борьбе. Эта власть должна была восстановить гражданские свободы, провести закон о социализации земли в редакции Учредительного собрания, провести частичную денационализацию при сохранении государственного регулирования производства и цен, восстановить рабочий контроль⁷². В СТК совместно действовали как члены ПСР, так и левые эсеры. Поэтому программным требованием некоторых СТК помимо социализации земли было не Учредительное собрание, а созыв Всероссийских съездов трудящихся, которые могли бы определить форму государственного устройства⁷³.

Преобладающее настроение тяготело к идее советской власти без диктатуры коммунистов. Это видно как из писем рядовых участников⁷⁴, так и из программных документов движения. 15 марта 1921 г. в «Известиях Военно-революционного комитета» была опубликована установочная статья «Власть советам, а не партиям!». Начав с жесткой критики большевистской диктатуры, авторы статьи переходят к критике партийной системы вообще: «И какая бы партия не встала у власти, она не избежит роли диктатора, так как, какой бы крайне социалистической она ни являлась, у нас будут программные и тактические пункты, выработанные не жизнью, а созданные в стенах кабинета… Дело идет еще хуже, если у власти стоит не одна, а несколько партий… Трудящийся… сам возьмется за власть в лице — свободно избранных советов»⁷⁵. Критическое острие этих слов направлено не только против большевиков, но и против других социалистических (и тем более несоциалистических) партий. Эти идеи близки лозунгам «вольного советского строя», выдвинутого анархистами в 1918 г. Однако идея советской власти без партийной диктатуры скорее всего не была продуктом анархистской агитации. Она логично вытекала из идей бывших большевиков (таковыми были многие члены ВРК и участники восстания, в том числе председатель ВРК С. Петриченко), которых привлекли освободительные лозунги революции и разочаровала тоталитарная практика большевизма. Теперь лидеры Кронштадта рассчитывали привлечь на свою сторону широкие рабочие массы, которые в свое время пошли за большевиками. «Честным коммунистам» была предложена модель легального существования при новой власти в качестве оппозиции. В случае выхода движения на просторы России это могло ослабить сопротивление со стороны масс рядовых коммунистов, опасавшихся расправы в случае падения СНК. Продолжая нелегальную деятельность, оставшиеся на свободе кронштадтские большевики формально приняли эти правила игры⁷⁶.

Было важно не оттолкнуть пролетарские массы «белогвардейскими» лозунгами Учредительного собрания, не скомпрометировать себя контактами с «империализмом», то есть с любой внешней силой. Поэтому было отклонено⁷⁷ (возможно, временно) предложение о вооруженной помощи, прибывшего в Ревель В. Чернова, который действовал в качестве председателя Учредительного собрания. Ю. А. Щетинов пытается доказать чуть ли не решающее влияние на лидеров Кронштадта эмигрантских политических группировок, однако не приводит строгих доказательств этой версии, излишне доверяя эмигрантским источникам, стремившимся преувеличить роль своих организаций в выступлении⁷⁸.

Продолжая «дело Октября», Кронштадт шел в русле рабочих и солдатских настроений, противостоящих не только большевистской диктатуре, но и любой реставрации, любому возвращению назад, обесценивающему принесенные жертвы. Этим полубольшевистским настроением рабочих и матросских масс определяются лозунги и тактика восстания. В этом были шансы на успех в Петрограде в случае ввода туда революционного флота.

Ситуация была неопределенной. В Петрограде и других городах шли крупные забастовки, рабочие заявляли о поддержке Кронштадта, а иногда, под влиянием эсеровской агитации — и Учредительного собрания⁷⁹. Распространение движения на Петроград, неизбежное в случае таяния льдов, могло кардинальным образом изменить положение в стране. Повстанцы рассчитывали на наступление крестьянских армий Махно и Антонова⁸⁰. Разумеется, в случае успеха Кронштадта его лидеры быстро потеряли бы лидерство в общероссийском революционном движении, став лишь одним, вероятно левым, течением «Третьей революции». Но это не умаляет значения движения и не доказывает, что повстанцы «не имели будущего»⁸¹.

Восставшие отбили первый штурм красных. Вот-вот мог растаять лед, и восставший флот мог двинуться на Петроград. Но 18 марта войска Тухачевского все же ворвались в город. В составе наступавших шли оппозиционные делегаты съезда РКП(б), отправленные подавлять близких им по взглядам мятежников.

Подавление восстаний 1921 г. сопровождалось качественными изменениями в политической системе Советских государств. Была запрещена фракционная деятельность в РКП(б), начато систематическое уничтожение организаций социалистических партий и анархистов, сопровождавшееся в 1921–23 гг. массовыми арестами, процессами и высылками за рубеж. Эта волна гонений началась как обычная для большевиков реакция на подъем социального движения. Но на этот раз либерализации не наступило, что связано прежде всего с исчезновением белой угрозы и установление более стабильного, чем прежде, авторитарного режима. Немало бывших социалистов продолжало работать в государственном аппарате, но организационная структура социалистических партий к 1926 г. была уничтожена.

Социалисты и анархисты не смогли воспользоваться «Третьей революцией» для свержения большевистской диктатуры и возвращения на демократический путь развития. Важнейшие причины этого — перехват большевиками экономических лозунгов социалистов, слабая координация в действиях социалистической оппозиции и отсутствие взаимодействия с оппозицией в РКП(б), распыленность сил повстанцев. Последний всплеск Российской революции серьезно изменил ситуацию в стране и заставил большевиков перейти к НЭПу. Но сохранение авторитарного режима и тоталитарных структур большевизма предопределило стратегическое поражение социалистов в Российской революции.

¹ Цит. по Злоказов Г.И. Меньшевистско-эсеровский ВЦИК Советов в 1917 г. М., 1997. С.174.

² Чернов В.М. К обоснованию партийной программы. Пг., 1918. С.6.

⁵ Там же. С.50. См. также Лавров В.М. «Крестьянский парламент» России. (Всероссийские съезды советов крестьянских депутатов в 1917-1918 годах). М., 1996. С.73.

⁸ Чураков Д.О. Русская революция и рабочее самоуправление. М., 1998. С. 5-77.

¹⁰ См. Шубин A.B. Развитие советской представительной системы и принцип делегирования (к истории вопроса) // Политические институты и обновление общества. М., 1989. С. 73-80.

¹¹ См. Люксембург Р. О социализме и русской революции. С. 322-324.

¹² Быховский Н.Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов в 1917 г. М., 1929. С. 47-48.

²⁶ См. Второй Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов (25-26 октября 1917 г. Сборник документов и материалов. M., 1997. С. 36, 91, 206-207.

²⁷ Второй всероссийский съезд советов… С.62.

³³ Протасов Л.Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели. М., 1997. С. 164-167.

³⁴ Троцкий Л.Д. К истории Русской революции. М., 1990. С. 207.

³⁶ Подробнее см. Соколов Б. Защита Всероссийского Учредительного собрания // Архив русской революции. Т. 13. М., 1992.

³⁸ Раскольников Ф.Ф. Рассказ о потерянном дне // Утро страны Советов. Л., 1988. С. 312.

³⁹ Учредительное собрание. Россия 1918 г. Стенограмма и документы. М., 1991. С. 69.

⁴⁶ Чернов В.М. Конструктивный социализм. М., 1997. С. 432.

⁴⁸ Чернов В.М. Конструктивный социализм. С. 445.

⁴⁹ Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997. С. 110.

⁵⁰ Кондратьев Н.Д. Избранные сочинения. М., 1993. С. 351

⁵¹ См., например: Трудовые конфликты в советской России. М., 1998. С. 42, 101.

⁵² См. Гражданская война на Волге в 1918 г. Вып. 1. Прага, 1930; Майский С.А. Демократическая контрреволюция. М.-Пг. 1928; Гармиза В.В. Крушение эсеровского правительства. М., 1970; Шевоцуков П.А. Страницы истории гражданской войны. М., 1992; Перейра Н.Г.О. Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М., 1996.

⁵⁵ Красная книга ВЧК. С. 268; «Блаженная» Мария // Неизвестная Россия. Т. 2. М., 1992. С. 36.

⁶¹ Архив русской революции. Т.12. Берлин, 1923. С. 189-193.

⁶⁵ Поляков Ю.А. Гражданская война: начало и эскалация // Гражданская война в России: перекресток мнений. С. 48, 51.

⁶⁶ Подробнее см. Тоталитаризм в Европе XX века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. С. 61.

⁶⁷ Кронштадт 1921. Документы. Сост. Наумов В.П., Корсаковский A.A. М., 1997. С. 259.

⁷⁸ Щетинов Ю.А. За кулисами Кронштадтского восстания 1921 г. // Вестник Московского университета. История. 1995. № 2, 3.

⁷⁹ Трудовые конфликты в советской России в 1918-1929 гг. С. 49, 87-88, 101.

Н. П. Комолова
«Кризис общего движения к социализму» в интерпретации Лелио Бассо

Лелио Бассо (1903–1978) был видным итальянским мыслителем и общественно-политическим деятелем XX века, критически переосмыслившим историю и теорию европейского социализма¹.

Интерес к социалистическим идеям у Бассо проявился довольно рано. Еще в юности, в 20‑е годы, будучи студентом Университета в Павии, он начал печататься в журнале «Rivoluzione libarale» («Либеральная революция») Пьеро Гобетти. Темой своей дипломной работы Бассо избирает «Концепцию свободы Маркса». После окончания университета Бассо сотрудничает с журналом «Куарто стато» вместе с Карло Росселли. За антифашистские позиции Бассо повергся аресту и три года провел в ссылке на острове Понца. Занимаясь затем адвокатской практикой в Милане, Бассо поддерживал контакты с внутренним центром Итальянской социалистической партии (ИСП) и социалистами, находившимися в эмиграции. С 1941 г. он принимал активное участие в подпольной антифашистской деятельности, а в 1943 г. в Милане создал нелегальную лево-социалистическую организацию «Движение пролетарского единства». Вскоре его организация слилась с ИСП, дав жизнь новому образованию — Итальянской социалистической партии пролетарского единства (ИСППЕ). В 1943–1945 гг. Бассо — участник антифашистского движения Сопротивления и Национально-освободительного восстания 25 апреля 1945 г. в Милане. Бассо не разделял, однако, необходимости сохранения любой ценой широкого национального блока всех антифашистских сил в ущерб социалистическим целям рабочего класса. Тогда он считал необходимым объединить тех борцов, которые рассматривали заключительную битву против фашизма как борьбу за социалистическую республику². В Комитетах национального освобождения (КНО) Бассо хотел видеть инструмент народной власти, а не только орган политического руководства Сопротивлением. Промежуточный строй прогрессивной демократии, за который выступала тогда Итальянская коммунистическая партия (ИКП), Бассо считал нереалистичным. Крах фашизма, полагал он тогда, должен был привести к власти трудящихся и социализму. Комитеты фабрик, возникшие в подполье в конце Сопротивления, по его мнению, должны были стать органами революции. Понимая, что предлагавшаяся им революционная стратегия не могла найти международной поддержки, в том числе и с советской стороны, Бассо в издаваемой им газете «Bandiera rossa» («Красное знамя») писал о необходимости «автономии итальянского рабочего движения от СССР»³.

После окончания второй мировой войны Бассо не настаивал больше на непосредственно социалистических лозунгах, понимая, что надвигавшаяся «холодная война» и приход в Италии к власти христианских демократов закрыли путь к преобразованиям такого типа. Будучи избранным депутатом Учредительного собрания, Бассо сосредоточил усилия на создании законодательных актов современной демократической республики Италии. Войдя в состав «Комиссии 75‑ти» по проекту основного закона страны, Бассо разработал текст 3‑й статьи Конституции: о правах человека и гражданина. Ему принадлежит также 49‑я статья Конституции о праве граждан объединяться в политические партии с тем, чтобы демократическим путем участвовать в определении национальной политики. Бассо считал необходимым дополнить политические права граждан гарантией социальной справедливости. Именно оба эти принципа, заявил Бассо в Учредительном собрании, должны быть провозглашены принимаемой Конституционной хартией.

Бассо выступал против 7‑й статьи Конституции, признавшей Латеранский пакт, заключенный между Ватиканом и фашистским государством в 1929 г. и гарантирующий Ватикану широкие права в стране. Статья эта была принята Учредительным собранием благодаря поддержке христианских демократов и коммунистов. Но и впоследствии Бассо выступал за ее упразднение, в том числе он подтвердил это требование в своей последней речи в парламенте 7 декабря 1978 г. И действительно, 7‑я статья Конституции впоследствии была отменена.

После парламентских выборов 1948 г., принесших победу христианским демократам, Бacco отходит от деятельности в руководящих органах ИСП⁴, а затем пытается создать альтернативную политическую структуру, вернув ей название Итальянской социалистической партии пролетарского единства (ИСППЕ). Однако новое объединение не смогло выработать своей стратегии (это признавал впоследствии и сам Бассо) и оказалось недолговечным.

В 60-е годы Бассо не поддерживал левосоциалистический эксперимент ИСП, проводимый тогда ее лидером Пьетро Пенни — политике верхушечного блока социалистов с христианскими демократами он противопоставлял идею союза социалистов и католиков снизу.

В 60-е годы Бассо отходит от политической деятельности и сосредотачивает внимание на переосмыслении мирового социального опыта и судеб социалистической идеи.

В статье 1963 г. «Социализм и десталинизация»⁵ Бассо дает глубокий критический анализ развития СССР. Не сводя проблему к личным ошибкам Сталина, он рассматривал сталинизм как социально-политическую доктрину, которая не выдержала проверки исторической практикой. В частности, он полагал, что коллективизация не соответствовала логике развития российского общества.

В эти годы Бассо обращается также к переоценке опыта левых сил Италии в движении Сопротивления. В статье «Соотношение между революцией демократической и революцией социалистической», опубликованной в 1965 г. в теоретическом журнале компартии «Critica marxista» («Марксистская критика»), Бассо, уточняя свою позицию тех лет, писал, что вооруженное восстание 1945 г. не должно было выдвигать задачу завоевания социалистической власти. Проблема, на самом деле, как он ее понимал теперь, была сложнее и заключалась в правильном соотношении демократической и социалистической революции. Вопрос состоял в следующем: следовало ли сначала завершить демократический этап и лишь затем перейти к этапу социалистическому? Или же компонент социалистической борьбы должен был содержаться уже в фазе борьбы демократической? Бассо заявляет, что он был сторонником этой второй стратегии. Политика демократического единства, — считает Бассо, — была тогда для рабочих партий тактическим лозунгом, но эта тактика «в конечном счете обратилась против рабочего движения, поскольку вынудила его отказаться от собственных специфических требований, принося их в жертву антифашистскому единству»⁶. Вспоминая о своем общении в те годы с заводскими рабочими Северной Италии и их высоком уровне классового сознания, Бассо затрудняется, однако, точно оценить устремления широких народных масс непосредственно после Сопротивления, полагая, что теперь этого не может сделать никто. «Я не думаю, — пишет он, — что тогда была возможность победы социализма сразу же после освобождения. Думаю, что политический опыт был уже достаточным, чтобы понять, какими будут соотношения международных сил в Западной Европе после Ялты, соглашения, которое тогда мы восприняли весьма критически. Но между социализмом и «реставрацией», происшедшей после 1945 г., были широкая гамма решений, среди которых было и такое, которое позволило бы рабочему классу довольно далеко продвинуться вперед, если бы во время Сопротивления и вскоре после него левые силы не связали бы себя во имя антифашистского единства серией компромиссов, которые благоприятствовали именно реставрации»⁷.

Коммунисты, выступавшие тогда поборниками национальной (а не классовой) политики, — по мнению Бассо, — стали «жертвой ошибки сталинизма», а именно недооценки роли масс и переоценки роли вождей. В то время Сопротивление породило атмосферу горячего стремления к глубокому обновлению итальянской жизни, так что даже христианские демократы и либералы были вынуждены публично занять в этом вопросе довольно прогрессивные позиции. В этой ситуации борьба за более существенное развитие демократии, за глубокие реформы, могла бы, по мнению Бассо, привлечь на свою сторону довольно широкие слои, что создало бы после окончания войны прочную базу демократии и «союзники» не смогли бы ей противодействовать⁸. Подводя итоги переосмыслению прошлого, Бассо с сожалением признавал, что несмотря на преобладающее участие рабочих в антифашистской борьбе осуществить гегемонию в Сопротивлении удалось не рабочему классу, а «нашим противникам»⁹.

В атмосфере, возникшей после разоблачения XX съездом КПСС культа Сталина во второй половине 50‑х гг., европейские левые начинают поиск соответствующих условиям Европы новых путей к социализму, путей, независимых от СССР. Бассо одним из первых выступил тогда с идеей о необходимости создания «европейской левой» и выработки ее новой стратегии, рассчитанной на длительный период.

Именно в этом контексте Бассо выступает против тезиса об универсальности Октябрьской революции, а затем и против универсальности ленинизма для переживаемой эпохи. Считая, что Ленин разработал стратегию революции для отсталой страны, он полагал, что ответ на проблемы революционной стратегии в развитых капиталистических странах дает Роза Люксембург. Бассо рассматривал теории Ленина и Розы как два течения марксизма¹⁰.

Переводу, изданию в Италии трудов Розы Люксембург и их анализу Бассо отдал значительную часть своей жизни. В начале 70‑х годов в своем журнале «Problemi del socialismo» («Проблемы социализма») Бассо публикует статью «Социализм и революция в концепции Розы Люксембург». Бассо подчеркивает в ней, что в отличие от Ленина Роза в условиях Германии иначе ставит проблему власти и говорит о революции большинства с подлинно социалистической демократией¹¹. Бассо обратил внимание и на другое отличие концепции Розы от ленинизма: он пишет, что в ленинском учении партии Роза «разглядела призрак будущего бюрократического перерождения, призрак, — добавляет Бассо, — сталинизма»¹². Одной из характерных черт концепции Розы Бассо считает признание необходимости сочетать общественную собственность на средства производства с признанием свободы личности и самоуправления коллектива. В этом он также видит противоположность ее теории авторитарной доктрине Сталина¹³.

В 60-е годы Бассо был убежден, что для Италии идеи Розы «полностью сохраняют свое значение», как инструмент для выработки и совершенствования революционной стратегии¹⁴. Разработанную Розой концепцию фабричных советов управления он рассматривал как вершину ее теоретической мысли. Однако в конце 70‑х годов Бассо уточняет, как следует понимать актуальность Розы для современности. В последнем своем интервью, данном им корреспонденту газеты «Paese sera» (8 декабря 1978 г.) Бассо констатирует, что со времени разработки Розой концепции фабричных советов в Европе произошли огромные изменения, которые привели к тесному переплетению политической и экономической жизни. В таком сложном обществе, каким является общество современное, — считает Бассо, — «рабочие советы управления исчерпали себя» и теперь не они должны стать «инструментом революционного процесса»¹⁵. Бассо пересматривает и собственные представления о роли фабрично-заводских советов управления, горячим пропагандистом которых он был еще во времена Сопротивления. В конце 70‑х годов он приходит к выводу, что изжила себя и всеобщая политическая стачка, предложенная Розой как революционный метод.

В чем же тогда ценность наследия Розы Люксембург для современности? — спрашивает Бассо в своем последнем интервью. Актуальность идей Розы, по его мнению, заключается в ее понимании революции, как длительного процесса, который включает в себя также и развитие массового революционного сознания. «Вопрос заключается в том, — добавляет Бассо, — найдем ли мы новые формы борьбы, отличные от всеобщей стачки?»¹⁶

В 60–70-е годы Бассо переосмысливает опыт мирового развития второй половины XX в. и приходит к выводу, что теперь следует говорить не об «общем кризисе капитализма», а о «кризисе общего движения к социализму», т.е. о кризисе т.н. социалистических государств, кризисе коммунистических и социалистических партий, кризисе т.н. социализма в третьем мире¹⁷. Он с горечью констатирует, что путь к социализму на Западе «не найден». Более того, Бассо пишет о кризисе самой социалистической идеи. Он ставит также вопрос о соотношении общепринятых принципов социализма (имея в виду отмену частной собственности) с естественной природой человека. Ответить на этот вопрос попытаются в Италии уже другие мыслители социалистического направления. Уточняя понятие «социализм», Бассо пишет, что он включает в себя такие понятия, как освобождение человека от любых форм рабства: политического, экономического, социального, а также коллективную ответственность и соблюдение прав и достоинства человека. Он приходит к выводу, что представление о советском опыте, как «модели социализма», на самом деле было «одной из наиболее серьезных ошибок международного рабочего движения»¹⁸.

Весьма пессимистическая оценка Бассо опыта мирового революционного развития XX века изложена им и в последней (оставшейся незавершенной) книге «Социализм и революция», опубликованной уже посмертно. «До сих пор, писал на ее страницах Бассо, — никто не смог дать ключ к построению социализма в отсталой стране и еще меньше выработать стратегию, применимую на Западе». Контраст между теорией социализма и попытками его практического воплощения оказался настолько велик, что это «привело к утрате веры в социализм у трудящихся Запада, как и в странах третьего мира». Теперь компартии Запада не говорят о фронтальной атаке на капитализм, но об «участии в качестве оппозиционной силы» во всех сферах социальной жизни и, следовательно, в длительном революционном процессе.

В своем последнем интервью газете «Paese sera» Бассо говорил и о том, что ныне представление о социальных ценностях изменилось и что современный взгляд на социализм не сводится к планированию или коллективизации, а связан с идеей «освобождения человека, новым гуманизмом»¹⁹. Сам же революционный процесс теперь понимается не как баррикадные бои, а как прогрессивная трансформация экономической структуры и преобразование человеческих отношений.

Не видя ближайших перспектив для развития социализма в Европе, Бассо в 70‑е годы устремляет взор на Латиноамериканский континент и обращает внимание на национально-освободительное движение в различных регионах мира. Во имя этих целей он принимает участие в руководстве международной правовой организации «Трибунал Рассела», а затем становится президентом «II трибунала Рассела». В ходе этой правозащитной деятельности Бассо выдвигает концепцию «нового интернационализма», в основе которой лежит его тезис: народы, прежде чем государства, должны стать субъектом международного права.

Оставаясь приверженцем социалистической идеи, Бассо вместе с тем стремился постоянно развивать ее в соответствии с накопленным историческим опытом и новыми представлениями о социальных ценностях. В конце 70‑х годов Бассо понял, что кризис социализма приобрел всеобщий характер и искал новое понимание самой доктрины. Он ставил задачу найти путь к прогрессивной трансформации общества в направлении «интегрального освобождения человека».

¹ См. также Комолова Н.П. Лелио Бассо: социальная утопия и борьба за права человека // Социальные трансформации в Европе XX века. М. 1998. С. 286-313.

² Теперь в кн.: Ripensamento il socialismo: la ricerca di Lelio Basso. Milano. 1989. P. 67.

⁴ Партия восстановила свое традиционное название Итальянской социалистической партии после выхода из ее рядов правого социал-демократического крыла Дж. Сарагата.

⁵ Basso L. Stalinismo e destalinizzazione // Ulisse. Anno XVI. Vol. VII, fasc. 48-49. Marzo-giugno 1963.

⁶ Basso L. Il rapporto tra rivoluzione democratica e rivoluzione socialista nella Resistenza // Critica marxista. 1965. № 4. P. 15.

¹¹ Basso L. Socialismo e rivoluzione nella concezione di Rosa Luxemburg// Problemi del socialismo. 1971. № 1. P. 48.

¹⁴ Basso L. Introduzione // Rosa Luxemburg. Scritti politici. Roma. Ed.Riuniti. 1967. P. 13.

¹⁵ Интервью Л. Бacco газете «Paese sera» было опубликовано уже после его кончины — см. «Paese sera», 6.1.1979.

¹⁷ Basso L. La crise del socialismo // Ulisse, vol.XI, fasc. LXX, set. 1971. P. 127.

И. А. Кукушкина
Гуго Брайтнер и «Красная Вена»

«Неизвестный широкой общественности человек вошел в 1919 г. в состав венского муниципалитета… Вена тогда была обедневшей, городская казна пуста. Брайтнер нашел спасительную идею. Он разработал новую, справедливую налоговую систему… Когда Брайтнер в 1932 г. ушел в отставку, Вена была процветающим городом»¹. Эти слова написаны в память о Гуго Брайтнере в 1954 г.

Конечно, Брайтнер был не один. Социал-демократы, пришедшие к власти в Вене в 1919 г., за пятнадцать лет своего правления сделали Вену образцом, который и позднее удивлял весь мир².

О «Красной Вене» (Вене 1919–1934 гг.) написано немало книг. Большинство историков довольно критически оценивают политику социал-демократии, отмечая недостатки и ошибки. Нередко подчеркивается, что эта политика не вышла за рамки существующего капиталистического социально-экономического строя³. Не отрицая правомерности данного подхода, мы не ставим перед собой такой задачи. Пусть это будет панегирик человеку, поставившему свой талант финансиста на службу населению Вены.

4 мая 1919 г. социал-демократы победили на выборах в Венский муниципальный совет, набрав 54% голосов и получив 100 из 165 мандатов. Бургомистром Вены впервые стал социал-демократ⁴, было сформировано чисто социал-демократическое правительство. (По словам К. Каутского, — «первое в мире действительно рабочее правительство»⁵.)

Преобладающее положение социал-демократов в Вене сохранялось до февраля 1934 г. Хотя численный состав муниципалитета сократился до 120 депутатов, в процентном отношении перевес социал-демократов над их основными соперниками возрос (78 мест в результате выборов 1923 и 1927 гг., у ХСП — 41).

Возможность проведения самостоятельной социал-демократической коммунальной политики была обеспечена не только результатами выборов, но и конституционным законодательством Австрии: федеральной конституцией, принятой 1 октября 1920 г., конституцией Вены (10.XI.1920) и законом от 29.XII.1921, одобренным ландтагом земли Нижняя Австрия и Венским муниципальным советом. С 1 января 1922 г. Вена получила права федеральной земли. Муниципальный совет стал одновременно ландтагом, городской сенат — земельным правительством, бургомистр — главой правительства. Конституционный финансовый закон, принятый Национальным Советом 3 марта 1922 г., разграничил права федерации, земель и общин в финансовых вопросах и установил широкие права земель в области финансов и налоговой политики.

Наиболее впечатляющие результаты были достигнуты социал-демократическим правительством Вены на трех направлениях: жилищное строительство, социальное обеспечение, школьная реформа.

После войны жилищные проблемы в Вене обострились. Жилья катастрофически не хватало, т.к. частное строительство из-за его нерентабельности почти полностью прекрати лось. Типичными были так называемые «дома-казармы», где большинство квартир состояло из комнаты и не имеющей прямого солнечного освещения кухни. В 92% венских квартир отсутствовала канализация, 95% квартир не имели отдельного водоснабжения. Часть и без того крошечной квартиры сдавалась внаем еще более бедным пролетариям. По подсчетам немецкого историка Д. Ленерта, абсолютное большинство жителей Вены — 50,2% — жило в то время (даже по общепринятым тогда нормам⁶) в неблагоприятных условиях⁷.

Первая жилищная программа, предусматривавшая строительство 25 000 квартир в течение пяти лет, была одобрена 21 сентября 1923 г. Противники социал-демократии оценили ее как «предвыборную пропаганду» — через месяц должны были состояться выборы в Национальный Совет и Венский ландтаг. На плакатах ХСП обещание социал-демократов характеризовалось как «пускание пыли в глаза» и «переброска Вены в страну с молочными реками и кисельными берегами»⁸. Однако план был выполнен гораздо раньше — и в 1926 г. муниципалитет обязался к концу срока построить дополнительно 5 000 квартир.

На 1927–1933 гг. (вторая жилищная программа) было запланировано строительство еще 30 000 квартир. Всего за 1923–1933 гг. венским муниципалитетом было построено более 65 тысяч квартир⁹, в новые дома переехало 220 000 человек¹⁰.

Квартиры в новых домах, кроме жилых помещений, имели прихожую, одну или две кладовые, туалет и кухню с газовой плитой. Полезная площадь составляла не менее 38 кв.м., высота потолков — 2,8 м. Если сначала строились большей частью однокомнатные квартиры, то с 1927 г. стали строить квартиры трех типов: 40 кв.м (кухня, комната, прихожая, туалет), 49 кв.м (кухня, жилая комната, спальная комната, прихожая, туалет), 57 кв. м (кухня, жилая комната, две небольшие спальни, прихожая, туалет)¹¹.

В домах, имевших более 300 квартир, размещались собственные прачечные, оснащенные стиральными машинами, сушильными установками, автоматическими катками для белья. Рядом с домами устраивались скверы и детские площадки. В крупных жилых комплексах размещались муниципальные детские сады.

Венский муниципалитет сотрудничал с самыми лучшими архитекторами Австрии, поэтому многие построенные им здания стали культурными достопримечательностями и вошли в путеводители и справочники¹².

Некоторые здания получали имена видных деятелей международного рабочего движения: Карла Маркса, Фридриха Адлера и др. Наиболее выдающимся сооружением стал «Карл-Маркс-Хоф», имеющий 1400 квартир для 5 000 человек.

Кроме многоквартирных домов, муниципалитет (в рамках программы поддержки поселкового кооперативного строительства) принимал участие в строительстве новых поселений (Siedlungen). В 1923–1928 гг. им было построено собственными силами и на собственные средства 1234 поселковых дома и 24 магазина, а также два здания зального типа¹³.

Жители многих новых поселков могли заниматься приусадебным хозяйством — к домам примыкали небольшие огороды, имелись помещения для содержания мелких домашних животных. Внутри поселений размещались безалкогольные кафе и столовые.

Удивление и восхищение современников вызывала и социальная политика венского муниципалитета.

Социальное обеспечение, по словам председателя венского ландтага Р. Даннеберга, начиналось «с эмбриона»¹⁴. 35 женских консультаций проводили бесплатное медицинское обследование будущих матерей, здесь они также получали советы специалистов в вопросах питания и гигиены ребенка. Для родившегося ребенка выдавался бесплатный «набор новорожденного». Молодые матери, не являющиеся членами больничных касс, имели право на получение денежного пособия в течение четырех месяцев после родов.

111 муниципальных детских садов посещали более 10 000 детей, три четверти из них получали бесплатное питание. Для беспризорных детей было построено специальное уютное здание временного детского приюта, откуда детей старались направить в их новые, приемные семьи. Заботу о детях, которые не могли воспитываться в семье, брал на себя муниципалитет.

14 районных управлений по делам молодежи давали бесплатные врачебные и педагогические консультации. Школьники проходили еженедельный медицинский осмотр. Ежегодно около 25 000 детей Вены направлялись летом за город, чтобы набраться сил и здоровья¹⁵. Для детей создавались туристические базы, открытые купальни, в зимнее время — катки, строились детские больницы, а также специальные здания или встроенные помещения для групп продленного дня (Horte). В 1927 г. муниципалитет приобрел для молодежи бывший дворец Габсбургов на Вильгельминенберг.

Заботой о молодежи не ограничивалась деятельность управления социального обеспечения. В его компетенцию входила также поддержка безработных, малоимущих, лиц пожилого возраста. Велась борьба против туберкулеза, который после войны получил такое распространение, что его стали называть «венской болезнью». В каждом районе имелись специальные медицинские пункты, где заболевших осматривал врач и назначал им лечение. Здесь же родственники больного могли получить необходимые консультации по уходу за ним.

В Вене успешно осуществлялась реформа средней школы, приостановленная на государственном уровне после выхода социал-демократов из коалиционного правительства в 1920 г.

Социал-демократы ставили перед собой цель демократизировать школу, приблизить ее к реальной жизни, сделать обучение доступным для широких масс населения. В качестве эксперимента 6 венских школ получили статус «единой средней школы», дающей ученикам возможность приступить к выбору будущей профессии на четыре года позже, т.е. не с 10‑ти лет, а с 14‑ти. Шесть военных академий было преобразовано в государственные интернаты, которые были предназначены для особо одаренных детей из семей рабочих. Одновременно во всех школах был введен новый учебный план, основанный на принципах «педагогики, исходящей от ребенка», развитии его творческой активности, трудовом обучении и получивший высокую оценку австрийских инспекторов и зарубежных специалистов. Учебный материал школьникам выдавался бесплатно, бесплатным был и проезд на трамвае. Для особо одаренных детей вводились специальные дополнительные курсы: музыки, языков, химии, физики и др.

Ученики на предприятиях, обучающиеся будущей профессии, в течение 10 месяцев посещали обязательные бесплатные общеобразовательные курсы, где преподавались необходимые им предметы (черчение, соответствующие разделы химии и физики, материаловедение, граждановедение, производственная гигиена и др.).

Для малоимущих муниципалитет выделял стипендии. Так, в 1926 г. были выделены 90 стипендий по 180 шиллингов ученикам средней школы, 90 стипендий по 300 шиллингов студентам высших учебный заведений и 5 стипендий по 100 шиллингов студентам Академии музыки и изобразительного искусства¹⁶. В 1929 г. школьники получили 400 стипендий по 300 шиллингов, студенты вузов — 400 стипендий по 420 шиллингов и студенты Педагогического института — 70 стипендий по 420 шиллингов¹⁷.

Для подготовки и переподготовки учителей для новой школы на базе бывшей привилегированной Академии учителей был создан Педагогический институт Вены, при нем — открыты курсы повышения квалификации. Основан научный институт экспериментальной психологии. В 1924 г. открылась Центральная педагогическая библиотека, ставшая вскоре одной из лучших в Европе.

Муниципалитет содержал на свои средства исторический музей, музей Древнего Рима, музеи Шуберта и Гайдна, музей часов, приобретал для них выдающиеся произведения изобразительного искусства. Посещение исторического музея входило в программу средней школы — здесь проходили занятия по краеведению.

Муниципалитет заботился о повышении образования и общей культуры рабочих. С этой целью им субсидировалась работа Общества народного образования, Народного Дома, планетария, городской библиотеки. Выделялись деньги для частичной компенсации стоимости билетов на театральные и музыкальные представления, приобретаемых рабочими и служащими.

Для выполнения такой грандиозной программы, безусловно, нужны были деньги. Откуда их брали социал-демократы?

Вот здесь и пригодился талант Гуго Брайтнера — банковского служащего, затем — директора муниципального банка, вступившего в 1918 г. в социал-демократическую партию и оставившего свою карьеру ради возможности принять участие в строительстве новой Вены. 4 мая 1919 г. он был избран в Венский муниципальный совет и возглавил финансовый комитет городского сената (с 1.1.1922 эта должность стала равнозначной министру финансов земельного правительства), где проработал до ноября 1932 г.

Брайтнеру досталось тяжелое наследство — «настолько безнадежное и обремененное долгами, что в подобном положении ни один частный предприниматель такого наследства не принял бы»¹⁸. Ожидаемый дефицит городского бюджета на 1919–1920 гг. составлял 500 млн крон!

Вайскирхнер (ХСП), будучи на посту бургомистра Вены, перед выборами 1919 г. предложил в качестве меры «оздоровления» экономики продать часть городского газового хозяйства за 40 миллионов крон, а затем прибегнуть к займам, чтобы покрыть текущие финансовые расходы муниципалитета. Для Брайтнера такой путь был неприемлем. Отвергли социал-демократы и два важнейших источника пополнения городской казны (как по экономическим, так и по моральным соображениям¹⁹) — налоги на арендную плату и извлечение доходов из прибыли муниципальных предприятий.

Брайтнер полностью реформировал налоговую систему, заменив косвенные налоги на прямые и введя социально дифференцированные и прогрессивные налоги.

Были отменены налоги на арендную плату и на продукты питания, ранее тяжелым бременем ложившиеся на плечи неимущих слоев населения.

Муниципальные предприятия (газовое хозяйство, электростанции, городской трамвай, водоснабжение и др.) больше не служили средством извлечения прибыли и покрывали лишь расходы на свое содержание. В результате плата за освещение и электричество снизилась почти в два раза, плата за пользование газом — на 28,5%. Тридцать пять литров воды на человека в день отпускалось бесплатно²⁰.

Австрийский исследователь Г. Рейзингер приводит в своей диссертации, посвященной финансовой политике Гуго Брайтнера, следующую сравнительную таблицу, дающую возможность наглядно представить, из каких источников складывались финансовые поступления в городской бюджет Вены в 1913 и 1926 гг.²¹:

В соответствии с классификацией Р. Даннеберга²³ муниципальные налоги Вены делились на три группы:

A. Налоги на роскошь, увеселительные мероприятия и развлечения,

B. Налоги на предприятия и налоги, вытекающие из товарно-денежных и имущественных отношений,

Значительная часть приведенных в таблице налогов была предложена Брайтнером уже в июле 1919 г.: налоги на ночные рестораны, бары, на винные погребки, торгующие молодым вином, налог на домашнюю прислугу, на гостиничные номера, на антиквариат, на продажу (Übertragung) недвижимого имущества, на концессии²⁴. Большинство из них, после основательных дискуссий, было введено в 1920 г.

Принцип Брайтнера был прост: «Богатые должны платить», причем платить тем больше, чем выше их доходы. Поэтому одним из важнейших источников поступлений в казну стали налоги на предметы роскоши, увеселительные заведения и развлекательные мероприятия. Это были строго дифференцированные и прогрессивные налоги. Чем меньше была культурная значимость мероприятий, тем выше налог. Так, на театральные постановки вводился 4%‑ный налог, на оперетты — 6%‑ный, на танцевальные курсы, цирковые представления и варьете — 23%. Налог на бега и состязания по боксу — 33⅓%. Предоставлялись и налоговые льготы. Благотворительные мероприятия и мероприятия для школьников от налогов освобождались²⁵.

Налог на деликатесы (продукты питания и напитки) должны были платить владельцы роскошных ресторанов, баров, винных погребков, кабаре, кондитерских и кафе класса «люкс». Этот налог также был дифференцированный: из 3663 венских гостиниц, имевших рестораны, его платили только 694²⁶. Лишь 8 ресторанов, 3 кафе и 2 кондитерские платили налог по высшей ставке — 15%²⁷.

Одним из самых показательных и самых критикуемых состоятельными людьми налогов был налог на домашнюю прислугу. Имевшие в услужении всего одного человека налога не платили, за двоих работников в городскую казну вносился налог в размере 50 шиллингов в год. Те, кого обслуживали три и более человека, должны были платить более 300 шиллингов. Братья Ротшильды, штат домашней прислуги которых составлял 59 человек, заплатили в 1931 г. налог в размере 296 412 шиллингов²⁸.

Владельцы лошадей должны были платить налог в размере 250 шиллингов в год, владельцы собак — 12 шиллингов. Был введен также дифференцированный налог на личные автомобили (безусловная роскошь в межвоенной Австрии²⁹) — в зависимости от мощности двигателя.

В 1921 г. был введен налог на предметы роскоши — 5% от стоимости товара, который затем увеличился до 12 %. Однако из-за введения в 1923 г. федерального налога с товарооборота (1–12%) местный налог, в соответствии с действующим законодательством, пришлось отменить.

В конце 1926 г. для покрытия расходов на содержание безработных был введен новый целевой налог — налог на пиво, которым облагались все пивоварни. В отличие от других «налогов на роскошь», его принятие не являлось собственной инициативой Брайтнера³⁰.

Значительная часть бюджета пополнялась благодаря введению налогов на сдаваемые иностранцам комнаты в гостиницах, пансионатах и санаториях, на платные объявления в печатных изданиях (группа В), на добавленную стоимость при продаже недвижимости (группа С).

Наибольшую часть доходов из всех муниципальных налогов приносил в городскую казну так называемый «налог на социальное обеспечение» (группа В): его платили все предприятия в размере 4% от выплаченной заработной платы и банки — в размере 6%, на плечи рабочих и служащих этот налог перекладывать запрещалось. Хотя налог не был целевым³¹, его название было вполне оправданным, что подтверждалось социальной политикой муниципалитета.

В 1923 г. был введен налог на жилые помещения (Wohnbausteuer), заменивший налог на арендную плату и предусматривающий строго дифференцированное налогообложение квартиросъемщиков в зависимости от величины и качества снимаемого ими жилья. Небольшие по размерам квартиры рабочих облагались годовым налогом в 10,8 шиллингов, квартиры служащих — 18 и 42 шиллинга (в зависимости от размера жилой площади), более комфортабельные квартиры для среднего класса — от 72 до 1620 шиллингов.

За аренду квартир класса «люкс» приходилось платить в качестве налога от 22 770 до 52 770 шиллингов в год³². Жители новых домов, построенных после войны, от этого налога освобождались.

Налог на жилые помещения был целевым: собранные средства целиком и полностью направлялись на муниципальное жилищное строительство. «Самым знаменитым и самым типичным из всех налогов» Брайтнера называет этот налог Г. Райзингер, «поскольку в нем превосходно выразилась социальная ориентация социал-демократов: как в его назначении, так и в дифференцированном числовом выражении»³³.

Оппозиция в венском ландтаге называла созданную Брайтнером налоговую систему «налоговым садизмом» и «налоговым большевизмом». Л. Куншак, главный оппонент социал-демократов в муниципальном совете, даже утверждал, что каждый житель Вены в среднем должен платить в качестве налогов 1 309 093 крон в год (примерно 130 шиллингов)³⁴, «упустив» при этом, что подавляющее большинство горожан «налоги на роскошь» практически не платят, т.к. не могут позволить себя содержать более одной домработницы, не имеют автомобиля, не обедают в фешенебельных ресторанах и не покупают сладостей в самых дорогих кондитерских. Брайтнер не поленился и подсчитал, что «венская семья, чье богатство вошло в поговорку» (8 человек) платит налогов столько, сколько по подсчетам Куншака должны бы платить 6016 жителей Вены!³⁵

В то же время непредвзятые наблюдатели констатировали, что «умный министр финансов Брайтнер» «гораздо лучше руководит финансовым управлением (Вены — И. К.), чем это делается на федеральном уровне»³⁶.

Сам же Брайтнер всегда подчеркивал социальную значимость введенной им налоговой системы. «Налоги на ночные рестораны и бары настолько велики, что тем самым мы можем покрыть стоимость школьных обедов… — утверждал он. — Расходы на содержание детских больниц покрываются налогами на футбольные матчи, деньги на детские стоматологические клиники поступают от налогообложения четырех крупнейших кондитерских… Бассейны для детей содержатся на налоговые поступления от Гранд-отеля, отелей «Бристоль» и «Империал»… Расходы на предупреждение и лечение туберкулезных заболеваний покрываются налогами на объявления в газетах»³⁷. По его мнению, благодаря строительству новых квартир, социальному обеспечению, реформе школьной системы создаются «предпосылки для физического и духовного подъема пролетариата». И в этом — «цель и смысл налоговой политики, проводимой венским социал-демократическим правительством»³⁸.

Коллегами Брайтнера были не менее талантливые и бескорыстные люди. Роберт Даннеберг — председатель венского ландтага, депутат Национального Совета, был автором концепции «Красной Вены»³⁹ и соавтором налога на жилые помещения. По словам Г. Брайтнера. это был «самый умный, самый рассудительный, самый надежный и до самой своей смерти несгибаемый человек»⁴⁰. Оставшись после 1934 г. на нелегальной работе в Австрии, он погиб в декабре 1942 г. в концлагере Аушвице.

Юлиус Тандлер — профессор анатомии Венского университета, возглавил деятельность комитета по социальному обеспечению и принял активное личное участие в подготовке и проведении всех социальных реформ «Красной Вены». «Он всегда был среди народа, читал множество лекций, писал множество статей, каждую неделю принимал участие и оживленных дискуссиях»⁴¹.

Рабочий день Брайтнера продолжался с 7 часов утра до полуночи. И ни одного нормального отпуска за 14 лет! Даже по ночам, ухаживая за парализованной женой, он часто продолжал работать. Посторонним он всегда казался «серьезным и угрюмым», однако это был «мягкий человек, с доброй душой, о чем свидетельствовала его любовь к детям и музыке»⁴², которым он отдавал все свое свободное время⁴³.

25 ноября 1932 г. Брайтнер по состоянию здоровья ушел и отставку, передав дела Р. Даннебергу, и после продолжительного отпуска вышел на работу уже в качестве заместителя директора Центральной сберегательной муниципальной кассы. В феврале 1934 г. он, вместе с другими социал-демократами — своими бывшими коллегами — был арестован, но через несколько месяцев выпущен на свободу. Даже его враги не обнаружили в деятельности Брайтнера ни малейших нарушений.

В 1938 г. он вместе с семьей⁴⁴ переехал во Флоренцию, хотел вернуться в Вену, чтобы принять участие в референдуме о судьбе Австрии, но друзья отговорили его от этого. В том же году семья Брайтнера переехала в США и поселилась в Калифорнии, в небольшом городке недалеко от Лос-Анджелеса. Здесь он читал лекции в местном университете и колледже, писал статьи в «Austrian Labor Information», работал бухгалтером.

4 октября 1945 г. Брайтнер писал К. Зейцу, предлагая свое сотрудничество: «Я не стремлюсь занять какой-либо пост, титулам не придаю ни малейшего значения. Я не претендую на оплату. Мне 72 года и я не свободен от недомоганий… но моя энергия несокрушима. Я полон желания трудиться. Иметь возможность что-либо в конце жизни сделать для социализма — надежда на это действует омолаживающе!»⁴⁵

К сожалению, вернуться в Австрию Брайтнер не смог. 5 марта 1946 г. он от тяжелой сердечной болезни умер в США. Прах его был в 1950 г. перевезен в Вену и похоронен вместе с Тандлером и Даннебергом. В его честь одно из муниципальных зданий, построенных в годы Второй республики, названо «Гуго-Брайтнер-Хоф»⁴⁶.

Диапазон оценок достигнутого «Красной Веной» достаточно широк: «социалистический остров», «кусочек социализма»⁴⁷, «образец реформизма»⁴⁸ и даже — «утопия»⁴⁹. В то же время огромные достижения австрийских социал-демократов в Вене, прежде всего в области жилищного строительства, никем не оспариваются. Сохраняет свое значение и оценка 39‑ти известных венских деятелей культуры, данная ими в 1927: «Вена и политическое направление, которое управляет Веной, намеревается идти по пути, далеко выходящем за рамки обычной повседневной политики. По пути, который высвобождает человека от его каждодневных забот, который предоставляет ему возможность развития духа, культуры, свободы, человечности»⁵⁰.

Однако нас сейчас прежде всего интересует вопрос: так был ли все-таки «социалистический остров»? Осмелимся утверждать, что был. Конечно, самим социал-демократам хотелось добиться большего: осуществить социализацию, победить безработицу, провести более глубокие преобразования в культурной жизни. Однако и реформы «Красной Вены» вышли за рамки системы — иначе «социалистический эксперимент» не выдержал бы охватившего весь западный мир экономического кризиса и его не понадобилось бы подавлять силой.

¹ Verein für Geschichte der Arbeiterbewegung (далее — VGA). Biogr. Archiv. Lade 19. Mappe 62.

³ См., напр.: Kulemann P. Am Beispiel des Austromarxismus. Hamburg, 1979. S. 344; Hautmann H., Hautmann R. Die Gemeindebauten des Roten Wiens 1918-1934. Wien, 1980. S. 49.

⁴ Якоб Ройман — с 1919 до 1923 гг., Карл Зайц — 1923-1934 гг.

⁶ «Нормальным стандартом» считалась квартира, состоящая из спальни для двоих человек и кухни. (См.: Lehnert D. Kommunale Politik, Parteiensystem und Interessenkonflikte in Berlin und Wien 1919-1932. Berlin, 1988. S. 209.)

⁹ Австрийский исследователь Ф. Кауфман приводит следующие данные: в 1933 г. в собственности венского муниципалитета находилось 66 270 квартир. — Kaufmann Fr. Sozialdemokratie in Österreich. Idee und Geschichte einer Partei von 1889 bis zur Gegenwart. Wien-München, 1978. S. 205.

¹⁰ Weissensteiner Fr. Der ungeliebte Staat. Österreich zwischen 1918 und 1938. Wien, 1990. S. 122.

¹¹ Bobek H., Lichtenberger E. Wien. Bauliche Gestalt und Entwicklung seit der Mitte des 19.Jahrhunderts. Graz-Köln, 1966. S. 147.

¹² См., напр.: Knaurs Kulturführer in Farbe. Wien und Umgebung. München-Wien, 1998.

¹³ Danneberg R. Das Neue Wien. Wien, 1930. S. 67. Всего же к концу 1928 г. при поддержке (выделение кредитов, предоставление муниципальной земли, снабжение строительными материалами) или при непосредственном участии муниципалитета возникло 4678 домов, 593 кооперативных квартиры, 40 магазинов и ряд зданий общественного характера.

¹⁶ Danneberg R. Die sozialdemokratische Gemeinde-Verwaltung. 2. Aufl. Wien, o.J. S. 37.

¹⁸ Breitner H. Die Finanzlage der Stadt Wien. — Der Sozialdemokrat. Wien, Mai 1919. (VGA, Biogr. Archiv. Ibidem)

¹⁹ Patzer F. Streiflichter auf die Wiener Kommunalpolitik (1919-1934). Wien-München, 1978. S. 17.

²⁰ Breitner H. Kapitalistische oder sozialistische Steuerpolitik? Wien, 1926. S. 9-12.

²¹ Reisinger G. Die Finanzpolitik Hugo Breitners. Entstehung und Ausformung des neuen Wiener Steuersystems in der Ersten Republik. Diss. Zur Erlangung des akad. Grades eines Doktors des Sozial- und Wirtschaftswissenschaften. Wien, 1990. S. 17. Таблица приводится с незначительными сокращениями.

²² Эта часть городских доходов, являвшаяся объектом постоянной борьбы с федеральным правительством, неуклонно снижалась и в 1933 г. составила 47,4 миллиона шиллингов. — Patzer Fr. Streiflichter. S. 18.

²⁴ VGA, Altes Parteiarchiv (2), Parteistellen, Karton 77-459. B1.240. (Vollversammlung am 15.Juli 1919).

²⁹ В 1926 г. в Вене в личном пользовании было 3531 легковых автомобиля. — Breitner H. Steuerpolitik, S. 8.

³⁴ См.: Breitner H. Steuerpolitik, S.4. В соответствии с проведенной в конце 1924 — начале 1925 гг. денежной реформой 1 шиллинг = 10 000 крон ассигнациями.

³⁶ Цит. по: Carsten F.L. The First Austrian Republic 1918-1938. Cambridge, 1986. P. 107. (Сообщение британского дипломата Экерс-Дугласа от 6 декабря 1923 г.)

³⁹ Kreisky в. Geleitwort. In: Kane L. Robert Danneberg. Ein pragmatischer Idealist. Wien-München, 1980. S.10.

⁴⁰ VGA, Biogr. Archiv. Lade 19. Mappe 62. (Письмо Поллаку от 5 декабря 1943 г.)

⁴¹ Giesel A. Julius Tandler. In: Werk und Widerhall. Große Gestalten des österreichischen Sozialismus. Hg. von Leser N. Wien, 1964. S. 412.

⁴³ Вольфганг Шпайзер, сын члена правительства Вены Пауля Шпайзера — коллеги Брайтнера, приводит в своей книге следующий интересный факт. Один раз неделю, вечером, на квартире бургомистра Зейда собиралось общество для игры в тарок. Это была возможность и отдохнуть, и обсудить текущие дела. «Только трое постоянно отсутствовали… партийный теоретик д‑р Отто Бауэр и профессор анатомии Юлиус Тандлер — они использовали каждую свободную минуту для научной работы, — и министр финансов Гуго Брайтнер, которому больше нравилось слушать музыку». Speiser W. Paul Speiser und das Rote Wien. Wien-München, 1979. S. 44.

⁴⁴ Второй женой (первая жена умерла в 1925 г.) и двумя дочерьми.

⁴⁹ Weidenholzer J. Red Vienna: A New Atlantis? In: The Austrian Socialist Experiment. Social Democracy and Austromarxism, 1918-1934. Ed. by A. Rabinbach. Boulder and London, 1985. P.199. При этом автор, правда, отмечает, что «Красная Вена — это один из немногих феноменов Первой республики, которого демократы в современной Австрии не должны стыдиться».

И. С. Яжборовская
Современные левые между прошлым и будущим

Качественно новые процессы постиндустриального периода общественного развития, глобальные изменения и складывание «иного типа развития», отчетливая нелинейность общественного прогресса¹, кризисные потрясения и бифуркации уже привели к явному смещению координат деятельности левых сил в меняющемся мире. Возвращение левых на политическую арену, чередование левых и правых правительств, сближение позиций левых и правых с их одновременным перемещением к центру, смена их ниш и лозунгов в Западной Европе, обвал «реального социализма» и формирование новой, альтернативной парадигмы социально-политической трансформации² потребовали значительных усилий исследователей. Проблема в том, что обнаружившиеся новые тенденции еще не привели к достаточной самоорганизации социально-политических сил. Можно говорить лишь о прохождении точки бифуркации, стирании прежних магистралей развития и открытии множества новых возможностей, о поливариантности перспектив. В точке бифуркации выбор направления окончательно не определяется, поэтому адекватное прогнозирование преждевременно.

Перед левыми стоит задача основательного, диктуемого новыми реалиями общественной жизни переосмысления своего теоретического багажа, последовательного освобождения от устаревшего, но целыми десятилетиями не верифицировавшегося идеологического балласта³. Например, сталинистская теория революции втискивала развитие в рамки «закономерностей социалистической революции и социалистического строительства», отводя ключевое значение роли партии, а на деле глорифицируя «партию-государство». Само идеологизированное понятие революции канонизировалось, отождествлялось с прогрессом. Революция изображалась в марксистско-ленинской догматике как неизбежное победоносное насилие и «локомотив истории», стремительно несущийся по восходящей линии общественного прогресса и символизирующий конструирование передового общества светлого будущего.

Однако еще Роза Люксембург предвидела, что насильственная смена общественного устройства — это прежде всего разрушение и далеко не всегда — созидание. Иной раз рельсы «локомотива истории» оказывались непрочными и разрушались, так что он летел в совсем другую сторону или давал задний ход⁴.

Принятая на вооружение доктринерская классификация революций сопрягалась с формационной теорией, практически не оставляя места для политических революций, необходимых для совершенствования политического устройства, поскольку «без реальной демократии нельзя ни строить, ни построить социализм». Опираясь на А. Грамши, А. Шафф акцентировал и столь актуальную ныне перспективу мирных путей трансформации: «…нет социализма без демократии, а демократии при таком устройстве не может быть, если не было общественного консенсуса при его рождении»⁵. Общественная практика это полностью подтвердила.

В Центральной и Юго-Восточной Европе демонтаж «реального социализма», ликвидация модели «партии-государства» и «административно-командной системы управления» создали для большинства левых сил принципиально новую ситуацию.

Преодоление кризиса общественного сознания, выход из стадии эклектичного постидеологического восприятия действительности требуют длительной верификации идейно-теоретических установок, проверки практикой нового исторического периода трансформации общественного устройства. Только это позволит последовательно отбросить все, что попросту устарело или оказалось ошибочным.

В этом регионе разочарование в социализме стало особенно массовым и глубоким, поскольку негативное восприятие повседневной практики жизни в ареале «мировой социалистической системы» усилилось в результате деструктивного воздействия самого процесса слома реалсоциализма. Он нанес удар по социалистической идеологии в целом, подорвав веру в постулаты, опирающиеся на определенную систему ценностей, в борьбу за установление социалистического строя как лучшей альтернативы капиталистическому строю. Была потеряна вера в позитивные результаты такой смены строя — как теоретические, так и практические.

Опыт строительства и функционирования «реального социализма» опроверг идеологические стереотипы, развенчал мифы, стер идиллическую картинку нового строя, а его слом попутно обнаружил прискорбный факт, о котором до этого догадывались не все: потребовавший колоссальных усилий народов, их гигантского самопожертвования строй держался на насилии и идеологическом обмане.

Надежда на ликвидацию эксплуатации была перечеркнута не только системой Гулага, но всем функционированием государственной экономики под управлением административно-командной системы по советскому образцу. Равным образом не оправдались надежды на утверждение прав и свобод, на освобождение от социального и национального угнетения. Воплощение в жизнь теоретических установок марксизма вылилось в их профанирование. Идеалы оказались подорванными.

Сталинистская автократическая система установилась в странах Центральной и Юго-Восточной Европы на три десятилетия позже, чем в СССР, а ее господство было значительно короче. Поэтому население, при разной степени террора и идеологического прессинга, находило в себе силы к неприятию и сопротивлению. Оно быстрее и радикальнее освободилось от «реалсоциалистических режимов».

Левым силам пришлось приспосабливаться к новым условиям времени и пространства, к эпохе трансформаций и переориентации на Европейский Союз, когда потеряли свою императивность и изменили смысл принципы ликвидации частной собственности на средства производства и рыночной экономики, определенные функции государства. Зигзаг в процессе исторического развития стимулировал распространение иной системы ценностей, предполагающей право на обогащение путем эксплуатации более слабых в социальном отношении, проповедь национализма, расизма и т.д.

Новая промышленная революция видоизменила производительные силы. Эволюционировали социальные структуры, на глазах меняется роль рабочего класса и других слоев и классов.

Левые методом проб и ошибок стараются адаптировать свои программы и избирательные платформы к новой ситуации, уточнить круг своего электората, включить в него пострадавших в ходе трансформации общественного устройства конца 80–90‑х годов людей из разных слоев и классов, в том числе из среднего класса, представителей различных профессий, работающих и безработных…

Левые ставят перед собой задачу, реализуя традиционную особую роль интеллигенции, содействовать прогрессивным переменам и адекватным решениям через осмысление новых закономерностей преобразований и действия в направлении фундаментальных изменений. В их выступлениях прослеживается стремление к тому, чтобы среди осуществляющих структурные преобразования деятелей нашлось место не только для интегрирующихся в неолиберальный курс постсоциалистов, но и для сторонников действительной, а не декларируемой социальной рыночной экономики. Они стремятся не допускать резкого роста различий между растущим богатством одних и нищетой других, утверждать принципы гражданского общества, где не будет лиц второго сорта и люди при помощи демократических структур и процедур смогут сами решать свою судьбу.

Первостепенное значение в странах Центрально-Восточной Европы, где утвердились парламентские республики, уделяется демократизации политической системы. В трудах обществоведов детально анализируется история становления и функционирования тоталитарно-авторитарных политических режимов, прослеживается развитие властных отношений в Советской России и СССР, эволюция режимов народной демократии с форсированием их превращения в «социалистические», согласно сталинской модели. Надо признать, они весьма последовательны в анализе деформаций теории марксизма Сталиным, в показе несоответствия марксистско-ленинской теории социалистической революции прогнозам и указаниям основоположников марксизма, в извлечении на свет десятилетиями замалчивавшихся концепций собственных теоретиков в области общественной мысли.

Так, польские левые опубликовали прогноз деятеля творческого крыла компартии Польши А. Лямпе, предвидевшего эффективное продвижение по пути социалистических преобразований не ранее чем через несколько поколений. Иные темпы предполагал и В. Гомулка, продумывая концепцию «польского пути к социализму», которая обернулась его репрессированием.

Историография стран Центральной и Юго-Восточной Европы в последние годы весьма обогатилась исследованиями, показывающими механизмы подчинения этого региона, монтирование основных политических структур и рычагов управления монолитом «социалистического лагеря», протаскивание через Информбюро коммунистических партий иерархических организационно-политических основ тоталитарной модели клана (клики). Вместо того, чтобы дать партиям возможность анализировать ситуацию в своих странах и собственную деятельность, дабы уточнить идейно-теоретические и политические установки, Сталин жестко навязал доктринерскую интерпретацию событий в Югославии, на базе ее критики внедряя устаревшие догмы и сектантскую практику. Левое крыло руководителей партий было политически дискредитировано, отстранено от руководства, а затем репрессировано.

События 1948 года и последующих лет получили сейчас совершенно четкую и жесткую оценку.

Следует отметить, что, осуждая волюнтаристские деформации, ведшие страны «реального социализма» к катастрофе, издания современных левых очищаются от устаревших идеологических традиций путем глубокого творческого анализа и без особых передержек. Например, уже не игнорируются определенные успехи и достижения, отмечается значение Великой Октябрьской революции, благодаря которой в рамках капитализма руками социал-демократических правительств мирным путем удается обеспечить трудящимся больше благ, чем мог дать и дал «реальный социализм».

Важно стремление не только не растерять определенные позитивы из деятельности левых прежних лет, но тщательно проанализировать ошибки структур «партии-государства» в соотнесении с новой ситуацией, дабы не повторять их, самоорганизоваться с учетом открывшихся возможностей демократизирующейся политической системы.

Демократизация общественной жизни в свою очередь открывает новые возможности развития на основе не классовой борьбы и ее обострения, не на базе борьбы за диктатуру пролетариата, но методами парламентской демократии и достижения социального консенсуса.

Левые силы региона выступают сейчас с позиций защиты ценностей демократии, светского характера государства, плюрализма и правового государства, снятия или разрешения проблем социальной напряженности, ликвидации путем компромиссов очагов социальных и национальных конфликтов.

Традиционные левые группы, опирающиеся на прежние идеологические стереотипы или в лучшем случае на постидеологические эклектичные установки, искусственно соединяющие реликтовые и современные представления, ограничиваясь узко понятой защитой интересов рабочего класса, становятся все более беспомощными и маргинальными. Относительно недавно они были составной частью системы реального социализма, в настоящее время они практически потеряли перспективу.

Одновременно происходит собирание новых левых сил, способных определять направления развития и артикулировать интересы различных социальных сил, интегрировать их на основе тщательного анализа современной действительности и пересмотра старых формул.

Большинство населения стран региона ориентируется сейчас на вхождение их в Европейский Союз, лелея надежды на решение своих проблем при помощи общества благоденствия. Левые видят в этом реальную опасность, которой стараются противодействовать: неминуемые потери от диктуемых экономических ограничений. Они пытаются оказать влияние на предлагаемую им модель интеграции, занять такое прочное место на европейском рынке, которое позволит не разрушить экономику и сохранить собственное конкурентоспособное производство, не потерять рабочие места, действовать под лозунгом «исправлять, а не уничтожать» — реструктурировать шахты, а не закрывать их, сохранить бесплатное образование и т.д.

Будучи верными одной из ключевых ценностей социализма — принципу социального равенства (не как абстрактной догме эгалитаризма, но как постулату в конкретных сферах), левые стремятся эффективно действовать в экономической сфере, в сфере гражданских прав, в области национальных и расовых отношений. Особое значение придается равным шансам жизненного старта для молодежи — получению образования, работы и квартиры, помощи в преодолении ущерба, наносимого нынешней системой. Молодежь сейчас объективно становится существенным резервом борцов за лучшее будущее.

Наше время, уже получившее наименование Великой Трансформации, породившей, по С. П. Хантингтону, «третью волну демократизации» с обозначившимися границами⁶, требует свежего, помогающего по-новому сориентироваться в пространстве и времени переосмысления общественного прогресса — определенной мутации представлений. Демократическая политическая практика открывает путь для глубокого анализа и новых, подлинно теоретических обобщений, уяснения закономерностей современного этапа общественного развития. Дело ближайшего будущего — осмысление идей и ценностей в изменившихся исторических условиях на базе обновляющейся марксистской интерпретации и заключений других направлений социалистической мысли.

¹ Кудрявцев В.Н. Актуальные проблемы российского обществоведения // Формирование новой парадигмы обществоведения. М., 1996. С. 10.

² См.: Яковец Ю.В. Истоки и перспективы формирования постиндустриальной парадигмы обществоведения // Там же; Ковалей В.И. Новые подходы к альтернативной парадигме общественного развития //Там же.

³ См.: Яжборовская И.С. Верификация исторического опыта левых сил и его актуализация // Исторический опыт взаимодействия российской и германской социал-демократии. М., 1998.

⁴ Давыдов Ю.Н. Парадигма и революция // Формирование… С. 81 82.

⁶ См.: Samuel P. Huntington. The Third Wave. Democratition in the Late Twentieth Century. Horman (Oklahoma), 1991; idem. Democracy for the Long Haul // Journal of Democracy. Vol. 7. No. 2. April 1996.

М. Б. Корчагина
ГДР: 1953 год

В оценке событий 17 июня 1953 г. в Германской Демократической Республике существуют два подхода, сложившиеся «по горячим следам» еще в период жесткой конфронтации обоих германских государств. Западногерманские и современные немецкие историки считают, что это было «несомненно восстание рабочих» против социально-политического курса сталинистской СЕПГ с потенциалом «политического народного восстания»¹ или «восстание против тоталитарного государства», быстро и жестоко подавленное режимом Ульбрихта с помощью советских танков². С другой стороны, в историографии ГДР и СССР господствовало мнение, будто речь идет о провокации «агентов западных спецслужб и других подкупленных субъектов»³, о «контрреволюционном путче» с целью изменения общественного и политического строя на Востоке Германии⁴, а быстрые и решительные действия советских войск не позволили империализму «разжечь факел войны на территории Германской Демократической Республики»⁵. Обе точки зрения представляются односторонними, не отвечающими на вопрос о природе реально существовавшей социалистической системы и причинах ее крушения.

Нынешним публичным критикам коммунизма эти события, очевидно, не интересны. Действительно, стачечное движение и демонстрации со второй половины дня 16 июня и 17 июня охватили 270–272 общины (или всего 270–272 общины из 10 000)⁶. В них приняли участие от 300 000 до 400 000 человек (или всего 300 000–400 000 человек)⁷, в основном рабочие крупных предприятий. Со смертью Сталина это выступление было связано лишь в той мере, в какой послабления в политике Советского Союза отразились на принятии правительством ГДР «нового курса» — на повороте к нуждам прежде всего крестьянства, средних слоев и интеллигенции. Протест начался среди строительных рабочих, занятых на возведении престижной Сталиналлее в Берлине, в связи с решением правительства от 28 мая 1953 г. об обязательном повышении с 5 июня норм выработки в промышленности на 10%. И хотя рабочие выдвигали и политические требования — отставки правительства, проведения свободных выборов и т.п. — социально-экономическая компонента движения оставалась определяющей. Союз рабочих с другими слоями населения наметился, но не сложился. Восстание удалось подавить буквально в считанные часы, и не только благодаря советским танкам: между очагами сопротивления отсутствовала должная координация действий, что сразу указывает на спонтанный характер выступления, и лишь малый срок не позволил проявиться различиям во взглядах его участников. Результатом восстания стали не только аресты «зачинщиков», но и большая последовательность в проведении политики «нового курса» — учет социально-экономических интересов рабочего класса. Разногласия в верхних эшелонах власти по вопросу о политических методах руководства страной удалось снять в ходе чистки рядов СЕПГ, в том числе и ее ЦК. Так что позиции В. Ульбрихта и сторонников «твердой» линии даже упрочились⁸.

И тем не менее, восстание 17 июня 1953 г. в ГДР было первым масштабным выступлением населения, которое указало на системные пороки реального социализма, усугублявшиеся тем, что страна, находилась на переднем крае «холодной войны».

Как отметил один их немногих исследователей рабочего движения в ГДР Б. Сарель, «акции рабочих для нас — в соответствии с марксистской теорией — это поток, движение, которое в каждый момент времени несет в себе тысячи зародышей нового и в котором все же живо прошлое рабочего класса…»⁹. В памяти рабочих ГДР хранились боевые традиции СДПГ и КПГ, но и капитуляция перед нацизмом, война со всеми ее тяготами в тылу и на фронте, но и Сопротивление. Важнейшими принципами будущей справедливой и мирной жизни им представлялись самоуправление и самоорганизация, что выразилось в создании производственных советов, общественное признание их труда, подкрепляемое соответствующей социальной политикой, право участия в принятии решений на всех уровнях, демократические свободы для всех. Понятно, что в условиях послевоенной разрухи, усугублявшейся сначала проводимой Советским Союзом политикой демонтажа предприятий в счет репараций, а также при открытых зональных границах надежды на лучшую жизнь связывались и с материальным благополучием.

Руководители СЕПГ, многие из которых слишком долго жили в Москве, оказались в двойственном положении: они считали рабочий класс своей главной опорой и всячески подчеркивали свою связь с ним, но логика государственного строительства, вела их в сторону мышления в категориях индустриального массового общества. Это просматривается прежде всего в стремлении организовать производство как «гармоничную человеческую общность рабочих и руководителей, которая господствует над мертвыми производительными силами, над машинами»¹⁰. На деле реализация такого проекта вылилась в замену производственных советов профсоюзными и партийными организациями и в обсуждение рабочими коллективами деталей спускаемых сверху решений. Рабочий класс, по сути, оставался для руководства страны производительной силой, массой, которая не может обойтись без организующей воли партии и ее передовой идеологии. Руководители СЕПГ слишком ненавидели нацизм, чтобы понять, что для рабочих он был не только угнетением, но и школой, и они слишком хорошо усвоили опыт СССР — страны победившей нацизм. И конечно для них были не понятными и крамольными требования рабочих, прозвучавшие на митинге перед «домом министерств» 16 июня: «Коллеги, речь идет уже не о нормах и ценах. Речь идет о большем. Мы идем не только со Сталиналлее, но со всего Берлина… Мы хотим быть свободными. Правительство должно сделать выводы из своих ошибок. Мы требуем свободные и тайные выборы!»¹¹ Доказательством того, что рабочие могут обойтись без поводырей, стала деятельность стачечных комитетов, особенно там, где они брали на себя ответственность за дела не только на предприятии, но в общинах и городах.

Лицо восстания определяли рабочие, но участвовали в нем представители всех социальных слоев города, поддержали его своими выступлениями и крестьяне. Но это было проявление стихийной солидарности, и часто, как пишет Б. Сарель, лозунг свободы имел разное содержание для рабочих и для интеллигентов, торговцев, мелких предпринимателей, представителей церкви. В связи с этим Б. Сарель пишет о двух течениях в восстании — рабочем, выступавшем за правительство Советов, и либеральном¹². Общим знаменателем для них было неприятие сталинистской системы. Однако Э. Нойберт считает, что в целом на поведении оппозиционной интеллигенции отрицательно сказались давние, десятилетиями укоренявшиеся отчуждение и предубеждение против рабочего класса¹³.

Партия и правительство сделали свои выводы. Хотя «зачинщики» и активные участники восстания были арестованы и наказаны, но ненавистные нормы были отменены уже 16 июня, а «новый курс» был скорректирован в сторону большего учета социальных интересов рабочих. На многих предприятиях прошли перевыборы профсоюзных руководителей, причем на собраниях рабочих коллективов нередко звучали требования распустить производственные партийные организации и обеспечить независимость профсоюзов от партии. Было несколько расширено право соучастия рабочих. В обществе началась дискуссия об экономической и культурной жизни.

Все это позволяет говорить о хоть и непоследовательной, но попытке либерализации системы. Никто в руководстве страны не желал потрясения основ, скорее сторонники «мягкой» линии использовали столь бурно проявившуюся инициативу масс, не дистанцируясь при этом от «твердой» политики В. Ульбрихта. В конце концов, изменился план, но не система планирования, рабочие получили право критиковать своих руководителей, но все они остались при своих функциях и льготах. На заседании ЦК СЕПГ 24 июля были определены основные направления политики: наступление на идеологическом фронте и развитие сотрудничества всех слоев и групп населения со всеми институтами власти. На практике это выразилось, например, в том, что на прошедших в конце июля собраниях рабочих сначала как «фашистские» отметались какие-либо антиправительственные высказывания, а затем участникам предлагали «сказать, что на душе накипело»¹⁴.

Безусловно, восстание не обошлось без эксцессов, в том числе и со стороны профашистских молодежных групп из Западного Берлина. Это дало повод уже 18 июня объявить события 17 июня фашистской провокацией Запада, а рабочих выставить податливой массой, требующей воспитания. Таким образом было обосновано идеологическое наступление, важнейшим этапом которого стала антифашистская кампания, на деле вылившаяся в кампанию диффамации участников стачек и демонстраций¹⁵.

Восстание было подавлено с помощью советских танков. Однако если бывший диссидент Э. Нойберт пишет о стрельбе на улицах и жертвах¹⁶, западногерманский историк К. Клессман оценивает поведение советских войск как осторожное и сдержанное¹⁷. Так что этот вопрос еще требует прояснения. Но точно можно сказать, что без помощи Советского Союза правительству ГДР было бы крайне сложно реализовать намеченные в рамках «нового курса» социальные мероприятия. В августе в Москве состоялись переговоры правительств ГДР и СССР. Их итогом стали отказ советской стороны от оставшихся репараций в размере 2537 млн долларов, передача под управление ГДР с 1 января 1954 г. последних 33 предприятий Советского акционерного общества, а среди них такие крупные предприятия, как металлургический завод Лёйна и химический комбинат Буна, а также предоставление ГДР кредита в 485 млн рублей и поставка товаров на сумму 600 млн рублей в дополнение к действовавшему торговому соглашению¹⁸.

Обычно в историографии ГДР рассказ о событиях 17 июня начинается с того, что в середине июня в Западном Берлине собрались шеф ЦРУ А. Даллес, боннский госсекретарь Ленц и другие, а к границам республики подтягивались американские танки¹⁹. Упоминается и о том, что рабочие 16 июня отправили своих представителей на американскую радиостанцию РИАС, чтобы оповестить всю ГДР о своих требованиях и призвать ко всеобщей забастовке. Этого достаточно, чтобы говорить об инициировании выступления с Запада. Более убедительной представляется точка зрения Э. Нойберта, который пишет, что правящие круги ФРГ приветствовали восстание, так как оно «легитимировало буржуазную демократию во всей Германии», но помогать ему не стали потому, что «внутренняя стабильность ГДР стала фактором безопасности Федеративной Республики»²⁰. Так, РИАС не стала призывать рабочих ГДР к всеобщей стачке, а 18 июня ее главный комментатор Э. Бар постарался обратить внимание восточных немцев на международное положение. Более того, западные союзники помогали разгонять демонстрантов на зональной границе в Берлине. А когда все было кончено, американцы организовали соответствующим образом пропагандистски обставленную «помощь голодающим в Восточной зоне»²¹.

К концу 1953 г. казалось, что рабочий класс опять изолирован на производстве, что каждый занимается своими проблемами, что власть вновь обрела уверенность в себе и стала аккумулятором общественной активности. Но отчаянная попытка наполнить реальным содержанием понятие «государство рабочих и крестьян» осталась в памяти общества.

¹ Klessmann Ch. Die doppelte Staatsgründung. Deutsche Geschichte 1945-1955. Bonn 1986. S. 277-278.

³ Deutsche Geschichte. Bd.3. Berlin 1968. S.569. См. также: Doernberg St. Kurze Geschichte der DDR. Berlin 1969. S. 230-232.

⁴ Германская история. T. 2. M. 1970. С. 423. См. также: История Германской Демократической Республики. М. 1975. С. 153-159.

⁸ Подробнее об этом см.: Sarel B. Arbeiter gegen den «Kommunismus». Zur Geschichte des proletarischen Widerstandes in der DDR (1945-1958). Berlin 1991. S. 121-158; Neubert E. Op. cit. S. 80-98; Klessmann Ch. Op. cit. S. 277-282; Doernberg St. Op. cit. S. 227-245; История Германской Демократической Республики. С. 153-170.

А. Л. Семенов
Май 1968 г. во Франции: 30 лет спустя

Более трех десятилетий отделяют нас от бурных событий мая 1968 г. во Франции, от тех, полных драматизма дней и ночей, когда в самом центре Парижа, в Латинском квартале вдруг появились, казалось, навсегда ушедшие в историю баррикады, а на старинных бульварах, как сто с лишним лет назад, разбирали брусчатку — булыжник снова стал оружием, но теперь уже не пролетариата, а взбунтовавшегося студенчества.

Французские рабочие, которым в 1968 г. было что терять (уже в середине 60‑х годов большинство из них имело собственные автомобили и прочие атрибуты благоденствия), не последовали революционным призывам леворадикальных студентов сокрушить угнетающее человека общество потребления.

Вместе с тем бунт в университете спровоцировал в стране цепную реакцию беспрецедентного по своим масштабам забастовочного движения, в котором бок о бок с рабочим впервые в массовом порядке выступили представители интеллигенции. Вслед за студентами, оккупировавшими Сорбонну и другие учебные заведения страны, они начали занимать предприятия, учреждения, художественные театры и мастерские. Менее чем за неделю неограниченная забастовка охватила практически всю трудовую Францию, в ней участвовало более 9 из 14 млн работающих по найму.

Борьба забастовщиков не сводилась к простому конфликту с работодателями по вопросам заработной платы и конкретных условий труда. Многие из занятых ими предприятий продолжали производство, но уже без хозяев. Помимо материальных или, как их еще называют, количественных требований, нередко выдвигались качественные требования, затрагивавшие проблему участия в управлении производством, в определении основных направлений производственной политики. Подобные умонастроения были характерны, прежде всего, для работников умственного труда — инженеров, техников, различных слоев научной и творческой интеллигенции. Но и сами рабочие подспудно стремились к чему-то большему, чем повышение заработной платы и сокращение рабочей недели. Согласованный 27 мая представителями профсоюзов, правительства и предпринимателей текст Гренельского протокола, не касавшийся качественных аспектов, был отвергнут рабочими на автомобильных заводах «Рено» и «Ситроен», а затем и в других местах.

Этот далеко не единственный, но, быть может, наиболее показательный пример решительного настроя рядовых участников борьбы на ее продолжение удивительно контрастировал с неготовностью, а где-то с нежеланием и неспособностью лидеров левых политических партий предложить участникам массовых выступлений конкретные лозунги и программы борьбы за демократизацию отношений на производстве, в университете и обществе, адекватные (без ложного пафоса и авантюризма) боевому и новаторскому духу майского движения.

Конечно, майский взрыв явился полной неожиданностью для всего политического истеблишмента страны, для всех основных политических партий правых и левых. Но, если правые смогли консолидироваться вокруг де Голля, сумевшего не только разыграть в свою пользу мифическую угрозу заговора, но и противопоставить самоуправлению — главному идейному лозунгу лидеров майского движения — довольно смелую для правящего класса концепцию участия, то левые так и не преодолели разлад и междоусобицу в своих рядах, и ни одно из традиционных левых течений не сумело выдвинуть программу действий, отвечавшую сложившимся условиям. Самостоятельное массовое движение, активисты которого требовали общественных перемен здесь и сейчас, пугало старых партийных политиков, сводивших роль масс к обеспечению им (политикам) парламентской победы. Иными словами, студентов и других сторонников общественных преобразований призывали отложить свои требования до лучших времен, довериться опытным профессиональным революционерам-реформаторам, поддержав их претензию на правительственную власть, и тогда, в случае успеха на выбоpax, они сформируют правительство и практически займутся всеми наболевшими проблемами, на которые у них давно есть теоретические ответы. Любые попытки бороться за решение этих проблем в существующих условиях заранее объявлялись опасным проявлением авантюризма и левачества.

Политически активные студенты не приняли такой курс традиционных левых сил, не без основания полагая, что он де-факто лишает их права определять собственную судьбу, обрекает их на роль ожидающих решения своего вопроса просителей. Более того, многие из них вообще отвергали парламентскую демократию с ее принципом делегирования власти, противопоставляли ей прямую демократию всеобщего участия в решении общественно-политических проблем. Они не верили, что университет и другие элементы общества можно преобразовать, действуя через парламент. Разобщенность и взаимные нападки коммунистов, социалистов и других традиционных левых в мае-июне 1968 г., озабоченных прежде всего обоснованием своих претензий на власть, лишь усиливали неприязненное отношение к ним вдохновителей нового левого движения. В то время как политики традиционных левых течений, захваченные бурным потоком майского движения, пытались хоть как-то ослабить его бешенный напор, направить его в привычное для себя русло парламентских выборов и межпартийных баталий и тем самым обеспечить себе политический успех, леворадикальные студенты, охваченные революционным романтизмом, призывали рабочих последовать их примеру, — им казалось, что все стало возможным, что до крушения существующего общества остался лишь один шаг. И те и другие просчитались. Рабочие не пошли за студентами, а парламентские выборы в июле выиграл президент де Голль, умело разыграв политическую карту угрозы гражданской войны. Однако это была его последняя победа. «Красный май» серьезнейшим образом подорвал его авторитет как гаранта стабильности и порядка в стране, и менее чем через год он добровольно ушел в отставку.

Майские события 1968 г. во Франции породили огромное количество литературы, которая продолжает пополняться и по сей день. Сложный, многоплановый характер явления отразился в его неоднозначной трактовке. Укажем лишь на наиболее типичные интерпретации:

Кризис университета. Здесь авторы исследований обращают внимание на отставание высшего образования от потребностей общественного развития, на архаичность методов обучения и отношений между преподавателями и студентами. Среди наиболее важных проблем отмечаются такие, как чрезвычайно быстрый рост численности студентов в 60‑е годы, резко обостривший нехватку преподавателей и помещений, непропорциональное распределение студентов по дисциплинам с явным перекосом в социологию и другие общественные науки, диспропорция между количеством выпускников и наличием соответствующих рабочих мест, наконец, боязнь многих студентов не выдержать трудностей учебы и оказаться среди отсеянных в связи с осуществлением реформы высшего образования, в которой предусматривалось введение во французских университетах принципа жесткого отбора. Признавая научную правомерность подобного подхода, необходимо, однако, подчеркнуть, что массовые студенческие выступления происходили в этот период во многих других странах Запада, а это значит, что исследование, принимающее в расчет положение только во французском университете, может оказаться неполным. Следует также иметь в ввиду, что ни в одной стране студенческое движение не ограничивалось рамками академических проблем.

Психологический бунт молодежи. Майский взрыв трактуется как внезапный переход молодого поколения от скуки, которую порождает обезличивающая человека система жесткой структуры и иерархии, к лихорадочному деятельному веселью в атмосфере всеобщего равенства и братства. Это разрыв с индивидуализмом и одиночеством в пользу солидарности и коллективного творчества. Для одних он стал освобождением слова, возможностью высказаться, вылившейся, по выражению социолога и политолога Р. Арона, в словесный марафон, для других — возможностью коллективно выступить против старшего поколения, дать выход своему желанию «убить отца», но не для того, чтобы занять его место в семье и обществе, а ради отказа от всего его наследия. Это не просто конфликт между отцами и детьми, а, как отметил основатель социопсихоанализа Ж. Мандель, кризис поколений.

При всей своей привлекательности это объяснение не дает ответа, например, на такой важный вопрос, почему подобные умонастроения почти не захватили рабочую молодежь.

Замысел подрывных сил. В данной трактовке ключевым понятием является угроза установления в стране тоталитарного режима в результате подрывной деятельности неких сил, под которыми с той или иной степенью прозрачности подразумеваются коммунисты. Этот подход был использован голлистами в ходе предвыборной кампании с целью напугать обывателя «красной опасностью», заставить его проголосовать за «партию порядка». Близкой к такому толкованию является «теория заговора», с помощью которой крайне правые попытались объяснить майские события. Эти и подобные им идеи не выдерживают никакой критики. Известно, что не только студенческие выступления, но и забастовки на предприятиях начались стихийно, без указки со стороны каких-либо партий, более того, ФКП можно было бы обвинить скорее в том, что она в гораздо большей степени тормозила движение, стараясь свести его к проблемам «борьбы за бутерброд», нежели в стремлении развивать его, не говоря уже о захвате власти. Что касается леворадикальных студенческих групп, ратовавших за революцию и обвинявших ФКП в «парламентском кретинизме», в нежелании поддержать борьбу за студенческий и рабочий контроль, за самоуправление, то сами эти группы, малочисленные и разобщенные, лишенные поддержки крупнейших левых партий, не представляли реальной опасности для существующего строя, к тому же практически все они выступали за расширение прав человека во всех сферах общественной жизни, то есть выдвигали требования прямо противоположные тоталитаризму.

Политический кризис. В этой интерпретации подчеркивается один из существенных аспектов майских событий — возросшее неприятие голлизма. Действительно, хотя в 1968 г. популярность де Голля оставалась довольно значительной, а популярность премьера Помпиду даже возрастала, нельзя не учитывать определенное ослабление позиций голлизма на выборах в 1965–1967 гг. Широкие слои электората, чьи надежды были обмануты, стали отворачиваться от правящей партии, проникаться оппозиционными настроениями. Нельзя исключать того, что сильное чувство неприятия голлизма могло побудить многих недовольных примкнуть к неожиданно возникшему движению, увидев в нем возможность для реализации своих конкретных интересов. Очевидно, что такая возможность двигала ими в гораздо большей степени, нежели революционные призывы леворадикальных групп.

Некоторые авторы считают, что политический режим устоял лишь благодаря твердости его вождя, другие делают упор на стабильность его институтов.

Традиционный социальный конфликт. Согласно данной концепции майско-июньские события были вызваны социально-экономическими трудностями. Конечно, нельзя отрицать, что 1967 г. оказался далеко не самым лучшим за последние годы. Стремясь стимулировать экспорт, французское правительство сдерживало внутреннее потребление. Были приняты непопулярные меры в системе социального обеспечения. Стала заметней безработица. Вместе с тем эти бесспорно неблагоприятные факторы имели довольно относительный характер. В общем и целом уровень жизни во Франции оставался одним из самых высоких в мире. И уже в силу этого никто в стране не ожидал столь мощного социального взрыва, в том числе и ФКП, пытавшаяся постфактум объявить его простым продолжением социальных выступлений предшествующих лет. Кроме того, такой подход не может объяснить, почему движение началось не на предприятиях, а в университетах. Попытки представить выступления студентов и интеллигенции как проявление мелкобуржуазного бунтарства лишь запутывали дело. Вскоре после майских событий в ФКП наметился отход от упрощенного толкования мая. Интеллигенция была объявлена главным союзником рабочего класса в борьбе за передовую демократию и социализм. (Ранее главным союзником считалось крестьянство.)

Движение нового типа. Это социальный конфликт, действующие лица которого изменились. Май‑68 рассматривается как провозвестник новых, характерных для постиндустриальной эпохи столкновений. Традиционный конфликт между рабочими и предпринимателями уступает свое главенствующее место конфликтам, в которых главными противостоящими силами становятся те, кто обладает властью и отдает приказы (технобюрократия, по выражению А. Турена) и те, кому отводится роль исполнителей чужих решений (основная масса наемных работников умственного труда, пополняемая за счет студенчества). Участники движения нового типа поставили под вопрос иерархию должностей в обществе, возвели в центр борьбы проблему участия в принятии решений. Отсюда та роль, которую в этой борьбе стали играть студенты, журналисты, ученые, инженерно-технические работники.

Стечение обстоятельств. Взгляд на майско-июньский кризис под таким углом зрения позволяет лучше увидеть роль случайностей в его возникновении и развитии. Так, отсутствие в начале мая в стране премьер-министра и президента, противоречивые решения должностных лиц, неоправданно жестокое обращение полиции с демонстрантами сыграли на руку участникам борьбы, снискали им широкую общественную поддержку, усилили потенциальные возможности студенческого движения запустить механизм более широкого общественного недовольства. Если бы правительство вовремя проявило гибкость и уступчивость, то, возможно, май 1968 г. прошел бы во Франции иначе, например, под знаком только или преимущественно студенческих выступлений, как в ФРГ или Италии, где студенты проявляли не меньшую политическую активность, но их действия не стали прологом к общенациональным потрясениям.

Все это наводит на мысль, что майско-июньский кризис не имеет единственного ключа к его пониманию. Это чрезвычайно сложный результат взаимодействия долговременных тенденций, типичных для нарождающегося постиндустриального общества, равно как и конкретно сложившихся обстоятельств.

Кризис цивилизации. Здесь в центре внимания постановка под вопрос общества, не имеющего достойных идеалов и ценностей, общества потребления. Характерна в этом отношении позиция крупного французского писателя и мыслители Андре Мальро, который еще в ходе майско-июньских событий расценил их как проявление одного из самых глубоких кризисов, которые когда-либо знала цивилизация. Такой взгляд, как нам представляется, в наибольшей степени учитывает сложный характер рассматриваемого явления, его идейные и культурологические основы. Показательно, что на острие майско-июньского движения протеста оказалось студенчество, то есть наиболее отзывчивая часть общества, для которой характерны такие черты, как образованность, обостренное чувство справедливости и собственного достоинства, способность критически оценивать окружающую действительность, возможность широкого приобщения к духовным ценностям¹.

Не менее показательно и то, что основная масса активных участников движения принадлежала к средним, материально обеспеченным слоям населения, а выдвигавшиеся ее лидерами лозунги и требования касались кардинальных проблем статусного положения студентов в университете и обществе, ставили под вопрос основополагающие ценности того социального миропорядка, в котором им предстояло учиться, жить и работать. Подобный протест не укладывался в систему господствовавших среди коммунистов (ФКП) и социалистов (СФИО) представлений о социальных конфликтах в капиталистическом обществе, о путях и методах его преобразования. Лишь диссидентствующие левые интеллектуалы, объединившиеся в небольшую политическую партию ОСП, поддержали основные лозунги близкого им по духу леворадикального студенчества. Определенные симпатии к нему выказывал профсоюзный центр ФДКТ (Французская демократическая конфедерация трудящихся), где идея самоуправления получила широкое распространение. Остальные левые не пошли дальше осуждения полицейских репрессий правительства против студентов и организации по этому поводу 13 мая совместной со студентами массовой демонстрации протеста.

В идейно-политической пестроте студенческого движения мая‑68 выделялись два основных течения. Одно из них представляло собой конгломерат так или иначе связанных с марксизмом концепций, второе носило явно анархистский характер. Первое начало развиваться еще в 50‑е годы в лоне Союза студентов-коммунистов (ССК), молодежной организации ФКП, партии, имевшей огромное влияние на левонастроенную интеллигенцию страны. Представители этого течения имели перед собой далеко идущие амбициозные планы — постепенно оттеснить от руководства ФКП старые кадры, избавить ее теорию и практику от сталинского наследия. При этом одни видели образец в итальянской компартии, другие, расценивавшие ее курс всего лишь как коммунистический вариант социал-демократии, считали, что ФКП, напротив, должна в полной мере обрести способность претворить революционную мечту в реальность.

Молодые леворадикальные оппозиционеры хотели, чтобы партия была более искренней и открытой, чтобы ее руководство опубликовало доклад Хрущева на XX съезде КПСС о культе личности Сталина, настаивали на том чтобы ФКП поддержала Фронт национального освобождения Алжира вместо расплывчатой позиции за прекращение войны². Они были детьми тех, кто стал участником или просто свидетелем впечатляющих событий, отразивших небывалый подъем левых сил страны сразу после ее освобождения в 1944 году, когда победа социалистической революции представлялась многим вполне возможной, но упущенной. И вот теперь они, решительно настроенные представители первого послевоенного поколения, мечтали довести это дело до победного конца.

Они зачитывались такими авторами как Мальро или Сартр, издавали свой студенческий журнал «Кларте», в котором откровенно не соглашались с политикой партии, сотрудничали в рамках Национального союза студентов Франции (НССФ) с левыми студентами-католиками, интересовавшимися идеями социализма, со студентами-членами молодежной организации ОСП. Под их совместным руководством НССФ на пороге 60‑х годов фактически превратился в молодежную политическую партию, хотя официально имел статус профсоюза.

Попытки оппозиционно настроенных студентов-коммунистов и их союзников играть роль лидеров широкого общественного движения против колониальной войны в Алжире, а затем после 1962 г. добиться от ФКП признания необходимости развернуть в стране массовую борьбу за демократизацию университета были расценены руководством ФКП как недопустимый студенческий авангардизм и левачество. Не сумев справиться с непослушной студенческой молодежью, руководство партии распустило в 1966 г. основные структурные организации ССК.

Оказавшись «на улице», энергичные, высокообразованные, с навыками организаторской работы бывшие активисты ССК основали целый ряд групп, так называемых групускул, в которых можно было найти самые различные идеи леворадикального толка, в том числе маоизм, троцкизм, преклонение перед революционными движениями в третьем мире (тьермондизм) и т.д. Вместе с бывшими лидерами «Христианской студенческой молодежи», исключенными из этой организации церковными иерархами за левый радикализм, они сыграли роль основных вдохновителей и организаторов студенческого движения протеста в мае 1968 г.

Своими антиавторитарными и антиэтатистскими аспектами, идеями самоуправления майский кризис во многом обязан анархистски настроенным студентам Нантера. Здесь, в пригороде Париже, на спешно построенном в середине 60‑х годов новом факультете социологии в полной мере проявились основные пороки системы образования, во многом отражавшие состояние дел в обществе, — жесткая система организации и управления всей университетской жизнью, невозможность продуктивного диалога студентов с преподавателями и администрацией, не говоря уже о каком-либо участии первых в принятии решений, и это на факультете, считавшимся одним из самых либеральных в стране (кстати, многие преподаватели, не имевшие высоких академических должностей и титулов, чувствовали себя бесправными исполнителями спускаемых сверху инструкций и распоряжений).

Вообще в высших учебных заведениях того времени царила атмосфера всевозможных запретов и ограничений. На территории университетских городков не разрешалась никакая общественная деятельность, студентам нельзя было приходить в гости к студенткам (учащиеся женского и мужского пола проживали в раздельных общежитиях). В начале 1968 г. еще за несколько месяцев до майских событий практически во всех университетских городках страны проходили массовые выступления студентов против установленных правительством правил внутреннего распорядка. Нередко на своих собраниях студенты де-факто отменяли существующие правила и вводили новые, включавшие право на профсоюзную и политическую деятельность. Это были первые опыты студенческого самоуправления, замены старых моральных норм и ценностей на новые.

Что касается представителей Ситуационистского интернационала, то они подвергали тотальной критике всех и вся, в том числе и левых студентов, называя их участниками всеобщего спектакля, разыгрываемого буржуазным обществом. Ситуационисты ратовали за установление «царства свободы», где будут безраздельно господствовать самоуправляющиеся «советы рабочих». Их нередко доходящий до абсурда идейный радикализм не нашел сколько-нибудь заметного отклика в среде академической молодежи. Поэтому, когда весной 1966 г. ситуационисты под флагом борьбы за интересы студентов пришли к руководству местной студенческой организации Страсбурга, а затем неожиданно для всех распустили ее, этот факт был воспринят студентами скорее как нелепый казус в их университетской жизни, нежели убедительная демонстрация ненужности организационной структуры как таковой или же наглядный пример создания ситуации, исключающей возврат к статус-кво в процессе разрушения старого мира. В целом влияние ситуационистов на майские события свелось к усилению в них колорита «революционного празднества» и молодежного карнавала с веселыми шествиями, озорными, порой нарочито бессмысленными надписями на стенах³.

Подлинно новаторский, глубинный смысл мая‑68 проявился не столько в отрицании существующего общества, сколько в отыскании новых или возрождении забытых старых форм борьбы и организации общественной жизни. Ведущую роль в этом сыграли уже упоминавшиеся активисты студенческого движения начала и середины 60‑х годов, отошедшие от ортодоксального коммунизма и католицизма, социалисты ОСП, критиковавшие университет не за то, что он отстает от жизни, а за его роль в создании негуманного, социально несправедливого общества.

Накануне мая 1968 г. они представляли собой сравнительно небольшую группу выпускников и молодых научных работников, объединившихся в Движение университетских действий. В начале мая, почувствовав, что пробил их час, они стали действовать оперативно в ритме стремительно развивавшихся событий. 4 мая на следующий день после нападения полиции на студентов, протестовавших в Сорбонне против преследования их товарищей и закрытия факультета в Нантере, они реорганизовали свое движение в Комитеты университетского действия, а еще через несколько дней 8 мая на базе расширившейся сети комитетов образовали Движение 3 мая и утром 11 мая после драматической «ночи баррикад» организовали марш на улицу Сансье, где захватили здание филологического факультета Сорбонны⁴. Эта первая оккупация университетского здания в Париже стала первым воплощением Студенческого Совета, более месяца просуществовавшего в Латинском квартале. Еще раньше студенты Страсбурга, следившие за событиями в Париже, заняли Страсбургский университет и объявили его автономным⁵.

Инициативные действия молодых, решительно настроенных интеллигентов отразили их понимание того, что нараставшая по всей стране лавина массовых студенческих выступлений — это не бунт отчаяния, порождаемый экономическим кризисом, и не конкурентная борьба за перераспределение сил в представительных политических органах власти страны, а активный, не всегда четко осознаваемый его носителями протест против всеохватывающей мелочной и немелочной тирании институтов современного общества, порыв к свободе на всех уровнях человеческой жизни, желание иных отношений в семье, университете, обществе — словом иного образа жизни, где человек был бы не только и не столько объектом, сколько субъектом действия.

Отсюда всевозможные идеи, такие как комитеты защиты от полицейских репрессий, критический университет, народный университет, всеобщие ассамблеи, советы, забастовочные комитеты и в особенности комитеты действий по месту учебы, работы, места жительства, посредством которых студенческие лидеры планировали организовать и направить вырвавшуюся наружу энергию, заинтересовать данными формами и методами борьбы рабочий класс и другие социальные категории с тем, чтобы обеспечить массовую поддержку своим революционным целям, противопоставив повсеместное самоуправление всеподавляющему технобюрократическому аппарату государства.

При этом следует отметить, что речь не шла о каком-либо вооруженном восстании или массовом применении насилия. Участники майского движения ни разу не пытались блокировать или захватить какое-либо учреждение государственной власти. Конечно, даже у лидеров не было четкого представления о том, как совершить социалистическую революцию в современной индустриально развитой капиталистической стране. Но практически все они понимали под революцией прежде всего повсеместное распространение забастовочного движения с занятием университетов, фабрик, заводов, офисов, и иных учреждений и создание в них органов самоуправления, которые при определенной координации своих действий, были призваны парализовать и сменить собой всю существующую структуру власти. Со своей стороны, если не считать гранат со слезоточивым газом, государственная власть не посмела применить огнестрельное оружие против участников движения, хотя и заручилась поддержкой армии. В результате за два месяца массовых столкновений демонстрантов и полиции в стране оказалось всего несколько случаев ранения со смертельным исходом.

Как уже отмечалось, основная левая сила страны в лице ФКП постаралась не допустить соединения леворадикальных идей, квалифицированных ею как опасная авантюра, с забастовочным движением рабочих и к началу июня вспыхнувшее в университетах движение пошло на убыль.

Важную роль в затухании массового недовольства сыграло голлистское правительство, верно уловившее идейный лейтмотив майско-июньского кризиса. Идее самоуправления оно противопоставил идею участия в принятии решений. Еще в середине мая премьер-министр Помпиду пообещал разработать новую реформу университета с приобщением студентов к управлению его делами. В дальнейшем предполагалось распространить принцип участия на экономику и другие сферы общественной деятельности⁶. Принятый в октябре 1968 г. Закон об ориентации разрешил студентам заниматься в университете политикой, предоставил им право голоса в решении академических проблем. Однако правые силы и даже некоторые голлисты сочли, что де Голль зашел слишком далеко в своих социально-политических экспериментах и не поддержали его на референдуме весной следующего года. Таким образом уход президента страны в отставку весной 1969 г. был в известной мере обусловлен событиями мая-июня 1968 г.

Хотя Закон об ориентации серьезно подорвал влияние леворадикальных активистов в университетской среде и способствовал его дальнейшему падению, он не разрешил всех противоречий, связанных с образованием. Об этом красноречиво свидетельствуют студенческие выступления последующих десятилетий. Наиболее значительным из них явился массовый взрыв протеста против попытки правого правительства Жака Ширака провести в конце 1986 г. новый закон, который по сути дела упразднял право студентов на участие в университетских делах, предусматривал под предлогом повышения качества образования ряд мер, в частности увеличение платы за обучение, вводил конкуренцию между университетами посредством замены диплома общенационального образца дипломами конкретных университетов.

Студенты восприняли эти меры как посягательство на равный шанс всех граждан получить высшее образование и иметь равный шанс на получение работы независимо от оконченного университета. Как и в 1968 г. правительство обрушило на мирных демонстрантов полицейские дубинки. Смерть одного из них от полученных побоев окончательно повернула общественное мнение в пользу студентов. Еще более мощные, чем в мае 1968 г. по количеству участников демонстрации вынудили правительство отменить намеченную реформу образования и приостановить подготовку еще двух законопроектов — один о гражданстве, ущемлявших права детей, родившихся во Франции от иммигрантов, другой о приватизации тюрем. Убедительная победа студентов над правительством еще раз показала, что они уже давно превратились в значительную общественно-политическую силу, которую никто не может не принимать во внимание в своих политических расчетах⁷.

Как и в 1968 г., политический лексикон студенческих активистов был несомненно левым, однако в нем уже не чувствовалось былой марксистской доминанты и радикальности воззрений. Студенты не выступали против существующего университета или общества. Они поставили перед собой гораздо менее масштабные, но четко обозначенные и реально достижимые в сложившейся обстановке задачи борьбы, выступив против конкретных форм неравноправия и социальной дискриминации. Вместе с тем в их формах и методах действий отражался опыт, обретенный их предшественниками за последние десятилетия. Участники студенческого движения протеста продемонстрировали потрясающую способность к самоорганизации. Созданные ими координационные комитеты оперативно организовывали и направляли массовые действия, не допуская подчинения их какой бы то ни было политической или профсоюзной организации.

Как и в 1968 г. массовая студенческая борьба послужила прологом к выступлениям рабочих, но на этот раз забастовки на предприятиях, начались уже после того, как студенты, добившись успеха, вернулись к своим занятиям. Попытки же некоторых студенческих лидеров наладить в ходе студенческой борьбы связь с рабочим классом не увенчались успехом. Дело не пошло дальше обычного участия в студенческих демонстрациях протеста представителей крупнейших профсоюзов. Кстати, Национальный студенческий координационный комитет и не ожидал от них ничего большего. Вместе с тем во французском рабочем движении прочно закрепилась традиция проводить забастовки под руководством временно избираемых координационных комитетов.

Что касается последствий мая 1968 г. для левых политических партий, то он оказался особенно пагубным для ФКП, усугубил начавшийся ранее процесс ослабления ее влияния в обществе. Майский кризис поставил под сомнение репутацию ФКП в качестве революционной партии в глазах многих из тех, кто еще не терял веру в социалистическую революцию. С другой стороны, майский кризис наглядно подчеркнул неспособность ФКП и к продуктивной реформистской деятельности, ее бесплодную раздвоенность между революционной риторикой, питаемой боязнью прослыть реформистской партией, и фактическим положением сильно запаздывающего эпигона социал-демократии. Вытеснение ФКП на обочину политической жизни оставалось лишь вопросом времени.

Наибольшую пользу из опыта майско-июньского кризиса извлекли социалисты. Они сумели создать новую динамичную партию, приняв лозунг самоуправления и ряд других положений из идейного наследия мая. Своей деятельностью они убедили многих демократически настроенных французов в своей способности делать практические шаги в решении тех проблем, которые ставили перед собой участники возникших после мая новых социальных движений — экологического, феминистского и т.д.

Май‑68 дал мощный импульс к ускоренному развитию страны. Сегодняшняя децентрализованная, проникнутая духом либерализма и обновления Франция далеко ушла от той, в которой студенты выступали против закоснелых структур централизованного государства, против авторитарных отношений в семье, университете и обществе, за то чтобы быть полноправными творцами своей собственной судьбы.

¹ Подробнее см.: Семенов A.Л. Левое студенческое движение во Франции (1956-1968 гг.). М., 1975.

² Развернутая картина деятельности и умонастроений студенческих активистов конца 50‑х и 60‑х годов, а также их судеб в последующие годы дана в двухтомнике: Hamon H., Rotman P. Génération. Vol. 1: Les Années de rêve. Paris, 1987. Vol. 2: Les Années de poudre. Paris, 1988.

³ В 1976 г. в предисловии ко второму изданию брошюры о студенчестве (первое вышло в 1966 г.) ситуационисты заявили, что текущие события лишь подтверждают их «презрительное отношение» к студенчеству, сославшись на статью в газете «Монд», в которой отмечалось, что во время массовой демонстрации студентов, их собственные службы порядка пресекали эксцессы некоторых леваков. De la misère étudiante. Paris, 1976. P. 7-8, 57-49.

⁴ События этого периода довольно подробно освещены в сборнике критических текстов и документов, составленном одним из ветеранов студенческого движения участником майских выступлений Марком Кравецом. L’insurrection étudiante. 2-13 Mai 1968. Ensemble critique et documentaire établi par Marc Kravetz. Paris, 1968.

⁵ Подробнее см.: Feuerstein P. Printemps de révolte à Strasbourg. Srasbourg, 1968.

⁶ Année politique, économique, sociale et diplomatique en France 1968. Paris, 1969. P. 394.

⁷ Наиболее обстоятельно студенческие выступление ноября-декабря 1986 г. представлены в книге: Assoulyne D., Zappi S. Notre printemps en hiver. Paris, 1987.

Приложение
Материалы заключительного празднования юбилея К. Росселли в Италии

Предисловие

Столетие со дня рождения Карло Росселли широко отмечалось в Италии. Наиболее значимым событием в общественно-политической и культурной жизни страны стали международная конференция, состоявшаяся 15 ноября 1999 г. во Флоренции и открытие 16 ноября 1999 г. в Риме на доме, где родились Карло и Нелло Росселли, мемориальной доски.

Конференция во Флоренции состоялась в Палаццо Векьё в зале Чинкуэченто. Она была организована Обществом политической культуры братьев Росселли («Circolo di Cultura Politica Fratelli Rosselli») и Фондом общества братьев Росселли. Тема конференции: «Столетие со дня рождения Карло Росселли. Актуальность идей Росселли в Европе 2000 г.».

Конференцию открыл председатель Общества проф. Риккардо Пратези. В своей речи он сказал: «Общество было основано как «Кружок культуры» в 1920 г. братьями Росселли вместе с Гаэтано Сальвемини и другими антифашистами. Кружок был закрыт в 1924 г., после налета на него фашистов. В 1944 г. флорентийское отделение Партии действия воссоздало это объединение, дав ему название «Кружок политической культуры братьев Росселли», первым президентом которого стал Пьеро Каламандреи. Основная цель «Кружка» — сохранение и развитие идейного наследия братьев Росселли, изучение их деятельности, распространение их идей среди молодежи. Деятельность «Кружка» направлена на утверждение принципов справедливости и свободы, идеалов, за которые боролись братья Росселли и их соратники, а некоторые из них отдали жизнь… Труд Росселли «Либеральный социализм»… спустя полвека, и сегодня может рассматриваться «как образец политической доктрины»¹, на которую могут опираться в современной политике итальянские левые»².

Воспоминаниями о Росселли, его соратниках, в частности, о Лео Вальяни и антифашистской организации «Справедливость и свобода» поделились Джорджио Спини и Тулия Дзеви. На конференции с докладами выступили Екатерина Наумова (Россия), Станислав Пульезе (США), а также Вальдо Спини — почетный профессор Флорентийского университета, депутат Итальянского Парламента.

Участникам конференции были зачитаны приветствия представителей государственной власти, политиков и ученых. Так, в телеграмме Президента Итальянской Республики Карло Адзелио Чампи отмечается, что для тех, кто сражался за создание Итальянской Республики «100‑летний юбилей со дня рождения Карло Росселли стал событием необычайной важности. Для всех нас — это возможность задуматься о высоких ценностях политики и демократии: свободе, равенстве, социальной справедливости и солидарности. Этими ценностями Росселли руководствовался в своей деятельности. Он был истинным патриотом, храбрым защитником законности и гражданских прав, и стал образцом для тех, кто сражался против угнетения и диктатуры в Италии и за ее пределами. Карло и его брат Нелло заплатили жизнью за преданность своим идеалам, в защиту демократии и плюрализма. Эти идеалы нашли воплощение в нашей Конституции…»³

Участникам конференции направили приветствия Председатель Совета Министров Массимо Д’Алема⁴, Председатель Палаты Депутатов Лучано Виолантэ⁵, Председатель Джунты Тосканы Ваннино Кити⁶. Так, в телеграмме Л. Виолантэ дается высокая оценка деятельности «Кружка», отмечается важность идей Росселли для левых сил. Левые не могут не использовать опыт «великих людей Италии, к которым принадлежит Карло Росселли. Росселли был человеком высоких моральных принципов, ярким мыслителем, устремленным в будущее. Он в полной мере осознавал неразрывную связь между равенством и социальной справедливостью, между всеобщими ценностями демократических законов и правом на свободу. Сегодня к Росселли обращаются те, кто строит современную демократию… те, для кого главной ценностью будущего является личность человека…»

16 ноября 1999 г. в Риме на доме где родились Карло (16.11.1899) и Нелло (29.11.1900) на улице Конвертите (Via Convertite), 21 была открыта мемориальная доска. Эта акция состоялась по инициативе Либерал-социалистической партии действия и Движения действия «Справедливость и свобода», при активном участии и поддержке Муниципалитета Рима. На открытии выступили Бруно Дзеви, Никола Терраччано, Екатерина Наумова, Фитторио Фоа, Джанни Борнья.

¹ Carlo Rosselli e «La Rivoluzione liberale del Socialismo», di S. Mastellone, Leo Olsehki Editore, Firenze, 1999.

² Relazione di apertura di Riccardo Pratesi, Presidente del Circolo di Cultura Politica Fratelli Rosselli. Firenze, 15.11.99.

³ Presidente della Repubblica Carlo Azeglio Ciampi al presidente Comissione Difesa della Camera Deputati on. Valdo Spini. Roma, 2.11.99.

⁴ Presidente del Consiglio dei Mimistri al presidente Comissione Difesa della Camera Deputati on. Valdo Spini. Roma, 9.11.99.

⁵ Presidente della Camera dei Deputati Luciano Violante al Circolo di Cultura Politica Fratelli Rosselli. Roma, 12.11.99.

⁶ Presidente Giunta Regionale, Toscana Vannino Chiti al presidente del Circolo di Cultura Politica Fratelli Rosselli dott. Riccardo Pratesi. Firenze, 12.11.99.

Вальдо Спини
Столетие со дня рождения Карло Росселли
(Доклад. Флоренция, 15 ноября 1999 г.)

Росселли родился сто лет назад и прожил всего тридцать восемь лет. Он был убит членами правой французской террористической организации «Кагуляров», по заказу фашистских секретных служб Италии, 9 июня 1937 г. во Франции в Баньоль-де-л’Орн. За исполнение заказа кагуляры потребовали оружие — полуавтоматические «Беретты».

В Италии 100-летие со дня рождения Росселли широко отмечается многими политическими партиями, движениями, кружками и секциями, носящими его имя. Это событие нашло отклик в Лево-демократической партии (ЛДП), получило поддержку со стороны представителей государственной власти.

Почему сегодня мы обращаемся к Росселли, к его идейному наследию (трактуемому порой неоднозначно) в вопросах этики, политики, культуры? Сегодня идеи Росселли вдохновляют итальянских левых. Почему именно во Флоренции мы задаем себе этот вопрос? Флоренция — город, где с четырехлетнего возраста жил Росселли. Здесь жила его мать Амелия — женщина волевая, с сильным характером; его братья — старший из которых Альдо, погиб в первой мировой войне, а младший Нелло — крупный историк, исследовавший эпоху Рисорджименто, погиб вместе с Карло. Во Флоренции под руководством Гаэтано Сальвемини братья Росселли в 1920 г. организовали «Кружок культуры», центр которого находился в районе Borgo Santi Apostoli, 27. В 1924 г. фашисты разгромили центр, а сама организация через несколько дней была закрыта по приказу префекта. В доме Росселли на Via Giusti был подготовлен первый номер подпольного издания «Non Mollare!» («Не сдаваться!»), который стал лозунгом Сопротивления. Отсюда, как гласят памятные слова Пьеро Каламандреи, высеченные на мемориальной доске, «Карло и Нелло Росселли, познавшие тюрьму, ссылку и изгнание в Италии, во Франции и в Испании, начали свой сознательно избранный путь, и погибли от рук фашистов». Во Флоренции на кладбище Треспьяно похоронены и их соратники по изданию «Non Mollare!» Эрнесто Росси и Нелло Тракуанди. Флоренция буквально пропитана политической культурой наследия Росселли. Во Флоренции Партия действия, представителями которой были Тристано Кодиньола, Энцо Энрикес Аньолетти и Карло Людовико Раггьянти, вписала славные страницы в историю города, внесла значительный вклад в борьбу за освобождение страны, в создание демократической республики. Через два года после освобождения Флоренции «Кружок культуры» под руководством Пьеро Каламандреи и при участии первых членов организации, названной в честь Карло и Нелло «Кружок братьев Росселли» провел свою первую конференцию, на которой Франческо Флора выступил с докладом на тему «Итальянские политические партии и демократия». Со дня закрытия «Кружка» прошло двадцать лет. Представляя докладчика, П. Каламандреи сказал, что прошло не двадцать лет, а восемь дней, ровно столько времени, сколько отделяло одно заседание от другого, и произнес: «Итак, друг Флора, продолжим!»

С тех пор «Кружок политической культуры братьев Росселли» играет существенную роль в общественно-политической и культурной жизни нашего города. Можно с гордостью отметить, что темы государственного значения: такие как проблемы морали, партийных реформ обсуждались и разрабатывались в «Кружке» (1984). Они получили освещение на страницах печатного органа организации «Quaderni», который в настоящее время публикует материал о дочери Карло — поэтессе Амелии…

Со дня основания «Кружка» прошло пятьдесят пять лет. Сегодня, отмечая столетие со дня рождения своего основателя, «Кружок» активен. Он собрался в Палаццо Векьё. За это время произошло немало перемен, пали кумиры, множество событий кануло в прошлое. Но Карло Росселли не забыт. Интерес к его либеральному социализму, к его идеалам Справедливости и Свободы распространился на всю Италию… Идейное наследие Росселли изучается и за рубежном. Вот почему на нашу конференцию мы пригласили исследователей из России и США.

Итак, в чем состоит актуальность Росселли: актуальность идейных и нравственных ценностей человека, который пожертвовал всем ради политической борьбы во имя справедливости и свободы, оставаясь непримиримым борцом. Эта позиция стоила ему жизни. Росселли не был единственной жертвой фашизма. Чтобы прийти к власти фашисты, жестоко расправились с Джованни Амендолой, Пьеро Гобетти, Антонио Грамши, который и в тюремном заключении оставался борцом, мыслителем. Усилив власть, фашизм заключил в тюрьмы представителей оппозиции, многие антифашисты предстали перед Особым трибуналом, среди которых были Террачини, Пертини, Ла Равера и др. Жертвой фашизма пал депутат Джакомо Маттеотти — секретарь реформистской социалистической партии, поскольку также занимал непримиримую позицию социалиста-демократа.

Росселли находился под пристальным вниманием фашизма, где бы он ни был — в Италии, во Франции, Швейцарии, Испании, поскольку он выступал не только против итальянского фашизма, но и против всех тоталитарных режимов, в том числе и режима Сталина. На мемориальной доске дома на Via Giusti мы читаем: «Напрасно угнетатели тешили себя иллюзией, что они навсегда погасили свет разума двух мыслителей». Роль Партии действия и ее отрядов «Росселли» в политике, в военной области в период Сопротивления была значительной. Партия действия внесла большой вклад в построение демократии в стране. Ценные традиции Партии действия живы, они проявляются в политической жизни Италии. Достаточно сказать, что секретарь Ливорнского отделения Партии действия (1946) Карло Адзельо Чампи в настоящее время занимает высший государственный пост страны.

Сегодня Росселли актуален для нас как политический мыслитель. Его труд «Либеральный социализм» написан в 1929 г. в ссылке на острове Липари. Вывезенный женой Росселли Марион, он был издан на французском языке в Париже в 1930 г. «Либеральный социализм» является теоретической работой постмарксистского социализма. Социализм Росселли — это социализм, который отходит от детерминизма, присущего научному социализму, поскольку он не способен адекватно понять действительность. Социализм Росселли не признает коммунистический тоталитаризм, он делает свободу реальной, свободу для всех, а не для меньшинства. Росселли определяет «социализм как последовательное воплощение идей свободы и справедливости в обществе». Социализм, согласно его концепции, неотделим от свободы, это либерализм в действии. Ценности социализма приобретают все больший вес по мере его отхода от марксизма. Сегодня эта мысль ясна, а тогда эти слова звучали пророчески. Работу «Либеральный социализм» подверг жесткой критике П. Тольятти. Он писал: «Что представляет собой эта критика марксизма, если она не является критикой фашистской?» Позже он будет говорить о характере организации «Справедливость и свобода» как о «диссидентском фашизме».

Росселли подвергался критике и со стороны традиционных социалистов, которые усматривали в его позиции слишком резкий разрыв с марксизмом. Этой точки зрения придерживался максималист Р. Ненни (который в 1926 г. вместе с Росселли издавал «Quarto Stato»), а также реформисты К. Тревис (говоривший о Росселли, что он «ни социалист, ни либерал»), Дж. Эмануэле Модильяни, Дж. Сарагат… Радикальное обновление социализма левые не приняли. Они опасались, что работа Росселли подорвет их теоретические позиции. Росселли не отрицал историческую значимость марксизма. Он утверждал, что в новой исторической ситуации марксизм стал своего рода идеологической нирваной, он не способен дать толчок процессу реформирования итальянского общество.

Уже после смерти Росселли в начале 40‑х гг. в Италии получило развитие либерал-социалистическое движение, которое возглавили Капитини и Калоджеро. Отправной точкой для них был либерализм. Попытку примирить два противоположенных, как полагали многие, идеала (социализм и либерализм) резко критиковал Б. Кроче. Согласно его мнению, в результате такого скрещивания может получиться только чудовище (ircocervo).

Длительное время труд Росселли не был должным образом оценен, хотя и был опубликован в 1945 г. в Италии (в переводе с французского издания). Его публикацию с рукописи, вывезенной с острова Липари, осуществил сын — Джон Росселли — лишь в 1973 г., поскольку Партия действия распалась, а среди итальянских левых утвердился марксизм. В приложении к изданию была дана работа Росселли «Мои счеты с марксизмом»…

Сегодня Росселли вновь приобретает актуальность. После падения Берлинской стены левые в Италии радикально пересматривают свои концепции, и Росселли, как один из прародителей левых, становится гарантом бескомпромиссности как с фашизмом, так и с коммунизмом. Особую актуальность Росселли придает попытка синтеза современного социализма и свободы. Это устремление становится ощутимым, несмотря на все трудности.

Возникает целый ряд вопросов. Означает ли кризис государственного социализма и утверждение рынка, как наилучшего способа использования ресурсов, конец социализма, сведенного к всеобщему солидаризму (generico solidarismo)? Ведет ли конец коммунизма к концу социал-демократии?

Критика традиционного социализма рассматривает Росселли, в некотором смысле, предвестником «третьего пути» Энтони Гидденса, пути между социал-демократией и либерализмом, по которому идет в обновлении социализма Тони Блэр? Да! — отвечаем мы, если хотим утвердить «прогрессивное управление» («progressive governance»)… Но не только поэтому. Социализм Росселли — социализм этических и культурных ценностей; это прежде всего революция нравственного, а не материального прядка; это расширение самого понятия социализма, который включает не только дух солидарности, но и этику справедливого и ответственного общества.

В современной России и США в силу исторических причин термин социализм практически не используется. Если вспомнить известные «четыре свободы» программы Рузвельта: «Свобода религии, свобода слова, а также свобода от нужды и свобода от страха», то в этом можно увидеть устремления либерал-социализма. В отношении России дело обстоит гораздо сложнее, хотя и там реформистские движения присутствуют в политической панораме страны.

Рассмотрим проблему в другой плоскости. Должен ли отказаться от своих характерных черт социализм в Европе и в других регионах мира, например, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке, Социалистический Интернационал, заявивший о себе с новой силой и продемонстрировавший тенденцию к развитию на XXI конгрессе? А может быть, социал-демократические и современные либеральные силы должны вести открытый диалог с другими несоциалистическими прогрессивными силами?

Думаю, что да. И конгресс Социалистического Интернационала в Париже тому подтверждение. Диалог, который в настоящее время ведется левоцентристскими силами на международном уровне, может оказаться плодотворным, во всяком случае, он не нанесет вреда нашим организациям. Надеемся, что данная конференция во Флоренции послужит толчком к повышению интереса к идеалам Справедливости и Свободы в международном масштабе.

Карло Росселли может нам в этом помочь: его ревизионизм явно относился к европейскому социалистическому движению, в котором он, в частности, ценил опыт лейборизма; многочисленные проблемы, поставленные и разработанные в виде программ, вначале движением «Справедливость и свобода» и позже Партией действия, не потеряли своей актуальности и сегодня.

Данными проблемами являются следующие: 1) этика в политике — не должно быть политики без этики (если ставится вопрос о пересмотре оценок и анализе событий Первой республики, то необходимо, чтобы Вторая республика имела на то моральное право); 2) эффективная и «прозрачная» институциональная и электоральная система как необходимое условие развития демократии, функционирующей и управляемой; 3) соотношение общественного и частного (pubblico – privato) в экономике, которое «Справедливость и свобода» определяла как двухсекторную экономику (общество выступает авторитетным и надежным гарантом разумных и справедливых норм функционирования и регулирования рынка, и предоставляет всем возможность иметь работу; 4) принцип универсальности служб как гаранта основных свобод, что непосредственно связано с качеством жизни всех граждан.

В наше время — время потери некоторых ориентиров, при попытке реализовать принцип этики в политике, создается впечатление, что мы возвращаемся назад… В данной ситуации обращение к либеральному социализму — логичной и последовательной теории, является актуальным, жизненно необходимым.

Итак, в современном обществе невозможно оставить без ответа вопросы, которые не были бы связаны с понятиями справедливость и свобода.

Сегодня, говоря о Росселли, нельзя не вспомнить его мысль о том, что революция — это в первую очередь революция в области морали, которая происходит в сознании; свобода, являясь неотъемлемой часть духовной жизни как индивидуума, так и коллектива — это одновременно эффективное средство и конечная цель социализма; социализм — это устремление угнетенного класса, и в этом смысле, он продолжает традиции либерализма; социализм не устанавливается по указу с верху, а строится всем обществом снизу: в сознании, в профсоюзах, в культуре. Нужны немногие, но ясные идеи, нужны новые люди, нужно внимание к конкретным проблемам. Новое социалистическое движение в Италии не должно связывать себя с партиями, давно отжившими. Оно должно быть организмом новым во всех отношениях, федеративным объединением всех сил, которые борются за свободу и труд.

Что еще можно вспомнить, чтобы подтвердить актуальность Росселли? Вспоминаются слова Р. Каламандреи, высеченные на надгробной плите братьев Росселли в Треспьяно: «Карло и Нелло Росселли. Справедливость и свобода. За это они отдали жизнь. Ради этого живут», — это пророческие слова.

Сегодня, в день столетия со дня рождения Карло Росселли, его идеи и его дело — для нас пример и идеал.

Карло Росселли и левые в Европе: к 100‑летию со дня рождения: [материалы науч. семинара. Москва, 12.05.1999] / ред. В. В. Дамье, Н. П. Комолова, Е. П. Наумова. – М.: ИВИ РАН, 1999. – 190 с.

Данный сборник посвящен памяти Карло Альберто Россели (1899–1937), выдающегося итальянского журналиста, философа, деятеля социалистического и антифашистского движения. В докладах итальянских и российских исследователей освещаются жизнь и идейное наследие Россели, а также развитие теории социализма и борьба за реализацию социалистических проектов в европейских странах на протяжении XX века.

Серые фигурные скобки отмечают начало и конец страницы (номер страницы указан в конце).

1913 (млн золотых крон)		1926 (млн шиллингов – 1,44 золотых кроны = 1 шил.)
I. Местные налоги		I. Местные налоги
1. Налог на арендную плату 30,524		1. Земельный налог 0,493
2. Акциз на спиртоводочные изделия 2,279		2. Налог на жилые помещения 38,474
3. Налог на пиво 0,288		3. Налог «на социальное обеспечение» 68,910
4. Налог на собак 0,467		4. Налог на увеселительные мероприятия 16,568
5. Сбор на содержание пожарной охраны 0,168		5. Налог на деликатесы 14,288
6. Пошлины 0,482		6. Налог на помещения для иностранцев 5,197
34,208=28,15%		7. Налог на добавленную стоимость 8,007
II. Добавленные налоги		8. Налог на рекламу 0,799
1. Налог на квартплату 19,878		9. Налог на объявления в печати 4,020
2. Земельный налог 0,069		10. Налог на домработников 2,826
3. Общий подоходный налог 2,658		11. Налог на автомобили 4,627
4. Специальный подоходный налог 9, 317		12. Налог на лошадей 0,051
5. Налог на ренту 0,413		13. Налог на собак 1,116
6. Налог с жалования 0,526		14. Взнос на содержание пожарной охраны 3,041
7. Налог на продукты питания 9,959		15. Налог на распродажи с аукционов 0,395
8. Налог на недвижимость 1,591		16. Налог на концессии 1,091
44,411=36,54%		17. Налог на содержание электростанций 3,209
III. Налоговые поступления из государственного бюджета (в целом)		18. Пошлины 0,785
11,711=9,64%		173,897=59,03%
IV. Доходы от прибыли городских предприятий		II. Добавленные налоги
1. Газовое хозяйство 5,804		1. Налог на недвижимость 1,682
2. Электростанции 9,747		2. Налог на тотализаторы и бега 0,799
3. Трамвайный парк 2,750		2,481=0,84%
4. Водоснабжение 12,904		III. Налоговые поступления из федерального бюджета (в целом)²²
31,205=25,68%		118,213=40,13%
ОБЩАЯ СУММА 121,535=100%		IV. Доходы от прибыли городских предприятий 0,000
		ОБЩАЯ СУММА 294,591=100%

Электронная библиотека имени Усталого Караула

Карло Росселли и левые в Европе

К 100-летию со дня рождения

Часть I
Жизнь и наследие Карло Росселли

Введение

Н. Терраччано
Вступительное слово-приветствие

Бруно Дзеви
Обращение к участникам научного семинара, посвященного памяти Карло Росселли

Н. Терраччано
Карло Росселли и его идейно-политическое наследие в Италии

E. П. Наумова
Карло Росселли: либеральный социализм и Партия действия

И. К. Пантин
Карло Росселли и марксизм

Часть II
Судьбы левых идей в XX веке

В. В. Дамье
Левые в Европе в XX веке: альтернатива системе или альтернатива в рамках системы?

З. П. Яхимович
Некоторые аспекты исследования левой культуры в XX столетии

Я. С. Драбкин
Владимир Ленин и Роза Люксембург: попытка критического сопоставления

А. Шубин
Социалисты в Российской революции 1917–1921 гг.

Н. П. Комолова
«Кризис общего движения к социализму» в интерпретации Лелио Бассо

И. А. Кукушкина
Гуго Брайтнер и «Красная Вена»

И. С. Яжборовская
Современные левые между прошлым и будущим

М. Б. Корчагина
ГДР: 1953 год

А. Л. Семенов
Май 1968 г. во Франции: 30 лет спустя

Приложение
Материалы заключительного празднования юбилея К. Росселли в Италии

Предисловие

Вальдо Спини
Столетие со дня рождения Карло Росселли
(Доклад. Флоренция, 15 ноября 1999 г.)

Электронная библиотека имени Усталого Караула

Карло Росселли и левые в Европе

К 100-летию со дня рождения

Часть I Жизнь и наследие Карло Росселли

Введение

Н. Терраччано Вступительное слово-приветствие

Бруно Дзеви Обращение к участникам научного семинара, посвященного памяти Карло Росселли

Н. Терраччано Карло Росселли и его идейно-политическое наследие в Италии

E. П. Наумова Карло Росселли: либеральный социализм и Партия действия

И. К. Пантин Карло Росселли и марксизм

Часть II Судьбы левых идей в XX веке

В. В. Дамье Левые в Европе в XX веке: альтернатива системе или альтернатива в рамках системы?

З. П. Яхимович Некоторые аспекты исследования левой культуры в XX столетии

Я. С. Драбкин Владимир Ленин и Роза Люксембург: попытка критического сопоставления

А. Шубин Социалисты в Российской революции 1917–1921 гг.

Н. П. Комолова «Кризис общего движения к социализму» в интерпретации Лелио Бассо

И. А. Кукушкина Гуго Брайтнер и «Красная Вена»

И. С. Яжборовская Современные левые между прошлым и будущим

М. Б. Корчагина ГДР: 1953 год

А. Л. Семенов Май 1968 г. во Франции: 30 лет спустя

Приложение Материалы заключительного празднования юбилея К. Росселли в Италии

Предисловие

Вальдо Спини Столетие со дня рождения Карло Росселли (Доклад. Флоренция, 15 ноября 1999 г.)

Часть I
Жизнь и наследие Карло Росселли

Н. Терраччано
Вступительное слово-приветствие

Бруно Дзеви
Обращение к участникам научного семинара, посвященного памяти Карло Росселли

Н. Терраччано
Карло Росселли и его идейно-политическое наследие в Италии

E. П. Наумова
Карло Росселли: либеральный социализм и Партия действия

И. К. Пантин
Карло Росселли и марксизм

Часть II
Судьбы левых идей в XX веке

В. В. Дамье
Левые в Европе в XX веке: альтернатива системе или альтернатива в рамках системы?

З. П. Яхимович
Некоторые аспекты исследования левой культуры в XX столетии

Я. С. Драбкин
Владимир Ленин и Роза Люксембург: попытка критического сопоставления

А. Шубин
Социалисты в Российской революции 1917–1921 гг.

Н. П. Комолова
«Кризис общего движения к социализму» в интерпретации Лелио Бассо

И. А. Кукушкина
Гуго Брайтнер и «Красная Вена»

И. С. Яжборовская
Современные левые между прошлым и будущим

М. Б. Корчагина
ГДР: 1953 год

А. Л. Семенов
Май 1968 г. во Франции: 30 лет спустя

Приложение
Материалы заключительного празднования юбилея К. Росселли в Италии

Вальдо Спини
Столетие со дня рождения Карло Росселли
(Доклад. Флоренция, 15 ноября 1999 г.)