Электронная библиотека имени Усталого Караула

Кэролайн Кам

Кропоткин и становление революционного анархизма. 1872—1886

Памяти моих родителей Лесли и Джесси Хант

Предисловие

Анархизм, охватывающий столь широкий спектр идей, не может иметь такое же точное идеологическое определение, как марксизм, не оказал он и сходного влияния на европейскую историю XX века, за исключением Испании. Поэтому, видимо, не стоит удивляться тому, что анархическое движение, возникшее из борьбы в Первом Интернационале, привлекало внимание учёных прежде всего в его отношении к развитию марксизма. Их интерес фокусировался в основном на жизни и работе Бакунина, соперничество которого с Марксом было важной характеристикой ранней истории марксизма. Однако именно Пётр Кропоткин был главным выразителем идей европейского анархического движения, которое по большей части развилось уже после смерти Бакунина.

Изучению анархизма как исторического явления – несмотря на примечательные исключения, такие как работа Метрона по французскому анархическому движению¹, – до последнего времени не уделялось должного внимания. Теперь он вызывает гораздо более живой интерес как среди учёных, так и среди широкой общественности. Возможно, отчасти это объясняется усиливающимся скептицизмом в отношении традиционной политики и выходом ущемлённых в своих правах людей на улицы, что придало новую остроту и значение анархической критике государства. В то же время в политику пришли «зелёные» и разного рода «сообщества», которые, подобно анархизму и, в частности, анархическому коммунизму, сосредотачиваются на свободной организации в общественных начинаниях и мероприятиях и настаивают на необходимости равновесия и гармонии в отношениях между человечеством и остальной частью природного мира.

Тем не менее история европейского анархического движения и анархо-коммунистических идей, преобладавших в его теории и практике, только начинает получать то внимание, которого она заслуживает. Всё ещё нельзя признать достаточными современные обобщающие работы по истории как самого анархического движения, так и Антиавторитарного Интернационала, из которого оно развилось. Кроме того, биографии ведущих анархистов обычно не имеют того солидного и информативного исторического контекста, какой предоставил Стэффорд в своём исследовании карьеры Поля Брусса².

Первая серьёзная биографическая работа о Кропоткине, написанная Джорджем Вудкоком и Иваном Авакумовичем, появилась лишь в 1950 г.³. Она страдала нехваткой ссылок на документы, что отчасти объяснялось недоступностью в то время кропоткинских архивов в Амстердаме и Советском Союзе. В 1972 г. советским историком Н. М. Пирумовой в Москве была издана биография, которая, хотя и не являлась всесторонней, опиралась на обширные источники российских архивов и давала информативное и даже сочувственное освещение, особенно в отношении поздних лет жизни Кропоткина⁴. В 1976 г. Мартин Миллер издал биографию, которая, в отличие от книги Вудкока и Авакумовича, содержала подробный и ценный документальный материал, ставший результатом долгих разысканий автора в западных и советских архивах⁵. Ни один из перечисленных авторов, однако, не попытался изучить развитие Кропоткина как революционера в историческом контексте западноевропейского анархического движения – несмотря на то, что его жизнь и работа являлась неотъемлемой и, более того, важнейшей частью данного движения. Миллер, реагируя на тенденцию советских историков сводить биографии к отрицательным или положительным характеристикам на фоне марксистской исторической картины, по-видимому, намеренно пытался этого избежать.

Я попыталась дополнить биографические труды общего характера более глубоким исследованием жизненного пути Кропоткина, помещённого в исторический контекст развития европейского анархизма. Эта задача не может быть решена в общей биографии человека, чья жизнь и работа была связана с анархическим движением в столь многих странах в течение почти пятидесяти лет. Поэтому настоящее исследование, хотя и стремится показать последовательное развитие жизни и общественной деятельности Кропоткина в целом, сосредотачивается на том периоде, когда он наиболее глубоко и активно был вовлечён в европейское анархическое движение, – периоде, начавшемся с его приобщения к бакунизму в 1972 г. и закончившемся его переездом в Англию в 1886 г., примерно после двенадцати лет энергичной деятельности в качестве революционного агитатора, сначала в России, затем в Швейцарии и Франции.

При обращении к источникам я уделяла большое внимание анархической прессе, особенно тому изданию, с которым Кропоткин был наиболее тесно связан, – газете «Бунтовщик» (Le Révolté), богатые сведения которой были мало использованы даже Метроном. Для анархистов главным каналом связи друг с другом и с массами, помимо личных контактов и митингов, являлись именно их газеты. Об этом красноречиво свидетельствуют решительность и настойчивость, с которыми Кропоткин, юрцы и анархисты Лиона боролись за то, чтобы продолжать издание своих газет в условиях преследования. Сам Кропоткин подчёркивал важность изучения прессы для понимания анархического движения и вдохновивших его идей.

Последнее замечание – все цитаты, взятые, главным образом, из французских источников, были переведены на английский^6a. Это создало проблемы в отношении некоторых слов, не имеющих точного английского эквивалента. У меня возникли, например, особые трудности с такими словами и выражениями, как «corps de métier», «syndicat» и «société de résistance», поскольку термин «trade union» часто используется и воспринимается как обозначение реформистской разновидности профессиональной организации, с которой часто ассоциировалось рабочее движение в Британии. Там, где французский оригинал представляется более точным, чем перевод, я приводила французское понятие в скобках.

Благодарности

Я хотела бы поблагодарить следующих людей за помощь, которую они мне оказали: Рудольф де Йонг, Теа Дёйкер и Хейнер Беккер, Международный институт социальной истории, Амстердам; Марианна Энкелль, Международный центр исследований анархизма, Женева; Марк Вюйемье, Женевский университет; Анна Ван Нек, Институт истории Свободного университета, Брюссель; Роберт Киз, Пол Фленли, Гюнтер Миннерап и Пол Эдмондсон, Портсмутский политехникум; Шан Рейнольдс, Университет Суссекса; и Клэр Луиза Кам. Я в особенности признательна Химену Абрамскому за его терпение и доброту как научного руководителя диссертации, на которой основывается данная работа, и за то, что он изначально вдохновил меня взяться за этот проект. Наконец, моя особая благодарность Эрику Каму за его многолетнюю поддержку, которая сделала эту работу возможной, и за его неоценимую помощь с переводом французских текстов.

Введение

«Пётр Кропоткин, без сомнения, один из тех, кто больше всего способствовал – возможно, даже больше, чем Бакунин или Элизе Реклю, – развитию и распространению анархических идей»¹. Так писал его современник, Малатеста, наиболее известный итальянский активист и теоретик своего времени, который, всегда оставаясь другом и соратником Кропоткин, также был одним из его самых строгих критиков.

Видный революционный агитатор и выдающийся географ, Кропоткин обладал удивительной способностью находить общий язык и с образованной буржуазией, и с угнетёнными классами. Даже если ему не хватало драматичной подачи Михаила Бакунина или красноречия таких фигур, как Себастьян Фор и Луиза Мишель, немногие могли сравниться с ним в той непреодолимой силе убеждения, которая исходила от его сочинений. Эта убедительность отчасти вырастала из его страстного и бескомпромиссного стремления к социальной справедливости, но в немалой степени она объяснялась тем, что он связывал развитие анархизма с развитием науки.

Кропоткин разделял оптимизм позитивистов относительно безграничных возможностей индуктивного и дедуктивного методов научного исследования. В этом он, возможно, пошёл дальше Прудона или даже Реклю, отвергая как ненаучные любые метафизические учения и их аргументы в защиту власти церкви и государства, независимо от того, происходили они из христианской веры во всемогущего бога или из гегелевской концепции мирового духа. В 1913 г. он подверг особенно яростной критике французского философа Бергсона, который, как считал Кропоткин, возводил клевету на науку, утверждая, что интуиция играет важную роль в научных открытиях². Конечно, Кропоткин признавал, что в социальных исследованиях сложно достичь такого же уровня точности, как в физике и химии. Он не разделял, например, категорических утверждений Тэна о том, что история является точной наукой, и ещё в молодости, в письме к своему брату Александру, отмечал, что в работе историка всегда отражаются его политические убеждения³. Однако он утверждал, что между наукой и анархизмом существуют особые отношения. Учёные прошлого всегда имели некую высшую теорию общественного развития, из которой они черпали гипотезы или вдохновение для своих изысканий (гипотезы Дарвина о роли борьбы за существование в происхождении видов, к примеру, были вдохновлены концепцией Мальтуса и буржуазной экономической наукой); в современном ему мире это вдохновение приходит из анархизма. В одном из писем к Гильому 1903 г. он говорит, что теперь необходимо быть анархистом, чтобы быть способным писать об истории, политической экономии и даже биологии⁴. Более того, вдохновляясь синтетическим подходом, пионерами которого выступали Конт и Спенсер, он предусматривал возможность построения синтетической философии, основанной на механистической интерпретации явлений и охватывающей всю природу, включая жизнь общества, что даст ответ на вопрос: как можно достичь прогресса в условиях всеобщего благосостояния человечества. Такая философия, доказывал Кропоткин, вырабатывается частично научными исследованиями и частично анархией. Следовательно, анархия уже не просто утопическая теория – она представляет собой течение мысли эпохи.

При этом Кропоткин отвергал представления об абсолютном знании и абсолютной истине, которые характеризовали и застывшую метафизику религии, и более динамичную диалектику Гегеля, и, отражая умеренные позитивистские взгляды Клода Бернара, он фактически рассматривал развитие научного знания как бесконечное приближение к истине. По его мнению, в самой природе анархизма, с его требованием свободного объединения и взаимодействия индивидов, есть нечто созвучное этому основному принципу науки, который иногда полностью отсутствует в других формах социализма, особенно в марксизме. Последний, как утверждал Кропоткин, ни в коем случае не является научным. Маркс и Энгельс, ограничившие себя диалектическим методом в своих исследованиях человеческого общества и политической экономии, оказались неспособны дать действительно научное подтверждение ни одному из своих утверждений о так называемом научном социализме. «“Капитал” – это превосходный революционный памфлет, – заявлял Кропоткин в другом письме к Гильому, – но его научное значение равно нулю»⁶. Основное положение исторического материализма, что буржуазный строй даст рождение социализму, помимо того, что оно было по сути детерминистским и потому расхолаживающе действовало на борьбу революционеров, было основано на ложном выводе о неизбежности концентрации капитала, который был опровергнут наблюдениями Черкезова и других. Марксова теория стоимости была наивной формулировкой, основанной на утверждении Рикардо о непосредственной связи между трудом и стоимостью, и она, разрабатывая понятие прибавочной стоимости, не смогла определить действительную стоимость труда, измеренную с точки зрения нищеты и лишений; зло существующей системы не в том, что есть прибавочная стоимость продукции, которая уходит к капиталисту, а в том, что при ней должна быть прибавочная стоимость как таковая. Что касается социалистических идей, то Маркс просто использовал гегелевскую диалектику, чтобы повторить то, что задолго до него выразили утопические социалисты. Он был не в состоянии вырваться из старой метафизики, и его последователи, социал-демократы, погрязнув в абстракциях, скрывающих небрежный анализ, продолжают повторять формулы прогресса, которые их наставник считал в общих чертах верными пятьдесят лет назад, не проверяя и не исследуя их. В отличие от защитников научного материализма, которые проявляли меньший интерес к отношениям между человечеством и естественным миром и заостряли своё внимание на экономике и истории, Кропоткин чётко придерживался целостного подхода в своём изложении научных основ анархизма. В работе «Анархия, её философия, её идеал» он доказывал, ссылаясь на недавние открытия естественных наук, что гармония, наблюдаемая во вселенной, является состоянием временного равновесия между всеми природными силами, которое может сохраняться лишь при условии постоянного изменения и которое в каждый отдельный момент представляет собой результат взаимно противоречивых воздействий. Сравнивая нарушение гармонии, которое вызывается извержениями вулканов в природе и революциями в человеческом обществе, он настаивал, что процесс, направленный на достижение гармонии, одинаково протекает и в человеческом обществе, и в любой другой части вселенной. Именно этот процесс, по мнению Кропоткина, нашёл прямое выражение в анархической концепции общества, где гармония достигается через тонкое равновесие, возникшее в результате развития свободных союзов, которые постоянно меняются, приспосабливаясь к разнообразным потребностям всех людей.

Большое влияния на Кропоткина оказала работа Дарвина, давшая научное обоснование идее эволюции, а также последовавший за ней прогресс в биологии, зоологии и антропологии: он считал, что эти открытия не только приводят к открытому разрыву со старой метафизикой, но и делают возможной реконструкцию, наряду с историей органического мира, истории общественных институтов. Однако он ставил под сомнение ту важность, которую Дарвин придавал естественному отбору в происхождении видов, и особенно связанную с этим идею борьбы за существование. Развитая сначала Спенсером и затем Гексли, она резко противоречила кропоткинской идее о гармонии, достигнутой в равновесии между всеми силами общества, и фактически оправдывала капиталистическую систему. В ответ на эссе Гексли «Борьба за существование в человеческом обществе»⁷, где существование изображалось как безжалостная война всех против всех, а эволюция могла быть прогрессивной или регрессивной, Кропоткин изложил свои собственные представления об эволюции, определявшие взаимную помощь как главный фактор эволюционного процесса, который, в отличие от борьбы между представителями одного вида, всегда ведёт к прогрессивному развитию.

Он был убеждён, что сам Дарвин в последние годы жизни признал, что совместная борьба за выживание в данной среде обитания более важна, чем борьба между особями внутри видов, и утверждал, что идеи великого учёного были искажены социал-дарвинистами. Но в действительности работа Кропоткина о взаимной помощи была вдохновлена его собственными наблюдениями за поведением животных в Сибири и лекцией, прочитанной в 1879 г. российским зоологом Карлом Кесслером, полагавшим, что в дополнение к закону взаимной борьбы существует закон взаимной помощи, которая более важна для выживания и прогрессивной эволюции⁸. Чтобы обосновать этот закон взаимопомощи, Кропоткин привлёк множество данных из работ зоологов, антропологов, социологов и историков. Он пришёл к выводу, что огромное большинство видов животных живёт в обществах и находит в объединении лучшее оружие борьбы за жизнь, если понимать её «в широком, дарвиновском смысле: не как борьбу за прямые средства к существованию, но как борьбу против всех естественных условий, неблагоприятных для вида»^8a. И он утверждал, что те виды животных, у которых взаимная помощь получила наивысшее развитие, бесспорно являются наиболее многочисленными, процветающими и открытыми для дальнейшего прогресса. В случае же людей сила взаимопомощи дала человечеству возможность развить те институты, которые позволили ему выжить в суровой борьбе с природой и прогрессировать, несмотря на все превратности истории.

Противостоявший социал-дарвинизму и отстаивавший анархизм, Кропоткин, несомненно, был убеждён, что его обзор поведения животных и человека установил значимость фактора взаимопомощи для прогрессивной эволюции. В то же время он прекрасно осознавал ограниченность данного обзора. В письме Ландауэру о немецком издании книги Кропоткин решительно возражал против любых изменений в названии «Взаимная помощь как фактор эволюции» (под которым она вышла в 1902 г.), чтобы не создавать у читателей ошибочное впечатление, будто он ответил на вопрос, каким образом взаимная помощь влияет на эволюцию⁹. Далее он говорил, что потребовалось бы ещё несколько лет работы, чтобы получить какой-либо ответ на подобный вопрос, поскольку, в ответ на растущее значение ламаркизма, он был бы обязан показать, что виды развиваются благодаря непосредственному приспособлению к среде, изоляции и т.п., без внутренней борьбы между их особями. Очевидно, Кропоткин был бы рад продолжить своё исследование взаимной помощи, опираясь на ламаркистские идеи в противовес тем дарвинистам, которые настаивали на ожесточённой борьбе между особями одного вида как главном факторе в эволюции. И действительно, он опубликовал в журнале «Девятнадцатое столетие и после» (The Nineteenth Century and After) несколько статей на тему наследования приобретённых признаков, которые, хотя и признавали недостаточность проведённых до сих пор исследований, демонстрировали явное сочувствие к ламаркизму¹⁰. Конечно, ламаркизм делал успехи в первые десятилетия XX века, но повторное обнародование в это время результатов экспериментов, проделанных Менделем, малоизвестным австрийским ученым, в 1850‑е гг., уже закладывало предпосылки для современных генетических исследований, которые в конечном счёте лишили ламаркизм какой-либо научной значимости.

Тем не менее признавая необходимость дальнейшего изучения, Кропоткин продолжал утверждать, что взаимопомощь является главной движущей силой нравственного развития в человеческом обществе. И опять же, хотя он настаивал на преемственности между идеями Дарвина и его собственными, вдохновил его другой мыслитель – в данном случае Ж.‑М. Гюйо, который в своём сочинении «Очерк нравственности без обязательства и санкции» («Esquisse d’une morale sans obligation ni sanction», 1884) утверждал, что моральный инстинкт в людях не требует никакого принуждения, обязательности или санкции свыше и развивается как результат самой потребности жить полной, напряжённой, плодотворной жизнью. Кропоткин, с отсылкой на Дарвина, утверждал, что именно инстинкт взаимопомощи «более непрерывно проявляется у общительных животных, чем чисто эгоистический инстинкт личного самосохранения», что в нём следует искать источник «тех чувств благорасположения и частного отождествления особи со своею группою, которые составляют исходную точку всех высоких этических чувств». И эти этические чувства, согласно Кропоткину, развились в общие представления о добре и зле, содержащие «основные начала справедливости и взаимного сочувствия, у кого бы из чувствующих существ они ни встречались, точно так же, как понятия о механике, выведенные из наблюдений на поверхности земли, приложимы к веществу в межзвёздных пространствах»¹¹. Природа вовсе не преподаёт нам урок аморальности, как утверждали индивидуалисты наподобие Штирнера и Ницше и дарвинисты наподобие Спенсера и Гексли, – она первый учитель этики для человека. Общество, освобождённое от власти церкви и государства, не стало бы ни сборищем эгоистов, которое приветствуют первые, ни скоплением враждующих индивидов, которое изображают вторые. В «Нравственных началах анархизма» Кропоткин доказывает, что именно угнетение и эксплуатация, порождённые церковью и в особенности капиталистическим государством, подорвали то общественное согласие, от которого зависит развитие морали. Анархическое общество, где свобода человека будет ограничиваться только потребностью в сотрудничестве, поддержке и сочувствии со стороны его соседей, будет способствовать людской солидарности, из которой вырастают высшие идеалы справедливости и равенства. Что касается индивидуалистов, Кропоткин утверждал, что, в своём отрицании понятий добра и зла, в возвеличении индивидуальности немногих при равнодушии к угнетению большинства, они проповедуют глупый эгоизм, который противоречит их собственному идеалу «полной, широкой и более совершенной индивидуальности»¹².

Хотя Кропоткин настаивал на важности развития морали из практики взаимопомощи, он признавал, что самоутверждение индивида также является важным фактором прогрессивной эволюции, так как оно помогает разорвать узы, которыми общество опутывает человека, когда его институты начинают окаменевать. Но в то же время, доказывал он, поскольку это самоутверждение заставляет индивидов и группы бороться друг с другом за превосходство, постольку оно препятствует развитию морали и прогрессивной эволюции. По его мнению, в течение всей истории человеческих обществ действовали две главных тенденции: одна народная и творческая, когда люди сами вырабатывали институты, необходимые для общественной жизни; другая авторитарная и репрессивная, когда жрецы, колдуны и военачальники пытались установить свою власть над остальными. Именно эта последняя тенденция, вступающая в конфликт с народной, привела к развитию политических и экономических систем, в которых привилегированное меньшинство удерживает свою власть над большинством и за счёт большинства. Социальное напряжение, порождённое этими системами, среди которых современное капиталистическое государство является наиболее деспотичным, неизбежно приводит к революциям – революциям, которые, несмотря на их поражение в результате всплеска реакции, всегда так или иначе сопровождались новым утверждением народной инициативы и продвижением к свободному обществу. Кропоткин, разумеется, связывал анархизм с народной творческой тенденцией, а государственность – с её противоположностью. Он находил проявления свободного коммунализма, например, в приобретении независимости от феодальной власти средневековыми городами, социальная организация которых была основана на гильдейских объединениях. Но лишь во Французской революции он видел начало социализма и разделение его на авторитарное и антиавторитарное течения, из которых возникли государственный социализм и анархизм соответственно.

Кропоткин считал началом государственного социализма, с одной стороны, якобинский коммунизм бабувистских заговоров 1794–95 гг., который позднее возродился в идеях Вейтлинга, Кабе и Бланки, а с другой – сенсимонизм, коммунизм Блана и коллективизм Пекера и Видаля, связанные с революцией 1848 г. Все эти учения, по его мнению, в большей или меньшей степени отстаивали форму социализма, которая превращает индивида в простого функционера государства. Анархические идеи, напротив, берут своё происхождение среди «бешеных» (enragés), непримиримых агитаторов Французской революции, требовавших народного контроля и экономического равенства; эти идеи нашли выражение в представлениях Годвина об антигосударственной социальной революции и были развиты в предложениях Фурье об организации социалистических общин, основанных на свободной ассоциации, в кооперативном социализме Оуэна и мутуализме Прудона.

Однако, связывая происхождение двух течений социалистической мысли с отдельными мыслителями и агитаторами и признавая роль последних в разъяснении идей массам, Кропоткин тем не менее полагал, что социализм, подобно всем другим социальным движениям, зародился в народной среде и сохранял свою жизнеспособность и творческую силу, только пока оставался народным движением. Идеи Шалье и Ланжа, которые предвосхищали утопический проект Фурье, были связаны с коммунальным движением в Париже и провинциях во время Французской революции. Социализм обоих течений, несмотря на удручающий провал государственно-социалистических схем в революции 1848 г., обрёл новую силу и значение по мере развития Международного товарищества рабочих в шестидесятые. Парижская коммуна 1871 года и последовавшие за ней народные выступления окончательно продемонстрировали несостоятельность государственного социализма и необходимость свободных и независимых коммун для победы социальной революции. Латинские народы оказались особенно восприимчивы к уроку Парижской коммуны, отсюда их сочувственная реакция на анархизм Бакунина и сильные позиции Антиавторитарного Интернационала в романских странах. Однако германские народы с их авторитарными традициями извлекли из Коммуны совершенно иной урок и поддержали государственный социализм Маркса, следствием чего стало влияние социал-демократии в этих странах.

С точки зрения прогрессивного исторического развития, главной ошибкой марксистов, по Кропоткину, было сохранение авторитарной тенденции в социалистическом движении. Только сами массы, настаивал он, смогут осуществить социальную революцию. И самую большую тревогу вызывало у него то, что, если анархисты не помогут народу определить и прояснить свои идеалы, люди, как и раньше, будут полагаться на методы социал-демократов, которые являются политическими и парламентскими и потому непоследовательными. Даже если массы не нуждаются в детальных программах и проектах, которые руководили бы ими в построении свободного и справедливого общества, важно, чтобы они поняли необходимость установить собственный политический и экономический контроль с самого начала революции, если им удастся её совершить. Несмотря на свой коммунализм и народный дух, восстание Парижской коммуны закончилось тяжёлым поражением, потому что революционеры, цеплявшиеся за старые правительственные предрассудки, оставили всю власть и инициативу выборному правительству, которое не смогло воспользоваться творческой энергией народа и добиться народной поддержки через социальную революцию. Кропоткин попытался обосновать свои утверждения, рассмотрев возможность создания анархического коммунистического общества в книгах «Хлеб и воля» (1892) и «Поля, фабрики и мастерские» (1898), в которых он развил свои экономические идеи и тесно связанные с ними взгляды на образование.

В «Хлебе и воле» Кропоткин стремился доказать важность и практическую осуществимость права каждого на благосостояние, начиная с первого дня революции: когда сам народ овладеет всем общественным богатством, эксплуататоры больше не смогут присваивать продукты его труда, и появится возможность распределять их между всеми членами общества в соответствии с потребностями последних. В современном ему обществе уже есть примеры – организация национальных библиотек, коммунальное водоснабжение, служба спасения на водах, – когда признаётся принцип «каждому/каждой по потребностям». Критикуя коллективистов и социал-демократов, выступавших лишь за обобществление средств производства, он доказывал: в современном обществе всё настолько взаимосвязано, что будет невозможно изменить его часть, не затрагивая целого, – полумеры просто-напросто разрушат систему производства и вызовут недовольство. Для рабочего жильё, пища и одежда – такие же средства производства, как инструменты и машины. Кроме того, в системе оплаты труда, разработанной при капитализме, уже заложена тенденция к неравенству и несправедливости. Невозможно точно и объективно оценить вклад каждого отдельного человека в производство, всегда будут оставаться те, кто неспособен заработать достаточно для себя и своей семьи, а марксистское различие между квалифицированным и простым трудом неизбежно восстановит неравенство нынешнего общества. Провозгласить отмену частной собственности на средства производства и отказаться сделать это в отношении всего остального – значит пытаться основать общество на двух полностью противоположных принципах; такое общество в итоге либо вернётся к системе частной собственности, либо преобразуется в коммунистическое.

Кропоткин не соглашался с тем, что проблемы дефицита товаров, как утверждали социал-демократы, сделают невозможными отмену заработной платы и распределение по потребностям, кроме как в долгосрочной перспективе. Нехватка продуктов, вызванная нарушением производства в первые дни революции, будет преодолена с помощью нормированного распределения, организованного на местах. Благодаря современному научному прогрессу, энтузиазм и сознательность масс вскоре позволят наладить производство, достаточное для удовлетворения всех нужд общества. Более того, Кропоткин был убеждён, что в анархо-коммунистическом обществе производство может быть настолько улучшено и расширено, что каждому человеку в возрасте от 20–22 до 50–55 лет будет достаточно работать 5 часов в день, чтобы произвести всё необходимое. В «Полях, фабриках и мастерских» он подробно рассматривал недостатки современного ему сельского хозяйства и пути их преодоления в системе, более подходящей для разработки природных ресурсов и удовлетворения человеческих нужд. При этом он отмечал пагубное влияние теории Мальтуса, которая, объявляя, что население всегда оказывает давление на источники пропитания, давала существующей системе своего рода научное обоснование неизбежности нищеты, несмотря на то, что это было опровергнуто значительным ростом производительных сил человека в течение XIX века. «…Нам нечего жаловаться на перенаселение и нечего его бояться в будущем, – уверял Кропоткин. – Наши средства к добыванию из земли всего, что нам нужно, при каком бы то ни было климате и при какой бы то ни было почве, настолько усовершенствовались за последнее время, что трудно предвидеть пределы производительности земли»¹³. Эти доказательства оспаривались сторонниками неомальтузианства, которые, считая, что успешное преодоление бедности зависит от ограничения роста населения, в 1879 г. основали движение для распространения знаний о контроле рождаемости. Кропоткин с самого начала резко критиковал это движение как отход от революционной борьбы и, хотя он признавал выгодность ограничения размеров семьи для бедных, не считал аргументы неомальтузианцев заслуживающими серьёзного внимания¹⁴.

Он полагал, что главным пороком современной системы производства является то, что, поскольку она организована исключительно для обеспечения прибыли меньшинству, она не может эффективно и оптимально удовлетворить потребности общества в целом. Озабоченность максимизацией прибыли через разделение труда, прославляемое буржуазными экономистами, привела к сверхспециализации, при которой индустриально развитые страны неспособны использовать свои сельскохозяйственные ресурсы и предпочитают сосредотачиваться на производстве промышленных товаров. Это приводит к превращению рабочего в придаток машины, экономическим кризисам, периодически повторяющимся по мере того, как другие страны индустриализируются, и усиливающемуся соперничеству за рынки. Такая система, предупреждал Кропоткин, несёт в себе собственную погибель. Находясь в резком противоречии с марксистами, которые видели в специализации и централизации производства существенную черту исторического процесса, ведущего к социализму, Кропоткин доказывал, что растущая специализация вступает в конфликт с тенденциями общественной жизни и что разнообразие является благом для территории и её обитателей. Вместо сверхспециализации должны существовать интеграция и комбинация труда, при которой каждый здоровый человек в свободной ассоциации, наряду с другими, занимается интеллектуальным и физическим трудом, работает в поле и мастерской, а каждый регион производит бо́льшую часть сельскохозяйственной и промышленной продукции, которую он потребляет. Вдохновлённый сочинениями Фурье о свободной ассоциации и радостном труде, Кропоткин утверждал, что в обществе, основанном на интеграции труда, человек сможет полностью раскрыть свои способности и интересы, заниматься разнообразной деятельностью и работать в здоровой обстановке, где фабрика больше не будет отделена от сельской местности, работа перестанет быть бременем и качество производства будет намного выше, чем при существующей системе.

Общество интегрированного труда подразумевало коренные изменения в системе образования. Кропоткин выступал защитником интегрального образования, которое давало бы учащемуся навыки, полезные для рук и головы, и покончило бы с пагубным разделением на интеллектуальный и физический труд, сдерживающим индивидуальное развитие каждого и замедляющим научно-технический прогресс в целом.

Ни один другой ведущий анархист, ни прежде, ни после, не связывал анархизм с развитием науки так тесно, как это делал Кропоткин. Прудон и Бакунин, хотя они критически относились к метафизике и диалектике, испытали сильное влияние и той, и другой в своём языке и мышлении. Бакунин настаивал, что научные знания должны быть общим достоянием, потому что это позволило бы выявить общие причины личных страданий и открыть общие условия, необходимые для освобождения человека в обществе. Но он не собирался идти дальше и признавать тесную, положительную связь между свободным социализмом и наукой. Он называл чудовищной любую попытку привести практику в строгое соответствие с абстрактными данными науки: последняя никогда не должна вмешиваться в организацию общества, поскольку, не говоря уже о её постоянном несовершенстве, она посвящает себя абстракциям и по самой своей природе вынуждена пренебрегать жизнью реальных людей. Бакунин осуждал марксистов, которые хотели дать учёным влиятельное положение, не только потому, что считал, что они будут развращены властью, как и все наделённые ею, но и потому, что был убеждён, что они могут быть социалистами только теоретически, поскольку научная мысль не связана с практическим опытом напрямую. Рабочие, при всём своём невежестве и предрассудках, являлись социалистами инстинктивно, так как испытали опыт угнетения; развитие социалистической мысли, которой им не хватало, будет достигнуто через практические действия в борьбе с притеснением. Реклю, как учёный, намного дальше отошёл от языка и мышления метафизики и диалектики. Фактически он был ближе к Кропоткину, чем любой другой деятель анархического движения. Однако между ними прослеживаются чёткие различия в том, как они связывали науку с анархизмом. Реклю рассматривал революцию как кульминацию эволюционного процесса, в которой преодолевается последнее сопротивление изменениям, тогда как Кропоткин придавал ей более определённое значение – разрушение гармонии для установления нового равновесия между всеми общественными силами. Признавая, что знание естественных законов и истории позволяет массам выработать свои идеалы и найти пути их осуществления, Реклю не разделял взглядов Кропоткина на анархический коммунизм как основу синтетической философии и вместо этого, подобно Бакунину, фокусировался на проблеме демократизации науки. Отчасти потому, что он не имел таких структурированных и детальных представлений об истории и эволюции, и отчасти потому, что его больше волновало порабощающее влияние религии на человеческие умы, Реклю в меньшей степени, чем Кропоткин, был склонен отождествлять марксизм, социал-демократию и даже отдельные народы с авторитарной тенденцией и регрессивной эволюцией. Он, по-видимому, проявлял больше интереса к развитию личности, чем Кропоткин, и видел здесь начало того эволюционного и революционного процесса, который должен достичь кульминации в создании свободного и справедливого общества.

Другие ведущие анархисты также критически воспринимали связь, которую Кропоткин провёл между анархизмом и наукой. Малатеста утверждал, что так называемый «научный анархизм», как и «научный социализм», происходит от сциентизма, который, отражая веру в неограниченные возможности науки, приравнял научное знание к человеческим стремлениям, тогда как в действительности оно имеет дело лишь с фактами и законами, определяющими возникновение и повторение этих фактов. Не всё во вселенной можно объяснить с механистической точки зрения: если бы это было так, всё было бы предопределено и в борьбе за создание лучшего общества не было бы никакого смысла. Идея Кропоткина об анархизме как синтетической философии, на взгляд Малатесты, была нелепостью. Анархия – это стремление, которое может быть воплощено усилиями человеческой воли. Её нельзя приравнивать к механистической концепции вселенной или смешивать с наукой и любой данной философской системой, даже если развитие науки и философской мысли идёт ей на пользу. Он отрицал представление Кропоткина о тенденции к гармонии, существующей в природе, считая, что более важно побороть дисгармонию природы в человеческом обществе. Утверждение о том, что гармония является законом природы, порождает необоснованный оптимизм по поводу неизбежного возникновения анархо-коммунистического общества. Малатеста также доказывал, что Кропоткин недооценил трудности производства товаров, достаточных, чтобы удовлетворить потребности каждого: нельзя, например, быть уверенным, что крестьяне сразу примут новые методы хозяйствования, которые наука считает необходимыми для реализации потенциала сельского хозяйства и которые были описаны в «Полях, фабриках и мастерских». Подход Кропоткина не был по-настоящему научным, поскольку он был склонен отмечать лишь те факты, которые согласовывались с его горячими убеждениями. «Кропоткин, – говорил Малатеста, – был слишком страстным, чтобы быть точным наблюдателем»¹⁵. Эта критика в адрес Кропоткина за пристрастный отбор фактов была повторена Джемсом Гильомом, который, сам анархист и историк, ставил под сомнение компетентность своего друга в области истории, хотя и не разделял возражений Малатесты по поводу его компетентности как учёного: «…У тебя есть теория и ты ищешь факты, которые можно было бы сгруппировать и интерпретировать в поддержку этой теории»¹⁶.

Малатеста считал, что холодную объективность учёного никоим образом нельзя совместить со страстью и энтузиазмом революционера. И всё же именно красноречивое сочетание анархии с наукой, при всех его слабостях, позволило Кропоткину донести голос анархического коммунизма до всех классов общества и обеспечить ему место в интеллектуальной истории и истории рабочего класса конца XIX и начала XX века.

Часть I. Кропоткин и развитие теории анархического коммунизма

1. Бакунизм

От реформы к революции: знакомство Кропоткина с Интернационалом и бакунизмом (1872)

«Я скоро заметил, что никакой революции – ни мирной, ни кровавой – не может совершиться без того, чтобы новые идеалы глубоко не проникли в тот самый класс, которого экономические и политические привилегии предстоит разрушить»¹. Такое наблюдение сделал Кропоткин, когда он впервые вступил на путь революционера. И его самого с полным основанием можно было назвать представителем привилегированного класса.

В 1862 г., двадцати лет от роду, он закончил офицерский курс в престижной военной академии, петербургском Пажеском корпусе, удостоившись отличия за службу в качестве личного пажа государя. В это время его лояльность не подвергалась сомнению. Действительно, перед самым производством в офицеры он принял активное участие в тушении опасного пожара в центре Петербурга, произошедшего по вине поджигателя. И всё же вместо блестящей карьеры при дворе он выбрал службу в никому не известном полку, который недавно был создан в одной из отдалённых областей Сибири. Кропоткин, с детства испытывавший возмущение крепостной системой, при которой дворянство вело расточительное и бесполезное существование за счёт крестьян, ожидал радикальных изменений в общественном устройстве после того, как новый царь освободил крепостных в 1861 г. Однако к 1862 г. стало ясно, что эта надежда была тщетной: признаки надвигающейся реакции уже начали проявляться в поведении Александра II, особенно после пожара. Кропоткин позднее вспоминал, как после церемонии выпуска царь подозвал к себе новых офицеров и, спокойно поздравив их, затем перешёл на крик, обещая самую страшную кару любому из них, если тот окажется изменником: «Его голос оборвался. Лицо его исказилось злобой и тем выражением слепой ярости, которое я видел в детстве у отца, когда он кричал на крепостных и дворовых: “Я с тебя шкуру спущу!” […] “Реакция – полным ходом”, – говорил я себе, возвращаясь с парада». Через несколько дней царь расспросил Кропоткина о его намерении поехать на Амур, и он ответил, что хочет быть там, где предстоит проделать большую работу, чтобы провести в жизнь великие реформы. «Александр II взглянул на меня пристально. Он задумался на минуту и, глядя куда-то вдаль, сказал наконец: “Что ж, поезжай. Полезным везде можно быть”. И лицо его приняло выражение такой усталости, такой полной апатии, что я тут же подумал: “Он конченый человек. Он теперь сдастся совсем”»². Монарха должен был по меньшей мере озадачить этот молодой и многообещающий офицер, который с таким искренним энтузиазмом относился к реформам, что повернулся спиной ко двору.

Но лишь в 1872 г. разочарование Кропоткина в возможности реформ при царском режиме привело его в ряды активных революционеров, и Александр II узнал об отступничестве своего бывшего пажа лишь в 1874 г., когда тот был предан в руки полиции. Разумеется, царь, к тому времени открыто перешедший к реакционной и репрессивной политике, без колебаний выполнил обещание, данное в 1862 г., и Кропоткин немедленно был заключён в сырую одиночную камеру Петропавловской крепости. Александр II не меньше, чем Кропоткин, понимал, какую опасность представляет мятежный представитель аристократии, имеющий близкую связь со двором.

При всей важности, которую имели подпольная работа Кропоткина и её драматическое разоблачение властями, очевидно, что его переход от простого неприятия репрессивного социального строя к анархизму был долгим и постепенным. Он сам признал это, возможно невольно, в тайной беседе с братом царя, посетившим его в тюрьме. Великий князь хотел знать, когда и где он проникся революционными идеями. «Я всегда был такой», – отвечал Кропоткин, одновременно честно и уклончиво. «Как! – в ужасе воскликнул его именитый посетитель. – Даже в корпусе?» – «В корпусе я был мальчиком. То, что смутно в юности, выясняется потом, когда человек мужает», – таков был холодный ответ³. Действительно, Кропоткину было уже тридцать, когда он вступил в контакт с Интернационалом и начал карьеру революционера. Только в 1867 г., когда Кропоткин вернулся из Сибири, он, по его собственным словам, был готов стать анархистом⁴. Более того, чувствуя отчаянную необходимость в радикальных изменениях, в июне 1866 г. он всё ещё предупреждал брата, что не стоит становиться страстным приверженцем революции, не обдумав тщательно всю её пользу и вред для большинства⁵. Для Кропоткина было важно отыскать рациональный и эффективный способ преобразования существующего строя, а также найти себе достойную роль в этом преобразовании. Он не был готов строить свою жизнь и работу на одной лишь инстинктивной ненависти к режиму, соединённой с теоретическим изучением радиальной литературы. Он должен был систематически рассмотреть все возможности, поскольку если одной из его черт было беспокойство об угнетаемых, то другой была приверженность рациональному мышлению, основанному на научных исследованиях. Поэтому ему потребовалось некоторое время, чтобы перейти на революционные позиции. Но при всём этом и, без сомнения, вследствие этого Кропоткин, однажды выработав свои взгляды на общество и революцию, не допускал ни малейшего изменения в них. Джемс Гильом в одном случае, раздражённый ответом Кропоткина на критику его представлений о Французской революции, воскликнул: «Ты защищаешься как сам дьявол, до последнего патрона!»⁶

Обеспокоенность Кропоткина судьбами угнетённых берёт начало в его детских впечатлениях, которые к двенадцати годам вызвали у него такую стойкую неприязнь к своему аристократическому положению, что он перестал использовать титул князя и подписывался просто «П. Кропоткин».

В старых дворянских семьях России детей по большей части оставляли на попечение нянек и гувернёров либо отсылали в школы, откуда визиты домой были строго ограничены; отношения между родителями и детьми в лучшем случае были холодными и официальными. Младшим детям Кропоткиных, Петру и Александру, рано потерявшим мать (двое других детей были намного старше и уже учились в школах), выпало бы особенно безрадостное детство, если бы не та забота, которую оказывали им крепостные слуги. Мачеха, на которой их отец, князь Алексей, женился вскоре после смерти первой жены, проявляла бесчувственность в обращении с ними. Она не удовольствовалась тем, что добилась переезда семьи в новый дом, из которого было удалено всё, что напоминало детям об их матери; она также разлучила их со слугами матери и разорвала все связи с их родственниками по материнской линии. Однако семейные крепостные, которые находили первую жену князя более симпатичной особой, в память о ней перенесли свою преданность на её детей. «Не знаю, что стало бы с нами, – говорит Кропоткин, – если бы мы не нашли в нашем доме среди дворовых ту атмосферу любви, которой должны быть окружены дети»⁷. При таких обстоятельствах дети неизбежно должны были сочувствовать тяжёлой участи крепостных – тем более что отношение к последним было продолжением той деспотичной власти, которой князь пользовался в своей семье. Александру, к примеру, в 21 год ещё приходилось переносить побои отца.

Петра глубоко угнетало то, что приходилось претерпевать крепостным от его отца: браки по принуждению, отдача в рекруты за малейшие признаки неповиновения воле князя, избиения за самые незначительные проступки. И всё же крепостные считали Алексея Кропоткина «добрым» господином: происходившее в доме Кропоткиных, по словам самого князя, не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось в других дворянских усадьбах. Пётр начинал понимать всё это по мере того, как он рос – рос только для того, чтобы разделить бесполезное и зачастую нездоровое существование своего класса, лишённого царями какой-либо созидательной роли в управлении страной. Все представители аристократии были практически обязаны стремиться к военной карьере, где царила одержимость наружностью, традицией, стилем, – в этом смысле никто не был более преданным солдатом, чем Алексей Кропоткин, но единственным подтверждением его воинской доблести был орден, полученный им благодаря храбрости его крепостного денщика.

Отчуждение Кропоткина от своего класса и его отвращение к социальному строю усилились во время его обучения в Пажеском корпусе. В этом престижном заведении давали образование, во многих отношениях прогрессивное для того времени (Кропоткин с похвалой отзывался о «конкретном характере преподавания»), но, когда он туда прибыл, там всё ещё преобладал обычай запугивания младших учеников старшими, который превосходила по жестокости только сама военная дисциплина: в 1861 г. Кропоткина на несколько недель посадили в тёмный карцер, на хлеб и воду, за то, что он дерзнул критиковать поведение начальствующего офицера.

Имея мало общего со своими сокурсниками, Кропоткин, поощряемый перепиской со своим братом, посвящал свободное время изучению тех проблем, которые волновали ведущих мыслителей и писателей эпохи. Это побудило его провести своё первое научное исследование – обзор сельской ярмарки в Никольском, где находилось поместье его семьи. Он говорит: «…Мой первый опыт… пододвинул меня на шаг ближе к нашим крестьянам и показал мне их в новом свете… Здравый смысл и способность быстрого русского крестьянина… произвели на меня глубокое впечатление»⁸. Визиты в дома модных родственников, интересовавшихся либеральными идеями, позволили ему, в обход строгой цензуры, познакомиться с сочинениями Герцена. Он был настолько впечатлён прочитанным, что попытался издавать тайную революционную газету в самом корпусе, но оставил эту опасную затею по совету нескольких сочувствующих пажей, прочитавших первые выпуски. Тем не менее его взгляды в значительной мере оставались конституционалистскими. «[Царю] не нужно вовсе отрекаться от власти, а только ограничить её», – заявлял он в письме Александру в 1858 г.⁹. Более того, из-за ограничений социальной среды, в которой жил юный Кропоткин, у него не было никаких контактов с радикальным движением того времени.

Когда Кропоткин стал личным пажом царя в июне 1861 г., он всё ещё надеялся, как и большинство либералов, включая даже самого Герцена, что Александр II, освободитель крепостных, начнёт реформы, чтобы устранить пороки старого порядка и ограничить всесилие самодержавного правительства¹⁰. Однако действия царя, начиная с безжалостного подавления студенческих беспорядков осенью того же года, заставили его признать, что царский либерализм оказался недолговечным. К концу года, находясь на службе у Александра II, он убедился, что последний был деспотичным и в то же время нерешительным правителем, который, будучи окружён коррумпированными придворными и советниками, запугивавшими его перспективой кровавого крестьянского восстания, был морально не готов к тому, чтобы провести в жизнь подлинную программу реформ.

В молодые годы неприязнь Кропоткина к своему аристократическому положению переросла в желание стать полезным членом общества – настолько сильное, что его брат Александр жаловался: «…Говоришь ты об этой будущей жизни для общества как о долге»¹¹. Теперь ему предстояло решить дилемму: возможно ли это при царском режиме. Неодобрение родителей уже заставило его отказаться от планов поступления в университет, чтобы получить необходимый, как он считал, образовательный базис. Очевидно, Кропоткин пришёл к выводу, что он может быть полезным для общества как офицер, без продолжения образования, и что надежда на реформы ещё не совсем потеряна. Он выхлопотал себе назначение в недавно присоединённый Приамурский край Сибири, убеждённый, что можно многое сделать для развития этой области, вдали от непосредственного влияния двора. Когда, по прибытии на место (сентябрь 1862 г.), его спросили о причинах такого назначения, он ответил, что при выборе им руководили «желание быть полезным, найти деятельность… невозможность выполнить своё намерение быть в университете»¹².

Кропоткин, поощряемый либеральными взглядами и сочувственным отношением некоторых администраторов региона, в особенности начальника штаба Восточной Сибири генерала Кукеля, под началом которого он служил, развернул энергичную работу как секретарь комитетов, рассматривавших предложения по реформе тюрем и местного самоуправления. Однако не прошло и года, как Кукель был отправлен в отставку за содействие побегу Бакунина и покровительство каторжанину Михайлову, что шло вразрез с политикой петербургского правительства, начинавшего тормозить разработку реформ. «Отъезд Кукеля, последствия которого я тебе описал, перевернул всё», – писал Кропоткин своему брату в марте 1863 г., добавляя с ноткой отчаяния: «Я решительно не знаю, куда мне теперь податься; вероятно, пойду с баржей»¹³. И действительно, летом ему, в числе других офицеров, было поручено отвести караван с провизией для поселений в низовьях Амура. Баржи были разбиты во время бури, но Кропоткин, с характерной для него энергией и решительностью, устремился в Санкт-Петербург, чтобы доложить о бедствии, и, благодаря его настойчивости, власти приняли меры, которые должны были предотвратить подобные происшествия в будущем.

Когда реформаторские начинания были остановлены, Кропоткин пытался сделать то, что было возможным в существующих условиях, но вскоре убедился в тщетности этих усилий. Он, среди прочего, подготовил доклад об экономическом положении уссурийских казаков, который принёс ему повышение, но в итоге лишь увидел, что средства, выделенные на осуществление его предложений, незаконно присваиваются чиновниками, ответственными за них. Сходным образом, осенью 1865 г. он обнаружил, что деньги, выделенные для приобретения буксирных судов, потрачены на возведение бесполезных зданий для чиновников.

Тем временем Кропоткин был включён в состав географической экспедиции, которая отправилась на исследование Маньчжурии в начале лета 1864 г. За этой экспедицией последовали другие. С этого времени он стал всё больше посвящать себя научным исследованиям, получив признание как географ. Тем не менее он постепенно пришёл к заключению, что его служба в Сибири больше не является ни выгодной, ни полезной. Одним из его наиболее известных достижений стало открытие в 1866 г. сухопутного маршрута, обеспечивавшего прямое сообщение между Читой и Ленскими золотыми приисками к северу, – но триумф этого открытия был омрачён ужасом, который он испытал, наблюдая бесчеловечные условия труда рабочих-солеваров на Лене. «Вот где вдоволь можно каждый день насмотреться на порабощение рабочего капиталом, на проявление великого закона уменьшения вознаграждения с увеличением работы», – писал он брату¹⁴. И, вдохновляясь идеями Прудона, он заявлял, что существующую систему следует разрушить, проложив прямую дорогу к ассоциациям взаимопомощи: лишь тогда, по его словам, революция принесла бы великую пользу. В том же году он присутствовал на заседаниях военного суда, приговорившего к смертной казни пятерых поляков, которые участвовали в отчаянной попытке побега: около пятидесяти польских каторжан, занятых на строительстве дороги от Иркутска до Читы – во время чего приходилось взрывать отвесные скалы на берегу Байкала, – вооружились косами и полудюжиной ружей и подняли восстание. Пётр отсутствовал во время этих событий, находясь с экспедицией на Лене, но его брат Александр, приехавший к нему в Иркутск в 1864 г., едва не был отправлен с войсками против поляков. Это окончательно убедило братьев в необходимости как можно скорее оставить военную службу: «Для меня и для брата восстание послужило уроком. Мы убедились в том, что́ значит так или иначе принадлежать к армии… Мы решили расстаться с военной службой и возвратиться в Россию»¹⁵.

Кропоткин покинул Сибирь в апреле 1867 г., полностью разочаровавшись в существующей системе и отбросив любые иллюзии о возможности её изменения. Он осознал всю степень человеческих страданий, вызванных российским самодержавием, которое бесконечным потоком отправляло политических ссыльных и других отвергнутых обществом в Сибирь, где они, даже за пределами тюрем, терпели бесчинства примитивного капитализма. В то же время Кропоткин, как он сам говорит, увидел полную невозможность сделать что-либо полезное для масс, работая в административной машине: даже если чиновники просвещены и полны благих намерений, все прогрессивные начинания парализуются иерархическим централистским правительством, которое заботится о собственных интересах, а не о нуждах страны. С другой стороны, его опыт, в частности исследовательский, позволил ему выработать положительные и по-настоящему революционные представления об обществе. Когда ему, при организации сложных и опасных экспедиций, приходилось иметь дело с сотнями людей, он осознал ценность действий, основанных на взаимопонимании, а не на военной дисциплине: «…Я… скоро понял, что в серьёзных делах командованием и дисциплиной немногого достигнешь. Люди личного почина нужны везде; но раз толчок дан, дело, в особенности у нас в России, должно выполняться не на военный лад, а, скорее, мирским порядком, путём общего согласия». Наблюдения за жизнью сельских общин, через которые проходили его экспедиции, убедили его в большом творческом потенциале и историческом значении масс: «Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах, и понял значение этой построительной работы в росте общества». Он видел, что сектанты-духоборы с их полукоммунистической организацией преуспели в колонизации Приамурья, где проваливались проекты государства; видел, что местные сообщества выработали сложные формы социальной организации вдали от влияния цивилизаций. Всё это подводило его к идеям о лидерах и массах, которые перекликались с представлениями, выраженными в романе Толстого «Война и мир», и, утратив всякую веру в государственную дисциплину, Кропоткин, по его словам, был подготовлен к тому, чтобы стать анархистом, хотя его наблюдения ещё не вылились в определённую политическую теорию¹⁶.

Оказавшись в Петербурге, Кропоткин поступил в университет, чтобы пройти, наконец, полный курс математики, который он считал совершенно необходимым для своих научных трудов. Обучение, наряду с работой в области географии, поглощало всё его время на протяжении следующих пяти лет. В этот период он провёл скрупулёзное исследование, результатом которого стало открытие им конфигурации гор в Азии – открытие, которое он оценивал как свой самый существенный вклад в науку и которое принесло ему большое волнение и удовлетворение: «В человеческой жизни мало таких радостных моментов, которые могут сравниться с внезапным зарождением обобщения, освещающего ум после долгих и терпеливых изысканий… Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения»¹⁷. Но то удовольствие, которое он находил в изучении географии, лишь усиливало всегда присущее ему чувство вины: «Какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за чёрствый кусок хлеба? Когда всё, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано из рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно чёрного хлеба для собственных детей?» Надеясь разрешить конфликт между приверженностью к географии и стремлением помочь народу, он вынашивал идею всестороннего исследования физической географии России, которое предоставило бы информацию о наилучших способах обработки земли. Но какой смысл, спрашивал он себя, давать эту информацию, если она не может принести большой практической пользы крестьянину до тех пор, пока не будет изменена вся социально-экономическая система: «Как смею я говорить ему об американских машинах, когда на аренду и подати уходит весь его заработок! Крестьянину нужно, чтобы я жил с ним, чтобы я помог ему сделаться собственником или вольным пользователем земли. Тогда он и книгу прочтёт с пользой, но не теперь»¹⁸. По этой причине осенью 1871 г. он отклонил предложенный ему пост секретаря Русского географического общества, который дал бы ему возможности и средства, необходимые для сочинения о физической географии России.

Два события, произошедшие в это время, оказали большое влияние на решение Кропоткина посвятить себя делу народа: одним из них была Парижская коммуна, другим – смерть его отца осенью 1871 г. Известия о Парижской коммуне пробудили в Кропоткине новую надежду, связанную с подъёмом рабочего движения в Западной Европе¹⁹. Героическая борьба коммунаров, несмотря на её трагический исход, резко контрастировала с ситуацией в Петербурге, где угнетаемые продолжали пассивно переносить свои страдания, а либералы шестидесятых, если они ещё не угодили в тюрьму, были слишком напуганы, чтобы отстаивать свою позицию в условиях нахлынувшей реакции. Интерес к европейскому пролетариату возник у Кропоткина ещё в 1861 г., после прочтения книги Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» в изложении Шелгунова. С тех пор он читал все статьи о Международном товариществе рабочих (МТР), какие только мог найти. Однако предвзятые и цензурированные статьи российских газет об МТР или Парижской коммуне не могли удовлетворить Кропоткина. Вследствие этого, когда Софья Николаевна Лаврова (сестра жены его брата, близко связанная с бывшими коммунарами и Интернационалом в Цюрихе) на короткое время вернулась в Петербург ранней осенью 1871 г., он счёл своим долгом встретиться с ней²⁰. Смерть отца позволила ему исполнить то, что, по-видимому, было его заветным стремлением: поехать в Западную Европу, чтобы лично увидеть развитие социалистического движения. В начале весны 1872 г. Кропоткин отправился в Цюрих. При посредничестве Лавровой он вступил в одну из местных секций Интернационала и погрузился в чтение литературы, посвящённой МТР: «Я читал целые дни и ночи напролёт, и вынесенное мною впечатление было так глубоко, что никогда ничем не изгладится»²¹. Однако его друзья посчитали, что одним этим будет трудно удовлетворить его потребность в информации, и предложили ему посетить группы в Юре и Женеве, главных центрах Интернационала в Швейцарии.

В Женеве Кропоткин встретил местных лидеров Николая Утина и Ольгу Левашову, которые познакомили его с ведущими членами разных профессиональных секций и даже предложили ему присутствовать на заседаниях комитета. Однако Кропоткин предпочитал находиться непосредственно среди рабочих: «За стаканом кислого вина я просиживал подолгу вечером в зале у какого-нибудь столика среди работников и скоро подружился с некоторыми из них… Теперь я мог наблюдать жизнь движения изнутри и лучше понимать, как смотрели на него сами работники». Энтузиазм рабочих в отношении Интернационала произвёл на него глубокое впечатление: «Нужно было жить среди рабочих, чтобы понять, какое влияние имел на них быстрый рост Интернационала, как верили они в движение, с какою любовью говорили про него и какие делали для него жертвы»²². И, видя в этом извечный упрёк всем тем, кто имел образование и досуг, но не спешил отказать рабочим столь необходимую поддержку в борьбе, он пришёл к убеждению, что у него нет иного выбора, кроме как разделить жребий последних – стать революционером.

Но, как ни печально, у Кропоткина вскоре возникли серьёзные сомнения по поводу того, настолько помогало массам в Женеве руководство человека наподобие Утина, вовлекавшего их в политические махинации с целью провести в парламент своих союзников²³. Заявив, что такие интриги лидеров нельзя примирить с пламенными речами, которые они произносят с трибуны, он через несколько недель уехал, чтобы встретиться с бакунистами в Юре.

Знакомство с юрцами оказало на Кропоткина сильное влияние. В Юрской федерации, где, как он говорит, «начинался современный анархизм» в противостоянии авторитарной политике Генерального совета МТР, где рабочие самостоятельно обдумывали положение вещей и, даже если они вдохновлялись идеями Бакунина, не воспринимали его слова как неопровержимый закон, – здесь он наконец почувствовал себя как дома.

Такими были воспоминания Кропоткина о его пребывании в Юре, особенно о неделе, проведённой в Сонвилье, и приобщении к бакунизму. Его новые убеждения укрепились после посещения бакунистов в бельгийском городе Вервье, суконщики которого оказались одной из «самых симпатичных групп людей», с которыми Кропоткин встречался в Западной Европе²⁵. Однако, хотя ему удалось установить близкие отношения с ведущими активистами, такими как Адемар Швицгебель и Джемс Гильом, он так и не встретился лично с Бакуниным. Гильом явно отговаривал его от подобного визита, ссылаясь на возраст Бакунина и его усталость, вызванную раздорами в Интернационале. Но позднее он признавался Неттлау, что сам Бакунин не желал этой встречи, поскольку отождествлял Кропоткина с умеренными взглядами его брата, сторонника Петра Лаврова, и был оскорблён его пребыванием в секции Утина в Женеве. Фактически Гильом считал, что в то время Бакунин занимал по отношению к Юрской федерации выжидательную позицию – обстоятельство, о котором всегда говорилось уклончиво, – и мог иметь опасения по поводу последствий такой встречи²⁶.

Тем не менее, несмотря на свой энтузиазм, Кропоткин признавал, что был один пункт, относительно которого он сомневался и который он «принял только после долгих дум и бессонных ночей», – этим пунктом была сама революция. Оставив свои прежние либеральные идеи, он теперь признавал, что революция может быть единственным средством освобождения угнетённых, но, как и Прудон, продолжал сомневаться в действенности этого средства. Его приводили в ужас свидетельства о чудовищной расправе, учинённой над коммунарами версальской армией. Принимая во внимание силу среднего класса, за которым стояла могущественная машина современного государства, он опасался разрушительного насилия, к которому могла привести та социальная революция («великая революция, какой ещё не знает история»), что потребовалась бы, чтобы передать всё в руки народа. Революции, по его наблюдению, происходили лишь там, где уже наблюдалось некоторое недовольство среди привилегированных классов, и в любом случае являлись неотъемлемой частью эволюционного процесса: «В развитии человеческого общества… существуют периоды, когда борьба неизбежна и когда гражданская война возникает помимо желания отдельных личностей». Есть лишь один способ совершить революцию, заключал он. Угнетённые, в отличие от несчастных коммунаров, должны иметь ясное представление о том, чего они хотят и как они собираются этого достичь, чтобы борьба с самого начала велась вокруг первостепенных проблем. Когда революция будет вдохновляться высоким и ясным идеалом, способным вызвать симпатию даже у некоторых представителей класса, сопротивляющегося переменам, социальная творческая сила станет более важной, чем военная сила; в то же время столкновения из-за второстепенных вопросов не будут приводить к высвобождению низших инстинктов человека, и борьба потребует меньшего числа жертв с обеих сторон²⁷.

Отныне преданный сторонник антиавторитарного социализма и народной революции, Кропоткин предполагал осесть в Юре и посвятить себя социалистическому движению. Гильом, однако, убедил его вернуться на родину, указывая, что он принесёт гораздо больше пользы в собственной стране, где их соратники столь малочисленны и где ему лучше знакомы нужды угнетённых и способы общения с ними²⁸. Поэтому в мае 1872 г. Кропоткин вернулся в Россию, чтобы принять участие в революционном движении, и Гильом больше не получал о нём известий, пока газеты не сообщили о его аресте и заключении весной 1874 г. Кропоткин восстановил связь с Интернационалом через переписку с Гильомом только после своего бегства из России летом 1876 г. А его активное участие в европейском движении фактически началось с его переезда в швейцарский город Ла‑Шо-де-Фон в 1877 г.

К тому времени уже обособился Антиавторитарный Интернационал, и конфликты внутри него заставляли антигосударственников более чётко определить свою позицию, отличную от позиции других социалистов.

Антиавторитарный Интернационал: размежевание государственников и антигосударственников

В то время, когда Кропоткин посетил Юру, МТР было охвачено соперничеством между сторонниками Маркса и Бакунина. Юрская федерация (Fédération Jurassienne) возникла в результате раскола Романдской федерации (Fédération Romande) в январе 1869 г. Хотя она и была фракцией большинства, она не получила признание со стороны Генерального совета, в котором преобладали марксисты, поскольку была тесно связана с Бакуниным. Официально провозглашённая на конгрессе в Сонвилье в 1871 г., Юрская федерация с самого начала заняла жёсткую антигосударственную позицию и, выпустив Сонвильерский циркуляр, взяла на себя инициативу борьбы против Генерального совета. Циркуляр осуждал созыв непредставительной Лондонской конференции, которая решила расширить полномочия Генерального совета и вовлечь МТР в борьбу за политическую власть; одновременно Генеральный совет обвинялся в попытке заменить свободную федерацию автономных секций Интернационала иерархической авторитарной организацией под его собственным контролем²⁹.

В сентябре 1872 г., вскоре после возвращения Кропоткина в Россию, Юрская федерация созвала конгресс диссидентских федераций и секций в Сент-Имье – конгресс, который можно назвать началом Антиавторитарного Интернационала, хотя последний официально был учреждён лишь на Женевском конгрессе 1873 г. Делегаты конгресса, представлявшие Испанскую, Итальянскую и Юрскую федерации, а также французские и американские секции бакунистов, осудили Генеральный совет; повторяя и расширяя положения, изложенные в Сонвильерском циркуляре, они утверждали, что деятельность совета ставит под угрозу самостоятельность и независимость секций и федераций – иначе говоря, саму свободу, которая составляет первое условие освобождения рабочих. Более того, они заявляли, что Генеральный совет по самой своей природе является нарушением той свободы, на которой основывается МТР. Исходя из этого, делегаты заключили Договор солидарности, чтобы одновременно защитить и свободу секций и федераций, и единство Интернационала против Генерального совета. Не довольствуясь одним лишь осуждением авторитарной политики последнего, они подвергли критике его стремление к политической власти. Они настаивали, что пролетариату не может и не должна навязываться единообразная политика борьбы за социальное освобождение; только стихийные действия самих масс могут освободить общество от классового гнёта и эти действия, говорили они, будут направлены на создание свободной экономической федерации, основанной на труде и всеобщем равенстве и независимой от политического аппарата, который лишь поддерживает угнетение. Первой обязанностью рабочего класса является уничтожение всякой политической власти, без передачи её революционному или временному правительству, которое ещё более опасно, чем любое из существующих; пролетарии всех стран, избегая любых компромиссов в борьбе за социальную революцию, должны установить солидарность рабочего класса в революционных действиях, вне буржуазной политики³⁰.

Несмотря на недвусмысленный антигосударственный характер этих резолюций, Сент-Имьерская декларация получила широкую поддержку среди членов МТР, поскольку тактика, использованная Генеральным советом для того, чтобы дискредитировать и разгромить Бакунина и его сторонников, как на Лондонской конференции 1871 г., так и на Гаагском конгрессе 1872 г., вызвала всеобщее неодобрение. На конгрессе антиавторитарников в Женеве 1873 г. присутствовали представители Голландской, Бельгийской и Английской федераций, объединившиеся с бакунистами на почве автономии секций и федераций как основного принципа Интернационала³¹. А в 1874 г. даже немцы отправили своих представителей на Брюссельский конгресс. Альянс между бакунистами и другими интернационалистами тем не менее оставался неустойчивым, поскольку разделение на государственников и антигосударственников сохранялось. Письмо поддержки, присланное Английской федерацией, с самого начала давало это понять. В нём говорилось, что она не соглашается с Юрской федерацией по вопросам тактики, но, следуя федеративному принципу МТР, готова сотрудничать с бакунистами – при ясном понимании того, что они продолжают использовать совершенно разные методы борьбы³².

Конечно, было бы ошибкой преувеличивать степень поляризации. Бакунисты не занимали такую непримиримую позицию, которая впоследствии отличала анархистов. Сам Бакунин в 1870 г. признавал, что представительная система может работать на муниципальном уровне, а в 1871 г. он даже предполагал возможность сотрудничества с политическими партиями в Испании³³. С другой стороны, Де Пап из Бельгии, хотя он и предупреждал, что отсутствие общего руководства в анархической революции может привести к постороннему влиянию на неё и отклонению от цели освобождения рабочих, был готов признать, что антигосударственный подход может оказаться более оправданным где-нибудь вроде Испании, где государство пришло в состояние хаоса³⁴. Однако трения между государственниками и антигосударственниками, без сомнения, сохранялись, и разделение на фракции давало о себе знать в ходе дебатов Антиавторитарного Интернационала. Уже дискуссия о создании некоего подобия генерального комитета на конгрессе в Женеве 1873 г. была отмечена резким обменом репликами между Бруссом и Хейлзом (одним из английских делегатов) по поводу анархии, несмотря на старания Гильома удержать обсуждение в стороне от спорных теоретических вопросов³⁵.

Разногласия наглядно проявились на Брюссельском конгрессе 1874 г. в дебатах о политической деятельности и организации социалистического общества³⁶. Что касается последнего, разногласия достигли высшей точки во время обсуждений предложения Де Папа: создать федеративное государство для управления общественными службами, тогда как политические функции передавались коммунам. Де Пап, по-видимому, считал, что его предложение позволит установить баланс между «рабочим государством» англичан и немцев и «ан‑архией», за которую выступали бакунисты³⁷. Но в действительности бакунисты стали утверждать, что проект бельгийцев приведёт к воссозданию старого государства, и настаивать на необходимости свободной федерации коммун, основанной не на законе, а на добровольном соглашении. С другой стороны, германские делегаты оставались твёрдыми приверженцами рабочего государства, а англичане, которым все эти разговоры о революции были непривычны, отошли от дискуссии, повторяя, что в первую очередь следует добиваться сокращения рабочего дня, чтобы рабочие имели время изучать социальные вопросы.

Столь же противоречивыми оказались результаты дискуссии о политической деятельности, хотя все согласились с тем, что каждая страна должна придерживаться собственной тактики. Немцы, открыто преследовавшие цель преобразовать буржуазное государство в социалистическое, заявили, что им нужна сильная централизованная организация, чтобы бороться против централизованного германского государства, и, признавая, что их цель не может быть достигнута без применения насилия, они всё же настаивали на том, что единственный выход состоит в использовании легальных методов действия и пропаганды, во избежание репрессий в нынешней ситуации. Бельгийцы, со своей стороны, утверждали, что для них не может быть и речи о политических действиях, поскольку они не имеют избирательных прав и не намерены за них агитировать, так как знают, что не могут ничего получить от парламентов. Юрцы также приводили доводы в поддержку абстенционистской позиции, говоря, что опыт показал им бессмысленность всякой парламентской политики и заставил их организоваться вне и против буржуазных партий, представленных в парламенте³⁸. Фарга, испанский делегат, занял, вероятно, ещё более бескомпромиссную антигосударственную позицию. Он утверждал, что в Испании сложилась настолько революционная ситуация, что рабочим следует сосредоточиться на революционных, а не политических действиях. И, предупреждая, что подобная же ситуация развивается в Италии и Франции и вскоре возникнет в результате правительственных преследований в Германии, он настаивал на том, что рабочие должны посвятить себя революционной, а не политической борьбе.

Разногласия, выявившиеся в этих дебатах, подчеркнули хрупкость Антиавторитарного Интернационала, и ко времени следующего конгресса в Берне в 1876 г. стало очевидно, что прежнее подобие единства серьёзно подорвано³⁹. Усиливающаяся поляризация между сторонниками и противниками государства была наглядной, так как даже внутри самих федераций отсутствовало единство. В Швейцарии юрцам, на конгрессе в Ольтене в июне 1873 г., не удалось достичь соглашения по вопросу организации с немецкоязычными социалистами, позиция которых оставалась по преимуществу парламентарной и реформистской⁴⁰. В Бельгии наблюдалось соперничество между антигосударственниками франкоговорящей Валлонии и фламандскими секциями, которые теперь одобряли позицию социал-демократов⁴¹. Но проблема заключалась не только в разногласиях внутри федераций. Поддержка Интернационала таяла: Английская федерация не отправила ни одного делегата на конгресс 1876 г.⁴². И фактически на Бернском конгрессе преобладали антигосударственники, включая Де Папа, единственного представителя от бельгийцев, и восемнадцать юрских делегатов.

Де Пап, однако, прибыл с компромиссным предложением Бельгийской федерации, которое сводилось к тому, что следует созвать Всемирный социалистический конгресс для обсуждения более тесного сотрудничества: «Целью конференции будет укрепить, насколько это возможно, взаимопонимание между различными социалистическими организациями и обсудить вопросы, представляющие общий интерес для освобождения пролетариата»⁴³. Действительно, государственники пока не желали разрывать отношения с Антиавторитарным Интернационалом, поэтому и германошвейцарцы из Швейцарского рабочего союза (Schweizerischer Arbeiterbund), и Социал-демократическая партия Германии (Sozialdemokratische Partei Deutschlands)^43a отправили своих представителей в Берн. Первые были настроены не вполне примирительно, поскольку один из их представителей, Гройлих, начал своё выступление на конгрессе с заявления: «Интернационал мёртв!»⁴⁴ Однако германский представитель, социалистический депутат рейхстага Фальтайх, недвусмысленно был настроен на соглашение. СДПГ не испытывала симпатии к бакунистам, но, после недавнего примирения эйзенахцев и лассальянцев в Готе перед лицом усиливающихся преследований, она была озабочена восстановлением солидарности между социалистическими движениями, и очевидно, что немецкие социалисты на данном этапе меньше всего хотели углублять раскол в Интернационале, особенно после распада его авторитарной фракции⁴⁵. Фальтайх, следовательно, прибыл в Берн, чтобы открыто заявить о единстве германского социалистического движения и установить связи с членами Антиавторитарного Интернационала; он даже призвал швейцарских социалистов быть более терпимыми по отношению друг к другу. Он держался в стороне от дискуссии по спорному вопросу об отношениях между индивидами и группами в реорганизованном обществе, не оказав Францу, одному из германошвейцарских делегатов, поддержки в отстаивании чисто государственнической позиции. Гильом, со своей стороны, отступил, чтобы смягчить напряжённость. Он полагал, что тактические различия между государственниками и антигосударственниками объясняются различным положением социалистов в каждом из регионов, хотя он продолжал отвергать идею рабочего государства в дискуссии о будущем обществе.

Все делегаты, кроме одного, в итоге приняли бельгийское предложение о созыве Всемирного социалистического конгресса в Генте в 1877 г., с выдвинутым итальянской делегацией условием, что это не повлечёт за собой попыток заменить Интернационал новой организацией⁴⁶. Но посреди всех этих инициатив по воссоединению Малатеста выступил с прямолинейной речью о фундаментальных расхождениях во взглядах между государственниками и антигосударственниками: настаивая, что восстановление отношений между двумя сторонами не означает каких-либо принципиальных уступок со стороны итальянцев, он в очередной раз заявил о полном отрицании ими государственнической позиции в любой форме, будь то «народное государство» (Volkstaat) немецких социал-демократов или децентрализованное «безоружное государство» (Etat désarmé) Де Папа и бельгийских умеренных.

Подобная речь ни у кого не должна была оставить сомнений в том, что пропасть между двумя течениями расширяется. Государственников, какого бы то ни было толка, не было на последнем конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Вервье в 1877 г.⁴⁸. Что касается Всемирного социалистического конгресса в Генте, то, несмотря на ожидания бельгийских рабочих, он оказался не в состоянии восстановить единство в социалистическом движении. С самого начала делегаты разделились на два непримиримых лагеря при обсуждении принципиальных вопросов, и в итоге социал-демократы провели тайное собрание, чтобы выработать декларацию солидарности, исключавшую антигосударственников⁴⁹.

В то время как единство Антиавторитарного Интернационала разрушалось в результате разногласий между бакунистами и социал-демократами, государственно-социалистические движения, влияние и репутация которых были подорваны репрессиями после падения Парижской коммуны, начали возрождаться. В Германии новая объединённая партия, возникшая на Готском конгрессе 1875 г., сумела пережить гонения и, несмотря антисоциалистические законы, принятые по инициативе Бисмарка после покушений на кайзера в 1878 г., СДПГ, пользуясь возможностью проводить своих депутатов в рейхстаг, продолжала придерживаться легалистского политического курса – репрессии в конечном счёте лишь усилили централизованную партийную организацию и убеждение в необходимости получить контроль над государственной машиной, чтобы вызвать социальные изменения. В недавно возникших движениях Нижних Земель преобладала умеренная позиция Де Папа, и бельгийцы всё больше сближались с социал-демократами, несмотря на постоянную критику и оппозицию со стороны антигосударственников Валлонии, особенно в области Вервье. Во Франции первый рабочий конгресс был проведён открыто в Париже, но господство в возрождающемся движении стремительно завоёвывала группа во главе с Гедом, которая в большей степени разделяла марксистские установки. В Италии, где бакунисты подвергались преследованиям, в 1876 г. была основана Ломбардская федерация (Federazione Lombarda), что, по словам одного историка, «знаменовало начало довольно последовательного ревизионистского движения на итальянской почве»⁵⁰, поскольку, хотя она и не разделяла мнение марксистов о приоритете политических действий, она отвергла повстанческую тактику.

Государственные социалисты ко второй половине семидесятых находились в более выгодном положении, чем во время первоначального раскола в Интернационале 1872–73 гг. И по всей видимости, они преобладали на заседаниях в Генте⁵¹. Ведущие социал-демократы были вполне довольны Всемирным социалистическим конгрессом, несмотря на его безрезультатность, потому что государственные социалисты почувствовали себя способными противостоять влиянию антигосударственников. Либкнехт уверял Энгельса, что конгресс прошёл лучше, чем ожидалось, несмотря на «болтающих чепуху» анархистов, а Маркс писал Зорге: «Гентский конгресс хотя и оставляет желать много лучшего, всё же был хорош, по крайней мере, тем, что Гильом и К° были совершенно покинуты их старыми союзниками»⁵².

Именно тогда, сопротивляясь растущему влиянию государственных социалистов, будь то социал-демократы марксистского толка или парламентские социалисты, антигосударственники начали уточнять и развивать как свою теоретическую позицию, так и свою тактическую линию.

2. Анархический коммунизм

Происхождение идей анархического коммунизма

В 1868 г. Бакунин, определяя свою позицию, называл себя коллективистом:

На данном этапе, согласно Кропоткину, понятие «коллективист» было предпочтительнее, чем «анархист», потому что анархия ассоциировалась с экономическими идеями прудонистов: «Слово ан‑архия (как писали в то время) слишком сближало по внешности эту партию с последователями Прудона, против которых Интернационал в то время боролся, находя их планы экономических реформ недостаточными»². Но не все социалисты, которые в итоге отвергли авторитаризм сторонников Маркса и назвали себя коллективистами, были противниками государства. Последние в ходе дискуссий, развернувшихся в Антиавторитарном Интернационале, стали определять себя как анархистов.

Первоначально слово «анархия» использовалось государственниками как оскорбление, с целью дискредитировать антигосударственников. В работе «Мнимые расколы в Интернационале» (март 1872 г.) Маркс обвинял бакунистов в том, что они хотят разрушить Интернационал и заменить его организацию анархией³. Хейлз, английский делегат на Женевском конгрессе 1873 г., фактически утверждал то же самое: «Я выступаю против анархии, потому что это слово и то, что оно собой представляет, равнозначно самороспуску. Анархия обозначает индивидуализм, а индивидуализм есть основа существующей социальной системы, которую мы хотим свергнуть. Анархия несовместима с коллективизмом»⁴. Брусс (Франция) и Виньяс (Испания) возражали, говоря, что Хейлз неправильно понимает анархию, отождествляя её с индивидуализмом и беспорядком, тогда как в действительности она означает отрицание власти и не несёт в себе никакого противоречия с коллективизмом. Опыт борьбы с авторитаризмом в Интернационале, по их утвреждению, на деле продемонстрировал преимущества анархической организации. Вероятно, в тот момент бакунисты ещё пытались избежать того, чтобы их описывали как анархистов, хотя очевидно, что для них важнее было доказать ошибочность предложенной Хейлзом интерпретации слова «анархия», а не ошибочность применения этого слова к их собственным предложениям об устранении всякого рода централизованной власти в Интернационале.

Споры по поводу анархии повторились на Брюссельском конгрессе 1874 г., но на сей раз этим понятием пользовались более вдумчиво, чтобы указать на расхождения между государственниками и антигосударственниками во время дебатов по предложениям Де Папа, касавшимся организации общественных служб. Показательно, что в это время старались привлечь внимание к истинному значению слова «анархия»: его разделяли дефисом («ан‑архия»), чтобы подчеркнуть происхождение от греческого «отсутствие правительства», в противовес представлению о беспорядке, с которым обычно ассоциировалась анархия⁵. И, понимая его в антиавторитарном смысле, бакунисты приняли слово «анархия» для описания своей позиции по отношению к государству. Швицгебель объявил: «Теперь очевидно, что вопрос заключается в противоречии между рабочим государством и ан‑архией». Гомес фактически сделал заявление в поддержку анархии от имени Испанской федерации: «Испанские анархисты единодушно и уже давно высказались за анархию в том смысле, что они выступают против любой реорганизации общественных служб, которая ведёт к восстановлению государства»⁶.

На Бернском конгрессе 1876 г. – хотя Гильом всё ещё жаловался на то, что термин «анархист» используют, чтобы выставить антигосударственников поборниками беспорядка и хаоса, – Малатеста объявил: «Анархия, борьба против всякой власти… остаётся знаменем, вокруг которого сплачивается вся революционная Италия»⁷.

Очевидно, что у испанских и итальянских бакунистов не было никаких возражений против «ан‑архии», хотя, если верить Гильому, в Юре сохранялась некоторое неприятие этого слова. Наряду с протестами на конгрессе, Гильом, комментируя письмо Малона от 18 марта 1876 г. – где критиковались «некие анархисты», а именно испанские и юрские антигосударственники с их «анархической программой», – отмечал в мае 1876 г., что юрцы по-прежнему избегают терминов «анархия» и «анархист»; он также заявлял, что не существует никакой анархической программы:

В своей истории Интернационала Гильом утверждал, что первый признак принятия термина «анархист» в Юрской федерации появился в одной из статей её «Бюллетеня» от 29 апреля 1877 г.:

Но ещё в марте «Бюллетень» опубликовал речь Элизе Реклю, произнесённую в Сент-Имье, которая, как отметила Флеминг, стала одним из первых выражений анархии как социалистического идеала¹⁰. Тот факт, что принятие юрцами терминов «анархия» и «анархист» последовало вскоре после этой речи, заставляет предполагать связь между двумя событиями. Возможно, Реклю доказал несостоятельность возражений против анархии, которые могли оставаться у юрцев, либо он всего лишь ясно и красноречиво изложил те заключения, к которым они уже пришли самостоятельно. Как бы то ни было, представляется, что к весне 1877 г. бакунисты называли себя анархистами и считали, что термин «анархия» верно характеризует их стремление свергнуть государство и заменить его свободной федерацией автономных коммун.

Юрцы, согласно Гильому, фактически приняли анархо-коллективистскую программу на своём ежегодном конгрессе 1877 г. в Сент-Имье. Его отчёт о заседаниях конгресса в «Бюллетене» заканчивался восторженным заявлением: «На конгрессе в Сент-Имье все пункты анархической и коллективистской программы впервые были полностью разъяснены на публике»¹¹. Довольно странно, что термин «анархический коллективизм» больше нигде не встречается в отчёте Гильома о конгрессе. Тем не менее декларация конгресса, в которой содержалась позиция Юрской федерации на Всемирном социалистическом конгрессе в Генте, безусловно, недвусмысленно выражала антипарламентскую позицию¹². В 1878 г. на конгрессе во Фрибуре юрцы объявили, что существует необходимость в издании, которое давало бы исчерпывающее изложение программы анархического, коллективистского и революционного социализма¹³. Подобное заявление подразумевает, что обозначение «анархический» к тому времени уже было твёрдо устоявшимся в швейцарских бакунистских кругах.

Однако простого принятия терминов «анархия» и «анархизм» было недостаточно для того, чтобы определить позицию антигосударственников. Бакунисты стали высказываться в пользу того, чтобы заменить коллективистский принцип «от каждого по способности, каждому по труду» принципом «от каждого по способности, каждому по потребности». Толчком к дискуссии, которая в итоге привела к возникновению концепции анархического коммунизма, по-видимому, стало эссе Гильома «Мысли о социальной организации» («Idées sur l’organisation sociale»), написанное в 1874 г. и отдававшее предпочтение последней формулировке:

Конечно, Гильом здесь предусматривал коллективизацию потребления как конечную, а не ближайшую цель, подобно тому, как делал это Маркс в своей «Критике Готской программы» в 1875 г. Более того, сам он не видел в своём эссе никаких радикальных изменений по сравнению с первоначальными коллективистскими взглядами.

Много лет спустя, во время жаркого спора в переписке с Кропоткиным 1912 г., Гильом настаивал, что большинство делегатов, провозгласившее коллективистскую доктрину в Базеле в 1869 г., не приняло положение об индивидуальной собственности на продукты (la propriété individuelle des produits). Это утверждение до некоторой степени подтверждается Неттлау¹⁵. Но Гильом не останавливался на этом. Ссылаясь на письмо Варлена 1870 г., которое описывало линию конгресса как «коллективизм, или неавторитарный коммунизм», он заявлял: «Мы и Варлен придали коллективизму значение неавторитарного коммунизма, в противоположность [государственному] коммунизму марксистов»¹⁶. Однако, как указывал Кропоткин, нет никаких надёжных доказательств этого, помимо письма Варлена. Гильом признавал, что не все члены Интернационала в то время думали об общности продуктов, но тем не менее настаивал, что он, Варлен и Бакунин открыто выдвинули идею общественных продуктов (produits sociaux) в дополнение к идее общественного труда (travail social). Конечно, представления Бакунина о безгосударственном коллективизме могли быть развиты в направлении анархического коммунизма:

Кропоткин, однако, не нашёл какого-либо убедительного подтверждения того, что Бакунин принял идею безгосударственного коммунизма. Он обнаружил, что, по сути, никем из бакунистов, кроме Гильома, не развивались мысли о распределении продукта труда. Гильом объяснял это тем, что они оставляли окончательное решение вопроса группам и ассоциациям:

Правда, по-видимому, заключалась в том, что у них не было достаточно чётких представлений о том, как социализация собственности отразится на потреблении. Вероятно, эссе Гильома в 1874 г. привлекло внимание к принципу «каждому по потребностям» в ситуации, когда антигосударственники начинали ощущать необходимость в определении и прояснении своих идеалов. Эссе, по первоначальному замыслу, должно было распространяться среди итальянских товарищей¹⁹, и именно Итальянская федерация первой высказалась за анархический коммунизм.

Согласно Малатесте, к лету или осени 1876 г. ведущие итальянские активисты решили отвергнуть коллективизм и убедить делегатов на предстоящем конгрессе федерации провозгласить коммунизм.

Неттлау, по-видимому, считал, что итальянцы пришли к такому решению либо вследствие знакомства с эссе Гильома, либо в результате майской дискуссии в «Бюллетене», где корреспондент доказывал, что, поскольку нет очевидного различия между капиталом и продуктом труда, последний следует коллективизировать, чтобы предотвратить накопление имущества в частных руках и вытекающее отсюда неравенство²¹. Малатеста, Кафиеро, Ковелли и Коста смогли убедить своих товарищей принять анархо-коммунистический принцип на тайном конгрессе Итальянской федерации, прошедшем в небольшом селении Тости, недалеко от Флоренции, 21 октября 1876 г.²².

Бернская «Рабочая газета» (Arbeiter Zeitung), основанная деятельным активистом Полем Бруссом для распространения революционных взглядов среди немецкоязычных швейцарцев, сразу же приветствовала решение итальянцев: «Важным событием является принятие итальянским социализмом общей собственности на продукт труда»²³. Однако, говоря в целом, никто больше не обратил на это внимания. Действительно, по словам Неттлау, другие отчёты об итальянском конгрессе не упоминали этого решения, что, по его мнению, говорит о том, что оно не воспринималось как значительное изменение или развитие бакунистской позиции: «Сообщения о конгрессе не упоминают этого изменения, и умолчание во всех случаях показывает, что, хотя об этом развитии было известно, никто не обратил на него внимания»²⁴. Сами же итальянские активисты, безусловно, считали принятие коммунистической идеи важным шагом для Итальянской федерации, что заметно в письме Кафиеро и Малатесты с объяснением их позиции, опубликованном в «Бюллетене» 3 декабря. Но декларация в пользу социализации продукта труда представлена в письме как дополнение к коллективистской программе, и итальянцы заявляют о своей приверженности не программе анархического коммунизма, а программе, которая являлась анархической, коллективистской и революционной.

Должно было казаться, что Итальянская федерация провозгласила анархический коммунизм как естественное развитие изначальной коллективистской позиции, поэтому не стоит удивляться тому, что её решение не вызвало большого интереса или одобрения в то время, когда споры с реформистами и социал-демократами, особенно в Италии, были сосредоточены вокруг вопросов революционной тактики²⁶.

Тем временем, как показывают дискуссия в «Бюллетене» и реакция «Рабочей газеты», вопрос о социализации потребления уже был поднят среди антигосударственников-коллективистов Швейцарии. В феврале 1876 г. в Женеве появилась брошюра «К работникам ручного труда, сторонникам политического действия» («Aux travailleurs manuels partisans de l’action politique»), где впервые говорилось об анархическом коммунизме, с обещанием опубликовать специальную брошюру для разъяснения его значения. Автором этого сочинения был Дюмартре, член группы «Будущее» (L’Avenir), в которую входили эмигранты – главным образом из Леона, поэтому их отказ от ограничений коллективизма мог объясняться влиянием раннего лионского коммунизма²⁷.

Трудно сказать, до какой степени Дюмартре и группа «Будущее» были самостоятельными в своих выводах, поскольку Элизе Реклю был первым, кто изложил положения анархического коммунизма в Лозанне в марте 1876 г. Никаких записей его речи не осталось, но Гильом называл её «великолепной». Она должна была произвести большое впечатление, особенно на Дюмартре, который вспоминал о ней много лет спустя в беседе с Неттлау: «На собраниях интернационалистов и коммуналистов (18 и 19 марта 1876 г. в Лозанне) Элизе Реклю выступил с речью, в которой он призывал к анархическому коммунизму, и это было настолько ново, что об этом продолжали вспоминать ещё много лет, хотя сама речь не сохранилась»²⁸. Значимость, которую придавал лозаннской речи Дюмартре, наряду с тем фактом, что Реклю имел тесную связь с эмигрантскими группами в Женеве, заставляет предполагать сотрудничество известных коммунаров и швейцарских рабочих активистов в продвижении анархо-коммунистической идеи среди бакунистов в Швейцарии²⁹. По иронии, вместо речи Реклю в «Бюллетене» было опубликовано письмо Малона в поддержку федеративного государства Де Папа, которое также было зачитано на митинге в Лозанне; именно это письмо повлекло за собой майскую корреспонденцию об анархическом коммунизме, которую Неттлау, судя по всему, связывал с влиянием Итальянской федерации.

Интерес к анархическому коммунизму в Швейцарии не так быстро трансформировался в программу движения, как это произошло в Италии. В августе 1876 г., после консультаций со своими товарищами, Гильом наконец опубликовал свои «Мысли о социальной организации». Но, как мы уже видели, эссе представляло анархический коммунизм как конечную цель, а не как способ организации распределения непосредственно после революции. Фактически Гильом склонялся к тому, что вначале потребление будет вопросом, который каждая местная группа должна решить самостоятельно. Брусс, разумеется, энергично взялся за пропаганду анархического коммунизма; в феврале 1877 г. он выступил с речью на эту тему в Сент-Имье, а весной организовал анархо-коммунистическую партию в Берне. Коста, который к тому времени находился в эмиграции в Швейцарии, мог поддерживать начинания Брусса³⁰. Однако анархический коммунизм, по-видимому, всё ещё не вызывал большого энтузиазма, когда вопрос о коллективизации собственности обсуждался на Вервьетуазском конгрессе Интернационала в сентябре 1877 г. Сообщения о дебатах не очень ясны, но судя по всему, Коста и Брусс доказывали: поскольку невозможно ни провести чёткого различия между средствами производства и продуктом труда, ни оценить вклад каждого отдельного работника, потребление следует обобществить так же, как и производство. Гильом, однако, не видел причин смешивать вопрос потребления с вопросом производства, говоря, что «единственное возможное решение сегодня – распределять по своему желанию. В одних и тех же группах могут одновременно быть найдены разные решения». И его предложение не расширять вопрос о социализации производства было поддержано Монтелем и Вернером, которые тесно сотрудничали с Бруссом³¹. Очевидно, среди швейцарских интернационалистов в то время не было сильных симпатий к анархическому коммунизму. Первый шаг в этом направлении был сделан Юрской федерацией лишь на конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне 1879 г., где Кропоткин выдвинул предложение, основанное на идеях Гильома.

Кропоткин и анархический коммунизм (1877–1886)

По возвращении в Россию Кропоткин вступил в кружок чайковцев при посредничестве своего друга Дмитрия Клеменца, который, как и он, отказался от научной карьеры, решив посвятить себя народному делу³². Кружок чайковцев, сложившийся в главных городах страны в конце шестидесятых, к весне 1872 г. выработал народнические и социалистические взгляды. Однако чайковцы в большинстве своём не были ни противниками государства, ни сторонниками повстанческих методов, и, насколько они могли выразить какую-либо либо определённую политическую позицию, в своих симпатиях они больше склонялись на сторону Лаврова, а не Бакунина³³. Кропоткину поэтому было нелегко вписаться в эту группу, тем более что его возраст и высокое положение в обществе поначалу вызывали подозрения у остальных членов. Но, несмотря на всё перечисленное, Кропоткин стал высоко ценимым членом кружка и играл ведущую роль в его деятельности, в основном благодаря своей симпатии к социализму, который, при всех его ограничениях, родился из самоотверженного служения народному делу: «Молодые люди не строили теории социализма, а становились социалистами, живя не лучше, чем работники, не различая в кругу товарищей между “моим” и “твоим” и отказываясь лично пользоваться состояниями, полученными по наследству»³⁴. Опыт работы с чайковцами ободрял и вдохновлял Кропоткина так, как ничто другое прежде, а возможно, и впоследствии.

Во время пребывания кружке ему приходилось вести опасную и крайне сложную работу по развитию нелегальной пропаганды среди крестьян и рабочих, одновременно поддерживая контакты в аристократических кругах и продолжая работу для Географического общества, чтобы отвести от себя подозрения. Кроме того, он попытался составить программный документ для движения. Написанный им проект важен тем, что позволяет судить о его взглядах в то время – они представляются бакунистскими по существу, без какого-либо намёка на зарождающийся анархо-коммунизм³⁶. В этом документе послереволюционное общество рассматривается как организованные в свободные федерации объединения работников, где средства производства коллективизированы и каждый получает равную долю продукта общественного труда, в обмен на установленный по общему согласию вклад в производство. Утверждается, что каждый будет обязан зарабатывать себе на жизнь собственным трудом, но это не вызовет у кого-либо трудностей, поскольку при лучшей организации общества ни один работающий не должен будет содержать больше двух иждивенцев. Очевидно, что в экономических вопросах Кропоткин занимал коллективистскую позицию – даже более узкую, чем у самого Бакунина.

После тяжёлого периода пребывания в тюрьме Кропоткину удалось бежать за границу летом 1876 г. Первые месяцы эмиграции он жил на средства, заработанные за счёт научной журналистики, и вёл анонимное и изолированное существование сначала в Эдинбурге, а затем в Лондоне, скрываясь от царских агентов. Лишь в январе 1877 г. он вновь встретился со своими друзьями в Юре. Ему потребовалось время не только для того, чтобы восстановить своё здоровье и спокойствие после недавних событий, но и для того, чтобы приспособиться к ситуации, которая значительно изменилась после его первой поездки в Европу в 1872 г. С одной стороны, набирали силу социал-демократы, с которыми антигосударственникам пришлось столкнуться на Всемирном социалистическом конгрессе в Генте³⁷. С другой, Бельгийская и Юрская федерация, внушившие ему столько оптимизма в 1872 г., переживали упадок. Кропоткин был весьма раздосадован всем этим, и его первым порывом было участие в агитации, особенно направленной против социал-демократов, а не разработка теоретических идей анархизма. В апреле 1877 г. он совместно с Бруссом участвовал в создании новой партии в Берне, оппозиционной по отношению к Социал-демократической партии Германии. Несмотря на то, что эта партия фактически являлась анархо-коммунистической, её устав, написанный Кропоткиным, не содержал никакого определения анархического коммунизма³⁸.

Его первоочередное внимание к тактике, а не к теории, хорошо заметно в энергичной критике парламентаризма, которую он вёл в своих статьях для «Бюллетеня» в июле 1877 г., оспаривая утверждение, что массы нужно обучить социализму парламентскими методами. Кропоткин определял социализм как простое убеждение, что каждый имеет право на продукт своего труда, что общество может и должно быть изменено и что для достижения этого необходимо развивать в народе волю к революции. Социализм, утверждал он, есть не что иное, как выражение стремлений масс, которым парламентские знатоки не содействуют, а только препятствуют. Настаивая на необходимости революции, совершаемой самим народом, он заявлял, что, хотя народные представления о будущем обществе могут быть расплывчатыми, только революция позволит их развить; и что народная воля к революции возникнет через практические акты протеста и восстания. Пропаганда нужна не для того, чтобы выработать идеалы социализма, а чтобы распространить убеждение, что эти идеалы могут быть осуществлены только через народную революцию. «Чего нам не хватает, так это социалистической революционной пропаганды, распространения трёх убеждений: 1) люди, однажды взявшись за оружие, получат только то, что они смогут завоевать для себя; 2) чтобы экспроприация прошла так, как этого желают, они должны совершить её сами; 3) революция должна продолжаться некоторое время без перерыва»³⁹.

Ясно, что на данном этапе Кропоткин, всё ещё разделявший узкобакунистские взгляды и ощущавший, как Бакунин в 1872 г., потребность действовать, не придавал важности развитию анархо-коммунистических идей. Вероятно, это было ожидаемо, учитывая его долгий отрыв от товарищей-бакунистов и жизни Антиавторитарного Интернационала, а также его насыщенный опыт агитатора в такой отчаянной ситуации, какая существовала в России. Только после того, как он приобрёл достаточный опыт активиста в западноевропейском движении, он начал самостоятельно обращаться к вопросам анархической теории, принимая участие в дискуссиях по идейной позиции Юрской федерации на Фрибурском конгрессе 1878 г.

Обсуждение анархических идей в этот раз началось с чтения письма от Элизе Реклю⁴⁰. Реклю ставил три вопроса: «Почему мы революционеры? Почему мы анархисты? Почему мы коллективисты?» Мы революционеры, говорил он, потому что мирная эволюция должна достичь своей кульминации в революции, чтобы социальная справедливость восторжествовала. Мы анархисты, доказывал он, потому что мы можем бороться за свободу, только отвергнув иерархический стиль буржуазии и действуя в согласии с личными правами и обязанностями как свободные, ответственные люди; свободное общество может развиться только после разрушения государства. В то же время, признавая необходимость и силу совместных действий, мы являемся коллективистами, выступающими за обобществление собственности, производства и потребления:

В заключении Реклю отказывался дать точное описание освобождённого общества, заявляя, что только стихийные действия свободных людей создадут общество будущего и придадут ему форму – которая, как и все природные явления, будет постоянно меняться. Единственное, в чём он был уверен, – пока сохраняется несправедливость, анархо-коллективисты будут находиться в состоянии постоянного восстания.

Это изложение анархического коллективизма уже предвещало бескомпромиссный анархический коммунизм 80‑х, но Реклю, кажется, ограничивался тем, что предусматривал распределение по потребностям на условиях, стихийно выработанных коммунами. Только Брусс, во время последующих дебатов, выдвинул положение о том, что при распределении следует исходить прежде всего из потребностей человека, и недвусмысленно высказался за коммунизм. Продукт, доказывал он, будучи результатом человеческого труда, обеспечивается как собственность социального характера, и поэтому справедливость указывает на коммунизм как экономическую основу будущей социальной организации. И поскольку больше не будет людей, проводящих время в праздности, очевидно, что мощный экономический подъём вскоре породит изобилие и у каждого появится возможность трудиться в соответствии со своими способностями и потреблять согласно потребностям.

Однако, даже осуждая идею «рабочего государства» и закон большинства, Брусс говорил, что существует возможность бороться с государством путём постепенных изменений на уровне коммуны (муниципалитета), продвижения через коллективизм к коммунизму – что не исключало участия в процедуре голосования. Он заявил, что если они будут ждать, пока каждый не убедится в справедливости анархических идей, то ждать им придётся очень долго, и, подчёркивая важность муниципального самоуправления, он утверждал, что на местах можно проделать хотя бы некоторую работу, чтобы противостоять государству и поддерживаемой им системе экономического и социального угнетения⁴¹.

Кропоткин, отвечая Реклю и Бруссу, сказал, что важно отделить коллективизм от авторитарного коммунизма, но выраженный им коллективизм был простым повторением изначальной бакунистской позиции:

Фактически в центре его выступления стояло то, что он считал основной причиной раскола между анархистами и государственниками, – утверждение, что социальная революция может произойти только вследствие широкого народного восстания и насильственной экспроприации всего капитала. Во время дебатов он горячо поддерживал Брусса в том, что следует обратить внимание на автономию муниципалитетов как жизненно важный фактор в развитии народной борьбы:

В этом контексте он даже готов был поддержать предложение Брусса об участии в голосовании. Но, повторяя бескомпромиссную революционно-анархическую линию Реклю, он дал понять, что его позиция в большей степени антигосударственная и повстанческая, нежели у Брусса.

Это было немногим больше, чем повторение идей, которые он высказывал в 1877 г. По-видимому, во Фрибуре Кропоткин ещё не полностью прояснил свою позицию.

Несмотря на его связь с немецкоязычной анархо-коммунистической партией Берна, Кропоткин ещё не был готов рассматривать вопрос анархического коммунизма ко времени конгресса Юрской федерации 1878 г. Возможно, у него оставались сомнения по этому поводу. Возможно, Гильом и Швицгебель предупредили его, что рабочие в движении пока не готовы это принять, и поэтому, чтобы не провоцировать раскол, когда первоочередной заботой было разжечь народное революционное действие, Кропоткин не стал присоединяться к Бруссу в продвижении анархо-коммунистической идеи⁴³. (Не подлежит сомнению, что именно народная революция представлялась ему главным отличием анархистов от социалистов.) Тем не менее поглощённость, почти одержимость Кропоткина действием на данном этапе означала, что в целом он поддерживал неутомимого Брусса, несмотря на то, что в выступлениях последнего начали проявляться красноречивые признаки постепенства и даже реформизма. Конгресс в итоге принял идеологическую позицию, которую нельзя было назвать чётко определённой. Делегаты ограничились тем, что обратились к вопросам деструктивного голосования и изложили анархо-коллективистский и революционный социализм секциям для дальнейшего изучения; они просто высказались «за коллективное присвоение общественного достояния и упразднение государства в любых его формах, включая предполагаемое центральное управление общественных служб».

Ко времени конгресса в Ла‑Шо-де-Фоне в 1879 г., когда Гильом уехал во Францию, а Брусс был выслан из страны, Кропоткин стал ведущей фигурой в Юрской федерации, и он играл главную роль на заседаниях. На этом конгрессе он утверждал, что теперь в целом достигнуто понимание того, чего анархисты желают для будущего, а именно: «1) анархический коммунизм – как цель, и коллективизм – как переходная форма собственности; 2) упразднение всех форм правительства и свободная федерация групп производителей и потребителей»⁴⁴. Это, казалось, было компромиссной позицией по вопросу коммунизма, основанной на предложениях Брусса 1878 г. Сам Кропоткин в ноябре писал в газету «Плебс» (La Plebe): «Я должен был выработать общую формулировку, которая наилучшим образом суммировала бы разные оттенки анархического мнения»⁴⁵. Но этот пункт не подвергся дальнейшему обсуждению или разработке, поскольку главное внимание Кропоткина всё ещё было обращено на тактику, а не на теорию. Действительно, в качестве введения к обоснованию программы действия, он, вслед за Бакуниным, утверждал, что сейчас важнее выработать практическую часть, так как теоретическая уже достаточно разъяснена:

В своей статье «Анархическая идея с точки зрения практического осуществления» («L’idée anarchiste au point de vue de sa réalisation pratique») он достаточно ясно давал понять, что реформистский посыл предложений Брусса не был им принят, но отсутствие теоретической дискуссии оставляло его позицию в отношении коммунизма неопределённой. Решения конгресса в Ла‑Шо-де-Фоне никак не исправили эту ситуацию, так как было просто объявлено, что статья Кропоткина должна быть опубликована и предоставлена всем секциям, социалистическим группам и заинтересованным лицам в качестве основы для разработки программы.

Однако, несмотря на меньшее внимание к теории, полемика Кропоткина с Костой на страницах «Плебса» в ноябре показала, что сам он теперь не только предпочитает коммунизм коллективизму, но и верит, что массы посчитают первый более практичным и выгодным способом организации общества, как только будет совершена экспроприация. И в течение следующего года подход Кропоткина к теоретическим положениям изменился – вероятно, в первую очередь благодаря дискуссиям с Реклю и женевскими анархистами Дюмартре и Герцигом, с которыми он сильно сблизился при издании газеты «Бунтовщик»⁴⁶.

В мае 1880 г., хотя он всё ещё считал автономную коммуну ключевым пунктом революции и основой будущего общества («…Только вполне независимые и освобождённые от опеки государства коммуны способны подготовить среду, необходимую для революции, и дать нам возможность её осуществить»), он пояснял, что говорит не о коммуне в узком, территориальном смысле, а о более широком понятии коммунальной организации, которое было основано на идее ассоциаций, выдвинутой Реклю.

Представляется вероятным, что Кропоткин написал это в ответ на предупреждения Реклю и Герцига, что революция, основанная исключительно на существующих общинах или муниципалитетах, произведёт лишь новую форму власти, сосредоточенную в коммуне вместо централизованного государства.

Реклю на деле отрицательно относился к коммуналистской позиции, которую отстаивали юрцы. На конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне, проходившем осенью, ему пришлось заявить: «До сих пор коммуны были всего лишь небольшими государствами, и даже Парижская коммуна, хотя и революционная в своей основе, носила правительственный характер наверху, сохранив всю иерархию чиновников и служащих. Мы коммуналисты не в большей степени, чем государственники; мы анархисты. Давайте не забывать об этом»⁴⁸. Кропоткин, однако, в своей статье о Парижской коммуне в марте 1880 г. доказывал, что со временем она стала бы анархической, что следующая революция во Франции и Испании действительно станет коммуналистской и возобновит работу Коммуны, прерванную палачами Версаля.

В то же самое время Кропоткин начал проявлять беспокойство по поводу критики, говорившей о неадекватности анархической теории. В той же статье, настаивая, что анархическая идея родилась в народе как результат событий Коммуны («она создалась коллективной мыслью и работой целого народа»), он отвечал на доводы критиков:

Летом 1880 г. Кропоткин писал Реклю и Кафиеро, что он пришёл к убеждению: Юрская федерация должна занять бескомпромиссную анархо-коммунистическую позицию. После долгого обсуждения с Дюмартре и Герцигом и переписки с Реклю было решено внести соответствующее предложение на октябрьском конгрессе федерации, хотя не было никакой уверенности, что оно будет принято. Со стороны делегатов ещё наблюдалось некоторое сопротивление коммунистической идее, и резолюция в пользу анархического коммунизма прошла лишь благодаря тому впечатлению, которое произвела на молодое поколение речь Кафиеро. Кропоткин вспоминал об этом в письме к Неттлау 1895 г.:

Дискуссия на конгрессе развернулась вокруг программы, составленной Швицгебелем и выражавшей взгляды рабочих из округа Куртелари (их секцию Кропоткин также упоминал в своём письме). Эта программа была коммуналистской и коллективистской⁵¹.

В начале программы говорилось, что анархическим социалистам необходимо определить свою позицию в противовес социалистам авторитарным. «Более или менее осмысленное и целесообразное вмешательство партии, которая обладает теоретическим представлением об этой революции… является… важным фактором. Отсюда вытекает необходимость не ждать, пока революция свалится с неба, а готовить её». Далее программа объясняла, что изменение системы собственности может быть достигнуто только самим обществом, свободным от власти государства, – это революционный процесс, центром которого, как доказывал автор, станет коммуна. Последняя будет отправной точкой революции и средством проведения революционных преобразований – в силу того, что, вслед за Парижской коммуной, развилась новая революционная традиция, связанная с идеями коммунальной автономии и федерации. Осуждалась авторитарно-социалистическая теория государства: «Коммунистическое государство, даже в большей степени, чем буржуазное, будет уничтожать личность и навязывать себя силой. Для нас решение социальной проблемы включает в себя не только достижение наибольшего материального благосостояния масс, но и завоевание широчайшей свободы для каждого». Таким образом, тесно связывая идею коммунизма с государственным социализмом, документ в очередной раз высказывался за коллективизм как основную форму нового общества, допуская некоторую работу в направлении социализации потребления:

Разумеется, это была установка, по словам Кропоткина, выработанная в Юре в 1879 г., и было очевидно, что Куртеларийская секция не готова выйти за её границы.

Кропоткин открыл дискуссию на конгрессе. Он согласился с утверждением Куртеларийской секции о необходимости определить позицию анархистов. Однако, иронически упоминая недавно возникшую моду, когда каждый, кто признавал необходимость неких изменений в отношениях между трудом и капиталом, претендовал на звание социалиста, Кропоткин утверждал, что, хотя анархисты не обязаны обращать внимание на людей, которые называют себя социалистами только для того, чтобы сдержать развитие социализма, нужно более чётко изложить в какой-либо опубликованной программе принципиальную разницу между анархистами и эволюционными школами социализма. Он настаивал, что анархические социалисты имеют совершенно отличный от других социалистов взгляд на то, как должна совершиться революция. Последние (включая даже некоторых революционных социалистов) доказывают, что народ не готов к радикальным изменениям в системе собственности, и утверждают, что политическая революция должна предшествовать социальной. Анархисты, однако, убеждены, что экспроприация, осуществляемая самим народом,

Кропоткин ещё никогда не выражался так резко о необходимости отделить теоретическую позицию анархистов от позиции других социалистов, и в этом ясно отразилось его беспокойство в связи с развитием парламентских форм социализма – в частности во Франции, где делались попытки сплотить всех рабочих-социалистов вокруг «программы-минимум» для выборов 1881 г.⁵³.

Кропоткин не стал критиковать коммуналистский подход Куртеларийской программы, но продолжал настаивать, чтобы Юрская федерация отказалась от определения «коллективистская». Интернационалисты первоначально предпочитали термин «коллективизм», потому что коммунизм ассоциировался с монастырским социализмом, но под коллективизмом, объяснял Кропоткин, они подразумевали социализацию капитала и возможность для групп вводить любую форму распределения продуктов труда, которую они считали наиболее подходящей для их ситуации. Однако теперь слову «коллективизм» придают совершенно иной смысл – эволюционисты используют его, чтобы обозначить индивидуальное пользование продуктами, другие же обозначают им только ограниченную коллективизацию капитала. «Пора положить конец этому недоразумению, – объявил он, – и есть лишь один способ сделать это – отбросить слово “коллективизм” и открыто провозгласить себя коммунистами, одновременно проведя различие между нашей концепцией анархического коммунизма и той, что распространялась мистическими, авторитарными школами до 1848 г.»⁵⁴.

Реклю, выступая в поддержку предложения Кропоткина, развивал положительную аргументацию в пользу коммунизма. Он заявил, что, как только средства производства будут коллективизированы, продукция станет результатом усилий всей коммуны, так что будет невозможно точно оценить вклад отдельного человека и на этой основе установить справедливое распределение продуктов труда. Убеждённый в том, что свободный человек естественным образом обучится действовать в ассоциации с другими ради общего блага, Реклю утверждал, что каждый должен свободно брать всё, что он считает необходимым для потребления:

Реклю высказал сомнения в той важности, которую придавала коммунам Куртеларийская программа; он указал, что в прошлом коммуны, включая даже Парижскую, были всего лишь небольшими государствами, и заявил, что «группировка революционных сил будет происходить свободно, вне всякой коммунальной организации».

Швицгебель ответил на выступления Реклю и Кропоткина в поддержку коммунизма. Хотя он сам являлся анархо-коммунистом, сопротивление народа коллективистским идеям, по его мнению, говорило о том, что откровенно коммунистическая программа только затруднит получение поддержки рабочего класса – особенно когда коммунистическая идея всё ещё воспринимается как система, подавляющая всякую свободу. На его взгляд, потребовалась бы большая подготовительная работа, чтобы побудить людей принять коммунизм.

Герциг, очевидно желавший привлечь внимание к уклону, возникшему в результате идеи Брусса об агитации в муниципалитетах, взял слово, чтобы поддержать и разъяснить антикоммуналистские взгляды Реклю. Он говорил, что Куртеларийская программа, приписывая коммуне столь большое значение, всего-навсего предусматривает замену власти государства децентрализованной властью коммун. Затем он осудил участие в политической борьбе на муниципальном уровне, даже с перспективой ниспровержения государства, настаивая, что это означало бы принятие легалистского подхода, находящегося в противоречии с принципами анархизма.

И в этот момент Кафиеро внёс свой вклад в обсуждение. Он произнёс выразительную речь, в которой он опровергал заявление (очевидно, сделанное враждебным оратором на конгрессе Центра), что «коммунизм и анархия поднимают крик, сойдясь вместе». Кафиеро утверждал, что, напротив, анархия и коммунизм, являются взаимодополняющими понятиями, которые не могут быть отделены одно от другого; что «эти два термина суть синонимы свободы и равенства, два необходимых и неразделимых условия революции»⁵⁵.

Он заявил, что социализация капитала без социализации продуктов труда будет означать сохранение денежной системы и, как следствие, накопление богатства в частных руках, которое, однажды соединённое с правом наследования, уничтожит всякое равенство между людьми. Выделение продуктов в индивидуальную собственность, кроме того, приведёт к неравенству между разными видами работ, умственный труд станет занятием для более обеспеченных, а физический – для самых бедных; этот порядок принесёт с собой возрождение системы поощрений и наказаний. Что касается коллективного производства, то оценить индивидуальный вклад в любом случае невозможно, даже с точки зрения труда, поскольку, как признавали сами же социалисты, не все люди способны за данное время произвести одно и то же количество продукта. Затем Кафиеро раскритиковал новый пункт, принятый социалистами в попытке прояснить этот вопрос, – пункт, который, повторяя ошибки прошлого, проводил различие между тем, что требовалось для общественного производства (les valeurs de production), и тем, что было необходимо для потребления (les valeurs d’usage). Подобное различие, утверждал он, не может быть применено в действительной жизни: если уголь и нефть являются средствами производства, так как они необходимы для поддержания работы машин, почему тогда отказываются применить это определение к пище и свету, которые необходимы для благополучия человека, прекраснейшей машины из всех? В завершение Кафиеро обратился к проблеме дефицита.

Дебаты завершил Пенди, выразивший беспокойство по поводу реакции французского рабочего класса, который инстинктивно выступал за коммунизм, но отторгал термин, напоминавший ему об идеях 1848 г. Однако, находясь под впечатлением речи Кафиеро, он, по-видимому, признал необходимость называть вещи своими именами, чтобы разоблачить псевдопрогрессивных социалистов.

После этого конгресс принял резолюции, дополнявшие Куртеларийскую программу, которые отвергали принятую в ней точку зрения коммуны и требовали социализации продукта наряду с коллективизацией средств производства.

На конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне анархисты заняли бескомпромиссную радикальную позицию, которая не оставляла никаких сомнений в расхождении между ними и остальной частью социалистического движения. С одной стороны, окончательно отказавшись от представлений о местной автономии как средстве проведения революционных изменений и коммуне как основе будущей общественной организации, анархисты открыто размежевались со сторонниками Брусса, развивавшими идеи муниципального социализма, и с профсоюзными активистами наподобие Швицгебеля, которые позднее стали революционными синдикалистами⁵⁷. С другой стороны, они высказались за коммунизм – хотя такие ведущие деятели, как Гильом, Швицгебель и Пенди, опасались, что этот призыв не найдёт понимания у рабочего класса, – в результате чего углубился раскол между самими анархистами и социал-демократами, а анархическое движение Испании, упорно придерживавшееся коллективизма, в некоторой степени оказалось обособлено.

Кропоткин был удовлетворён решениями, принятыми в 1880 г. в Ла‑Шо-де-Фоне, и всегда придавал им большое значение. В письме к Неттлау в 1895 г. он вспоминал, что Женевская группа воспринимала этот конгресс как «очень важный этап», и далее заявлял, что, хотя Гильом позднее называл произошедшее ошибкой, он лично считает итоги конгресса «весьма хорошими»:

Сомнения Пенди, казалось, не оправдались, так как представители французских рабочих на конгрессе в Гавре значительным большинством проголосовали за резолюцию, которая определяла либертарный коммунизм как конечную цель:

Анархический коммунизм также был принят итальянскими социалистами на конгрессе в Кьяссо в декабре 1880 г. Последующие события в Швейцарии, однако, показали, что опасения Швицгебеля относительно пропаганды анархического коммунизма среди рабочих Юры были не напрасными: на начало восьмидесятых пришлось почти полное исчезновение анархического движения в Швейцарии. Кропоткин не упомянул этот факт в своём письме, видимо потому, что видел во Франции более благоприятную среду для распространения анархизма. Комментарии Кропоткина также игнорируют проблемы, вставшие перед испанским анархическим движением после принятия анархического коммунизма.

На конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Вервье в 1877 г. испанские делегаты решительно отвергли коммунистическую идею, которая, на их взгляд, была тесно связана с немецким государственным социализмом:

Когда Коста в ответ возразил, что при коммунизме каждый человек сам будет решать, в чём он нуждается («à chacun selon sa volonté»), Виньяс заявил, что это правило попросту даст полную свободу тунеядцам: «Каждому по его воле – означает возможность ничего не делать, если нет желания. Все должны работать, чтобы получать пропитание». Испанская федерация твёрдо стояла на принципах коллективизма, и с её стороны не последовало немедленного положительного отклика на решение, принятое юрцами в Ла‑Шо-де-Фоне: на конгрессе в Барселоне в сентябре 1881 г. испанцы повторили свою прежнюю позицию. Мигель Рубио выступил первым защитником коммунистической идеи на конгрессе в Севилье в 1882 г., придя к выводу (как он позже утверждал), что она является логическим развитием коллективистского идеала «все за одного и один за всех», изложенного в программе бакунинского Альянса⁶¹. Его предложение было отвергнуто после выступления Хосе Льюнаса Пухольса, ведущего представителя коллективизма в федерации⁶². Либертарный коммунизм начал приобретать влияние только в 1883 г. в Барселоне, что отчасти могло быть связано с близостью анархо-коммунистического движения в районе Лиона и оглаской от Лионского процесса, а отчасти – с деятельностью итальянских анархических кружков в этом испанском городе. В 1884 г. Жорж Герциг провёл некоторое время в Барселоне, распространяя здесь анархо-коммунистические идеи, а в 1885 г. вышел манифест «анархических коммунистических групп Барселоны». Согласно Неттлау, эти первые коммунисты, к сожалению, с большой неприязнью относились к коллективистам, и те отвечали им неуступчивостью и враждебностью⁶³. Напряжённость, возникшая в движении в результате споров между коллективистами и коммунистами, была преодолена лишь в сентябре 1888 г., когда на конгрессе в Валенсии была образована Анархическая организация Испанского региона (Organización Anarquista de la Región Española), включавшая в себя всех революционных анархистов «без различия методов или экономических школ»⁶⁴.

Именно сочинения Кропоткина, а также Реклю, Грава и Малатесты побудили анархо-коммунистов добиваться того, чтобы их идеи были приняты испанским движением⁶⁵. Кропоткин, видимо, не оценил в полной мере то разобщение, которое вызвали попытки поставить испанское движение на бескомпромиссную позицию анархического коммунизма. Тем не менее беспокойство, вызванное упорством обеих сторон, заставило его призвать к поддержке валенсийского соглашения в 1888 г., хотя он продолжал настаивать, что коммунизм в итоге восторжествует⁶⁶. Кропоткин, несомненно, был огорчён внутренними противоречиями, из-за которых движение могло понести ущерб, но для него триумф анархических идей был настолько важен, что в конечном счёте перевешивал любые опасения по поводу трений, порождённых дебатами коллективистов и коммунистов.

В этом отношении его подход заметно отличался от подхода Малатесты. Последний, при всей его приверженности анархическому коммунизму, всегда стремился привлечь революционных социалистов всех тенденций для работы в тесном сотрудничестве ради общей цели, и он был весьма встревожен непримиримыми позициями сторон во время разногласий в Испании. Фактически Малатеста испытывал сомнения по поводу того, будет ли возможно двигаться прямо к коммунизму сразу после революции. В проекте программы, который был составлен для обсуждения итальянским анархическим движением в 1884 г., Малатеста предполагал, что солидарность рабочего класса, необходимая для того, чтобы незамедлительно осуществить принципы анархического коммунизма и избежать негативных последствий коллективизма, может оказаться недостаточной, особенно в условиях дефицита, поэтому в некоторых местностях может потребоваться короткая фаза коллективизма⁶⁷. В противоположность этому Кропоткин, как и Реклю и Кафиеро, убеждённый, что возможность серьёзного дефицита опровергается научными данными, настаивал на том, при анархическом коммунизме сама индивидуальная свобода станет основой солидарности в новом обществе⁶⁸.

С этого времени Кропоткин начал фигурировать в качестве ведущего представителя бескомпромиссного анархического коммунизма. Но к более подробному обсуждению данного вопроса он приступил лишь через полтора года после конгресса в Ла‑Шо-де-Фоне. Как мы видели, именно Реклю и Кафиеро, а не Кропоткин, сыграли важнейшую роль в дебатах конгресса, посвящённых анархическому коммунизму. Это не было результатом предварительной договорённости – Кропоткину, судя по всему, было достаточно в общих чертах сказать, что коммунистическая идея важна для чёткого разделения подлинных сторонников народной экспроприации и тех, кто желает в большей или меньшей степени ограничить экспроприацию.

Только в марте 1882 г., в передовой статье «Парижская коммуна» газеты «Бунтовщик», он вновь занялся обсуждением коммунистической идеи. В этой статье он утверждал, что доктринёрский коллективизм, который стремится провести различие между капиталом и личным имуществом и предусматривает только коллективизацию средств производства, теперь отвергнут рабочими. Осознав, что потребительские товары, поддерживающие жизнь, так же необходимы для производства, как машины, топливо и прочее, и что без социализации всего имущества несправедливость будет продолжаться, они отказались от коллективизма теоретиков в пользу более простой и практичной формы антиавторитарного, или анархического, коммунизма. Революционные пролетарии, при единодушной поддержке всех приходящих на их собрания, призывают к социализации всей собственности и распределению согласно потребностям⁶⁹.

Если не считать настойчивости в популяризации коммунистической идеи, эта статья была не более чем повторением положений, принятых на конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне в 1880 г. В ноябре и декабре 1882 г. Кропоткин опубликовал свои первые статьи по вопросу экспроприации, однако он направил своё красноречие на то, чтобы доказать важность идеала общенародной экспроприации, и вновь не предпринимал попыток рассмотреть проблему потребления во всех подробностях. Он утверждал, что революция не добьётся успеха, если не будет коллективизировано всё, что могло использоваться для эксплуатации людей:

При частичной экспроприации вскоре восстановится старый порядок: «Если социальное богатство останется в руках тех, кто им владеет сейчас… восстание не будет революцией и всё придётся начинать сначала». Кроме того, экспроприация должна быть всеобщей, чтобы обеспечить то немедленное улучшение жизни для большинства угнетённых, которое сделает людей преданными защитниками революции.

В общем итоге, эта статья не прибавляла ничего нового к тому, что ранее говорил Кафиеро, кроме указания на ту роль, которую играет удовлетворение нужд народа для поддержки революции. Но и этот пункт, по сути, был затронут Реклю ещё в 1877 г. В своей статье для «Труженика» (Le Travailleur) он утверждал, что волна железнодорожных стачек в США утратила общественную поддержку из-за трудностей, испытываемых рядовыми потребителями; вместо того чтобы останавливать движение поездов, стачечникам следовало захватить транспортную систему и управлять ею самим, для собственной и всеобщей пользы. «Величайшим всегда является вопрос хлеба: голод производителей вызвал стачку, голод потребителей положил ей конец», – делал вывод Реклю⁷¹. Сам Кропоткин развил эту мысль только после своего освобождения из Клерво, когда он написал статьи об экспроприации, впоследствии ставшие основой для его важнейшей работы «Хлеб и воля»⁷².

Тем не менее к 1883 г. Кропоткин выдвинулся в качестве ведущего представителя анархического коммунизма, отчасти благодаря успеху «Бунтовщика», отчасти благодаря своей активной роли на процессе анархистов в Лионе. Представляется весьма вероятным, что он был главным автором Декларации анархистов, которая была зачитана в суде 12 января 1883 г. марсельцем Трессо и излагала взгляды обвиняемых:

Совершенно ясно, что это изложение основных принципов анархического коммунизма было гораздо более сжатым и выразительным чем то, что прозвучало на конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне, – несмотря на склонность упрощать понятие экспроприации путём применения слова «капитал» ко всему общественному богатству, а не только к средствам производства. Кроме того, данная декларация, как материал судебного процесса, была более широко растиражирована, чем прения и резолюции конгресса 1880 г.

Представляется поэтому, что Кропоткин играл важную роль в развитии анархического коммунизма и уже к 1883 г. стал главным его выразителем. Однако сама эта идея стихийно эволюционировала из бакунинского коллективизма в Италии, Швейцарии и Испании, в каждом случае достаточно самостоятельно, по крайней мере на начальных стадиях. Фактически, хотя Кропоткин всегда настаивал на тесной связи между теорией и практикой, на данном этапе своей деятельности он занимался, главным образом, вопросами тактики, и именно в этой области он, вероятно, пользовался наибольшим авторитетом до 1886 г.

Если же говорить о разработке анархо-коммунистической теории, то Кропоткин начал вносить в неё существенный вклад лишь с 1886 г., когда, придя к убеждению, что для эффективных действий требуется разъяснить представления анархо-коммунистов о социализации собственности, он опубликовал статьи об экспроприации, впоследствии ставшие основой для книги «Хлеб и воля».

Ещё в 1881 г., когда он выступал против призывов к созданию объединённого фронта социалистов разных течений, Кропоткин настаивал на том, что анархисты должны, с одной стороны, связать себя с борьбой народа, а с другой – чётко изложить свои идеалы, чтобы помочь массам выработать общую цель и методы её достижения. Начиная с 1886 г., испытывая тревожные предчувствия по поводу успеха надвигающейся революции – ввиду растущего влияния парламентского социализма и неспособности анархистов противостоять этому влиянию, – Кропоткин, с обычной для него основательностью, сосредоточил своё внимание на разъяснении народных идеалов. С одной стороны, он последовательно призывал анархистов участвовать в народной борьбе; с другой – он доказывал необходимость, так же как и практическую возможность, создания анархического коммунистического общества в таких работах, как «Хлеб и воля» и «Поля, фабрики и мастерские».

По-прежнему настроенный против преобразования общества по заранее расписанному проекту, Кропоткин тем не менее считал дискуссию о том, как может быть организовано общество будущего, важным фактором революционного процесса:

В 1891 г. Кропоткин подверг критике Грава и других пуристов во французском движении, которые в восьмидесятые и начале девяностых отвергали саму идею проведения конгрессов, напоминавших, по их мнению, парламентскую политику, где решения идут из центра, а не от основы. Хотя он считал, что делегаты не должны принимать решения, обязательные для местных групп, Кропоткин стал рассматривать собрания и съезды как возможность преодолеть разобщённость и развить солидарность через прямую и откровенную дискуссию. При этом он продолжал надеяться, что в итоге все согласятся с принципом потребления по потребностям, или «взятия из кучи» («la prise de tas»)⁷⁵.

Хотя Кропоткин был впечатлён тем, что испанская и итальянская федерации, в противоположность французской, создали в массах эффективные революционные организации, он не соглашался с ведущими анархистами этих движений, избегавшими точных формулировок как в области тактики, так и в отношении распределения продуктов труда. Уверенный, что революция будет обречена на поражение, если она не будет анархо-коммунистической, он определённо не мог согласиться с Мельей, который утверждал, что устанавливать заранее, до победы анархии, ка́к людям следует организовать распределение, – это слепое догматизирование и, хуже того, нарушение анархических принципов и отрицание революции. Следуя той же логике, Кропоткин добивался полного признания анархического коммунизма, а не анархии без прилагательных (anarchie sans adjectifs), которую защищал Таррида дель Ма́рмоль. Что касается Италии, он критически относился к инициативам Малатесты и Мерлино, по предложению которых анархисты и сочувствующие им на конгрессе в Каполаго в 1891 г. решили создать социалистическую революционную партию, основанную на либертарных принципах и придерживающуюся анархической, хотя и не конкретно анархо-коммунистической, программы. Но именно этот конгресс побудил Кропоткина выступить с призывом проводить больше форумов, на которых анархисты и сочувствующие, такие как Чиприани, могли бы встретиться и обсудить свои идеи, поскольку он верил, что подобные мероприятия дают больше возможностей для открытого и конструктивного диалога, чем колонки газет.

При этом Кропоткин не слишком доброжелательно реагировал на критику его собственных идей. Когда Мерлино в ноябре 1893 г. опубликовал в брюссельском «Новом обществе» (La Societe Nouvelle) статью «Индивидуализм в анархии», критически рассматривавшую идеи анархо-коммунистов, а также анархистов-индивидуалистов, Кропоткин ответил коротким, довольно общим опровержением возражений против анархического коммунизма, не давая подробных ответов на аргументы Мерлино; более того, он фактически ответил отказом на просьбу Мерлино продолжить дискуссию с ним на страницах «Бунтовщика»⁷⁶. Но уже в 1910 г. Кропоткин, убеждённый, что только после уничтожения государства люди примут идеи анархического коммунизма и смогут решить проблемы экономического равенства, был менее оптимистичным по поводу осуществления анархического коммунизма в первые двадцать четыре часа революции, ввиду тех трудностей, с которыми столкнулись восстания в России в 1905 г. и в Испании в 1909 г.⁷⁷.

Вероятно, к концу жизни его позиция приобрела определённую умеренность, что было вызвано наблюдениями за развитием Великобритании. Кропоткин, неприязненно, как и все анархисты, относившийся к любым полумерам и всегда критиковавший попытки создания анархических коммун в капиталистическом обществе, тем не менее увидел в кооперативном движении доказательство того, что среди рабочих растёт стремление взять организацию производства в свои руки. Цель многих кооператоров, доказывал он, состоит не в том, чтобы накопить за год несколько шиллингов, а в том, чтобы отобрать всю промышленность у капиталистов. Точно так же, невольно напоминая о коммуналистских идеях Брусса конца семидесятых, Кропоткин доказывал, что экспроприация всей собственности муниципалитетами логически и необходимо вытекает из предпринимаемых попыток организовать городское хозяйство: движение трамваев, газовое и водное снабжение и тому подобное.

Умение и красноречие, с которыми Кропоткин выражал свои идеи, безусловно, обеспечили всеобщее признание анархического коммунизма в анархическом движении. И если Неттлау, который защищал более гибкий подход, встречал мало сочувствия в 1890‑е, то в начале 1914 г., когда он в последний раз поднял этот вопрос, он оказался в полном одиночестве. К тому времени, однако, внимание и дискуссии сосредотачивались вокруг революционного синдикализма – движения, которому Кропоткин симпатизировал, но которое также вызывало критику с его стороны, поскольку оно рассматривало профсоюзные объединения как основу организации свободного общества в будущем. По мнению Кропоткина, взгляды Пуже и Пато – хотя анархизм отразился в их идеях по поводу производства и обмена, а также в антииерархических формах организации – не были в полной мере антигосударственными, потому что предусматривали передачу функций государства профсоюзам.

В отношении правительства и власти Кропоткин, реагируя на ситуацию в России, занял менее резкую позицию. Мы видим, например, как на съезде российских анархистов в 1904 г. он, несмотря на критику конституционалистской агитации в России, утверждает, что анархисты не должны отвлекаться от своих революционных целей на саботирование действий либералов. А в 1917 г., по возвращении в Россию, он пошёл ещё дальше и выступил с речью, в которой призывал к установлению республики по образцу американской федеративной системы, на созванном Керенским Государственном совещании. При этом в целом его позиция оставалась бескомпромиссно антигосударственной. Всецело преданный коммунистическому идеалу и убеждённый, что последний может быть осуществлён только через разрушение государства, Кропоткин твёрдо отстаивал свою позицию в ответ на растущее влияние Социал-демократической партии Германии и конгрессы Второго Интернационала, которые углубили расхождения и взаимную неприязнь между анархистами и государственными социалистами. В 1891 г. в брошюре «Смерть нового Интернационала» («La mort de la nouvelle Internationale») Кропоткин обвинял социал-демократов в измене идеалам Первого Интернационала, которые Маркс разделял так же, как и Бакунин. По его мнению, социал-демократы отказались от экономической борьбы и вступили в сговор с буржуазией, будучи заинтересованы в завоевании политической власти. Одновременно в статье «Исследования революции» Кропоткин отвергал попытки германских социал-демократов очистить себя от подобных обвинений, выразившиеся в принятии Эрфуртской программы. На его взгляд, идея диктатуры пролетариата была всего лишь скверной вариацией авторитарных мотивов бланкизма⁷⁸. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, Кропоткин продолжал обвинять социал-демократическое движение в развращении умов целого поколения в Германии, а также в подрыве идеи подлинного интернационального социализма в Европе начиная с 1870 г. В противоположность антивоенной позиции, занятой большинством анархического движения, он в 1914 г. призвал поддержать союзников в их борьбе против Германии, чтобы предотвратить победу германского империализма, который, как он утверждал, заразил почти всю нацию и грозит отдалить революцию в Европе на несколько поколений.

Часть II. Кропоткин и развитие анархических идей революционного действия отдельных личностей и небольших групп

3. Революционное действие и возникновение анархического движения в 1870‑е гг.

Было очевидно, что анархисты, выступавшие против создания рабочей партии для участия в парламентской деятельности и политической борьбе, должны предложить своим сторонникам реальную альтернативу, помимо бойкота выборов и революционной риторики. В семидесятые годы, когда пришло время превратить теорию в практику, их антигосударственная и антиполитическая позиция столкнулась с двумя главными угрозами. С одной стороны, европейские социалистические движения испытывали растущее влияние германских социал-демократов, которые сумели обеспечить себе достаточную поддержку и расширяли своё представительство в рейхстаге, несмотря на репрессивный режим. С другой стороны, революционные социалисты, такие как Малон, Брусс и Коста, разочаровавшись в попытках вызвать народное восстание, постепенно переходили от анархизма к парламентским формам социализма, отчасти потому, что они, как и гедисты, опасались, что либеральные радикалы с помощью выборов будут отвлекать рабочих от социализма, отчасти же потому, что они начали верить в возможность продвижения к социализму через парламентские институты.

В тактике, которую в этих условиях применяли анархисты, сочетались две основных тенденции: революционная профсоюзная работа и революционные акты отдельных лиц и небольших групп. Эти два метода действия и роль Кропоткина в их развитии будут рассмотрены нами в двух различных разделах. Настоящий раздел будет посвящён преимуществовенно последней форме действий, которая ассоциировалась с пропагандой действием и была следствием провала революционных выступлений в первой половине семидесятых.

В 1873 г., после ожесточённых споров, разделивших Первый Интернационал, Бакунин особенно настаивал на необходимости революционного действия, а не теоретических дискуссий, и он рассматривал это действие как развитие солидарности рабочего класса в ходе подготовки революции.

Знаменательно, что этот призыв к действию появился в прощальном послании Бакунина интернационалистам Юры. Юрская федерация, которая положила начало Антиавторитарному Интернационалу, стала важнейшим центром либертарного социалистического движения, но Гильом и его сторонники, осуждая государство и политическое действие, в то же время стремились играть роль посредников между конфликтующими группами в Интернационале и придерживались преимущественно ненасильственной тактики, предпочитая направлять свои силы на устную и печатную пропаганду.

Бакунину пришлось искать в других странах, Испании и Италии, то направление революционного действия, которое он считал необходимым. Он, по-видимому, возлагал особые надежды на революцию в Испании². До 1873 г. Федеральный совет Испанской федерации, опасаясь преждевременной конфронтации с властями, фактически выступал против революционных стачек. Однако анархисты Андалусии оказались убеждёнными сторонниками боевых профсоюзов, и в начале 1873 г. они инициировали стачки в районе Хереса, которые переросли в вооружённые выступления. Тем временем Испанию потрясла серия кантональных восстаний, и, как был вынужден признать Гильом, Интернационал не мог оставаться в стороне: «Интернационал не может пребывать в бездействии, наблюдая, как враги народа рвутся к власти; настаёт момент, когда народ объединяется и когда Интернационал, уже организованная часть народа, становится рычагом революционного действия»³.

В июле в Санлу́кар-де-Баррамеде бакунистам удалось установить народное правительство, которое продержалось всего тридцать дней, но, по словам Теммы Каплан, «стало маяком для кадисских анархистов, так же как Парижская коммуна оставалась для всех европейских анархистов символом революционного города»⁴.

Одновременно анархисты, возглавляемые Бруссом и Виньясом, попытались совершить то же самое в Барселоне, превратив общегородскую стачку текстильщиков в захват городского управления народом, – но, к несчастью для них, барселонские стачечники, в отличие от санлукарских, не питали склонности к восстанию, и это начинание закончилось провалом из-за отсутствия поддержки. В Алькое, недалеко от Валенсии, Альбаррасин, один из лидеров Федерального совета, возглавил успешное восстание, которое началось со столкновений между рабочими-бумажниками и полицией и привело к захвату города; интернационалисты оставались хозяевами положения только три дня, после чего договорились о сдаче с прибывшими правительственными войсками^4a. В других кантональных выступлениях инициатива принадлежала «непримиримым» республиканцам (интрансихентес), но в некоторых местах бакунисты поддержали их, исходя из того, что эти восстания хотя и не были интернационалистскими, но носили подлинно социалистический характер. Подобное сотрудничество с самого начала недвусмысленно было отвергнуто Федеральным советом, и данный вопрос оставался источником разногласий в движении. Сам Бакунин, по-видимому, предусматривал возможность сотрудничества с сочувствующими буржуазными элементами в революционной ситуации:

Поэтому представляется, что действия испанских бакунистов имели много общего с собственным подходом Бакунина. Тем не менее кантональное движение закончилось поражением. Союз с «непримиримыми» не способствовал продвижению интернационалистского дела, а тем временем военное правительство, установленное в начале 1874 г., подавило все выступления и обрушило на Интернационал свирепые репрессии. Бакунин, испытывая горькое разочарование, заявил: «Эти события во Франции и Испании были ударом по нашим надеждам и ожиданиям»⁶. После этого движение могло выжить только как подпольная организация. В июне 1874 г. в Мадриде был проведён тайный конгресс, который ответил на репрессии призывом к террористической тактике:

По-видимому, можно с уверенностью утверждать, что эти слова Федеральной комиссии были не более чем мучительной и гневной риторикой. В действительности рядовые участники движения сосредоточили свои силы на поддержании организации в условиях преследования. Терроризм, который имел место в этот период, там, где он не являлся стихийной народной реакцией на репрессии, скорее всего, был работой независимых групп, а не бакунистов из Интернационала.

Другие бакунисты были убеждены, что революционная ситуация существует в Италии. В последние годы жизни Бакунина его внимание скорее было направлено на Италию, чем на Юру или Испанию. В 1873 г. он с воодушевлением писал о революционном потенциале итальянского пролетариата в «Государственности и анархии»; он утверждал, что Италии неизбежна социальная революция и ей не может быть никакого сопротивления, поскольку там существует по-настоящему обездоленный пролетариат, который, объединённый отчаянием и вдохновлённый страстным идеализмом, знает, чего он хочет, и знает, что́ нужно сделать для освобождения⁸.

В это время экономические условия итальянских рабочих и крестьян действительно были очень тяжёлыми. Народ был разочарован в правительстве Виктора Эммануила II, неспособном улучшить положение бедняков, и зима 1873/74 гг. была отмечена стачками и голодными бунтами. В подобной ситуации бакунисты считали своей обязанностью присоединиться к народной борьбе. На Бернском конгрессе 1876 г. Малатеста описывал ситуацию в Италии и отклик на неё интернационалистов:

В течение 1874 г. подпольный Итальянский комитет в поддержку социальной революции, созданный осенью 1873 г., опубликовал три обращения с призывом к восстанию в своём нелегальном издании «Bollettino del Comitato Italiano per la Rivoluzione Sociale». Эта работа достигла высшей точки в попытках Косты (при участии Бакунина) в Болонье и Малатесты в Кастель-дель-Монте (Апулия) вызвать народное восстание по всей Италии. Их попытки провалились, и поражение вызвало ответные действия правительства, направленные на подавление Интернационала.

Итальянские интернационалисты, однако, не считали себя неправыми: они фактически отказались участвовать в Брюссельском конгрессе Интернационала в сентябре 1874 г., заявив, что для них время конгрессов прошло и что революционная Италия продолжит следовать этим путём, который один может привести к победе социальной революции¹⁰. Данное заявление вызвало резкое осуждение со стороны социалистов Цюриха, утверждавших, что действия итальянских бакунистов, как и их единомышленников в Испании, серьёзно скомпрометировали рабочее дело и революцию¹¹. В действительности же мятежники, бросившие непопулярному правительству вызов от имени бедных и угнетённых, пользовались значительным сочувствием в Италии, и ни один суд присяжных не признал бы их виновными.

Судебные процессы 1875 и 1876 гг. предоставили редкую возможность выступить с пропагандистскими речами, и, по словам Мазини, эти выступления со скамьи подсудимых оказались более успешными, чем вся последующая пропаганда в течение многих лет, даже при том, что Интернационал в Италии почти два года не мог функционировать как организация из-за преследований¹². Выйдя из тюрьмы, анархисты, очевидно пользуясь возросшей народной поддержкой, восстановили организацию Интернационала, и в течение 1876 г. прошла серия региональных конгрессов, за которыми последовал октябрьский национальный конгресс недалеко от Флоренции, несмотря на попытки полиции предотвратить его.

Именно на этом конгрессе итальянцы приняли форму революционной борьбы, известную как «пропаганда действием».

4. Пропаганда действием: развитие идеи

«Пропаганда действием» представляет собой политический лозунг, который сегодня обычно связывают с террористическими актами, которые совершались отдельными анархистами в 1890‑е гг. Однако в действительности это понятие зародилось в бакунистских кругах в 1870‑е и с самого начала обозначало для разных людей разные вещи¹.

Возможно, первоначально эта идея, особенно в случае итальянцев, была навеяна неаполитанским революционером Карло Пизакане (1818–1857). В своём «Политическом завещании» тот писал:

Понятие пропаганды действием, развитое в 70‑е, не заходило настолько далеко в отрицании письменной и устной пропаганды.

Поэтому, возможно, будет правильнее связать его с Бакуниным, который в 1870 г. провозгласил: «Теперь мы должны все вместе пуститься в революционный океан, и отныне должны распространять наши принципы уже не словами, а делом, – ибо это наиболее народная, наиболее могучая и наиболее неотразимая пропаганда»³. Бакунисты в Испании, вовлечённые в восстания 1873 г., развили эту идею. Следующая выдержка о пропаганде, принадлежащая Бруссу, появилась в барселонской «Революционной солидарности» (La Solidarité Révolutionnaire) в июле 1873 г.:

Франсиско Тома́с, один из ведущих интернационалистов в Алькое, сделал заявление в таком же духе в своём письме, которое было опубликовано в «Бюллетене» Юрской федерации 17 августа 1873 г.:

Идея Бакунина о том, что пример революционеров приведёт массы в действие⁶, видоизменилась у бакунистов в результате болезненного опыта участия в кантональных восстаниях. Бруссу и Томасу пришлось столкнуться с вопросом о целесообразности актов восстания, закончившихся поражением. Томас, по-видимому, считал, что интернационалисты успешно продвигают свою идею народного восстания и следующее выступление принесёт лучшие результаты. Брусс, с другой стороны, смотрел дальше: для него важнее было доказать, что восстания, которые дают мало надежды на немедленный успех, могут принести большую пользу в распространении социалистических принципов. В своей статье он также указывал, что народ отзовётся на революционное выступление так, как он никогда не отозвался бы на книгу или статью, и приводил Парижскую коммуну как пример, когда революционное действие прославило идею, несмотря на его поражение:

Аналогичное развитие концепции революционного действия происходило в Итальянской федерации. Статья в первом номере подпольного «Бюллетеня Итальянского комитета в поддержку социальной революции», который появился 1 января 1874 г., провозглашала: «Время мирной пропаганды прошло; она должна быть заменена громогласной, торжествующей пропагандой восстания и баррикад»⁷.

Это, безусловно, было простым повторением более раннего заявления Бакунина. Но опыт революционной активности в том же году в Болонье и последовавших правительственных репрессий заставил итальянцев в 1876 г., на тайном Флорентийском конгрессе, принять взгляд на революционное действие, весьма сходный с тем, который был обрисован Бруссом в 1873 г.⁸.

Малатеста и Кафиеро в конце года отправили Юрской федерации письмо, где говорилось:

Гильом в своей истории Интернационала даёт этому заявлению следующее объяснение:

Совсем как Брусс после поражения кантонального движения в Испании, итальянцы подчёркивали пропагандистскую ценность повстанческого акта. Но, в отличие от первого, их меньше занимала идея поражения и мученичества. Ведь, в конце концов, им удалось превратить своё поражение в частичную победу – сочувствие народа, которое они заслужили во время судов над ними, привело к их оправданию и позволило им восстановить свою организацию в условиях репрессий. Более того, итальянцы, отстаивая повстанческие акты как метод пропаганды социалистических идей, всё ещё надеялись вызвать подобными актами всеобщее восстание. И действительно, выступление в Беневенто в апреле 1877 г., которое последовало за принятием пропаганды действием на тайном Флорентийском конгрессе 1876 г., планировалось как восстание, которое, даже потерпев поражение, должно было разжечь огонь народной революции. Чеккарелли, один из лидеров выступления наряду с Кафиеро и Малатестой, отмечал это в письме к Чиприани:

Они, очевидно, расценивали сочувствие, пробудившееся после их поражения в Болонье, как признак того, что их акты восстания, даже будучи подавлены, могут преподать народу социалистические идеалы и привести к общенародному восстанию. Несмотря ни на что, они впоследствии утверждали, что их выступление действительно могло перерасти в революцию: «Мы верили в народный инстинкт и развитие революции, и наши надежды не были бы обмануты, если бы нам удалось удерживать округу в течение нескольких месяцев»¹¹.

Однако ни само восстание в Беневенто (сопровождавшееся занятием двух коммун и уничтожением в них налоговой документации), ни его подавление не превратили народных симпатий в социалистические убеждения и революционные действия. Народ в целом реагировал так же, как крестьяне в Беневенто, которые восхищались действиями повстанцев, но боялись последовать их примеру.

Безжалостные репрессии против Интернационала, которые последовали за поражением в Беневенто, вызвали суровую критику повстанцев со стороны северноитальянских социалистов-легалистов. Малон (коммунар, пользовавшийся значительным влиянием в Ломбардской федерации) даже назвал анархистов полицейскими провокаторами (agents provocateurs), поскольку, «чтобы действовать в подобной манере, нужно быть совершенно безумным», говорил он. «Нельзя сомневаться в том, что эти паразиты трудящегося класса, выдающие себя за интернационалистов, причинили огромный вред»¹².

Это осуждение не остановило повстанцев, и они решили поднять общее восстание Итальянской федерации на тайном конгрессе, который прошёл в Пизе в 1878 г. Это решение, казалось бы, знаменовало возврат к чистой повстанческой тактике, без пропаганды действием, – но в действительности движение было слишком озабочено тем, как дать отпор на репрессии, чтобы начинать общенародную революцию.

Тем временем итальянская идея о пропаганде действием, озвученная в «Бюллетене» Юрской федерации от 3 декабря 1876 г., привлекла внимание Поля Брусса. Последний, обосновавшись в Швейцарии после того, как преследования правительства заставили его покинуть Испанию в 1873 г., смог организовать в немецкоязычном Берне активную пропагандистскую секцию Интернационала. Ежедневная «Рабочая газета», издававшаяся этой группой, в номере от 16 декабря (то есть всего лишь через две недели после заявления итальянцев в «Бюллетене») содержала статью, которая защищала пропаганду действием как основной метод пропаганды: «Мы прежде всего сторонники пропаганды делом, пропаганды через действие, конечно при условии, что к ней всегда относятся серьёзно, а не в инфантильной манере»¹³. Вполне ясно, что итальянцы напомнили Бруссу идею, выраженную им в 1873 г., и теперь он искал пути её развития применительно к ситуации в Швейцарии. Однако, при всей активности Бернской группы, энтузиазм в отношении Интернационала угасал, и Юрская федерация находилась в упадке. Было мало надежды на то, что здесь начнутся какие-либо повстанческие действия, и Брусс едва ли хотел повторения барселонского фиаско. Поэтому он стал защищать другую форму действия, а именно демонстрации, которые хотя и являлись провокационными, но не носили характера восстания. На этот выбор, вероятно, в большей степени повлияли недавние события в России, а не в Италии. Существенно, что итальянец Коста, позднее, в 1877 г., наиболее близкий к Бруссу по взглядам на пропаганду действием, уже начал отходить от своей приверженности к восстаниям. В открытом письме к Никотере, написанном в январе, Коста заявил, что пропаганда социалистической революции в массах не может вестись «по необходимости ограниченным кругом заговорщиков», и хотя его симпатии оставались на стороне Малатесты, Кафиеро и Чеккарелли, он не стал принимать участия в Беневентском восстании¹⁴.

Но мы должны вернуться к вопросу о русском влиянии на эволюцию бруссистской концепции пропаганды действием. На закрытом собрании в феврале 1877 г. Брусс убедил членов Куртеларийской секции в том, что Юрская федерация должна поддержать демонстрацию в Берне 18 марта, по случаю годовщины Парижской коммуны. Демонстрация предыдущего года, возглавляемая социал-демократами, была разогнана, а её красное знамя было разорвано. Брусс горячо доказывал, что в этом году, в качестве реванша, следует провести особую демонстрацию, на которой красное знамя будут защищать от всех нападений. Заявив, что подобная демонстрация будет иметь большое значение для будущего Интернационала в федеральной столице, он с возмущением отверг утверждение Гильома, что не стоит рисковать человеческими жизнями ради простой демонстрации.

Наблюдается очевидное сходство между планировавшейся демонстрацией в Берне и событиями в Санкт-Петербурге в декабре 1876 г.

В России подавление «хождения в народ», в свободной манере организованного чайковцами в начале 70‑х, привело к возникновению подпольной организации нового типа, носившей название «Земля и воля». Она состояла из преданных делу революционеров, организованных в небольшие дисциплинированные группы для пропаганды в массах, осуществляемой словом и, в первую очередь, действием: «Требования наши могут быть осуществлены только посредством насильственного переворота. Орудием же подготовки и совершения его, по нашему мнению, служат: 1) агитация, как путём слова, так и, главным образом, путём дела, направленная на организацию революционных сил и на развитие революционных чувств…»¹⁵ В рамках этой программы агитации «Земля и воля» попыталась организовать городских рабочих, и она добилась на этой почве определённого успеха в российской столице. Весной 1876 г. здесь прошла стихийная демонстрация в память об одном из революционеров, умершем в заключении, которая навела его товарищей на мысль об организации публичной демонстрации.

6 декабря студенты и рабочие собрались на демонстрацию у Казанского собора. Один из студентов, стоя под развёрнутым в первый раз красным знаменем «Земли и воли», произнёс речь о тех, кто пострадал за народное дело, и заявил о солидарности демонстрантов с ними. Многие участники были арестованы. Жестокие репрессивные меры, последовавшие за этой демонстрацией, пробудили значительную общественную симпатию по отношению к революционерам. Среди юрцев сочувствие к русским демонстрантам было сильно – особенно в свете того факта, что немецкие социал-демократы осудили демонстрацию. В «Бюллетене» Юрской федерации от 25 марта появился протест, подписанный двенадцатью русскими эмигрантами и заканчивавшийся следующим заявлением: «Мы знаем, что демонстрация в Санкт-Петербурге не прошла бесследно и что, будучи организована по прямому требованию многих рабочих, она привлекла в ряды социалистов новых революционеров, вышедших из рабочего класса, которые удвоят и утроят число тех, кто будет призван заменить товарищей, мужественно принявших на себя удар в этом деле»¹⁶.

Очевидно, эта демонстрация воспринималась как удачный пример пропаганды действием – пример, которому, по мнению Брусса, могли подражать юрцы. Он надеялся показать этой демонстрацией, что в якобы свободной Швейцарии свободы выражения у социалистов немногим больше, чем в самодержавной России; как он впоследствии говорил, демонстрация была способом «доказать швейцарским рабочим, что у них нет свободы демонстраций»¹⁷. Более того, Брусс, кажется, ожидал, что отголоски репрессивной политики царского режима скажутся на поведении бернских властей, что вызовет сочувствие и поддержку в адрес Интернационала среди рабочих. Это стало ясно во время его спора с Гильомом; но ещё в 1876 г., после нападения на знаменосца в Берне, он говорил: «Рабочее знамя должно завоевать себе место под солнцем, и мы знаем, что для этого ему, возможно, придётся быть изодранным и даже, увы! пробитым пулями»¹⁸. Тем не менее, хотя Брусс, судя по всему, был заинтересован в том, чтобы спровоцировать насильственную реакцию властей, демонстрация планировалась им как мирная, и действительно, 18 марта демонстранты шли, не вооружённые ничем, кроме палок. В этом отношении он, возможно, был более умеренным, чем русские, так как некоторые из организаторов петербургской демонстрации питали смутные надежды на народное восстание. Но между российской и швейцарской демонстрациями существовала персональная связь в лице Плеханова. Этот студент-революционер, сыгравший столь драматичную роль на Казанской площади в декабре 1876 г., смог бежать из России и прибыл в Швейцарию как раз ко времени мартовской демонстрации. Плеханов стремился к созданию организованного движения рабочих и никогда не одобрял идею повстанческих выступлений; более того, позднее он вышел из «Земли и воли», чтобы не участвовать в политике террора, которая развилась из концепции пропаганды действием в конце 70‑х. Возможно, не лишён значения тот факт, что Плеханов связал себя с бернской демонстрацией, тогда как его товарищ по революционной эмиграции Кравчинский – чьё успешное покушение на Мезенцова в 1878 г. открыло путь для террора «Народной воли» – стал активным участником Беневентского восстания.

И это приводит нас к ответу Брусса на события в Беневенто. В обращении к Французской федерации он ясно давал понять, что не видит ничего повстанческого в этом акте пропаганды действием. Брусс настаивал, что беневентское выступление было не более чем демонстрацией, показывающей социалистические принципы в действии: «К чему этот парад при оружии? Неужели они думали, что народ будет готов к революции, и считали её возможной? Отнюдь нет… Целью демонстрации в Беневенто была исключительно пропаганда»¹⁹.

Но всё же его язык оставался бескомпромиссно революционным. Первый номер «Авангарда» (L’Avant‑Garde), газеты недавно восстановленной Французской федерации, подготовленный Бруссом и Кропоткиным в июне 1877 г., призывал к насильственным действиям: «Опыт всё сказал! Не ждите, что мы пойдём мирным и законным путём. Мы за путь насилия, который себя оправдал! Оставим же мирную болтовню радикалам и достанем ружья, висящие на стенах наших чердаков»²⁰. Заявления подобного рода были, однако, чисто риторическими. Тайный конгресс французской организации Интернационала в Сент-Имье (19–20 августа) отвёл пропаганде действием одно из последних мест в своём списке методов. И Брусс в том же месяце опубликовал статью, где повторялись взгляды, выраженные им весной.

Эта статья, озаглавленная «Пропаганда фактом», была написана в ответ на осуждение социалистами демонстраций в Санкт-Петербурге, Беневенто и Берне. Брусс напоминал, как либеральные радикалы во Франции осудили попытки восстаний, предпринятые Флурансом, Барбесом и Бланки в последние дни Империи, и всё же с удовольствием получили свою долю пирога, когда, благодаря распространению республиканской идеи мятежниками, была провозглашена Республика. Нынешние социалисты, по мнению автора, поступают столь же постыдным образом.

Брусс настаивал, что революционеры, принимавшие участие в этих событиях, пытались пробудить народное сознание и им это удалось. Он повторял своё утверждение, что эти действия носили чисто пропагандистский характер: «Надеялись ли люди, которые участвовали в этих движениях, вызвать революцию? Были ли они достаточно наивны, чтобы верить в успех? Очевидно нет. Приписывать им подобные мысли может лишь тот, кто не знает их достаточно хорошо либо знает и пытается оклеветать. Акты в Санкт-Петербурге, Беневенто и Берне являлись исключительно актами пропаганды». Далее он рассуждал о том, как трудно донести послание социализма до масс, которые не имеют возможности учиться через слово, письменное или устное: «Они [крестьяне и рабочие] возвращаются в свои дома настолько измученными и уставшими, что у них мало желания читать брошюры или социалистические газеты: они спят, идут гулять или посвящают свои вечера семье». Как и итальянцы, Брусс говорил, что необходимо показать социализм в действии. Он повторял, что коммуналистский идеал гораздо больше распространился среди масс благодаря Парижской коммуне, чем благодаря сочинениям Прудона.

Петербургским демонстрантам удалось привлечь к себе внимание и пробудить народное сочувствие. Но необходимо нечто большее, нечто поучительное, что позволит поддержать пробудившийся интерес народа. Бернские демонстранты добились этого: их действия показали людям, что в их городе нет ни одной из свобод, которыми, как считалось, они пользуются, и теперь народ понял, что подлинная свобода невозможна в условиях экономического неравенства, поддерживаемого государством. Повстанцы в Беневенто добились ещё большего: заняв две коммуны, они продемонстрировали народу, как следует поступать с собственностью и правительством. Брусс предполагал, что возможно зайти ещё дальше и начать коллективизацию производства и потребления, даже несмотря на то, что в итоге все начинания могут быть подавлены. Это стало бы живым актом пропаганды: «Идея не будет записана, помещена в газете или на картине, не будет высечена из мрамора, выбита на камне или отлита в бронзе: она будет шествовать во плоти, живая перед народом»²¹.

Очевидно, что действия, о которых говорил Брусс, не были в подлинном смысле повстанческими; он не рассматривал их как действительное начало всеобщего восстания, и поэтому они казались несовместимыми с призывом «Авангарда» – установить свободные коммуны путём вооружённого выступления. Это подчёркивалось отсутствием у Брусса энтузиазма по поводу пропаганды действием, которую защищали испанцы на международных конгрессах в августе 1877 г. Он не собирался по-настоящему вступать в противостояние с силами государства, и это всё более отчётливо вырисовывалось в его взглядах на протяжении 1878 г. Бернская демонстрация, хотя наиболее робкие представители рабочего класса и могли быть ею напуганы, оказалась весьма успешной, показав, что социализм является силой, с которой следует считаться. Даже Гильом признал это²². Однако судебное преследование участников демонстрации фактически разрушило Бернскую группу, и сам Брусс, проведя месяц в тюрьме, начал выражать сомнения по поводу такого образа действий. В речи, произнесённой 24 декабря 1877 г., он подчёркивал необходимость «серьёзных условий для пропаганды действием»²³. На очередном конгрессе Юрской федерации во Фрибуре в августе 1878 г., он, видимо, пришёл к выводу, что пропаганда действием в том виде, в каком её теперь описывали («повстанческая агитация», по словам испанцев), больше не является практичной, и призвал использовать для пропаганды голосование²⁴. Брусс утверждал, что ситуация во Франции, где на правительство оказывали давление с требованием амнистии для заключённых коммунаров, уже даёт возможность для подобных действий. В рамках своей агитации социалисты вели кампанию за избрание Бланки – кандидата, находящегося вне закона, – в парламент. Брусс считал, что, если найдётся округ, в котором вероятна победа Бланки, анархисты должны голосовать за него, поскольку после выборов правительство объявит его избрание недействительным, раскрыв тем самым реакционную природу государства²⁵. Ещё более удивительным было то, что Брусс предлагал анархистам выдвигать свои кандидатуры в коммунах с рабочим большинством, чтобы впоследствии создать революционную ситуацию, передавая пахотную землю крестьянам и общественные здания рабочим. Очевидно, это было развитием его предыдущего предложения о захвате коммуны в качестве акта пропаганды. В сентябре «Авангард» приветствовал инициативы Геда и его соратников по подготовке Международного рабочего конгресса в Париже в условиях правительственного запрета, рассматривая их как форму пропаганды действием в ситуации, когда повстанческие выступления невозможны: «Мы полностью одобряем поведение делегатов конгресса. Ввиду абсолютной невозможности повстанческого сопротивления твёрдость, с которой было проведено это легальное сопротивление, заслуживает всяческой симпатии… То, что они сейчас совершили, можем мы им сказать, является просто-напросто актом пропаганды действием, направленным против государства»²⁶.

Не подлежит сомнению, что взгляд на пропаганду действием, который теперь защищал Брусс, свидетельствовал о его постепенном отходе от анархической позиции бойкота выборов и повстанчества. Но, несмотря на это, юрцы условно приняли идею Брусса, описываемую как «деструктивное голосование», и даже Кафиеро и Луиза Мишель позднее подхватили идею выдвижения недействительных кандидатов как форму бескомпромиссной революционной борьбы²⁷. По сути, бруссистская концепция пропаганды действием, хотя она отмечала собой отказ от повстанческих выступлений и даже заигрывание с избирательной системой, необязательно являлась реформистской. Родившись из неудовлетворённости, из неспособности вызвать революцию, она могла, особенно в условиях жестоких правительственных репрессий, перерасти в терроризм. И это объясняет сочувствие самого Брусса к волне покушений в конце 1870‑х. Он выражал сожаление по поводу того, что покушение на испанского короля Альфонсо XII, совершённое 25 октября 1878 г. таррагонским бондарем Хуаном Монкаси, не увенчалось успехом²⁸.

В статье «Хёдель, Нобилинг и пропаганда фактом», опубликованной «Авангардом» в июне 1878 г., в ответ на покушения на германского императора (Макса Хёделя в мае и Карла Нобилинга в июне), Брусс повторял свои аргументы в пользу действия как мощного способа пропаганды и называл покушения примерами подобной пропаганды. Однако, на его взгляд, они не были достаточно эффективными, так как смысл индивидуальных актов легко искажается и забывается, в отличие от коллективных актов, таких как Коммуна: любой ребёнок, научившийся читать, сможет разглядеть своё будущее в кровавых отблесках слов «Парижская коммуна». И главное, цареубийство не было социалистическим актом пропаганды: «Мы не заряжали пистолет Хёделя и не наполняли дробью карабин Нобилинга, потому что мы с самого начала знали, что цареубийство является чисто республиканским актом пропаганды и намерения совершивших его впоследствии легко подвергаются неправильному толкованию»²⁹. К концу 1878 г. «Авангард» был закрыт правительством за сочувственное отношение к политическим убийствам, и Брусс как главный редактор газеты предстал перед судом. Выступая в свою защиту, он признал, что газета сожалела по поводу неудачи покушения на короля Испании и одобрила действия русских народников (Засулич, стрелявшей в генерала Трепова в январе 1876 г., и Кравчинского, заколовшего генерала Мезенцова в августе того же года). Однако он указывал, что газета никому из своих читателей не рекомендовала совершить цареубийство.

Утверждения Брусса по большей части были верны. С другой стороны, Кропоткин много лет спустя говорил, что «Авангард» приветствовал покушения Монкаси, Пассаннанте и Хёделя как республиканско-социалистические акты пропаганды действием, что могли способствовать политической революции, которая вскоре приняла бы социалистический характер³⁰. Действительно, в газете появлялись статьи, которые могли быть истолкованы как подстрекательство к цареубийству. К примеру, в ответ на покушение Монкаси на жизнь короля Испании «Авангард» заявил, что, хотя убийство тиранов не является ни целью, ни методом Интернационала, устранение Альфонсо XII могло бы оказать большую услугу революции³¹. Точно так же, когда типография газеты была закрыта в декабре 1878 г., там печаталась статья «Цареубийства», которая, по словам Кропоткина, содержала абзац, непростительный с точки зрения правительств. В этом абзаце говорилось, что покушавшиеся терпели неудачу, не сумев пробиться сквозь королевскую свиту, и тот, кто в будущем захочет проложить путь к революции с помощью цареубийства, должен бросить бомбу в толпу придворных, окружающую монарха. Ни одна из этих статей не принадлежала Бруссу; вероятно, они были написаны под влиянием экстремистских элементов, связанных с «Авангардом». Позиция газеты по вопросу политического убийства, безусловно, вызывала разногласия в швейцарских анархических кругах.

По итогам Бернского процесса в августе 1877 г. Брусс, Ринке и Вернер были приговорены к коротким срокам заключения с последующей высылкой из кантона Берн. Это означало, что «Рабочая газета», издававшаяся усилиями троих осуждённых, прекращает своё существование. После закрытия «Рабочей газеты» те, кто был с ней связан, стали участвовать в издании «Авангарда» – особенно после того, как последний стал органом Швейцарской и Французской федераций. Ринке и Вернер вели в Германии агрессивную пропагандистскую кампанию, совместно с другим бывшим членом Бернской группы Райнсдорфом, и представляется вероятным, что они становились в своих взглядах более крайними, чем Брусс³².

Через несколько месяцев, когда прекратилась публикация юрского «Бюллетеня» из-за отъезда Гильома во Францию в конце марта 1878 г., его сотрудники также стали участвовать в издании «Авангарда». (И в июне эта газета слилась с женевским «Тружеником», заменив собой «Бюллетень»³³.) Трудно сказать, кто ещё входил в редакцию «Бюллетеня», помимо Шпихигера³⁴, но не подлежит сомнению, что она выражала более умеренный подход, опиравшийся на ослабевшую поддержку юрских часовщиков³⁵. Группа «Бюллетеня» испытывала очевидные сомнения относительно пламенной и агрессивной пропагандистской тактики Брусса, и Гильом озвучил эти сомнения в своём комментарии по поводу бернской демонстрации: «Я не уверен, что с таким населением, как наше, демонстрации этого рода помогут пропаганде»³⁶. В июле 1877 г. сам Брусс упоминал о разногласиях по вопросу о пропагандистской тактике: «Даже группы одной партии сражаются между собой. Идёт война между антиавторитарниками, выступающими за теоретическую пропаганду, и антиавторитарниками, выступающими за пропаганду действием»³⁷. Брусс вытеснил Гильома как ведущая фигура в Юрской федерации к концу 1877 г., но на осеннем конгрессе швейцарским бакунистам, по-видимому, удалось предотвратить принятие юрцами резолюции в поддержку пропаганды действием.

В июне 1878 г. произошло слияние «Авангарда» и «Труженика». Брусс и Кропоткин первоначально весьма критически относились к «Труженику» из-за его эклектичного подхода, и отношения между Юрской федерацией и Женевской группой французских эмигрантов, издававшей эту газету, были натянутыми³⁸. Однако трудная ситуация, в которой оказалось движение, сблизила обе группы, и на собрании 9 июня им, кажется, удалось договориться друг с другом³⁹.

Примирить столь несхожие элементы в одной газете было трудной задачей, и заявление, принятое на июньском собрании, призывало руководить «Авангардом» в соответствии с пожеланиями секций. Представляется вероятным, что статья Брусса о пропаганде действием, появившаяся вскоре после собрания, могла вызвать некоторые разногласия. К концу года в рядах анархистов начались споры по вопросу о политических убийствах: явно благожелательные отношение к подобным действиям со стороны «Авангарда» – возможно, вдохновлённое немецкоязычными элементами – вызвало решительный протест французского эмигранта Пенди, тесно сотрудничавшего с Бруссом в возрождении Французской федерации и создании газеты⁴⁰.

Статья о цареубийстве, как ни странно, была написана Швицгебелем. Он в некотором роде являлся предшественником революционных синдикалистов, и таким образом, его взгляды отличались от позиции как Гильома, так и Брусса. Однако он разделял с ними приверженность к коллективному, а не индивидуальному действию и, видимо, не воспринимал цареубийство и убийство вообще как эффективную тактику. С другой стороны, рассуждения Швицгебеля в данной статье заставляют предполагать, что он проявлял интерес к этой идее. Однако его энтузиазм быстро сошёл на нет после закрытия «Авангарда», за которым последовали суд над Бруссом и его заключение в тюрьму. Швицгебелю в течение года с трудом удавалось найти достаточно работы, чтобы обеспечить свою большую семью, и арест стал бы для него тяжёлым ударом. По этой причине он отклонил предложение участвовать в создании «Бунтовщика». В единственной статье, которой добилась от него газета («Республика и монархия», номер от 22 февраля 1879 г.), он подчёркивал, что свергать монархии только для того, чтобы заменять их республиками, – это напрасный труд. К 1880 г. он выступал за ограниченное участие в муниципальных выборах⁴¹.

Увлечение Швицгебеля цареубийством было мимолётным. Но вероятно, оно отражало раздражение известной части активистов, вызванное невозможностью развернуть широкое народное движение, экономическим спадом, враждебностью социал-демократов и правительственными репрессиями, охватившими не только Германию, но и Немецкую Швейцарию. Проведя много лет в борьбе, Швицгебель, как один из основателей и лидеров Юрской федерации, наверняка чувствовал себя подавленным. И, как один из главных редакторов «Авангарда», он наверняка находился в тесном контакте с членами Бернской группы, ранее издававшими «Рабочую газету», – особенно с Вернером и Ринке, говорившими как на немецком, так и на французском языке. С 1876 г. Вернер и Ринке вместе с Райнсдорфом участвовали в агрессивной пропагандистской кампании, которая велась в Германии, а также в Немецкой Швейцарии. Им удалось создать группы в Мюнхене, Берлине и Лейпциге, но их положение оставалось зыбким – им приходилось скрываться от полиции, одновременно ведя яростную полемику с социал-демократами. (На Гентском конгрессе 1877 г. Либкнехт угрожал Вернеру: «Если вы посмеете приехать в Германию, чтобы напасть на нашу организацию, мы используем все средства, чтобы уничтожить вас»⁴².) Ничто в их пропаганде не указывало на интерес к цареубийству или убийству вообще. В любом случае открыто пропагандировать подобные идеи было бы равносильно самоубийству. Сообщения немецких пропагандистов в «Авангарде» не содержат никаких упоминаний о политических убийствах до покушения Хёделя. Но в репрессивной атмосфере Германии, анархисты, должно быть, чувствовали, что им необходимо найти способ донести своё послание до народа – более эффективный, чем самовольные выступления на социал-демократических собраниях. Поэтому покушения на жизнь императора могли вызвать некоторое сочувствие у Ринке и Вернера.

В своей книге о немецком анархизме Эндрю Карлсон фактически утверждает, что призыв к покушениям исходил от немецкой секции Юрской федерации и сам Вернер вполне мог тайно руководить ими⁴³. На самом же деле сведения, говорящие о какой-либо связи Вернера с Хёделем или Нобилингом, весьма скудны. Нобилинг мог посещать те же самые собрания социал-демократов, что и анархисты, чтобы, как и они, использовать эту возможность для пропаганды собственных взглядов, но его интерес был направлен на социал-демократов, и хотя некоторые из высказывавшихся им идей могли быть анархическими, он не был связан ни с одной анархической группой. Единственное реальное доказательство личной связи между Нобилингом и Вернером, на которое можно сослаться, – это письмо из полицейского архива, адресованное Бруссу, в котором говорится, что Нобилинг просил принять его в Интернационал и что скорая смерть Нобилинга была бы в интересах революции^43a. Хёдель же, согласно полицейским донесениям, был членом группы, основанной Райнсдорфом и Вернером в Лейпциге между 1876 и 1878 гг. Однако сообщение о нём, опубликованное в «Авангарде», отрицает это⁴⁴. Его политическая ориентация была несколько неопределённой, так как, при явной связи с анархической группой в Лейпциге с весны 1877 г., он продолжал работать с социал-демократами и был исключён из партии лишь в апреле 1878 г. И Брусс, и Кропоткин отрицали, что Нобилинг и Хёдель имели какое-либо отношение к анархическому движению⁴⁵. Немецкий корреспондент «Авангарда» даже выражал сомнения по поводу их действий: «Может статься, что акт Хёделя окажется бесполезен – бесполезен в своих результатах, даже если бы он достиг своей цели, и также бесполезен как акт пропаганды»⁴⁶. Следовательно, нет никаких убедительных доказательств того, что немецкая группа Юрской федерации была причастна к покушениям в Германии.

Тем не менее акты Хёделя и Нобилинга вызвали сочувственный отклик Юрской федерации на Фрибурском конгрессе⁴⁷. И, несмотря на свои сомнения, немецкий корреспондент «Авангарда» фактически выразил одобрение их поступков: «Мы не можем назвать человека, который хочет избавиться от императора, хотя бы и германского [Вильгельма I], сумасшедшим, как не называли мы безумцами Орсини и Фиески во Франции; и потом, существуют такие формы человекоубийства, которые мы не осуждаем и даже одобряем: цареубийство, месть рабочего своему хозяину – наглядные тому примеры»⁴⁸.

Имеется ещё одна причина думать, что немецких пропагандистов привлекала тактика политического убийства. В конце концов, это была отчаянная реакция на режим репрессий, которая имела параллели с действиями русских революционеров, убивших одного генерала и ранивших другого в 1878 г. Действия «Земли и воли» были безоговорочно поддержаны в анархических кругах, поскольку, помимо личной связи с ней через русских эмигрантов, анархисты ощущали сильную близость с её социалистическими народническими идеями, и это неизбежно располагало их на благосклонное отношение к любым формам борьбы российского движения.

Свирепые репрессии, начавшиеся после Казанской демонстрации, казалось, не оставляли «Земле и воле» иного пути, кроме политического терроризма, поскольку она была не в состоянии создать сколько-нибудь массовую организацию среди крестьян или рабочих. Поступок Веры Засулич, выстрелившей в ненавистного генерала Трепова за его варварское обращение с заключённым, вызвал значительное сочувствие общественности; это заставило движение задуматься о других актах возмездия, результатом чего стало успешное покушение Кравчинского на генерала Мезенцова, главу Третьего отделения (тайной полиции), в августе 1878 г. Русские революционеры спланировали убийство с военной точностью, и кроме того, они изложили свои мотивы в обращениях, сопровождавших акты Засулич и Кравчинского. Это были примеры пропаганды действием, настолько же успешные, насколько примеры Хёделя и Нобилинга оказались неудачными, и без них могло быть так, что германские попытки цареубийства, которые вызвали отчуждение в общественном мнении, дискредитировали бы идею политических покушений. Фактически же действия народников, по-видимому, подогрели интерес к террору как к тактике, которая могла оказаться эффективной, если бы была иначе организована; именно такое впечатление оставляет статья Швицгебеля. Остаётся фактом, что к началу 1880‑х немецкие анархисты решили прибегнуть к террору в ответ на жестокие гонения, начавшиеся с принятием антисоциалистического закона в 1878 г. Ринке работал с Пойкертом в «Мятежнике» (Der Rebell), а Райнсдорф – с Мостом в «Свободе» (Die Freiheit); это были анархические газеты, распространявшиеся в Германии, которые защищали террористическую форму пропаганды действием. В 1885 г. Райнсдорф был казнён за подготовку покушения на жизнь германского императора.

5. Кропоткин и пропаганда действием

Кропоткину никогда не нравился лозунг «пропаганды действием», и он не использовал его применительно к своим идеям о революционной тактике, поскольку, на его взгляд, действия революционеров должны были представлять собой прямые и сознательные акты восстания, если они хотели чего-либо добиться. Тем не менее с самого начала своей революционной карьеры он, подобно другим бакунистам и анархистам, чувствовал необходимость в революционном действии, дополняющем устную и письменную пропаганду, и он, безусловно, поддерживал формы борьбы, принятые первыми сторонниками пропаганды действием.

Первая попытка очертить принципы революционной тактики была предпринята Кропоткиным в проекте программы, который был составлен им для кружка чайковцев в 1873 г. К тому времени, когда он вступил в кружок в 1872 г., по возвращении из Швейцарии, группа уже занималась изданием и распространением нелегальной социалистической литературы («книжным делом»), а также начала устную пропаганду среди рабочих Санкт-Петербурга («рабочее дело»). Кропоткин участвовал в книжном деле и сам написал последнюю часть брошюры Тихомирова о Пугачёве¹, но его главная и наиболее успешная работа в группе с конца 1872 г. была направлена на развитие пропаганды среди рабочих на московских и петербургских фабриках. Обстоятельства, при которых Кропоткин занялся составлением программы в конце 1873 г., не очень ясны; можно лишь предположить, что потребность в разъяснении идей давно ощущалась в группе, которая не имела определённой идеологической позиции, но должна была выработать свою тактику, находясь под растущей угрозой репрессий. Бо́льшая часть документа являлась добросовестным отражением взглядов группы, однако в нём были разделы, которым Кропоткин придал выраженную бакунистскую окраску – что не нашло одобрения у других членов кружка, которые, как уже было обозначено, не были антигосударственниками и не были поглощены идеей всенародного восстания, несмотря на свои народнические и социалистические убеждения. Вследствие этого предложенная Кропоткиным программа, по всей видимости, вызвала жаркие дискуссии. В письме к Шишко Кропоткин писал, что она была принята петербургской группой только после «чрезвычайно бурного обсуждения, особенно по революционным пунктам»².

По словам Чарушина, дебаты в основном шли вокруг кропоткинской идеи крестьянских восстаний:

Кропоткин, видимо, вынашивал план, «объединив оставшиеся в целости кружки, составить вооружённый отряд, хотя бы человек в 100, выбрать местность, свежую воспоминаниями о Стеньке [Разине] и Пугачёве, потом двинуться на Москву и поднимать по дороге мужиков на помещиков, на ближайшую власть»⁴. Дискуссия явно была вызвана той частью программы, где рассматривался вопрос о ближайших действиях, которые могли быть предприняты для распространения социалистических идей и развития революционной организации в среде народа. В этом разделе документа Кропоткин доказывал, что нужно способствовать локальному крестьянскому восстанию с чёткой социалистической целью, даже если нельзя ожидать, что оно получит всеобщую поддержку и не будет подавлено войсками. Таким образом, говорил он, революционеры могут сосредоточить свои силы в одной местности, а не распылять их по всей стране. Кропоткин считал, что лучшим решением для группы будет принять участие в восстании, безжалостное подавление которого раскроет истинную порочную природу режима и подтолкнёт других следовать примеру первых мучеников, что создаст предпосылки для революции:

Кропоткин, возможно, с бо́льшим успехом, чем остальные чайковцы, вызывал сочувственную реакцию у рабочих⁶, но даже он был разочарован несознательностью квалифицированных работников, таких как металлисты, создававшей трудности для развития пропагандистской сети на фабриках⁷. Оказалось, что менее квалифицированные рабочие, такие как ткачи, поддерживавшие связь с деревней и сохранившие общинные привычки крестьянской жизни, были более восприимчивы к народнической пропаганде⁸. Всё это побуждало Кропоткина обращать свой взгляд на село, а не на город, и вероятно, именно по его предложению московская секция кружка в декабре 1873 г. решила направить свою пропагандистскую деятельность в сельскую местность⁹. К тому времени, когда он приступил к написанию программы, он, очевидно, пришёл к выводу, что крестьянское восстание социалистического характера вполне осуществимо на практике. План по организации крестьянского восстания в Чигиринском уезде, недалеко от Киева, который едва не достиг успеха несколько лет спустя, заставляет предполагать, что эта идея не была полностью фантастической. И в ней, определённо, было больше смысла, чем в стихийном и неорганизованном «хождении в народ», которое было устроено студентами летом 1874 г.

Предложения Кропоткина, хотя они и могли быть окрашены бакунизмом, по существу, являлись ответом на российскую ситуацию. Верно то, что предложение поддержать крестьянское восстание, явно не имеющее надежды на успех, имеет общие черты с ответом Брусса и Томаса на подавление кантональных восстаний в Испании летом 1873 г. Однако маловероятно, что этот ответ повлиял на Кропоткина, – в России того времени даже революционер, близкий к движению в Западной Европе, мог иметь лишь ограниченное знание о том, что происходило в других странах. Самое большее, что можно утверждать: его предложение отражало идею, которая обычно возникает в революционных кругах перед лицом тяжёлых неудач. К примеру, ирландские революционеры опубликовали следующее заявление в «Ирландском мире» осенью 1874 г.:

По-видимому, нет никакой близкой связи между представлением о пропаганде действием, которое впервые было озвучено Бруссом летом 1873 г., и программой революционных действий, сформулированной Кропоткиным позднее в том же году. Безусловно, как отмечал Неттлау, Кропоткин использовал фразу «фактическая пропаганда»¹¹. Но когда он утверждал, что немедленные действия необходимы, чтобы сплотить народ вокруг революционного дела (потому что «действуя на людей не одним словом, а словом и делом, – гораздо легче их убедить в том, в чём сам убеждён»), он просто повторял аргументы Бакунина из «Писем к французу». Более того, вполне очевидно, что Кропоткин, в отличие от Брусса, не рассматривал революционное выступление как один из способов разъяснить социалистические принципы на практике. Предложение Кропоткина, связанное с восстанием, было в такой же степени вдохновлено движением чайковцев, как и бакунизмом. Его товарищи могли быть не готовы к участию в крестьянском восстании, но идея мученичества в этом предложении отражает дух кружка чайковцев – дух полного посвящения себя народу, порождавший особую мораль в отношениях революционеров друг с другом, а также с крестьянами и рабочими.

Чайковцы крайне отрицательно относились к элитаристской организации и беспринципным макиавеллиевским методам, которые отличали подпольную деятельность Нечаева. Одержимый идеей подстегнуть революцию, Нечаев стремился создать революционную организацию, которая управляется центральным комитетом и использует любые методы, какими бы безжалостными они ни были, для достижения своей цели. В противоположность ему, чайковцы создавали движение, единство и сила которого были основаны на солидарности и доверии, а участники отличались личным идеализмом. Идеал служения народу для них был прежде всего этическим идеалом:

Эта характеристика была дана Шишко, одним из непосредственных участников кружка. Нравственный идеализм чайковцев, без сомнения, произвёл на Кропоткина неизгладимое впечатление:

По мнению Кропоткина, именно этот нравственный идеализм, который демонстрировали чайковцы, должен был лежать в основе всех революционных движений:

Возможно, правильно будет сказать, что чайковцы больше повлияли на Кропоткина, чем Кропоткин на них. И не только в узком смысле личной этики, но и, поскольку нравственная позиция чайковцев отражалась на внутренних отношениях в группе, как пример антиавторитарной организации, которому с трудом соответствовал даже сам Кропоткин. Конечно, он говорил, что должно быть «отрицание в революционной организации таких отношений между лицами и таких способов действий, которые прямо противоречат идеалу, ради которого они вводятся»¹⁵. Но, несмотря на его утверждение, что в группе не наблюдалось ни малейших трений, представляется, что в вопросе составления программы он мог взять на себя инициативу, неприемлемую для некоторых членов кружка, и даже предполагал дисциплину в действиях, несовместимую с неформальным и антиавторитарным характером последнего¹⁶.

И это приводит нас к другому важному аспекту народнического идеала и его влияния на Кропоткина – отношениям, которые чайковцы пытались установить с рабочими и крестьянами. Когда Кропоткин настаивал на необходимости мученичества, это был тот вид мученичества, при котором революционеры сливались с борьбой самого народа. Значительная часть программы была посвящена объяснению, в истинно чайковском духе, какими должны быть отношения между революционным агитатором и народом.

Конечно, сам Кропоткин был одним из тех, кто выступал за прямое обращение к рабочим и крестьянам; он отстаивал преимущества такой тактики перед теми чайковцами, которые, избегая трудностей, предпочитали адресовать свою пропаганду учащимся и интеллигенции. Эта заинтересованность в прямой пропаганде среди народа, безусловно, отчасти вдохновлялась поставленной бакунистами целью – создать ядро революционеров, готовых к действиям. В своей программе Кропоткин подчёркивал, что «успех восстания» будет зависеть от «существования среди самих восставших сильной, дружно действующей кучи людей», которая должна быть «средоточием наиболее сознательных и решительных сил самого крестьянства и городских рабочих». Сказалось здесь и то особое уважение к крестьянству, которое Кропоткин приобрёл в результате своих детских впечатлений и работы в качестве исследователя и администратора в Сибири. Тем не менее, когда он описывал отношения, которые должны были существовать между революционерами и народом, он описывал идею, родившуюся в самом движении чайковцев, которую он усвоил скорее сердцем, чем разумом.

Движение чайковцев, безусловно, сформировало Кропоткина как революционера, и идеализм чайковцев продолжал влиять на него долгое время после отъезда из России – особенно на его взгляды о революционном действии. Работа Кропоткина в кружке была прервана его арестом 22 марта 1874 г., и только в 1876 г., после побега из Петропавловской крепости, он вернулся к революционной деятельности – уже за границей. Несмотря на то, что вначале он надеялся через считаные недели или месяцы вернуться на родину, вскоре он был вовлечён в развитие анархического движения Западной Европы. И не подлежит сомнению, что он имел отношение к развитию революционной тактики пропаганды действием. Однако в силу народнического идеализма он выработал свою позицию по данному вопросу, которая отличалась от озвученной Бруссом или итальянцами.

Как мы видели, он воссоединился со своими друзьями в Юре в январе 1877 г., проведя первые несколько месяцев эмиграции главным образом в Лондоне, где в то время не было никакого революционного движения. Он добирался до Швейцарии через Вервье и Париж. Пребывание в Бельгии оказалось довольно удручающим, но его безмерно ободрило посещение Парижа, где революционное движение начинало возрождаться после поражения Коммуны. «Я извлёк пользу, проводя целые вечера в подчас неустанных дискуссиях. Здесь есть то ощущение свободы, силы, которого не хватает в Лондоне. Я часто говорил себе… что можно, по крайней мере временно, подышать более здоровым в физическом и моральном отношении воздухом, чем лондонский»¹⁸.

Ситуация, которую он обнаружил по прибытии в Юру, была немногим лучше, чем в Бельгии, и действительно, представляется, что бакунисты обеих стран тогда взирали на Францию как главную надежду анархического движения: «Франция, Франция – вот что повторяют повсюду, как в Бельгии, так и здесь»¹⁹. Юрская федерация начала приходить в упадок. Кооперативная мастерская в Ла‑Шо-де-Фоне, где обосновался Кропоткин, стояла на грани разорения из-за отсутствия работы, и беседа с одним из основателей федерации, Шпихигером, оставила у него «не слишком обнадёживающее чувство по поводу положения вещей»²⁰. Гильом признался Кропоткину, что группа в Ла‑Шо-де-Фоне оторвана от населения, и предложил ему смешаться с рабочими в кафе, чтобы это исправить. 27 февраля Кропоткин написал нерадостное письмо Робену:

Кропоткин был очевидно обеспокоен изоляцией группы в Ла‑Шо-де-Фоне и ясно давал понять, что его желание изменить положение не нашло отклика. Далее он говорил, что группа обратилась к методам, которые «в действительности не входят в анархическую программу», и сообщал, без большого энтузиазма, что Шпихигер собирается произнести речь на гражданском праздновании годовщины революции 1848 г., чтобы объяснить, почему социалисты отказываются от любых соглашений с радикальными партиями: «У нас будет по крайней мере 3 000 человек аудитории, и мы по крайней мере заставим их говорить об этих сектантах». Он, несомненно, считал, что речь Шпихигера является слишком умеренной тактикой для анархистов. Кропоткин утверждал, что беднейшие слои рабочих испытывают симпатию к интернационалистам, но страх потерять работу держит их в бездействии:

Кропоткин, с его опытом участия в движении чайковцев, искал более динамичную тактику, чем та, которой придерживалась Ла‑Шо-де-Фонская секция или даже Юрская федерация в целом. Интересно отметить, что, в противоположность комментариям Кропоткина, Гильом с восторгом писал о речи Шпихигера в «Бюллетене»²². Кропоткин позднее признавался, что считал пропагандистский стиль «Бюллетеня» слишком пресным²³. Фактически, несмотря на уважение, с которым Кропоткин относился к Гильому, несмотря на то, что их связывала длительная дружба, их отношения всегда отличались двойственностью²⁴. Из воспоминаний Кропоткина видно, что личность швейцарского бакуниста сильно отличалась от его собственной:

Кропоткин был столь же решительным и преданным делу, как и Гильом, но его горячая и восторженная натура не принимала трезвый, сухой и осторожный подход швейцарского бакуниста.

Легко понять, почему в этой ситуации Кропоткин с симпатией и несколько некритически относился к Полю Бруссу: «Напротив, Брусс, которого я видел вчера, несёт больше надежды и ощущения силы, главным образом благодаря своему живому темпераменту»²⁶. Полностью противоположный Гильому и Шпихигеру, Брусс уже сумел создать вокруг своей «Рабочей газеты» активную секцию Интернационала в Берне, и теперь, после визита во Францию, он был намерен способствовать возрождению Интернационала и там, с помощью новой газеты «Авангард». Кропоткин был взволнован сообщением Брусса о растущей силе движения во Франции и о его эволюции в сторону чистого анархизма. Он с энтузиазмом присоединился к изданию «Авангарда», которое, как надеялись они оба, должно было оживить пропаганду как во Франции, так и в Швейцарии²⁷. Кропоткин также поддержал предложение Брусса о проведении демонстрации в Берне, несмотря на его критику Гильомом. В заключение письма к Робену от 27 февраля 1877 г. Кропоткин обсуждал новый план, который, по его мнению, представлял собой более энергичную и подходящую форму действия, чем выступление Шпихигера на годовщине революции 1848 г.

Он объяснял, что юрцы собирались отправиться в Берн не для того, чтобы просто защищать знамя интернационалистов Цюриха, а для того, чтобы доказать, что они могут организовать борьбу против власти, одновременно проведя пропаганду перед большим стечением народа.

Как и Брусс, Кропоткин, видимо, рассматривал бернскую демонстрацию как воспроизведение демонстрации в декабре 1876 г. в Петербурге, которое должно было дать сходные результаты. Но взгляд Брусса на цель демонстрации был далеко не таким определённым и прямолинейным, как у Кропоткина. Французский активист позднее заявлял, что их целью было просто показать рабочим, что в якобы свободной Швейцарии у них нет никакой свободы собраний²⁸. Кропоткин, с другой стороны, утверждал, что намерением было показать, «что по крайней мере в некоторых местах рабочие не допустят попрания своих прав и станут сопротивляться»²⁹. Более того, из обращений, предшествовавших демонстрации ясно видно, что Брусс, даже предвидя возможность расстрела, был настроен на противостояние с властями не так серьёзно, как Кропоткин: если последний призывал товарищей принести револьверы, для первого было достаточно взять палки.

В итоге ни у одного из демонстрантов не было огнестрельного оружия, хотя Ла‑Шо-де-Фонская секция, включавшая в свой состав Ленца (Кравчинского), могла предоставить достаточно внушительный арсенал. Кропоткин, по всей видимости, испытывал облегчение оттого, что ему и его друзьям не удалось раздобыть револьверы, и признавал, что полиция отнеслась бы к ним гораздо более жестоко, если бы прозвучали выстрелы:

Энтузиазм этого письма к Робену, написанного через несколько дней после демонстрации, определённо говорит о том, что Кропоткин был вполне доволен мероприятием и считал его успешным. «Моё мнение, основанное на мнении немецких консерваторов, то, что буржуазия испугалась революции!..Коротко говоря, дело прошло с замечательным успехом. Вместо 70 человек мы собрали на митинг 2 тысячи. Вместо безразличных зрителей мы получили внимательную и частью сочувствующую публику. Народ не завоевать ничем, кроме смелости»³⁰. Несколько месяцев спустя (примерно в то время, когда Коста выступил с успешной лекцией о пропаганде действием в Женеве) Кропоткин, по-видимому, готовил брошюру на эту тему для России, что говорит о его поддержке представлений, развитых Бруссом³¹. С другой стороны, когда Робен – который не видел большой заслуги в стычке с полицией там, где должно было произойти настоящее революционное сражение, – стал настаивать, что демонстранты в Берне могли защищать флаг более успешно, чем это было сделано, Кропоткин счёл себя обязанным согласиться: «Вы, безусловно, правы насчёт того, что не было необходимости сдавать флаг, который мы должны были суметь защитить». Проблема, по его словам, заключалась в том, что швейцарцы, непривычные к демонстрациям, были не готовы сражаться с полицией и хотели избежать вооружённого противостояния. «Кроме того, – добавлял он, – мы должны помнить, что для швейцарцев сопротивление полиции есть нечто сверхъестественное»³². Может быть, общий настрой юрцев против оружия заставил Брусса или Кропоткина воздержаться от открытого призыва к его применению. Тем не менее остаётся фактом, что Кропоткин убеждал своих друзей вооружиться, в отличие от Брусса, и он был склонен к более энергичному сопротивлению властям по сравнению с тем, что предлагал француз, или с тем, что имело место в действительности. Важно и то, что через несколько месяцев (в августе) он принял участие в демонстрации меньшего размера, на которую он пришёл с оружием, готовый разрядить его, если бы демонстранты вновь столкнулись с насилием полиции³³.

Очевидно, что Кропоткин всегда мыслил с точки зрения революционных актов, в то время как Брусс, вероятно, думал лишь о символическом сопротивлении. При этом вначале Кропоткин, казалось, не замечал различия в подходе между ним и Бруссом – что неудивительно, поскольку, как уже было отмечено, француз находил удовлетворение в использовании воинственных фраз. Вероятно, он начал признавать эти различия лишь в августе 1877 г., когда Брусс написал статью о пропаганде действием для «Бюллетеня» – статью, от которой Кропоткин позже решительно отмежевался. В то время он не сделал по поводу неё никаких комментариев, хотя несколько дней спустя выразил другой взгляд на революционное действие в своей колонке «Международный бюллетень» в «Авангарде». Здесь, рассматривая бурные железнодорожные стачки в США, он критиковал американских социал-демократов:

Кропоткин утверждал, что стачки были народными революционными выступлениями и их можно было превратить в восстание, чтобы установить свободную коммуну, которая даже в случае поражения сохранила бы большое значение как акт пропаганды:

Здесь нет и намёка на чистый акт пропаганды. Аргументы Кропоткина состоят в том, что анархисты, будучи вовлечены в протест, могли побудить стачечников действовать в соответствии с революционными анархическими принципами. Пропагандистский эффект в случае достойного поражения не рассматривается как главный мотив участия в революционном выступлении. Кропоткин, с его народническим прошлым, был проникнут идеей, что героическое самопожертвование может вдохновить людей – но только если оно является сознательным актом восстания. Это хорошо видно из его реакции на первые новости о поражении в Беневенто, где повстанцы сдались без единого выстрела:

Это было действительно резкое суждение, которое Кропоткин мог переменить, когда он получил письмо Гильома от 3 июня, где объяснялось, что повстанцы не могли использовать своё оружие, намокшее из-за проливного дождя. Тем не менее оно иллюстрирует убеждение Кропоткина, что восстание должно представлять собой настоящую боевую операцию – а не драматический жест. Когда в 1904 г. Кропоткин писал о ситуации, подтолкнувшей анархистов к выступлениям в Беневенто и Берне в 1877 г., он заявлял:

Как уже было сказано, позднее Кропоткин всячески отрицал свою связь с идеей пропаганды действием, особенно в трактовке Брусса. В 1909 г., когда в швейцарской анархической газете «Пробуждение» (Le Réveil) под его именем была опубликована статья Брусса о пропаганде действием, Кропоткин написал два письма редактору Жоржу Герцигу, в которых с жаром доказывал, что не имеет к этой статье никакого отношения:

Источники в основном подтверждают слова Кропоткина, что он никогда не одобрял понятие пропаганды действием в изложении Брусса, хотя тесная связь, существовавшая между этими двумя революционерами в 1877 г., поначалу скрывала этот факт. С другой стороны, его утверждение, что выступления в Берне и Беневенто были лишь игрой, поскольку их участники не относились к ним серьёзно, не совсем справедливо. Комментарий о демонстрации в Сент-Имье (которая была попыткой повторить бернскую демонстрацию) противоречит свидетельству самого Кропоткина в его мемуарах:

Возможно, Кропоткин и Жалло были единственными, кто приготовились стрелять на поражение в Сент-Имье, но и другие демонстранты в случае нападения были готовы дать более решительный отпор, чем в Берне. И это подтверждает письмо Брусса Кропоткину от 10 июля, в котором содержалась просьба вооружить бернских активистов: «Закажи у Пенди двадцать кастетов для Берна»⁴⁰. Очевидно, что огорчение Кропоткина по поводу перепечатки статьи 1877 г. под его именем заставило его провести более резкое различие между собственным подходом и подходом Брусса, чем фактически существовало в те дни. Тем не менее различие действительно было.

По сути, осенью 1877 г. Испанская федерация выражала взгляд на пропаганду действием, более близкий к позиции Кропоткина в отношении пропаганды и революционного действия. Испанская делегация в сентябре этого года подняла вопрос о пропаганде действием на конгрессе Интернационала в Вервье и Всемирном социалистическом конгрессе в Генте. В Вервье она предлагала обсудить «надлежащие способы скорейшего осуществления революционных социалистических действий», поскольку хотела узнать, поддержат ли другие федерации Интернационала недавно принятую ими тактику пропаганды действием⁴¹.

Коста поддержал предложение испанцев. Однако испанская делегация решила отозвать его на том основании, что все революционные социалисты уже согласились поддерживать друг друга в революционных выступлениях и что вопрос о тактике перекрывается другими вопросами в повестке⁴³. В итоге конгресс принял резолюцию, которая отвергала партийную деятельность, и декларацию солидарности с революционными действиями в Беневенто, Санкт-Петербурге, Берне и Соединённых Штатах⁴⁴. В Генте испанцы, получив для своей федерации соответствующие полномочия, внесли более определённое предложение, сводившееся к тому, что пропаганда и агитация с помощью повстанческих действий необходима для того, чтобы вызвать социальную революцию⁴⁵. Озабоченные восстановлением единства в рядах социалистов, делегаты уклонились от такого спорного вопроса, как пропаганда действием, и значительное большинство из них не принимало участия ни в дебатах, ни в голосовании по предложению испанцев. Испанским делегатам пришлось поддержать более общую резолюцию против политических действий, внесённую юрцами.

Источники – насколько мы ими располагаем⁴⁶ – говорят, что на Вервьетуазском и Гентском конгрессах испанцы сформулировали достаточно прямолинейный повстанческий взгляд на пропаганду действием. Ставился вопрос о том, что нужно дополнить устную и письменную пропаганду революционными актами, чтобы подтолкнуть народ к восстанию. В отличие от Брусса, испанцы не рассматривали пропаганду действием как возможную замену устной и письменной пропаганды – в конце концов, при репрессивном режиме, существовавшем в Испании, и то, и другое являлось формой повстанческой агитации. Следует обратить внимание, что Брусс, видимо, не стал поддерживать предложения испанской делегации. Это могло объясняться тактическими, а не идеологическими причинами. Трения между ним и Гильомом нарастали, и возможно, чтобы успокоить умеренных и обеспечить единый фронт анархистов, он воздержался от прямых ссылок на пропаганду действием.

Трудно сказать, как отреагировал на позицию испанцев Кропоткин, поскольку нет никаких указаний на то, что он участвовал в дискуссиях о пропаганде действием на конгрессах 1877 г. Возможно, он не хотел обсуждать тему, по поводу которой у него были серьёзные сомнения. Однако, если судить по его комментарию о реакции Альбахе́са (Альбаррасина) на демонстрации в Берне и Сент-Имье, Кропоткин должен был признать, что взгляды испанцев на революционное действие гораздо ближе к его собственным, чем взгляды Брусса и Косты. Фактически на данном этапе он установил тесную связь с испанцами, и впоследствии, летом 1878 г., он сам провёл шесть недель в Испании. Кропоткин завёл дружбу с Альбаррасином (предводителем знаменитого восстания в Алькое, который жил в эмиграции в Ла‑Шо-де-Фоне⁴⁷), и в июне 1877 г., когда последний отправился на родину, Кропоткин не поехал с ним только потому, что Гильом убедил его, что без знания испанского он не сможет помочь местному движению. В августе Виньяс остановился у Кропоткина во время собрания «узкого Интернационала» (L’Intimité Internationale) в Ла‑Шо-де-Фоне, на котором было решено создать в Швейцарии особое представительство с Кропоткиным в качестве секретаря-корреспондента⁴⁸.

Каким бы ни было отношение Кропоткина к подходам Брусса и испанцев, он, очевидно, почувствовал необходимость прояснить свои представления в свете дискуссий и выступлений революционеров в 1877 г. Прибыв в Лондон после поспешного отъезда из Гента⁴⁹, Кропоткин, пользуясь возможностью, начал изучать в Британском музее историю Французской революции: «В замечательных собраниях Британского музея я изучал происхождение Французской революции – каким образом революции берут своё начало». Жажда деятельности вскоре привела его в Париж, но и здесь он продолжал свои исследования в Национальной библиотеке, пока опасность ареста не заставила его покинуть страну в мае 1878 г. Чтение литературы подкрепило идеи, которые он начал формулировать в 1873 и 1877 г.: разрозненные выступления всегда предшествуют полномасштабной революции, и общий курс революции определяется под влиянием тех, кто вызвал и поддержал эти выступления⁵⁰.

Проведя несколько недель с Бруссом в Швейцарии, Кропоткин уехал в Испанию, где некоторые революционеры ожидали вспышки социальных протестов в ответ на тяжёлое экономическое положение страны. Представляется вероятным, что эта поездка могла быть связана с письмом испанского корреспондента, опубликованным в «Авангарде» 20 мая, где предсказывалась возможность подобного развития: «Мы надеемся вступить в новую фазу, которая лучше, чем произнесённое или написанное слово, покажет, что социализм не умер»⁵¹.

Не считая недели, проведённой в Мадриде, Кропоткин всё время находился у Виньяса и других интернационалистов в Барселоне. Он был тепло принят испанцами, и федерация поручила ему примирить Виньяса с Мораго. Два ведущих интернационалиста были в ссоре по вопросам тактики, так как Мадридская группа мыслила с точки зрения индивидуальных и преимущественно террористических актов, а Барселонская выступала за коллективные действия.

Посредничество Кропоткина в этой ситуации предполагает, что он симпатизировал обеим группам и поддерживал их тактику. Возможно, в свете исследований по Французской революции, а также недавних покушений в Германии и России Кропоткин расширил своё понятие революционного действия, включив в него нападения на угнетателей, не носившие коллективного и повстанческого характера⁵³. Он внимательно прислушивался к испанским интернационалистам, поскольку был весьма впечатлён и вдохновлён революционным духом их движения:

По-видимому, революционное движение, которое Кропоткин увидел в Испании, внушало ему больше оптимизма, чем любое другое за пределами Франции – даже в России, – поскольку здесь подпольная организация вела работу среди населения с перспективой восстания, особенно в сельских районах. Поэтому можно не сомневаться, что испанский опыт, последовавший за изучением Французской революции и политическими покушениями в Германии и России, заставил Кропоткина считать как коллективные, так и индивидуальные революционные акты необходимой прелюдией революции.

Но как именно Кропоткин отреагировал на покушения в Германии и России? В случае Веры Засулич он присоединился к восторженной поддержке со стороны интернационалистов. В своих мемуарах он пишет, что, избежав повторного ареста, «она уехала за границу и скоро присоединилась к нам в Швейцарии» и что её самоотверженность произвела «чрезвычайно глубокое впечатление» на рабочих Европы⁵⁵. По её собственным воспоминаниям, когда она прибыла в Женеву, русские анархисты ожидали, что она присоединится к анархическому движению и будет отстаивать его дело перед социал-демократами:

Казалось, что анархисты пытаются монополизировать акт Засулич. Вероятно, они рассматривали этот акт как успешный пример пропаганды действием, поскольку её оправдание и спасение от повторного ареста вызвали ошеломительную общественную поддержку. Многие верили в то, что её поступок приблизил революцию в России: по словам Засулич, таково было убеждение Кравчинского, который помог ей бежать в Швейцарию. «Сквозь призму иностранных газет и собственного воображения моё оправдание и последовавшие затем демонстрации показались ему началом революции»⁵⁷. Учитывая тесную связь Кравчинского с Анархическим Интернационалом, весьма вероятно, что его взгляд повлиял на отношение анархистов. Сама Засулич видела свой акт в совершенно ином свете: для неё он был единственной доступной формой протеста в условиях постоянного преследования революционеров, и она не связывала никаких драматических ожиданий с его воздействием на публику.

Кропоткин, видимо, разделял взгляд Засулич на акт и его значение в российских условиях. Такое впечатление оставляют его записки; кроме того, через несколько лет, на Лионском процессе 1883 г., он сделал следующее заявление с отсылкой к покушению на Трепова: «Я считаю, что если партия, как нигилисты в России, оказывается в положении, когда она должна либо исчезнуть, распасться, либо ответить насилием на насилие, – тогда она не имеет причин колебаться и обязана применить силу»⁵⁸. Кропоткинская оценка акта Засулич была более сдержанной, чем оценка Кравчинского. Тем не менее Кропоткин был глубоко впечатлён этим делом и его отголосками в Европе и поэтому наверняка был причастен к попыткам вовлечь Засулич в анархическое движение. Не совсем ясно, какую роль он играл в планах относительно её приёма в Париже или открытой критики ею немецких социал-демократов, поскольку во время её прибытия в Швейцарию он готовился к поездке в Испанию – только после своего возвращения он упомянул о встрече с ней накануне Фрибурского конгресса⁵⁹. Однако не стоит сомневаться в том, что нападение на Трепова привлекло внимание Кропоткина к возможности индивидуальных революционных актов.

Покушения на жизнь германского императора также могли быть вдохновлены, по крайней мере отчасти, примером Засулич, но Хёдель и Нобилинг, в отличие от русской народницы, действовали независимо от всяких движений, а их мотивы были менее ясны. Как мы видели, и Кропоткин, и Брусс дали понять, что германские акты не являлись результатом анархического заговора. В то же время Кропоткин в своих воспоминаниях о создании газеты «Бунтовщик» писал, что «Авангард» приветствовал покушения на императора как республиканские и республиканско-социалистические акты пропаганды действием. Он не упоминал здесь замечание Брусса о том, что в этих актах не было ничего подлинно социалистического и что они в любом случае были менее эффективными, чем коллективное действие⁶⁰. Фактически Кропоткин указывал, что Хёдель являлся социалистом. В письме 1909 г., где он выражал свою неприязнь к выражению «пропаганда действием», он с некоторым сарказмом комментировал реакцию Брусса на акт Хёделя: «Ты найдёшь в статье о Хёделе в “Авангарде” эту фразу… Что представляет собой акт Хёделя? Акт республиканской пропаганды (социалистическая пропаганда должна быть чем-то иным)»⁶¹. Для Кропоткина важно было то, что люди, оскорблённые властью, посягали на жизнь её представителя потому, что тот был для них ненавистен, – а не потому, что они хотели провести пропаганду⁶². Кроме того, Кропоткин не критиковал эти акты за то, что они были индивидуальными, а не коллективными. В статье «Как был основан “Бунтовщик”» он говорил, что, по его впечатлению, действия Хёделя и Нобилинга объяснялись разочарованием в политике социал-демократов. Поэтому, хотя Хёдель и Нобилинг, в отличие от Засулич, не смогли пробудить энтузиазм и общественную поддержку, казалось, что они выдвинули альтернативу статичной тактике социал-демократов, и это не могло не вызвать сочувствие у Кропоткина, как и у германских интернационалистов. Не стоит забывать, что Кропоткин сотрудничал с немецкой анархической группой и «Рабочей газетой» и должен был находиться в курсе событий как ответственный за международное обозрение в «Авангарде»⁶³.

На состоявшемся вскоре Фрибурском конгрессе, где сторонникам активных действий, в отсутствие Гильома⁶⁴, удалось получить преобладание в Юрской федерации, Кропоткин наконец выступил с подробным изложением своих представлений о революционной тактике. В своём выступлении он, на первый взгляд, поддержал коммуналистскую позицию Брусса. Повторяя утверждение француза, что независимость муниципалитетов (коммун) станет отправной точкой революции, Кропоткин вместе с ним призывал к участию в муниципальных делах:

Кропоткин даже выступил в защиту предложенного Бруссом деструктивного голосования – использования выборов для того, чтобы установить революционную коммуну, которая положит начало социальным изменениям и бросит вызов государству. Тем не менее его взгляд на действия анархистов в коммуне был чисто повстанческим и едва ли был совместим с тактикой Брусса, вызывавшей подозрения в реформизме. Последний рассматривал деструктивное голосование как альтернативную форму пропаганды действием, когда вооружённое выступление было невозможно:

Кропоткин, с другой стороны, отвергал любую тактику, которая могла укрепить уже пошатнувшуюся идею государства: анархисты, настаивал он, стремятся пробудить в народе дух восстания для насильственной экспроприации собственности и дезорганизации государства, действуя посредством теоретической пропаганды и, прежде всего, повстанческих актов. Он указывал, что события в коммуне во времена кризиса создают питательную почву для восстаний, которые предшествуют всем великим революциям. Кропоткин призывал юрцев использовать инциденты на местах, чтобы способствовать таким восстаниям:

Кажется странным, что Кропоткин, сделавший повстанческую тактику своей центральной темой, поддерживал аргументы Брусса в поддержку деструктивного голосования. Сам Брусс, однако, утверждал, что использовать голосование к своей выгоде, если позволяют обстоятельства, – не значит отступать от общей антипарламентской позиции анархистов:

Подобное заявление могло развеять сомнения относительно революционности Брусса, но оно не объясняет некритическое принятие его аргументов Кропоткиным. Представляется вероятным, что поведение Кропоткина в данном случае было продиктовано не столько личным убеждением, сколько практической необходимостью. Первоочередной задачей Кропоткина во Фрибуре было поддержать инициативу Брусса по участию в муниципальных делах, и это нелегко было сделать, вступая с ним в споры по вопросам голосования – особенно в ситуации, когда Кан от имени Женевской группы отвергал идею деструктивного голосования в рамках общей критики коммунализма⁶⁷. Поэтому для Кропоткина лучше всего было просто нейтрализовать сомнительные положения в программе Брусса, твёрдо и бескомпромиссно изложив собственные взгляды на революционное действие. Важно отметить, что Кропоткин вообще очень мало говорил о голосовании и не предполагал, что оно в определённых обстоятельствах может стать одной из форм пропаганды действием; более того, он ни разу не использовал выражение «пропаганда действием», предпочитая вместо этого говорить о восстаниях и революционных актах. Как и Реклю, который в письме конгрессу заявлял: «Пока продолжается несправедливость, мы, анархически-коллективистские интернационалисты, будем оставаться в состоянии перманентной революции», – Кропоткин ясно давал понять, что для него позиция анархизма была бескомпромиссно революционной. И остальная часть делегатов, похоже, согласилась с ним, так как они недвусмысленно высказались за революционные и повстанческие действия:

Кропоткин оказал на Юрскую федерацию влияние, которое, возможно, превосходило влияние Брусса. Посещение Испании пробудило в нём уверенность и энтузиазм. «Что до меня, то после возвращения из Испании я чувствую себя совершенно восстановленным морально», – писал он Робену. И теперь он мог изложить своё видение революционной тактики с той убеждённостью, которой, вероятно, не хватало Бруссу, начинавшего проявлять колебания в антигосударственной позиции. Конечно, Кропоткин был воодушевлён тем откликом, который его выступление вызвало на конгрессе, и действительно считал, что его призыв к участию в муниципальной агитации может иметь практические последствия. Положение всё ещё оставляет желать лучшего, говорил он Робену, но теперь он видит признаки оживления:

Но, хотя Кропоткин сформулировал собственные представления о революционной тактике, представления эти оставались близки к бруссовским – были по преимуществу коллективистскими. Он настаивал на необходимости подготовительных повстанческих выступлений (а не индивидуальных революционных актов), распространяющих дух восстания среди народа. Как и все делегаты во Фрибуре, он присоединился к резолюции, которая выражала сочувствие и поддержку революционным актам Хёделя и Нобилинга и осуждала немецких социал-демократов, отмежевавшихся от них⁶⁹. Тем не менее Кропоткин не пытался обосновать индивидуальные революционные действия. Возможно, сочувствуя индивидуальным актам, он всё ещё считал их менее важными, чем коллективные.

К концу сентября до Юры дошли известия об убийстве Кравчинским Мезенцова – акте, который Кропоткин наверняка одобрил, поскольку он, как и прочие русские революционеры, был оскорблён поведением шефа полиции по отношению к осуждённым на Процессе 193‑х⁷⁰. За этим последовали покушения Монкаси на короля Испании в октябре и Пассаннанте на короля Италии в ноябре⁷¹. В статье «Как был основан “Бунтовщик”» Кропоткин связал эти два акта с актами Хёделя и Нобилинга, как действия людей, разочарованных положением в социалистическом движении. Он цитировал сообщение испанского корреспондента, которое подкрепляло его утверждение о том, что «Авангард» рассматривал подобные акты как возможное начало революции.

Хотя Кропоткин здесь ссылается на статью Брусса о политических убийствах, он приписывает «Авангарду» точку зрения, которая явно противоречила статье его друга (Брусс вообще отрицал, что акты Хёделя и Нобилинга были социалистическими). Брусс, безусловно, сочувствовал поступку Монкаси, но заявление испанского корреспондента не отражало общее отношение редактора к покушениям 1878 г. Фактически Кропоткин здесь приписывает «Авангарду» точку зрения, которая исходила в первую очередь от Испанской федерации и которой больше симпатизировал он сам, а не Брусс. Поэтому можно с уверенностью предположить, что покушения 1878 г. убедили Кропоткина в растущей важности индивидуальных революционных актов.

Сомнения, которые Кропоткин мог испытывать по этому поводу, рассеялись после того, как юрцы отказались неспособны применить коммуналистский подход, который он защищал во Фрибуре. В начале ноября он отправил Робену письмо, в котором выражал досаду по поводу состояния федерации⁷². Северная секция, по его словам, продолжала приходить в упадок. На юге положение было не столь удручающим: в Лозане, на волне жестокого экономического кризиса, сложилась активная группа; Кропоткину удалось способствовать возрождению группы в Женеве; ещё одна группа сформировалась во Фрибуре после конгресса. Однако многое зависело от энергии Брусса и Кропоткина, и без них организация вряд ли смогла бы продолжать свою деятельность. Даже малочисленных молодых членов Кропоткин не смог убедить, чтобы они взяли на себя инициативу активной пропаганды. Группы понятия не имели о том, что им делать.

Идея Кропоткина о муниципальной агитации не была реализована из-за отсутствия поддержки среди швейцарцев:

Надежды Кропоткина на коллективные действия в коммуне были целиком и полностью разбиты. Казалось неизбежным, что теперь он будет искать более индивидуальную форму революционного действия.

К сожалению, индивидуальные акты насилия в Германии, Италии и Испании привели к суровым репрессивным мерам против Интернационала в ситуации, когда за пределами Испании массовая организация движения была достаточно эфемерной. Кропоткин должен был признать, что Анархическому Интернационалу было бы трудно выжить и развиваться как народное движение, если бы он занялся пропагандой и организацией «аттентатов». Поэтому в течение 1879 г. он продолжал говорить о важности коллективных действий, несмотря на значительное сочувствие и интерес к политическим покушениям.

6. Кропоткин и революционные акты

Для Кропоткина и его товарищей в Юрской федерации перспективы в начале 1879 г. были особенно мрачными. Брусс оказался арестован, и «Авангард», единственная оставшаяся анархическая газета, был закрыт. В апрельском письме к Робену Кропоткин жаловался, что общественный интерес к движению, оживившийся после Фрибурского конгресса, угас в результате преследований и экономического спада¹. Даже такие активисты, как Шпихигер, Пенди и Швицгебель, деморализованные отсутствием массовой поддержки и постоянной угрозой безработицы, отошли от активного участия в движении. Швейцарцы не откликнулись на призыв Кропоткина к коллективным действиям в муниципалитетах, а индивидуальные акты насилия, которым швейцарские анархисты сочувствовали так же, как итальянские и испанские, ставили под угрозу само существование Анархического Интернационала.

Хотя и подавленный этой ситуацией, Кропоткин был убеждён, что эти события неуклонно ведут к революции: усиление правительственных репрессий свидетельствует лишь о банкротстве капиталистических государств и неизбежности их краха перед лицом растущего народного недовольства. И, веря в то, что именно надежда, а не отчаяние, приводит к успешным революциям, он чувствовал необходимость рассказать о своих взглядах людям, чтобы поддержать и ободрить их, несмотря на притеснения. Поэтому он предложил создать газету, которая заменила бы «Бюллетень» и «Авангард». Но ответ секций Юрской федерации был отрицательным. Только Брусс поддержал эту идею – все остальные предсказывали верный провал². Однако, невзирая на обстоятельства, Кропоткин, с помощью Брусса и двух друзей из Женевской секции, был намерен осуществить свой план: «Мы подробно обсудили необходимость в новостном листке и пришли к выводу, что нам volens-nolens придётся заняться этой работой на благо общества»³.

Это означало, что газета будет умеренной, по крайней мере по своему тону, и призыв к восстанию будет в ней не явным, а подразумеваемым. Если «Авангард» убеждал своих читателей оставить мирную болтовню либеральным радикалам и полезть на чердак за ружьём⁴, то «Бунтовщик», как стало называться новое издание, заявлял: «Народ в скором будущем произнесёт приговор над буржуазией и лишит её прав. Он сам возьмётся за свои дела, как только наступит благоприятный момент»⁵. Кропоткин, возводя в принцип то, что вначале отчасти было практической необходимостью, описывал в своих мемуарах редакционную концепцию «Бунтовщика»:

Эта формула оправдала себя. «Бунтовщик», впервые вышедший 22 февраля 1879 г., имел успех, и его читательская аудитория была гораздо больше, чем у «Авангарда», несмотря на то, что происки полиции мешали открыто продавать его на улицах⁷. Он также избежал запрета. Какое-то время, сразу после суда над Бруссом, существование газеты находилось под угрозой из-за бойкота швейцарских типографов, но бесстрашная горстка издателей «Бунтовщика» решила проблему, запустив собственный печатный станок.

Основание «Бунтовщика» стало выдающимся достижением Кропоткина. Во-первых, практически все ожидали, что газета потерпит крах: поначалу даже Кропоткин и его помощники не испытывали большого оптимизма по поводу её шансов на выживание. «Если газета будет вынуждена умереть через три месяца из-за отсутствия денег – так и быть, пусть закрывается», – писал он в январе Робену. Во-вторых, «Бунтовщик» стал органом пропаганды анархического движения в очень трудное для него время, когда усилились нападки как со стороны государства, так и со стороны социал-демократов. Наконец, успех газеты повышал доверие к предсказаниям на её страницах, о том, что среди угнетённых живёт революционный дух, который поможет пережить преследования и откроет путь к подъёму рабочего движения, как это уже происходит во Франции.

Так писал Кропоткин в одной из передовых статей газеты, само существование которой придавало вес этим словам. Выход «Бунтовщика» сам по себе был революционным актом, который совершила небольшая группа, можно сказать один человек – так как вначале главной движущей силой издания был сам Кропоткин.

Швицгебель отказался писать для газеты передовицы, и с большим трудом удалось убедить его написать одну статью для первого номера⁹. Брусс придумал название газеты и написал её первую передовую статью «Бунтовщики» («Les Révoltés»), но, будучи привлечён к суду, он не мог оказать большой помощи, и после его высылки из Швейцарии в июне его участие в «Бунтовщике» практически прекратилось¹⁰. Реклю также написал статью для первого номера, но не играл активной роли в этом начинании, хотя с мая 1879 г. он оказывал денежную поддержку, несмотря на его предыдущие замечания о том, что нельзя создать газету на имеющиеся гроши¹¹. Герциг и Дюмартре играли важную роль в издании газеты, однако, хотя они были конструктивными критиками всего, что писал Кропоткин, и даже помогали ему вести колонку о социалистическом движении, они не могли писать статьи сами¹². Другие, включая членов секции в Женеве, помогали с печатью и распространением, но никто из них не приносил статей. Ответственность за материал для публикации, следовательно, ложилась в основном на Кропоткина, который вначале испытывал некоторые сомнения по поводу своих журналистских способностей. Конечно, написание первых передовиц отняло у него много сил. «Те, что в номерах 2 и 4, подготовил я – но знали бы вы, с каким трудом!» – признавался он Робену¹³. Однако его пропагандистский стиль действовал на рабочих, как ничей другой, потому что его статьи были воодушевляющими и лёгкими для понимания. «Я приложил все силы, чтобы рабочий читатель не оставлял образованному буржуа ни одного политического или социального вопроса, который он не мог бы обсудить, уделив ему достаточно внимания», – заявлял он. И таким образом в течение 1879–80 гг., с помощью лишь Герцига и Дюмартре, ему удалось сделать «Бунтовщика» ведущей революционной газетой на французском языке. (Ни одна другая социалистическая газета не продавалась так же хорошо, как «Бунтовщик», до того как появился «Клич народа» (Le Cri du Peuple) в 1883 г.)

Но если выпуск «Бунтовщика» являлся чем-то вроде индивидуального революционного акт, то какой взгляд на революционное действие выражал Кропоткин на его страницах? По существу, он всё ещё был больше заинтересован в коллективных, чем в индивидуальных формах борьбы, и передовые статьи, в которых он отмечал признаки приближающейся революции, фокусировались на бунтах и стачках.

Очевидно, что Кропоткин здесь рассматривает главным образом коллективные революционные акты. Даже его комментарии по поводу Германии относятся к коллективному действию: он упоминает о предложении, возникшем среди более радикальных элементов Социал-демократической партии, создать подпольную революционную организацию в ответ на жестокие репрессии, обрушившиеся на них в результате принятия антисоциалистических законов¹⁴.

Однако Кропоткин, несомненно, считал, что индивидуальный революционный акт играет важную роль в событиях, ведущих к революции. В этом отношении весьма показательна реакция «Бунтовщика» на осуждение Пассаннанте, не в последнюю очередь потому, что она представляет собой контраст с реакцией Брусса на покушения 1878 г. В марте 1879 г. газета опубликовала отчёт о судебных слушаниях по делу Пассаннанте; он был полностью сочувственным¹⁵. Автор был глубоко тронут смелостью и убеждённостью, с которой итальянец совершил свой самоотверженный акт протеста, у него не вызывало беспокойства то, что идеи Пассаннанте являлись незрелым выражением туманного социалистического республиканизма, поскольку это был человек из народа, которого подтолкнули к действию собственное понимание зла нищеты и стремление от неё избавиться. Автор подверг критике другие газеты за пренебрежительное отношение ко взглядам Пассаннанте. Две недели спустя (5 апреля) в разделе о социалистическом движении «Бунтовщик» сообщил о дерзком ответе Пассаннанте на замену смертного приговора пожизненным заключением: «Я хочу, чтобы они убили меня, чтобы я приобрёл последователей». Пассаннанте и его «аттентат» рассматривались как пример – не только того, что отдельно взятый рабочий инстинктивно чувствует социалистический идеал, но и того, что он способен на героический поступок, вдохновляющий других восстать против угнетения. Тот факт, что Пассаннанте был самобытным республиканцем, а не антигосударственником, казался незначительным – в конце концов, его идеи содержали сильный народнический элемент, а его революционный акт вызвал сочувственную реакцию среди бедноты¹⁶. Публикация в «Бунтовщике» подобных материалов не оставляет сомнений в растущем интересе Кропоткина к индивидуальному акту как важной составляющей предреволюционных событий.

Интересно отметить, что вскоре после этого, в мае, Испанская федерация издала подпольный циркуляр, в безоговорочном тоне говоривший о необходимости как коллективных, так и индивидуальных боевых актов против праздных богачей:

Хотя Кропоткин одобрял подпольную литературу такого рода, он никогда не поддерживал беспорядочное насилие над буржуазией, к которому, по-видимому, призывал этот циркуляр¹⁸. Язык «Бунтовщика», в соответствии с его редакционной политикой, вообще оставался сдержанным. С другой стороны, на протяжении 1880 г. его статьи характеризовались более прямыми высказываниями в пользу революционного действия, чем раньше. В то же время поддержка индивидуальных и коллективных революционных актов самопожертвования всегда подразумевалась в комментариях Кропоткина о текущих событиях.

Кропоткин и его товарищи в Испании и Италии очевидно находились под влиянием тактики, принятой русскими революционерами в отчаянной борьбе против репрессивного режима Александра II, – тактики, которая всё чаще сопровождалась покушениями на лиц, теснее всего связанных с самодержавным правительством. Интерес и симпатия Кропоткина к действиям «Земли и воли» хорошо заметны в его регулярных и подробных отчётах о событиях в России. В своих сообщениях он описывал политические убийства как казни: «Казни ревностных агентов правительства социалистами продолжаются», – писал он марте 1879 г. Он давал понять, что жертвы покушений, в том числе его кузен – харьковский губернатор, заслуживали такой участи¹⁹.

Тем не менее в апрельском письме к Робену Кропоткин выражал серьёзные сомнения относительно революционного движения в России и говорил, что не видит себе места в нём, а потому отказался от всяких мыслей о возращении. Кропоткину представлялось, что, несмотря на решительный настрой, русские революционеры больше заинтересованы в демократической конституции, чем в социалистической революции; он жаловался, что газета «Земля и воля», хотя и претендует на название социалистической, может только выступать против самодержавия²⁰. Кропоткин был очевидно обеспокоен тем, что российское революционное движение отказалось от народнической агитации в пользу более узкой, политической. После ареста Клеменца в феврале 1879 г. издание лишилось своего главного редактора, который придерживался строго народнической линии. Непосредственной причиной для беспокойства могла быть статья в «Листке “Земли и воли”», который начал заменять собой ежемесячную газету организации. Эта статья появилась сразу после нападения на нового шефа тайной полиции Дрентельна, в марте. Она описывала политическое убийство как одно из лучших средств агитации против деспотизма и доказывала необходимость бить по центру, чтобы потрясти всю систему. Также говорилось, что массовые движения станут делом будущего, когда террористы проложат для них путь²¹. Хотя и революционная, эта статья показывала узкую озабоченность террористическими атаками на самодержавие, что подразумевало отказ от народнической агитации. И фактически, хотя Кропоткин поддерживал тесную связь с бывшими чайковцами, такими как Клеменц и Кравчинский, он держался особняком от групп русских революционеров, проживавших в Женеве. В 1883 г. в своей книге «Подпольная Россия» Кравчинский жаловался, что Кропоткин занял слишком непреклонную идейную позицию, и это не только делало его непригодным для какой-либо активной роли в подпольной агитации, но и не позволяло ему публиковаться в русской революционной прессе²². Кравчинский был одним из тех, кто пришёл к выводу, что народное революционное движение в России невозможно до тех пор, пока не будет обеспечен минимум политической свободы. В апреле 1879 г. он с энтузиазмом воспринял покушение Соловьёва на жизнь царя, отвергая возражения относительно возможных отрицательных последствий этого акта для агитации в народе:

Можно не сомневаться, что Кропоткин был встревожен поведением своего друга, внимание которого всё больше занимали прямые нападения на самодержавие как таковое; и конечно, замечания Кравчинского о Кропоткине заставляют полагать, что два революционера в это время были несогласны как по теоретическим вопросам, так и по тактическим. Это не помешало Кропоткину издать брошюру в поддержку Соловьёва.

Безусловно, у Соловьёва была безупречная народническая репутация: он дольше, чем большинство других революционеров, работал и вёл пропаганду в народе и продолжал выражать веру в возможность такой деятельности даже после решения убить царя. Однако на суде он заявил: «Мы, революционные социалисты, объявили войну правительству»²⁴. Кропоткин не мог разделять эту приверженность узкополитической форме терроризма. Что же тогда побудило его выразить недвусмысленную поддержку Соловьёва? Конечно, он чувствовал себя обязанным проявить солидарность с русскими революционерами, какие бы действия те ни предпринимали, в условиях жестоких репрессий. Но если у него имелись возражения по поводу террористической тактики, почему он опубликовал специальную брошюру в память о Соловьёве? Ответ кроется в интерпретации Кропоткиным покушения на царя – интерпретации, которая фактически отрицала его политический характер и превращала его в революционный акт самопожертвования, который порождает в народе дух восстания.

В этой брошюре Кропоткин приветствовал нападение на царя в первую очередь как революционный акт, направленный против угнетения, который, как и предшествовавшие ему, вдохновит других на восстание, проложив тем самым путь к народной революции. Он, очевидно, признавал, что покушение на особу царя имеет особое значение, но, давая понять, что убийство Александра II не заменит народных выступлений, он высказывал откровенное несогласие с революционной тактикой, направленной исключительно против самодержавного правительства, с целью добиться либеральной конституции²⁶.

Немаловажно в этом контексте было то, что в июне 1879 г. (как раз перед изданием брошюры) Кропоткин опубликовал восторженный обзор пятого номера «Земли и воли». Передовая статья газеты, подтверждавшая верность движения принципам народнической агитации, выступала за кампанию экономического терроризма в сельской местности, где социалисты должны были организовать вооружённое сопротивление и акты возмездия, чтобы поддержать крестьян в борьбе против угнетения. Кропоткин приветствовал эту новую ориентацию революционной деятельности в России:

Кропоткину явно не по душе была тактика, которая сводила все усилия революционеров к установлению конституционного правительства через устранение царя. Но он был глубоко впечатлён террористической активностью в России, и это заставляло его поддерживать все революционные акты, направленные против режима, будь то нападения на главу государства и организаторов репрессий или же акты экономического террора в сельской местности (последние для него, очевидно, были предпочительнее). Вдохновлённый событиями 1788–89 гг. во Франции, Кропоткин стремился к увеличению числа выступлений, ускоряющих революцию, и ему казалось, что именно это происходит в России, несмотря на безжалостное преследование и политические предрассудки революционеров. Кропоткин, определённо, пытался создать такое впечатление, даже если он писал всё это не по убеждению, а в надежде убедить российское движение не бросать народническую тактику. Фактически к осени его сомнения по поводу российского движения усилились, в связи с возникновением партии «Народная воля», взявшей курс на прямую политическую борьбу против самодержавия. Комментируя программу новой партии, опубликованную в первом номере её газеты, Кропоткин говорил: «Мы полностью разделяем идеи наших друзей из “Свободы” (La Liberté) об абсолютной необходимости свержения тиранического правительства в России. Но мы признаём, что мы совсем не понимаем, как можно свергнуть это правительство, если великая масса русского народа остаётся спокойной, если крестьянин не поднимается против своих помещиков»²⁸.

Может быть, именно узкая политическая ориентация терроризма в России обратила внимание Кропоткина на то, что самоотверженные революционные акты против угнетателей необязательно являются альтернативной подходу социал-демократов, и заставила его думать о том, что анархисты сами должны направлять революционные акты в сторону народной революции. В любом случае ясно, что его долгое время беспокоили идеи о революционном действии, существовавшие в кругах анархистов. На ежегодном конгрессе Юрской федерации в октябре он предложил более чётко изложить представления анархистов о путях и методах.

В статье, которая, возможно, была косвенной критикой несколько запутанного понятия пропаганды делом – Кропоткин старательно избегал этого выражения, – он утверждал, что, хотя анархисты настаивают на важности пропагады через действие, у них нет ясного понимания природы предполагаемого действия.

Здесь, видимо, подразумевалось, что идея пропаганды действием разошлась среди анархистов как некая волшебная формула, благодаря которой любой акт протеста будет способствовать распространению анархических идей. Это возвращало Кропоткина к утверждению, что пропагандистский эффект любого анархического акта определяется его непосредственным воздействием на упорную борьбу против угнетения в реальной жизни людей. Далее он указывал, что у Гильома и, прежде всего, в последних работах Бакунина содержится много полезных идей о путях и средствах, но эти идеи никогда не сводились воедино. И поскольку он считал, что, пока у движения не появится чётко изложенная программа действий, оно не сможет получить поддержку тех, кто ищет прежде всего ясного и точного знания, он предлагал секциям федерации изучить этот вопрос в течение зимы 1879/80 гг.

Ободрённый успехом «Бунтовщика», Кропоткин подготовил собственную статью, которая могла стать основой для будущей дискуссии. В этой статье, названной «Анархическая идея с точки зрения практического осуществления», он впервые излагал свои идеи о программе действий анархического движения.

Кропоткин выделил в революционном процессе три стадии: подготовительный период, за которым следует период брожения, который, в свою очередь, приводит к периоду преобразования (т.е. собственно революции). Он предлагал программу действий для каждой из этих стадий.

Во время самой революции – независимо от её характера – обязанность истинных социалистов будет заключаться в том, чтобы преобразовать систему собственности посредством общенародной экспроприации:

Они также должны будут поддерживать революцию, пока не сложится новая организация общества, препятствуя созданию нового правительства и пробуждая творческие силы народа. Поскольку не все населённые пункты будут готовы начать социалистическую революцию в один и тот же момент, потребуется время, чтобы новые идеи развились и распространились в обществе:

Новые идеи будут распространяться по мере того, как успешные акты экспроприации и коллективизации в одних населённых пунктах будут вдохновлять подобные же действия в других местах. «Акт, совершённый в одном поселении, сам по себе становится мощнейшим средством пропаганды и мощнейшим двигателем, приводящим в движение те поселения, где трудящиеся, возможно, готовы приняты идеи коллективизма, но всё ещё не решаются приступить к экспроприации». Любое будущее восстание должно сделать экспроприацию своей отправной точкой: «Но даже если революция будет подавлена или экспроприация не распространится как мы ожидали, народное восстание, начатое на этой основе, окажет неизмеримую услугу человечеству, ускорив наступление социальной революции… Отныне любое восстание, которое не начинается с экспроприации меньшинства в пользу всех, становится невозможным».

Фактически Кропоткин надеялся, что во время революции анархисты будут совершать те действия, которые пропагандируют анархические идеалы, и он настаивал, что этого можно с успехом достичь даже там, где попытка революции потерпит неудачу. Вероятно, из всего изложенного им, это ближе всего стояло к бруссистской идее пропаганды действием. Однако действия, о которых говорил Кропоткин, совершались не революционной партией, а самим народом.

Что касается подготовительного периода и периода брожения, Кропоткин говорил, что анархистам нужно направить свои усилия на широкую пропаганду экспроприации и коллективизма во всех её формах. Он признавал, что эта работа будет трудной на подготовительной стадии, которую они сейчас проходят, но настаивал, что народное мнение можно изменить, если использовать каждую ситуацию, чтобы доказать необходимость анархических принципов и продемонстрировать их практическое значение:

Он подчёркивал, что непосредственная пропаганда на селе так же важна, как и в городах:

Как только начнётся период брожения, революционные идеи будут распространяться гораздо быстрее, и потребуется, чтобы группы пропагандистов были готовы к этой ситуации:

Концентрация на пропаганде, однако, не означала, что анархисты должны пренебрегать агитацией по вопросам повседневной жизни, которые волнуют трудящихся.

Это участие в решении вопросов, интересующих рабочих, очень важно, добавлял Кропоткин, потому что это единственный способ противостоять экономическим идеям, распространяемым буржуазией, и не допустить, чтобы агитация использовалась для осуществления амбиций, противоречащих интересам рабочих. Он также настаивал, что, хотя лучшим способом разрушить государство является усиление экономической борьбы, важно следить за действиями правящего класса, внимательно изучать политические вопросы, интересующие трудящихся, и использовать любую возможность, чтобы указать на пороки существующего правительственного режима. Наконец, он заявлял, что, поскольку единицей будущего общества станет независимая коллективистская коммуна, анархисты должны серьёзно задуматься о возможном участии в борьбе между коммунами и государством.

Доклад Кропоткина был впечатляющей попыткой создать прочную основу для анархической политики действия как положительной альтернативы парламентаризму. Он указывал на необходимость всестороннего участия в повседневных делах и проблемах людей, как в городе, так и на селе, предостерегал против сектантства, которое могло отделить анархистов от народного движения. Он подчёркивал важность специфического характера анархической пропаганды и агитации, настаивая, что действия анархистов должны быть направлены на распространение идей экспроприации и коллективизма. Наконец, ясно говорилось о том, что нет лёгких и коротких путей к социальной революции, что необходимо систематическое и терпеливое ведение агитации и пропаганды. Кропоткин дал понять, что неудачи не заставили его, в отличие от Брусса и Косты, в той или иной форме обратиться к парламентаризму³², точно так же они не вызвали у него безоговорочного энтузиазма в отношении террора. При всей важности, которую он придавал политическим покушениям как элементу предреволюционного процесса, было трудно понять, каким образом они могли быть связаны с идеями экспроприации и коллективизма, занимавшими центральное место в кропоткинской концепции специфически анархического действия. Кроме того, начав проявлять интерес к индивидуальным революционным актам, он всё ещё оставался приверженцем коллективным форм борьбы на профсоюзном и коммунальном уровне.

Мы не знаем, проходило ли обсуждение доклада Кропоткина в секциях Юрской федерации зимой 1879/80 гг. Ни один специальный документ, посвящённый тактике, не был рассмотрен на конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне в 1880 г. Однако в этом докладе, без сомнения, содержатся все позднейшие мысли Кропоткина о революционном действии, поскольку, даже при том, что его отношение к индивидуальным революционным актам менялось, он всегда настаивал на необходимости широкой и систематической пропаганды в массах.

В течение 1880 г. Кропоткин стал уделять меньше внимания коллективным действиям, и его интерес к революционным актам отдельных лиц и небольших групп возрастал. До некоторой степени это может быть приписано влиянию Элизе Реклю, с которым его теперь связывала близкая дружба³³.

К осени 1878 г. Реклю оставил несколько эклектичный и просветительский подход, которым отличалось его сотрудничество с «Тружеником» и который вызывал решительное неодобрение у Кропоткина³⁴. В письме, адресованном Фрибурскому конгрессу, он занял бескомпромиссно революционную позицию.

Реклю, в отличие от юрцев, не был склонен узко рассматривать революционную борьбу с точки зрения организованных коллективных действий. Несмотря на его красноречивое заявление: «В одиночку мы ничего не можем сделать, в содружестве же мы можем изменить весь мир», – он рассматривал коллективное действие как свободную ассоциацию убеждённых анархистов: «Мы объединяемся друг с другом как свободные и равные люди, выполняющие общую работу, отношения которых направляются взаимной справедливостью и доброжелательностью». Кроме того, он делал особый акцент на важности свободного действия индивида: «Мы анархисты, то есть люди, которые хотят нести полную ответственность за свои поступки, которые действуют в силу своих прав и личных обязанностей, которые требуют полного естественного развития как человеческие существа, которые никого не признают своим господином и ничьим господином не являются»³⁵. Выступая за свободные ассоциированные действия индивидов, Реклю с большим подозрением относился как к бруссистской идее участия в борьбе между муниципалитетами и центральным правительством, так и к узкосиндикалистскому подходу швейцарских юрцев. Это может объяснить, почему он не присутствовал на Фрибурском конгрессе лично и также воздержался от участия в Ла‑Шо-де-Фонском конгрессе 1879 г., несмотря на сотрудничество с «Бунтовщиком», начатое в этом году. К осени 1880 г., однако, в Юрской федерации возобладали более революционные анархические элементы, и теперь Реклю мог играть важную роль на заседаниях. Он весьма решительно отстаивал своё мнение: «Группировка революционных сил будет происходить свободно, вне всякой коммунальной организации… Мы коммуналисты не в большей степени, чем государственники; мы анархисты. Давайте не забывать об этом». Он убеждал конгресс отказаться от предложенного Куртеларийской секцией синтеза идей территориальной коммуны и коммуны, основанной на профсоюзной организации³⁶.

К весне 1880 г. стало заметно, что идеи Кропоткина подверглись некоторым изменениям под влиянием Реклю. Осенью 1879 г. на конгрессе Юрской федерации он убеждал анархистов решить, какое участие они должны принимать в борьбе между коммунами и государством, основываясь на предположении Брусса, что революционная коммуна будет создана путём преобразования территориальной коммуны. В своей статье «Коммуна», опубликованной в мае 1880 г., он отказался от этого в пользу более широкого и более радикального представления Реклю о коммуне, основанной на свободной ассоциации индивидов: «Для нас коммуна уже не территориальная агломерация; это скорее родовое понятие, синоним группировки “равных” не признающей ни границ, ни стен… Социальная коммуна организуется путём свободной группировки, которая разрушит стены и уничтожит границы»³⁷. Подобное представление о революционной коммуне также говорило о том, что Кропоткин ещё более твёрдо дистанцировался от синдикалистского подхода юрцев³⁸.

Кропоткин, по-видимому, отчасти усвоил индивидуалистский подход Реклю и уже не рассматривал революционное действие как преимущественно коллективное. Реклю, глубоко впечатлённый событиями в России («Эти нигилисты сейчас соль земли… и я краснею, когда сравниваю себя с ними», – писал он своему брату летом 1878 г.³⁹), кажется, имел более простой взгляд на революционную тактику, чем Кропоткин. В декабре 1879 г. в «Бунтовщике» появилась статья «Нужно решать, время настало», возможно написанная Реклю, которая, в ответ на осуждение буржуазией актов насилия, особенно в России, говорила о необходимости действовать заодно с угнетёнными, независимо от предпринимаемых ими действий:

Эта статья, по-видимому, была навеяна призывами народовольцев: «Нужно бороться, нужно действовать. Честный человек не имеет права сидеть сложа руки в подобное время»⁴¹. Конечно, Реклю не разделял сомнений Кропоткина по поводу приверженности русского революционного движения политическому терроризму, в ущерб попыткам вызвать революционное действие через работу в народе. И настойчивость, с которой Кропоткин требовал разработать чисто анархическую тактику, могла вызывать у него нетерпение.

Нет сомнений в том, что позиция Реклю была одним из факторов, повлиявших на изменение взглядов Кропоткина относительно революционной тактики в 1879 г. Французский географ-анархист произвёл на Кропоткина глубокое и неизгладимое впечатление как личными качествами, так и своим интеллектом, и последний видел в Реклю подлинного анархиста, которому лучше, чем кому бы то ни было, удавалось вести анархическую жизнь в капиталистическом обществе⁴². Тем не менее степень влияния Реклю на развитие кропоткинского подхода к революционной тактике в этот период остаётся под вопросом. В конце концов, именно энтузиазм и энергия Кропоткина, проявленные при основании «Бунтовщика», привлекли Реклю к активному участию в делах Юрской федерации в конце 1878 г.; более того, письмо Реклю, написанное в 1882 г., заставляет полагать, что Кропоткин всегда оставался тем, кто больше всех был заинтересован в действии: «Я заслуживаю упрёка от нашего друга Кропоткина, так как, будучи революционером по принципу, традиции и солидарности, я лишь косвенным образом посвящаю себя делам революции. Кроме немногих статей, визитов, небольшой устной пропаганды и время от времени знаков солидарности между друзьями, я не делаю ничего»⁴³. По-видимому, более прямое и драматическое влияние на подход Кропоткина оказали события в России.

Ответ самодержавного правительства на попытки цареубийства был особенно жестоким, смертные приговоры выносились тем, кто был связан с революционной партией, независимо от того, участвовали они в покушениях или нет. Кропоткин был потрясён. После серии повешений в Киеве он опубликовал гневный протест в своей газете в начале апреля⁴⁴.

Одновременно он встал на защиту Льва Гартмана, которому в марте угрожала экстрадиция из Франции в Россию за причастность к попытке взорвать царский поезд⁴⁵. По сути, Кропоткина в равной мере возмущало отношение российского правосудия к революционерам, действительно участвовавшим в актах терроризма, и во время Процесса 16‑ти в Санкт-Петербурге «Бунтовщик» делал всё возможное, чтобы пробудить сочувствие к террористам и восхищение ими⁴⁶.

В 1880 г. Кропоткин никак не комментировал требование либеральной конституции, выдвинутое «Народной волей», и его жалобы (в ноябре 1879 г.) на политический характер революционного движения в России не повторялись. В октябре он сообщал, что «Народная воля» признала необходимость террористических действий крестьян против помещиков, и торжествующе объявлял: «Для наших друзей в России вопрос больше не сводится к войне с абсолютизмом; они настаивают, что нужно одновременно готовить народную революцию»⁴⁷. Очевидно, он был удовлетворён тем, что российское движение во время своих атак на самодержавие не пренебрегало и народной агитацией. По всей видимости, он даже начал соглашаться с необходимостью политического террора.

Отклик Кропоткина на взрыв в Зимнем дворце в феврале был восторженным, если не ликующим:

В сентябре, в статье «Аграрный вопрос», Кропоткин заявил, что дезорганизация государственной власти может вызвать серию крестьянских восстаний наподобие тех, что предшествовали Французской революции⁴⁹. К 1881 г. он начал полагать, что союз политических революционеров и крестьянских повстанцев способен разрушить старую монархию. Он был глубоко впечатлён тем, что русские революционеры, совершая нападения на царя вопреки яростным преследованиям, смогли посеять страх и даже панику в правящих классах. И вполне очевидно, что отношение Кропоткина к революционному движению в России стало важным фактором в развитии его взглядов на революционное действие в Западной Европе на данном этапе. Во-первых, он, судя по всему, пришёл к заключению, что цареубийство спровоцировало бы народные восстания в таких странах, как Испания и Италия. В 1880 г., отвечая на отчёт Испанской федерации о деятельности в 1879 г., Кропоткин утверждал, что положение испанского правительства неустойчиво и если бы недавнее покушение на короля оказалось успешным, то это могло бы стать сигналом ко всеобщему восстанию⁵⁰. В новогодней передовице 1881 г. он выражал уверенность в том, что в Италии назревает всеобщее восстание, поскольку здесь произошло несколько покушений на монарха – ведётся «настоящая охота на короля», в которой все оппозиционные партии объединились в желании свергнуть монархию. Во-вторых, и, возможно, это более важно, в начале того же 1881 г. он признал важность политических покушений в своём обзоре последних событий, которые не были упомянуты в предыдущей, новогодней передовой статье:

Кропоткин, несомненно, имел в виду суды над итальянскими интернационалистами в 1879–80 гг., которые закончились оправданием и сценами народного ликования. Подобная оценка покушений уже подразумевалась в его отзывах на акты Пассаннанте, Соловьёва и даже Хёделя, но здесь он впервые рассматривал роль покушений в историческом процессе, ведущем к революции. Можно не сомневаться в том, что такая характеристика в первую очередь объяснялась воздействием российского терроризма на европейское общество. Помимо того, что покушения в Германии, Италии и Испании, вероятно, в немалой степени были вдохновлены русскими событиями, именно отвага и искусность русских террористов повлияли на отношение общественности к политическим покушениям в целом. Действительно, именно народники своими зрелищными бомбометаниями вызвали трепет в правящих кругах Европы и заставили угнетённых, особенно в Италии и Испании, признать, что власть уязвима, несмотря на свои полчища полицейских и телохранителей. Конечно, обобщения Кропоткина не были в равном степени применимы ко всем четырём странам; во всяком случае, в Германии наблюдалась отрицательная реакция на покушения, и Социал-демократическая партия поспешила исключить из своих рядов более радикальные элементы в 1880 г.; в самой России мало что говорило о развитии народного революционного движения⁵². Но представление ожиданий и возможностей как несомненных фактов всегда было характерной чертой кропоткинского стиля пропаганды.

В то же время, при всей важности, которую он теперь придавал покушениям как признаку революционного пробуждения народа, Кропоткин всё же больше был заинтересован в экономическом терроре, нежели в политическом. Возможно, правильнее будет сказать, что «Народная воля» усилила его энтузиазм по поводу терроризма вообще, а не политического терроризма в частности. Но независимо от того, являлся терроризм экономическим или политическим, он скорее подразумевал действия отдельных лиц и небольших групп, а не масштабные коллективные действия. При этом анархическое движение далеко не было связано дисциплиной в той же степени, что и «Народная воля»; действительно, более индивидуалистский подход, частично под влиянием Реклю, проявился на заседаниях конгресса Юрской федерации осенью 1880 г. Из этого следовало, что для Кропоткина были желательны действия, которые были не только в большей степени экономическими, но также более стихийными и менее организованными, чем действия русских революционеров-террористов; примеры этого он искал в Испании и Италии. С очевидным энтузиазмом описывал он увеличение числа стихийных выступлений в Испании, начиная с отказов платить налоги и арендную плату и заканчивая поджогами поместий и фабрик: «…Изолированные акты всё время происходят в более крупном масштабе». В Италии, утверждал он, «изолированные акты… переходят в состояние хронического расстройства, постоянно повторяясь от одного конца [страны] до другого, народные бунты с поджогами архивов непрерывно происходят по всему королевству». Кропоткин видел в этом пробуждение масс, которое приведёт ко всеобщему восстанию.

Общий вывод Кропоткина заключался в том, что, по мере возрождения революционной идеи, общее сочувствие к идеям анархизма, с одной стороны, и развитие духа восстания в массах, с другой, приближают революционную ситуацию. Поэтому он призывал анархистов неустанно трудиться ради совершения подлинной революции⁵³. Ранее, в сентябре 1880 г., Кропоткин дал ясные указания о том, какой должна быть роль анархистов в революционной ситуации, в статье «Аграрный вопрос», где он впервые обращался к тактике экономической борьбы в сельской местности: «Будем пропагандировать наши идеи, распространять прокламации, облегчать сношение между деревнями, а в день революции пойдём сражаться с ними, за них»⁵⁴.

Кропоткин, видимо, ожидал, что анархисты станут своего рода катализатором, способствуя увеличению числа революционных актов и координируя изолированные действия в широком народном движении. Очевидно, с такими мыслями он написал своё знаменитое обращение «К молодым людям» весной 1880 г. Кропоткин понимал, что для того, чтобы исполнить свою каталитическую роль, анархическое движение нуждается в молодых активистах, полных энергии и энтузиазма. В этом обращении он призывал угнетённую молодёжь объединиться в борьбе, говоря, что сама сила вещей делает их социалистами, если только у них хватает мужества признать это. Одновременно, вдохновлённый самоотверженностью народников и, в частности, чайковцев, он утверждал, что революционному движению нужна помощь образованных молодых людей, которые возмущены социальной несправедливостью, готовы присоединиться к борьбе как товарищи, а не вожди, и желают поставить свои знания и навыки на службу угнетённым.

Многое из того, что Кропоткин говорил о необходимости помочь собственной борьбе народа и систематической пропаганде анархических идей экспроприации, было лишь развитием его взглядов, обозначенных в докладе на конгрессе Юрской федерации 1879 г. Но возросшее внимание к «аттентатам» и изолированным актам заставляет полагать, что теперь подготовительная стадия революционной борьбы носила для него более индивидуалистский и деструктивный характер, чем прежде.

Это не означает, что он потерял интерес к коллективным действиям, которые не развивались стихийно из изолированных актов. В конце 1879 г. он, вероятно, больше, чем когда-либо, поддерживал организованное профсоюзное движение, под влиянием событий во Франции. В октябре 1879 г. прошёл Марсельский конгресс, который открыто высказался за коллективизацию, и это вызвало взволнованный отклик «Бунтовщика»: «Важность этой резолюции ни от кого не укрылась. Все поняли, что это будет боевой клич за социализм, не только во Франции, но и по всей Европе… Сегодня знамя экспроприации поднимает уже не малая группа, а сам пролетариат… и то, что было сказано французскими пролетариями, будет услышано и понято пролетариями всех стран»⁵⁶. В новогодней передовой статье 1880 г. Кропоткин заявил, что возрождение социализма во Франции было самым важным событием минувшего года. Развитие французского рабочего движения в направлении социализма, вероятно, больше, чем что-либо иное, укрепляло убеждение Кропоткина в том, что идёт возрождение революционного движения в Европе. Однако в течение 1880 г. анархисты уступили свои позиции гедистам, и его энтузиазм в отношении французского профсоюзного движения начал угасать. В ноябре прошёл Гаврский конгресс, который подтвердил революционную ориентацию и назвал конечной целью анархический коммунизм, но одновременно принял предложенную Гедом программу-минимум для парламентских выборов 1881 г. Это стало тяжёлым ударом для анархистов, и Кропоткин в последние дни 1880 г., когда, по его словам, профсоюзное движение во Франции становилось более революционным, бросился в неистовое наступление на программу-минимум и участие в выборах, как предательство социалистического дела⁵⁷. Конечно, он всё ещё рассматривал возрождение городского рабочего движения как важное событие для Европы и даже надеялся на воссоздание Интернационала, «грозного оружия революции», но его оптимизм теперь был омрачён беспокойством, что буржуазные лидеры продолжают отвлекать рабочее движение от борьбы с капиталом, и он всё больше был склонен находить возможности для революционных действий вне рабочего движения. Даже при этом Кропоткин сохранял интерес к рабочему движению, поскольку уже убедился в том, что оно имеет революционный потенциал. Кроме того, признавая возможность терроризма, Кропоткин не рассматривал его как формулу немедленной революции или оправдание беспорядочного насилия. Другие анархисты, однако, высказывали подобные мнения.

1880 год был критическим для европейских анархистов, поскольку именно тогда, когда они начали чувствовать, что способны обеспечить общественную поддержку революционного социализма во Франции, Италии и даже Германии, их положение подтачивалось парламентаризмом.

В Социал-демократической партии Германии нарастали трения: с одной стороны, Мост в «Свободе» занимал всё более антипарламентскую позицию, а с другой – Хассельман, социал-демократический депутат рейхстага, отказывался принять умеренный подход Либкнехта в ответ на антисоциалистические законы. «Бунтовщик» заявлял, что парламентские речи Либкнехта противоречат социал-демократическим газетам, по словам которых партийное руководство представляет лишь мнение одной из фракций, и рассматривал выступление Хассельмана в рейхстаге как проявление подлинного революционного духа, который привлечёт рабочих⁵⁸. До некоторой степени анархическая газета выдавала желаемое за действительное, но можно не сомневаться, что в течение 1880 г. положение партийного руководства социал-демократов было весьма шатким. Хассельман и более революционные элементы прилагали серьёзные усилия, чтобы добиться поддержки и, возможно, даже создать собственные ячейки в крупнейших городах. Тем временем, Мост собрал довольно значительную читательскую аудиторию вокруг «Свободы», несмотря на трудности, с которыми издавалась и доставлялась из Лондона эта газета, и создание газеты «Социал-демократ» (Der Sozialdemokrat) в сентябре 1879 г. не помогло нейтрализовать влияние красноречивого и страстного радикала.

Но надежды анархистов на то, что социалистическое движение станет более революционным и антигосударственным, продлились недолго. Хассельман и Мост были исключены из партии на подпольном конгрессе в Видене в августе 1880 г., и к концу года низовая организация, которую могли создать революционеры, по-видимому, была разгромлена полицией⁵⁹. «Свобода» выжила и продолжала распространяться в Германии, но теперь она была откровенно анархической; с декабря 1880 г., когда была опубликована статья «Через терроризм к свободе» («Durch Terrorismus zur Freiheit»), она стала защищать террористическую форму пропаганды действием, которая всё чаще понималась как произвольное насилие. Решение СДПГ устранить все препятствия на пути её парламентской тактики привело революционеров к анархизму, но их всё больше охватывал некритический энтузиазм в отношении террора, вызванный дерзкими вылазками народников⁶⁰.

В Италии дела анархистов шли лучше. Власти были дискредитированы своими грубыми попытками добиться осуждения революционеров, а тем временем подпольный съезд Итальянской федерации в Кьяссо в декабре 1880 г. недвусмысленно высказался за повстанческую тактику и анархический коммунизм. Однако организация федерации была фатально ослаблена репрессиями. Вместе с тем в движении обозначилось расхождение между теми, кто твёрдо стоял на революционных позициях, и теми, кто опасался изоляции, которую могло вызвать непреклонное следование революционным идеалам и тактике. Уже летом 1879 г. Коста в своём открытом письме к друзьям в Романье, по-видимому, выступал за более осторожный подход. В марте 1880 г. он присутствовал на социалистическом конгрессе в Болонье, который занял постепенческую позицию, а в мае, при содействии умеренных социалистов, таких как Бертран, Малон и Фольмар, он основал «Международное обозрение социализма» (Rivista Internazionale del Socialismo), которое было эклектичным в своём подходе и отстаивало электоральную тактику⁶¹. Проходивший в отсутствие Косты (он в это время находился в тюрьме во Франции) конгресс в Кьяссо твёрдо выразил революционную позицию, однако настойчивость, с которой делегаты отвергали всякую минимальную и практическую программу, выдавала их тревогу по поводу реформистских инициатив⁶². Постепенный отход от анархической революционной позиции таких людей, как Коста и его подруга Кулишёва, в условиях жестоких репрессий вдохновил некоторых итальянских революционеров, как и германских, подражать народникам, выступая за безмотивные акты насилия, направленные против правящего класса. В декабре 1880 г. в «Бунтовщике» появилась нашумевшая статья Кафиеро, где осуждалась парламентская тактика и содержался призыв к актам насилия против капиталистов: «Наше действие должно быть постоянным восстанием, совершаемым словом, писанием, мечом, динамитом и даже иногда избирательным бюллетенем, где это означает голосование за нежелательных Бланки и Тринке. Мы последовательны: мы используем оружие в тот момент, когда мы должны выступить как мятежники. Для нас хорошо всё, кроме законности»⁶³.

Во Франции успех гедистов начал отчуждать анархистов от рабочего движения, и в противостоянии парламентаризму последние, вдохновлённые русскими террористами, также стали склоняться к более крайней и агрессивной позиции. Жан Грав, например, в своей речи против участия в электоральной борьбе на рабочем конгрессе Центра в июле 1880 г. заявил: «Все деньги, потраченные на избрание депутатов, более мудро было бы использовать на покупку динамита, чтобы взорвать их»⁶⁴.

Кропоткин был встревожен всем этим. До сих пор большинство работ связывает с его именем растущую склонность к насилию и террористической форме пропаганды действием в анархическом движении того времени, и статья «Действие» цитируется как иллюстрация данного тезиса. Фактически же, хотя эта статья была опубликована в «Бунтовщике», она была нетипичной для газеты и, по словам Неттлау, должна была стать критикой её сдержанной позиции⁶⁵. Совершенно очевидно, что между Кропоткиным и Кафиеро возникли острые противоречия по вопросам тактики. Вследствие этого отношения между двумя революционерами стали весьма напряжёнными, особенно после убийства Александра II. В мае 1881 г. Кропоткин с болью описывал ссору в письме к Малатесте. Он предупреждал, что тактика, сводящаяся исключительно к насилию над правительством, превратит последующую революцию в бессмысленную резню, и настаивал, что нужно создать ядро решительных революционеров, чтобы развивать борьбу на экономической почве:

Очевидно, Кафиеро уже демонстрировал симптомы психического заболевания, которое поразило его в следующем году, так что важно не преувеличивать значение этой ссоры. Но, даже с учётом этого, итальянец выражал представления о тактике, которые разделялись многими итальянскими анархистами, так что реакция Кропоткина до некоторой степени отражала его отношение к экстремистским элементам в итальянском движении. Кропоткин также проявлял беспокойство по поводу французского анархического движения и, в особенности, его газеты «Социальная революция» (La Révolution Sociale), которая с самых первых выпусков была одержима насилием. В феврале 1881 г. он предостерегал Кафиеро, что не стоит публиковаться в подобной газете и следует просто дать ей умереть. Видимо, Кропоткин боялся, что агрессивная пропаганда повредит движению, спровоцировав репрессии⁶⁷. У него также были возражения по поводу использования террористической тактики в условиях, когда у анархического движения не было ни финансовых, ни практических возможностей для этого. С презрением относясь к попытке «Социальной революции» представить июньское «покушение» на памятник Тьеру как крупный революционный акт, якобы открывающий кампанию пропаганды действием французского Исполнительного комитета, созданного по образцу народовольческого, Кропоткин писал: «Чтобы организовать серьёзный заговор, нужны деньги, а у нас их нет. Поэтому могут быть только мелкие шалости, такие как жестянка из-под сардин у статуи Тьера, возведённая в грандиозный акт “Социальной революцией”»⁶⁸. Но это был не только вопрос денег: успешный террорист, по мнению Кропоткина, должен был иметь военные навыки. «Знаете, что́ и сейчас имело бы для нас величайшую важность? – говорил он Малатесте. – Стрелки. О! если бы только они были в наших секциях, Соловьёв не потерпел бы неудачи в своей цели, дворянские дома и амбары давно были бы взяты». Тем не менее, при всём его беспокойстве по поводу одержимости насилием, весной 1881 г., после убийства Александра II, Кропоткин всерьёз стал рассматривать возможность принятия террористической программы анархическим движением.

Потрясение от убийства волной прошло по Европе. Правящие классы были взвинчены. Германский император пытался объединить европейские государства для совместной борьбы против политических преобразований. Анархисты ликовали по поводу убийства. Оно укрепило веру в эффективность бомб в то время, когда их всё больше начинал тревожить дрейф антиавторитарных социалистов в сторону парламентаризма⁶⁹. В мае французские анархисты отмежевались от Национального рабочего конгресса в Париже, осудив парламентаризм и провозгласив пропаганду действием⁷⁰.

Убийство Александра II сильно повлияло и на самого Кропоткина. Когда пришли первые сообщения, он с энтузиазмом приветствовал этот акт как важный шаг к революции:

Возмущённый попытками буржуазной прессы представить Александра как невинно убитого освободителя крепостных, а народников как злодеев, Кропоткин, как и в предыдущих случаях, встал на защиту последних. На этот раз он был особенно задет утверждениями в прессе, что террор в России объясняется не развитием здесь революционного движения, а заговорами, организованными из-за рубежа:

Всем этим Кропоткин выражал исключительно сильную симпатию к «Народной воле» и её поддержку. Однако он не упоминал о письме Исполнительного комитета Александру III с требованием конституции и всячески подчёркивал народнический аспект российского движения. Существенно, что в брошюре, протестовавшей против казни участников цареубийства, он подчёркивал народнические убеждения Софьи Перовской: «Из отношения толпы она поняла, что нанесла смертельный удар самодержавию, и в печальных взглядах, направленных на неё, она увидела ещё более ужасный удар, от которого русское самодержавие никогда не оправится». Таким был отзыв Кропоткина на смерть Перовской – отзыв, который, при всём энтузиазме по поводу теракта, был заметно окрашен народническим чувством. И ясно, что Кропоткин хотел отдать дань Перовской прежде всего как народническому агитатору: «Она предпочитала работать среди народа; в среде крестьян и рабочих она хотела бы остаться… Организуя покушение, она одновременно участвовала в рабочих собраниях, распространяла “Рабочую газету”, создавала рабочие группы и организовывала защиту этих групп от окружающих их шпионов»⁷³.

С другой стороны, в конце апреля в «Бунтовщике» вышла статья «Угроза», которая, казалось, гораздо больше отождествляла анархическую тактику с тактикой «Народной воли», чем это делал Кропоткин в своём письме или брошюре. Действительно, автор этой статьи старался истолковать на анархический манер все действия русских террористов, включая даже письмо Александру III: «Они пишут для нужд борьбы, а не для пропаганды»⁷⁴. Члены Исполнительного комитета по существу являются анархистами, так как они связывают себя с народом и борются ради него, как завещал революционерам Бакунин. Анархизм в настоящее время означает не что иное, как непрерывную борьбу против власти во всех её проявлениях – всё остальное относится к будущему.

Кропоткин явно был не согласен с такими представлениями. Имеются убедительные доказательства того, что в действительности статья была написана Кафиеро, в отношении которого он был настроен критически. В письме к Малатесте от 4 мая (т.е. через несколько дней после публикации статьи «Угроза») Кропоткин обсуждал материал, полученный от Кафиеро:

Совершенно ясно, что Кропоткин довольно скептически относился к предложенному Кафиеро объяснению письма Александру III и отвергал все предположения об анархическом характере Исполнительного комитета «Народной воли». Кропоткин по-прежнему был убеждён в необходимости усилить экономическую борьбу в сельской местности и не разделял интерес Кафиеро к насильственным действиям любого рода против всех властей.

Но, при всей обеспокоенности политической направленностью российского терроризма, Кропоткин далее утверждал, что цареубийство подтолкнуло народников к действиям на селе. Несомненно, он надеялся на такое развитие революционной борьбы, в котором политический терроризм будет поддержан революционными действиями среди крестьян.

Кропоткин был впечатлён успешным покушением на царя. В то же время его очень беспокоило влияние социал-демократов, и он указывал, что анархические активисты недостаточно сделали для развития экономической борьбы, которое позволило бы противодействовать этому влиянию: «Меня раздражает видеть, как мало повсюду действий такого рода. Сейчас, как и прежде, социал-демократические вожаки по этой причине выводят меня из себя». Очевидно, горя желанием опровергнуть упрёки в излишней умеренности от Кафиеро, Кропоткин начал рассматривать возможность некой заговорщической деятельности со стороны анархического движения. Он утверждал, что сразу после закрытия «Авангарда» было необходимо сосредоточиться на создании во Франции анархической партии и здесь не стоял вопрос об организации какой-либо серьёзной конспирации. Но теперь, когда вокруг «Бунтовщика» собрана группа, он предполагал, что заговорщическая деятельность, если она пока и невозможна в Швейцарии, могла бы быть развита во Франции и Италии, где уже существует некоторое подобие такой организации. Кропоткин заключал: «Из разгорячённой переписки с Шарлем я извлёк один хороший урок. Настаёт момент, когда мы должны подумать о “серьёзной конспирации”, и, конечно, ничего другого я и желать бы не мог. Мы определённо должны подумать об этом – и начать действовать. Я думаю, что Италия в особенности достигла этой точки».

Кропоткин выдвинул свои идеи о заговорщической деятельности в первые месяцы 1881 г., в переписке о намечавшемся анархическом конгрессе в Лондоне. Идеи, в общих чертах очерченные в письме к бельгийскому товарищу в конце февраля⁷⁶, были развиты в предложениях к дискуссии, изложенных в июньском циркулярном письме Малатесте, Кафиеро и Швицгебелю: «Я думаю, нам нужны две организации; одна открытая, широкая и работающая открыто; другая тайная, предназначенная для действия». Основа для тайной организации, доказывал Кропоткин, уже существует в старом «узком» Интернационале (небольшом кружке, который продолжал оказывать важное влияние на идеологическое развитие Антиавторитарного Интернационала⁷⁷), и теперь необходимо только пополнять эту группу способными и активными конспираторами, по мере того как они будут появляться. Кропоткин предложил издавать в Лондоне подпольную газету под редакцией Малатесты, чтобы осуществлять связь между группами, вместо того чтобы создавать какой-либо центральный комитет, который лишь оторвёт ведущих активистов от работы в их собственных странах.

Подпольные группы занимались бы организацией экономического террора, который, по мнению Кропоткина, был более эффективен, чем пропаганда на съездах. «Тайные группы возьмут на себя ответственность за рабочие заговоры с целью взорвать фабрику, “утихомирить” [tranquilliser] собственника или надсмотрщика и т.д., и т.д. – что-то, что могло бы с пользой заменить пропаганду на конгрессах». Это можно было бы истолковать как призыв к пропаганде действием, но в действительности это, скорее всего, отражало недовольство Кропоткина безрезультатностью недавних конгрессов, резолюции которых не привели к практическим действиям. Тем не менее Кропоткин теперь явно был готов развивать в анархическом движении террористическую деятельность, чтобы усилить стихийные, но изолированные революционные акты отдельных лиц и небольших групп в массах. Международная организация в его планах была тайной, весьма немногочисленной и неформальной, и её работа не должна была опережать или заменять развитие массовых действий через открытую организацию Интернационала. Огромное большинство рабочих, поддерживающих революционное движение или сочувствующих ему, доказывал Кропоткин, не может быть вовлечено в тайную организацию, но оно уже готово к боевым стачкам и не может быть оставлено на милость парламентариев. Стачечный Интернационал (Internationale gréviste) сможет собирать силы рабочего класса в массовых акциях, чтобы превратить стачки в бунты.

Тайная организация не будет превосходить по важности стачечный Интернационал, она будет зависеть от него: «Посему я твёрдо верю, всем своим сердцем, в абсолютную необходимость воссоздания организации для [рабочего] сопротивления. Она предоставит силы, средства и место для тайных групп». Кропоткин решительно настаивал на приоритете экономической борьбы масс. Эти замечания, очевидно, отражают важные изменения в кропоткинских идеях о тактике, поскольку прежде он никогда не выдвигал детальных предложений по организационной стороне. Малатеста, однако, ответил, что в Интернационале должно быть три уровня: наряду с «узкой» организацией, которая будет состоять из тех, кто полностью согласны друг с другом по программе и организации борьбы против капитала (и не должна быть такой тайной и закрытой, как предлагал Кропоткин), должна существовать революционная лига, состоящая из революционеров, которые, сохраняя за собой право следовать разным программам, будут совместно работать над организацией восстаний против правительств⁸⁰. Решительно настроенный против того, чтобы, как предлагали бельгийцы, углубляться в идеологические разногласия, Малатеста тем не менее считал, что признание расхождений между революционерами не помешает им совместно работать ради общей цели. Он настаивал, что если они не создадут революционную лигу, то другие создадут её без них или против них. Кропоткин согласился с тем, что если создание революционной лиги неизбежно, то следует её поддержать, но сама идея ему совсем не нравилась. Кафиеро же ответил отказом. Оба они указывали на нехватку средств для организации международной подпольной работы и доказывали, что Интернациональная лига совершенно не подходит для такой деятельности из-за угрозы разоблачения: «Не Интернациональная лига, с бесконечными письмами, попадающими в руки полиции, устроит конспирацию – её устроят изолированные группы»⁸¹. Кропоткин, кроме того, считал, что совместное существование Интернациональной лиги и МТР невозможно, потому что они будут соперничать друг с другом за поддержку рабочих союзов; он говорил, что лига будет мертворождённой. Очевидно, он был встревожен этим предложением, которое, на его взгляд, ослабило бы прямую борьбу против капитала. Чтобы отвлечь Малатесту от идеи революционной лиги и достичь понимания со своими друзьями перед конгрессом, Кропоткин, наконец, всё ещё испытывая сомнения, предложил внести поправки в устав МТР:

Кропоткин с особой настойчивостью добивался того, чтобы «узкий круг» выступил на Лондонском конгрессе единым фронтом, поскольку его давно терзали сомнения по поводу организационной стороны.

Призыв к проведению конгресса с целью реорганизации МТР был брошен бельгийцами на Революционном конгрессе в Вервье, проходившем на Рождество 1880 г. В письме своему корреспонденту в Брюссель в январе 1881 г. Кропоткин придавал большое значение осуществлению этого предложения; он считал, что восстановленный Интернационал окажет французским анархистам поддержку, в которой те нуждались, чтобы противодействовать влиянию государственных социалистов⁸². Однако следующее письмо, отправленное брюссельскому корреспонденту в феврале, показывает разительную перемену в настроении Кропоткина.

Он с горечью жаловался на организаторов, которые публиковали информацию о конгрессе в газетах, не обращаясь к группам и федерациям напрямую: «Я решительно осуждаю привычку наших дней устраивать всё между редакторами газет, которые ставят себя главарями, тогда как рабочие организации остаются в стороне». Он также был рассержен отсутствием детальных предложений по дискуссии на конгрессе: «Недостаточно, чтобы несколько персон сказали, что они собираются реорганизовать Международное товарищество рабочих в Лондоне (решившись сформулировать единственное практическое предложение); мы должны знать, хочет ли Интернационал быть реорганизованным и в каком смысле он хочет изменить свои уставы и образ действия. А также уместно ли их изменять». Наконец, Кропоткин настаивал, что большинство дискуссий, необходимых для создания такой организации МТР, какую он предлагал, не может быть проведено на открытых заседаниях, где неизбежно будут присутствовать шпионы. МТР можно преобразовать в стачечный Интернационал, просто добавив фразу о приоритете экономической борьбы в устав, но малочисленная, хорошо организованная подпольная группа, которая должна была действовать в связи с Интернационалом, могла быть создана только после всестороннего обсуждения на закрытом заседании. Поэтому он заранее объявлял: «Этот конгресс провален. Он недостаточно революционен, чтобы быть встречей конспираторов, знающих друг друга. Но он также не может быть конгрессом, предназначенным для публики, который произвёл бы большой шум, впечатление своим числом делегатов». Но поскольку Кропоткин ожидал, что социал-демократы попытаются создать нереволюционный рабочий интернационал, члены которого будут защищать «минимумизм», он считал, что анархисты даже такое неудачное предприятие должны осуществить как можно лучшим образом: «Давайте поедем в Лондон, давайте будем представлять жалкое зрелище в глазах Европы, но давайте, по крайней мере, согласимся на том, чтобы провести серьёзный конгресс со многими рабочими организации и договориться, меньшинством из нас, о создании тайного союза»⁸³.

В июньском письме к Малатесте Кропоткин снова раскритиковал организационный комитет, протестуя против его неэффективности и заявляя, что «Социальная революция» и бельгийцы забрали всё в свои руки⁸⁴. Кропоткину не нравился тёмный и уклончивый характер циркуляров комитета, которые были подписаны неизвестными лицами под псевдонимами. Также его задело то, что выпуск «Бюллетеня» конгресса был поручен брюссельцам, без каких-либо упоминаний о «Бунтовщике». С одной стороны, Кропоткин был оскорблён неявной критикой в адрес его газеты, с другой – он почти не доверял, или совсем не доверял, бельгийцам. В циркулярном письме к Малатесте, Кафиеро и Швицгебелю он предупреждал, что «Бюллетень» выпускается бланкистской группой, которая пытается навязать революционной партии авторитарную структуру.

В том же письме Кропоткин выражал подозрение, что члены оргкомитета входят в Интернациональный клуб Брусса, который является группой внепартийных эмигрантов, пытающихся возглавить революционное движение путём создания центрального комитета в Лондоне⁸⁵. Кропоткин также утверждал, что и Маркс, и Серро пытаются создать центральный комитет, который они могли бы полностью контролировать. И он предупреждал, что если они с друзьями не примут мер, то люди наподобие Серро и Шовьера (бельгийского редактора «Бюллетеня»), под давлением марксистов с одной стороны и бланкистов с другой, будут преобладать на конгрессе. Кропоткин сокрушался из-за того, что анархическая партия проходит период реконструкции и не может предложить центра, альтернативного Лондону, и даже предполагал, что лучше вообще не проводить конгресс, чем рисковать вызвать смятение во всей революционной партии.

Именно в таком настроении, полный подозрений и сомнений, Кропоткин, отчаянно пытавшийся договориться со своими друзьями по поводу общей линии на конгрессе, разрабатывал проекты организации и тактики Интернационала. Он настаивал, что они являются лишь предложениями, которые могут быть изменены с учётом замечаний других. Однако, по всей видимости, он не слишком надеялся на то, что удастся достичь соглашения, поскольку его письмо заканчивается на пессимистической ноте: «Таким образом мы, по крайней мере, сможем понять друг друга. Со своей стороны, я признаюсь, что до настоящего времени блуждаю во тьме. Тепло обнимаю вас, дорогие друзья, особенно сейчас, когда, как мне видится, мы приближаемся к моменту, который будет для нас решающим».

Малатеста, излагая свои предложения, старался заверить Кропоткина в том, что опасность не столь серьёзна, как он полагает, несмотря на происки Серро и недальновидность бельгийцев. Малатеста указывал, что, по его собственным сведениям, ни Броше, ни другие члены оргкомитета не относятся к авторитарным социалистам, а марксисты вышли из Интернационального клуба Брусса из-за предполагаемой поддержки им (клубом) конгресса, и в действительности они были бы рады видеть его крах. Издание «Бюллетеня» поручили бланкисту Шовьеру только потому, что у него имелся печатный станок, и он вовсе не будет его автором; перечисляя статьи, уже сданные в печать, Малатеста доказывал, что первый номер оставляет очень мало места для «бланкистских мистификаций». Он настаивал, что анархисты будут преобладать на заседаниях, и авторитарная тенденция встретит сопротивление. К сожалению, содержание первого номера «Бюллетеня» (15 июня 1881 г.) отнюдь не успокоило волнений Кропоткина. Помимо статьи Малатесты, здесь была напечатана статья Шовьера, призывавшая к достижению компромисса на предстоящем конгрессе: «Организоваться – значит отказаться на период борьбы от некоторых наших стремлений, от малой доли нашей относительной независимости, которая в противном случае разделит нас и оставит на милость наших угнетателей. Давайте на мгновение скроем лик свободы, чтобы не быть рабами завтра; давайте пожертвуем немногим для будущего; наше дело стоит того…»⁸⁶ Эта статья вызвала уничтожающий ответ Кропоткина в «Бунтовщике»:

Кропоткин оставался настороженным. И, как мы видели, стараясь достигнуть взаимопонимания с друзьями накануне конгресса, он скрепя сердце примирился с предложениями Малатесты.

Тем не менее группа оставалась разделённой. Швицгебель поддерживал идеи Малатесты. Кафиеро, к ужасу Кропоткина, в итоге отказался иметь какое-либо отношение к любому из этих предложений. Пенди пессимистически замечал, что его может вывести из оцепенения только народное движение, которого, как он надеется, не придётся долго ждать⁸⁷. Малатеста и Кропоткин, хотя они были едины в своей оппозиции авторитарным элементам, в итоге заняли разные позиции по вопросам тактики и организации на Лондонском конгрессе.

7. Лондонский конгресс 1881 г. и «Дух восстания»

Заявленной целью Лондонского конгресса было возрождение Интернационала, который пришёл в упадок вследствие репрессий, последовавших за падением Коммуны, и раздоров между самими интернационалистами. Предложение о созыве конгресса было выдвинуто Федеральным бюро Бельгийского революционного союза (Union Révolutionnaire Belge). К сожалению, сам факт того, что инициатива исходила из Бельгии, мог вызвать некоторые сомнения – из-за неудачных попыток Бельгийской социалистической партии (Parti Socialiste Belge) объединить местное социалистическое движение. С самого начала, как видно из переписки Кропоткина, намеченный конгресс вызывал подозрения и противоречия в кругах анархистов. Испанская федерация, даже согласившись участвовать, с негодованием протестовала против предложения возродить Интернационал, утверждая, что он до сих пор существует в Испании и других странах¹.

По сути, утверждения Кропоткина, что конгресс может погубить движение, оказались прискорбно близки к истине. Хотя марксистские и бланкистские авторитарные тенденции, которых Кропоткин опасался больше всего, не наблюдались, можно не сомневаться, что зловещее влияние Серро нанесло большой ущерб, вызвав почти истерическую одержимость насилием. В то же время делегаты, старательно избегавшие любых намёков на авторитаризм, оказались неспособны решить, хотят они на самом деле международной организации или нет, ограничившись созданием корреспондентского бюро, которое не имело никаких чётких функций, кроме поддержания контактов между группами². В целом это было неудивительно, ввиду того, что сами Кропоткин и Малатеста прибавили напряжённости на дебатах, заняв полностью несовместимые позиции по поводу децентрализованной организации МТР.

Малатеста твёрдо придерживался своей идеи об Интернационале как подпольной революционной организации для борьбы с государством, о чём он писал Кропоткину в июне. Он заявлял, что целью интернационалистов должно быть создание «мощного инструмента для того, чтобы яростно нападать на общество и защищать революционные интересы», и выражал веру в то, что МТР, включающее в себя тайно организованные и федерированные группы действия, «превосходно отвечает нашей цели». Малатеста настаивал на том, что МТР должно уделять борьбе против правительств больше внимания, чем раньше, потому что государство есть главный враг, поддерживающий и защищающий систему экономического угнетения:

Малатеста, очевидно, считал, что власть государства, воплощённая в правительстве, представляет собой главной препятствие на пути к социализации собственности, так что первоочередной задачей является преобразование МТР в конспиративную организацию, которая борется с правительствами, с перспективой вызвать всенародное восстание и свергнуть их.

Отрицательное отношение Кропоткина к позиции Малатесты, по-видимому, усилилось по сравнению с весной, когда он со смешанным чувством предлагал компромисс. И он ответил на предложения своего друга недвусмысленным отказом, объявив, что узкополитическая борьба против государства подразумевает создание иерархической партии заговорщиков, которая стремится к захвату власти: «Если мы думаем, например, что достаточно свергнуть правительство, занять его место и декретировать революцию, то мы могли бы организоваться как армия конспираторов, со всеми характеристиками прежних тайных обществ, с их руководителями и помощниками». Кропоткин утверждал, что будущая революция будет саботирована буржуазией, если сами массы не нападут на систему частной собственности:

Чтобы осуществить это, массы должны создать собственную организацию: «Огромная масса рабочих должна будет не только организоваться помимо буржуазии, но и самостоятельно предпринимать действия в период, который будет предшествовать революции… и действия такого рода могут быть совершены лишь тогда, когда существует сильная рабочая организация». Революционеры должны способствовать организации масс:

По существу, общая концепция организации и тактики здесь почти та же, что и в циркулярном письме Кропоткина³. Но в данном случае он публично заявил о своих разногласиях с Малатестой, и он сделал это более настойчиво, утверждая, что итальянский подход приведёт к предательству интересов рабочих. Кропоткин в основном отклонил представление о том, что подпольная борьба против правительств может привести к падению государства; он считал, что это может быть достигнуто только в подлинно народной борьбе, направленной на разрушение экономической системы, которая придаёт государству силу и смысл существования.

Различия в подходе между Кропоткиным и Малатестой, которые сохранялись, несмотря на предсъездовскую дискуссию (а возможно, отчасти в результате неё), без сомнения, способствовали беспокойной атмосфере конгресса⁴. Однако эти разногласия отступали на второй план перед необходимостью побороть склонность делегатов к беспорядочному насилию, которую поощрял Серро. Действительно, главное значение разногласий между Кропоткиным и Малатестой заключалось в том, что это лишало Кропоткина важного союзника в борьбе, во время которой он едва не оказался в изоляции⁵.

Проблемы начались, когда комитет конгресса, которому было поручено составить федеративный договор, открывающий новый этап в жизни Интернационала, предложил принять устав МТР в редакции 1866 и 1873 гг. с дополнительной декларацией. Серро попросил убрать из преамбулы устава слово «нравственность»⁶. Как и следовало ожидать, это вызвало страстный протест Кропоткина, который принял активное участие в последовавшей жаркой дискуссии. Много лет спустя Броше описывал произошедшее:

Это заставляет полагать, что Кропоткину пришлось очень упорно бороться, чтобы склонить большинство на свою сторону. Вероятно, воспоминания Броше представляют собой некоторое упрощение того, что произошло в действительности. Комитет, конечно, решительно поддержал Кропоткина в том, что не следует менять устав:

Окончательное решение, однако, было компромиссным; хотя делегаты согласились не менять устав, они добавили декларацию, которая включала в себя разъяснение понятия «нравственность». Воспоминания Броше заставляют считать, что кропоткинская точка зрения восторжествовала, но декларация, вышедшая из дискуссии, была в лучшем случае двусмысленной:

Безусловно, идея о том, что упразднение существующего общества приведёт к подлинной нравственности, исключала чисто политические акты насилия, поскольку, как доказывал Кропоткин, они не затрагивали господствующую социально-экономическую систему. С другой стороны, не менее очевидно было и то, что анархисты, не согласные с Кропоткиным, посчитают себя вправе применять какую угодно тактику. Кроме того, как уже было показано, Кропоткин испытывал мало симпатии к понятию «пропаганда делом», и, твёрдо убеждённый в необходимости действий, он отнюдь не считал, что устная и письменная пропаганда оказалась неэффективной.

Воспоминания Броше о поведении Кропоткина и реакции других делегатов конгресса нельзя признать полностью точными, но вероятно, они дают более ясное представление о его роли в этих событиях, чем сухой отчёт в «Бунтовщике», где Кропоткин почти полностью опустил подробности своего конфликта с Серро и его сторонниками. Комментарии Броше также заставляют предполагать, что вопрос о нравственности был тесно связан с другими вопросами, по которым Кропоткин разошёлся с большинством делегатов.

Однажды заседание, посвящённое революционной прессе, было прервано предложением мексиканского делегата развивать изучение химии и военного дела в секциях. Кропоткина ужаснуло столь безответственное предложение. Признавая, что технические знания важны для движения, он заявлял, что их нельзя с ходу усвоить за несколько уроков, и настаивал на неотложной необходимости расширить пропаганду в условиях суровой цензуры, используя подпольно изданные газеты, листовки и объявления. Тактика, требующая химии и электричества, доказывал Кропоткин, требует специальных знаний, как уже доказали русские социалисты; и если секции нуждаются в специалистах, они могут отправить тех, у кого есть склонность к изучению технологии, работать на соответствующих фабриках, чтобы они приобрели необходимые знания и умения. Кропоткин явно не хотел, чтобы силы движения растрачивались на бесполезные и провальные операции, такие как попытка взорвать памятник Тьеру, когда каналы печатной пропаганды отчаянно нуждались в поддержке и развитии.

Ничуть не смутившись, Ганц повторил своё предложение, говоря, что следует создать военную школу, если для этого есть средства. Кропоткин, поддержанный делегатом Юрской федерации (Герцигом), настаивал на необходимости активной пропаганды, особенно в сельской местности. Он повторял свои старые доводы об опасностях, сопряжённых с подготовкой военной элиты для народной революции. Настаивая, что резолюция о химии не имеет отношения к делу, Кропоткин в завершение указывал, что применение динамита является только одним из методов борьбы, в то время как многие другие упускаются из виду.

Вмешательство Кропоткина, несомненно, оказало влияние, потому что вслед за этим Серро потребовал прекратить дебаты, на том основании, что конгресс мог рекомендовать только подпольную печать и пропаганду действием. Однако, по инициативе Кропоткина, был избран комитет, чтобы обобщить выдвинутые предложения по методам борьбы.

Проект декларации, который в итоге был принят, учитывал позицию Кропоткина, но подчёркивал важность пропаганды действием и знаний об изготовлении бомб:

Хотя Кропоткин вместе с другими делегатами голосовал за принятие данной декларации, он явно остался ею недоволен. Первая часть, несомненно, отражает кропоткинские идеи, так как в ней говорится о необходимости революционных актов, способствующих народному восстанию, и отмечается, что методы должны отвечать цели социальной революции. Но, призывая к развитию подпольной печати, декларация в то же время настаивает на важности пропаганды действием, что умаляет важность замечания, сделанного Кропоткиным во время дебатов, о неотложной необходимости массового распространения листовок в сельской местности. Кроме того, заключение, где рекомендуется изучать химию (даже при том, что здесь добавлена технология и отсутствует упоминание о военных науках), по существу является тем самым пунктом, который Кропоткин энергично критиковал во время дискуссии; и позднее, во время судебного процесса 1883 г. в Лионе, когда прокурор обвинил Кропоткина в подстрекательстве к убийствам на Лондонском конгрессе, он фактически отмежевался от этого решения:

Заключительное столкновение с фракцией Серро, видимо, произошло по вопросу некритической поддержки всех революционных актов¹¹. Викторина Руши, одна из парижских делегатов, потребовала, чтобы все группы, входящие в МТР, заявляли о своей солидарности с каждым революционным актом, совершённым любой группой. В последующей дискуссии Кропоткин выступил против этого предложения, так как усматривал в нём очевидную связь с предыдущим заявлением, которое было сделано той же делегаткой совместно с Серро, – заявлением, что основная задача подпольной печати будет заключаться в поддержке актов, аналогичных покушению на памятник Тьеру¹². Кропоткин доказывал, что конгресс не может голосовать за обязательную солидарность, он вправе принять лишь общую декларацию революционной солидарности, как делали предыдущие конгрессы, и только сами группы могут решать, какие акты являются подлинно революционными. Серро в ответ повторил утверждение Руши, что выражение солидарности с любым революционным актом является обязанностью каждого. На этот раз, однако, доводы Кропоткина получили общую поддержку: с одной стороны, делегатам не нравился авторитарный характер предложения Руши, с другой – они признавали проблемы, связанные с определением революционных актов. В итоге конгресс, по предложению Малатесты, принял резолюцию, которая признавала за всеми членскими группами МТР право самостоятельно решать, какие нелегальные организации и акты будут полезными для дела социальной революции.

Несмотря на ограниченный успех Кропоткина в сдерживании экстремистских элементов, резолюции, принятые на конгрессе, заставляли полагать, что анархическое движение посвятило себя узкой задаче бомбометания и пропаганды действием. И он был немало обеспокоен происходящим.

Кропоткин был убеждён, что письменная и устная пропаганда играет важную роль в подготовке социальной революции. В то же время он отчётливо понимал, что революционный акт может вдохновить людей на действия так, как никогда не сделала бы теоретическая пропаганда. Но для него действовать – не означало просто бросать бомбы куда попало (особенно если у бомбиста не было необходимых навыков и материалов); это означало все разновидности активного и прямого сопротивления экономическому угнетению. Действием точно так же могло быть распространение подпольно изготовленных листовок и объявлений, которые прямо или косвенно призывали к восстанию. Действия действительно говорят громче, чем слова, но действие и слово неразрывно связаны, когда кто-то рискует быть арестованным за вывешивание революционных воззваний. Сам Кропоткин в конце августа был выслан Швейцарии за свою «противозаконную» прокламацию, осуждавшую казнь народников в России. Как мы видели, Кропоткин не признавал понятия «пропаганда действием», поскольку оно подразумевало, что действие может быть пропагандистской уловкой, а не подлинным актом восстания против угнетения. Заседания Лондонского конгресса, несомненно, усилили его тревогу по этому поводу, и, как он позднее утверждал, именно выступления фракции Серро заставили его изложить собственные идеи в «Бунтовщике». «Более того, я всегда был против этого выражения и этой идеи пропаганды делом, и вопреки этой идее, которую я всегда находил фальшивой (вы убиваете человека не для того, чтобы провести пропаганду, вы убиваете его, потому что он ядовитая гадина и вы ненавидите его), я написал статьи “Дух восстания” после Лондонского конгресса», – говорил он в письме к Герцигу от 9 марта 1909 г. В другом письме, написанном через три дня, Кропоткин добавлял: «Насмотревшись, как шайка Серро на Лондонском конгрессе делает из неё [пропаганды действием] оружие, я написал “Дух восстания”»¹³.

Но фактически статьи о духе восстания появились в газете до Лондонского конгресса, а не после него. Кропоткин ещё в мае чувствовал необходимость определить свою позицию, и написать «Дух восстания» его, судя по всему, заставило общее беспокойство о судьбе движения. Но он, несомненно, опирался на эти статьи в своей полемике против одержимости бомбами и пропаганды действием, поскольку отголоски «Духа восстания» слышны в резолюциях конгресса¹⁴. К сожалению, это лишь значило, что кропоткинская концепция революционных актов была смешана с понятием пропаганды действием, так что статьи не добились успеха как опровержение слов Серро. Свою роль сыграло и то, что, как указывал сам Кропоткин, он никогда не отделял себя от пропаганды действием, потому что подлинные революционные акты, с которыми он всегда был солидарен, часто ошибочно описывались как её примеры:

Цикл «Дух восстания» («L’Esprit de Révolte») состоял из четырёх статей, опубликованных в «Бунтовщике» с мая по июль 1881 г. В нём давалось ясное и точное изложение взглядов Кропоткина на революционную тактику, в которой должны были сочетаться коллективные и индивидуальные действия, привязанные к программе открытой и подпольной пропаганды и ориентированные преимущественно на народную экспроприацию. Эти взгляды несомненно отличались от взглядов тех, кто мыслил с точки зрения взрывов и пропаганды действием.

Кропоткин начал первую статью с заявления, что в жизни обществ бывают периоды, когда революция становится настоятельной необходимостью. Далее он описывал события, которые характеризуют общество, находящееся на пороге революции. Появляются новые идеи, говорил он, которые подрывают устаревший и разлагающийся порядок, но всё же постоянно наталкиваются на препятствия в своём развитии. Моральный кодекс, на котором основано общественное устройство, дискредитирован, и те, кто стремятся к торжеству справедливости, признают необходимость полностью отбросить старые порядки. Нищета, порождаемая экономической системой, вызывает требование реформ, которое государственная машина не может ни заглушить, ни удовлетворить. Но если существует такая пропасть между мыслью и действием, как можно превратить недовольство в восстание? Каким образом слова, многократно повторявшиеся и растворявшиеся в воздухе как пустой звон колоколов, могут быть наконец преобразованы в поступки? Ответ прост, говорил Кропоткин. «Работа меньшинства, работа непрерывная и продолжительная, произвела это превращение. Смелость, самоотверженность, способность жертвовать собой так же заразительны, как трусость, покорность и паника». Далее он описывал формы, которые принимает эта агитация:

Во второй статье Кропоткин определял характер представителей революционного меньшинства:

Далее объяснял, чем важны действия этих героических предшественников революции:

Но дело не сводилось просто к тому, чтобы привлечь внимание к революционным идеям. Самым важным в революционном акте было то, что он пробуждал дух восстания и воспитывал смелость. Ущерб, который этот акт наносил правительственной машине, заставлял людей признать, что старый порядок может быть свергнут, если раздражение заставит народ восстать. «Надежда зарождается в сердцах, – говорил Кропоткин, – и… если отчаяние вызывает иногда мятежи, то только надежда, надежда победить, создаёт революции». Свирепые репрессии на данном этапе (период брожения) вызывают умножение актов восстания, как индивидуальных, так и коллективных. Поддержка революционной партии растёт. Единство правительства рушится, поскольку правящие классы спорят о том, какие меры требуются в этой ситуации. Но ни яростная реакция, ни уступки уже не могут предотвратить революции: первые лишь усиливают ожесточение в борьбе, последние только поощряют революционный дух. Народ теперь «предвидит победу и чувствует, как растёт его сила; люди, которые раньше под бременем нищеты и страданий ограничивались одними вздохами, гордо поднимают голову и смело идут к завоеванию лучшего будущего».

Основываясь на опыте прошлого, Кропоткин делал вывод: «Та партия, которая вела более широкую агитацию и проявила больше жизни и смелости, станет во главе движения в тот момент, когда надо будет действовать, когда надо будет произвести революцию». Партия, которая, несмотря на энергичную пропаганду и продуманную программу, не смогла донести своё послание до народа, постоянно подкрепляя свои призывы делами, окажет мало влияния, потому что, когда толпа выйдет на улицы, она будет следовать советам тех, кого она признала людьми действия, даже если их идеи не столь ясные и широкие, как у теоретиков. Эта партия будет иметь мало шансов на осуществление своей программы.

В двух заключительных статьях Кропоткин рассматривал революционную агитацию, которая предшествовала Французской революции, чтобы проиллюстрировать и обосновать мнения, высказанные им в первых статьях. Вначале он связывал два главных достижения Французской революции, свержение абсолютной монархии и отмену феодальных повинностей, с буржуазной агитацией против королевской власти и крестьянской агитацией против сеньориальных прав соответственно¹⁸. Далее он анализировал эти два направления революционной агитации.

Буржуазная агитация, говорил Кропоткин, выставляла королевскую семью и привилегированные классы врагами народа; этим она вызывала ненависть и презрение к верхам и укрепляла надежду на революцию. Смелая пропаганда велась с помощью подпольно изданных брошюр, памфлетов и листовок¹⁹, песен и объявлений, сочетавшихся с провоцированием уличных беспорядков. Кропоткин указывал, что эти листовки и памфлеты, вместо того чтобы объяснять теории, высмеивали пороки короля и его двора, аристократии и духовенства. Они не пренебрегали ни одним обстоятельством общественной жизни, чтобы напасть на врага. Подобную пропаганду нельзя было вести на более устойчивой основе, через газету, так как вся партия могла пострадать, если бы её издание было запрещено властями; подпольные листовка и памфлет требовали только безымянного печатника и автора, которого было трудно найти. Тем не менее именно объявления, или прокламации, на взгляд Кропоткина, являлись наиболее эффективной формой пропаганды; они становились самым быстрым и настойчивым ответом на события, представлявшие общественный интерес, и приобретали всё более угрожающий тон по мере приближения революции.

Кропоткин также отмечал, как пример эффективной пропаганды, уничтожение толпой кукол, которые символизировали королевских сановников. По его мнению, это был более действенный способ обращения к народу, чем абстрактная пропаганда, понятная лишь небольшому числу избранных.

Далее Кропоткин рассматривал как революционеры устраивали уличные сборища – сначала для развлечения, затем для действий, по мере того как народ, под влиянием революционной ситуации и революционной пропаганды, становился всё более беспокойным. Он описывал, как уличные сходки постепенно превращались в демонстрации протеста, затем в беспорядки, которые, в свою очередь, перерастали в революцию:

Однако буржуазная агитация была направлена против лиц и учреждений правительства, а не против экономических институтов. И если бы среди крестьян не велась агитация против феодальных повинностей, не было бы действительно народной и успешной борьбы против старого порядка; без стихийных революционных выступлений французского крестьянства, продолжавшихся четыре года, произошло бы лишь незначительное ограничение королевской власти, оставляющее феодальным режим нетронутым. Крестьянская агитация, которой занимались люди из народа, была в этом смысле особенно эффективной. Она велась с помощью грубо изготовленных воззваний, легко понятных для почти поголовно неграмотного населения и направленных против известных угнетателей. Эти воззвания распространялись в деревнях и приводили к созданию тайных групп для террористических действий.

Кропоткин приходил к выводу, что события 1788–93 гг. как пример масштабной дезорганизации государства в результате народной (т.е. преимущественно экономической) революции, дают ценные уроки революционерам. Они показывают, что в революционной ситуации революционеры должны развить дух восстания, прежде чем произойдёт само восстание. Они показывают эффективность крестьянской агитации, побуждающей народ совершить революцию и уничтожить старый порядок. Буржуазная агитация, направленная исключительно против правительства, закончилась после того, как буржуазия стала сотрудничать с королевской властью, чтобы сдержать народное восстание. Однако агитация среди крестьян вызвала народные по существу выступления, направленные против экономических угнетателей, что позволило революции продолжаться до тех пор, пока абсолютизм не был свергнут. Последующая революция должна развиваться сходным образом, чтобы стать истинной народной революцией, полностью преобразующей систему собственности:

Сам Кропоткин, безусловно, придавал «Духу восстания» большое значение, поскольку он был переиздан как брошюра в Женеве в октябре 1881 г. Это была серьёзная попытка проанализировать революционный процесс и определить роль, которую должны были играть анархисты, чтобы повлиять на него. Мало что из этого вошло в декларацию Лондонского конгресса; как мы уже предположили, последняя почти наверняка давала искажённое впечатление о взглядах Кропоткина на указанном этапе. Хорошей иллюстрацией этого служит пункт декларации, посвящённый сельской агитации, где говорится, что простой акт, направленный против существующих установлений, может поведать массам больше, чем целые реки устной и печатной пропаганды, и что пропаганда действием в сельской местности даже более важна, чем в городах²². Этот пункт весьма близок к утверждению Кропоткина, что революционный акт за несколько дней может дать больше пропаганды, чем тысячи брошюр; но, в отличие от декларации конгресса, «Дух восстания» не настаивал на первоочередной важности пропаганды действием и не содержал скрытую критику всякой письменной пропаганды. Кропоткин, по сути, призывал к увеличению печатной пропаганды – но выраженной в простых и прямых словах, которые имели значение для малообразованных и необразованных людей. И, хотя он признавал важность действия, он не разделял уничижительный взгляд конгресса на устную и письменную пропаганду – он лишь указывал, что массы не обращают внимания на слова, которые не подкреплены делом.

Основной темой «Духа восстания», несомненно, была сильная и тесная связь между теорией и действием – тема, которая была едва затронута в декларации Лондонского конгресса, если не считать несколько неопределённой ссылки на анархическую нравственность. Данная тема уже поднималась в работе «Анархическая идея с точки зрения практического осуществления»²³, но на этот раз она была рассмотрена гораздо глубже и с конкретными примерами из истории Французской революции. Кропоткин убедительно доказывал, что в человеческом обществе пролегает пропасть между мыслью и действием, которая должна быть преодолена, когда революционная ситуация наконец перерастёт в революцию, и это может произойти лишь тогда, когда народная воля к революции пробудится благодаря героическому меньшинству, которое начинает действовать прежде всех, несмотря на устрашающие препятствия. И он отмечал, что это меньшинство, проявив свой характер во время подготовительной агитации, будет способно влиять и на ход самой революции. В текущей ситуации, доказывал Кропоткин, это означает, что если анархисты не будут участвовать в героической подготовительной борьбе и не смогут способствовать умножению революционных актов в последующий период брожения, то им не удастся добиться осуществления своих идей во время революции. Он изо всех сил старался показать широту и разнообразие коллективных и индивидуальных действий революционного меньшинства, тем самым подчёркивая свою заинтересованность в гораздо более широкой и систематичной тактике, чем подразумевала динамитная борьба. В то же время он особенно настаивал на том, что любое действие должно быть напрямую связано с революционной теорией тех, кто его совершает; для Кропоткина идея должна быть едина с делом²⁴. Поэтому он утверждал: если анархисты добиваются преобразования общества через народную экспроприацию, они обязаны применять методы, соответствующие этой цели, обязаны предпринимать и поддерживать прямое действие против экономического угнетения. Чисто политическое действие, то есть нападения на правительство, не подтолкнёт народ к постоянному натиску на экономическую систему, а лишь приведёт к ограниченному требованию смены правительства, как и буржуазная агитация во время Французской революции, и это будет означать угасание революционного импульса до того, как произойдёт действительное преобразование общества. Кропоткин опирался на опыт Французской революции для того, чтобы подчеркнуть свою общую мысль о тесной связи между теорией и действием и показать, что революционное действие, которое является по преимуществу политическим, не может привести к тем фундаментальным изменениям в обществе, которые предусматривались анархистами. В частности, он использовал опыт Французской революции, чтобы продемонстрировать, что экономический террор является более эффективным, чем политический. Таким образом, он дистанцировался от позиции итальянцев, включая Малатесту, которые выступали за нападения на государство, а также от бесконтрольной деструктивности Серро и «Социальной революции». И всё же, хотя он сомневался в революционной этике Серро, у него не было подобных сомнений в отношении Малатесты или даже Кафиеро, и это, как и в случае с народниками, удерживало его от открытой критики сторонников политического терроризма²⁵. Для Кропоткина основным критерием была подлинность нравственного идеализма, вдохновляющего революционные действия, и фактически весь «Дух восстания», как и обращение «К молодым людям», был проникнут этим страстным идеализмом, унаследованным от чайковцев. Поэтому, при всей убеждённости в том, что анархическая теория должна выражаться в особых видах действия, Кропоткину было трудно разлучить анархическое движение с политическим или даже безмотивным терроризмом.

«Дух восстания» стал одним из самых популярных памфлетов Кропоткина, уступая только «К молодым людям» во франкоязычных кругах. Он вышел вторым изданием уже в сентябре 1882 г. и был опубликован в виде серии статей в двух анархических газетах Лионского региона летом того же года²⁶. Но насколько сильное влияние оказал подход Кропоткина на его читателей, сказать трудно. Как мы уже отмечали, риторика, содержавшаяся в декларации Лондонского конгресса, затемняла истинный смысл кропоткинской позиции. И это, безусловно, было важным фактором для анархических групп в Париже, где развили свою активность Серро и «Социальная революция»²⁷. С другой стороны, ещё до Лондонского конгресса Кропоткин приобрёл влияние на развивающееся движение в Лионе, так что появление «Духа восстания» в местных анархических газетах может говорить о сильной симпатии именно к тому подходу, который был выражен в данной работе²⁸.

Однако для Кропоткина проблема заключалась не только в том, чтобы заставить товарищей принять более широкую программу действий, соответствующую их целям и идеалам; существовала необходимость, и, возможно, ещё более неотложная, выдвинуть программу действий в ответ на парламентскую тактику социал-демократов и их сочувствующих, таких как Коста, Брусс, а с недавнего времени и Швицгебель, которые разуверились в анархическом подходе²⁹.

Кропоткин по-прежнему был весьма обеспокоен ситуацией в Женеве и в Юрской федерации. Здесь прикладывались некоторые усилия для того, чтобы распропагандировать крестьян, но дискуссия с Малатестой заставляет предполагать, что, несмотря на успех «Бунтовщика», очень немногие, даже в женевских группах, были готовы вести какую-либо подпольную работу, а возможность развивать революционное рабочее движение в профсоюзах по большей части упускалась. В то же время Кропоткин был особенно обеспокоен тем, что Швицгебель отошёл от активного участия в движении, после того как выступил за компромисс с парламентскими методами на конгрессе Юрской федерации в 1880 г. Поэтому было неудивительно, что за «Духом восстания» последовали статьи, которые должны были подтвердить оппозицию анархистов парламентаризму и укрепить их уверенность в том, что они могут играть важную роль в революционном процессе как меньшинство.

Первая из этих статей, названная «Все социалисты!», появилась в сентябре 1881 г.³⁰. В ней резко осуждались реформисты, которые размывали и подрывали социалистические идеи своим участием в избирательном процессе и парламентской борьбе. Он предупреждал, что враги социализма замышляют уничтожить движение, прикрываясь идеалом социальной справедливости: «Прежде он [буржуа] повернул бы вам спину. Теперь он стремится вас заставить поверить, что вполне разделяет ваши мысли; таким путём он надеется легче справиться с вами, когда представится возможность». Частичные улучшения отвлекли социалистов от возможности революционных изменений, и Кропоткин обвинял их в том, что они губят своё дело, открывая партию для буржуазных авантюристов и интриганов. Кропоткин осуждал новую парламентскую разновидность социализма, которая в действительности социализмом не являлась.

В следующем номере газеты вышла статья, которая должна была придать анархистам уверенность в их текущем положении. В статье «Порядок» смело и красноречиво защищались понятия «анархия» и «анархист», используемые движением; Кропоткин решительно подтвердил, что анархия действительно означает отрицание порядка – но только современного порядка, который порочен и должен быть свергнут в результате народной революции³¹. За этим последовала статья «Революционное меньшинство», вышедшая в ноябре. Убеждая анархистов в том, что они играют жизненно важную роль в революционном процессе, Кропоткин отвечал на критику со стороны друзей и противников, утверждавших, что анархисты ставят перед собой задачу, совершенно непосильную для столь малочисленного движения, которое теряется «среди ⟨бесчувственной⟩ массы» и вынуждено противостоять опасному и могущественному врагу³². Кропоткин признавал, что анархические группы являются меньшинством и могут, как организация, оставаться в меньшинстве до самого дня революции. Однако для него самым важным было то, что анархический коммунизм отражает общее направление эволюции человеческого духа, особенно среди романских народов. Это объясняло сочувствие народа по отношению к анархическому коммунизму, как в городах, так и в сёлах, если только он был разъяснён им простым языком и подкреплён наглядными примерами.

Именно в этом, а не в численности сторонников, заключалась истинная сила анархо-коммунистического движения. История показывает, что те, кто накануне революции был в меньшинстве, становятся ведущей силой революции, если они выражают подлинные стремления народа, – при условии, что революция продлится достаточно долго, чтобы позволить анархическим идеям развиться в массах и принести плоды. И, дополняя свои прежние наблюдения о стремительном распространении идей непосредственно во время революции, Кропоткин описывал, каким образом анархическая идея, пропагандируемая современными группами, охватит широкие массы в период брожения:

Продлить революционный процесс до тех пор, пока это не произойдёт, можно с помощью повсеместных действий групп меньшинства, которые будут вызывать выступления с молчаливой, а затем и открытой поддержки масс.

Эта статья в основном была повторением мыслей о революционном меньшинстве, которые были изложены Кропоткиным в «Духе восстания» и «К молодым людям». Но на этот раз он дал более развёрнутую аргументацию, связав её в особенности с анархистами и современным положением агитации – почти наверняка в ответ на критику других социалистов, таких как Брусс. 19 ноября в «Пролетарии» (Le Prolétaire) появилась знаменитая статья Брусса «Ещё раз о союзе социалистов», где он отвергал сектантский, по его мнению, подход «всё или ничего» революционных социалистов и призывал к «политике возможного» (politique des possibilités), чтобы объединить всех социалистов в практических действиях.

Связь между этой статьёй и статьёй Кропоткина, опровергавшей доводы о бессилии революционного меньшинства, достаточно ясна. И можно не сомневаться в том, что анархисты достойно ответили на упрёки, поскольку к тому времени Кропоткин уже превосходил Брусса как пропагандист.

Тем не менее беспокойство Кропоткина по поводу отсутствия систематической революционной деятельности в Юрской федерации продолжалось; вполне возможно, оно лишь усилилось за последующий год.

В ноябре, через шесть месяцев после высылки из Швейцарии, Кропоткин со своей женой Софьей Григорьевной обосновался в Англии. Ситуация там показалась ему весьма угнетающей:

Его товарищ Чайковский тогда жил в Лондоне, и вместе они начали социалистическую пропаганду с помощью немногочисленных местных рабочих, которые познакомились с Кропоткиным во время конгресса или начали сочувствовать социализму после суда над Мостом. Но результаты были обескураживающими:

Находясь в Лондоне в некоторой изоляции, Кропоткин становился всё более раздражённым по поводу отсутствия признаков жизни в Юрской федерации. В июне 1882 г. он отправил длинное письмо на ежегодный конгресс в Лозанне, где, с одобрением отмечая роль федерации в развитии анархического коммунизма, он строго критиковал её за бездействие³⁶.

Кропоткин, по-видимому, считал: парламентские социалисты внушили юрцам, что те ничего не могут добиться, поскольку их движение малочисленно, и что те увеличили бы число своих членов, если бы изменили свои принципы, подобно другим социалистам. Кропоткин указывал, что такие компромиссы не принесут движению ни одного нового приверженца – настоящей проблемой является отсутствие деятельности, и более того, он удивлялся, что у анархии так много сторонников, в то время как федерация так мало делает. Эта поддержка для него была самым убедительным доказательством того, что анархия представляет собой подлинную народную тенденцию, которая должна стать движущей силой следующей революции: люди тянутся к анархизму, несмотря на то, что почти ничего не делается для их привлечения³⁷. Настаивая на необходимости откровенной самокритики в федерации, Кропоткин сравнивал бездействие большинства её членов с напряжённой деятельностью секционных руководителей в рабочих партиях (partis ouvriers):

Неучастие не означает бездействия. Если анархисты отказываются тратить силы на электоральный фарс, они должны применить свои способности в более полезной форме агитации, которую никто, кроме них, не будет вести. Анархисты обречены на пассивность не своими принципами, как социал-демократы, а только своей ленью³⁸. В заключение Кропоткин упоминал о недавней дискуссии с Малатестой о том, как важно в настоящее время сохранять верность анархическим принципам:

Вместо этого федерации нужно направить внимание на программу непосредственной практической агитации: «Что нам следует оставить, так это наше безразличие. История заставляет нас, приказывает нам, под угрозой поражения и революции во славу короля Пруссии, сию же минуту развернуть наши силы и ввести в свою программу неотложных действий – которая до сих пор была лишь программой теоретической пропаганды – агитацию на экономической почве…» Кропоткин был убеждён в том, что молодёжь из Валлона способна заняться такой агитацией, которая позволит швейцарским интернационалистам занять место в авангарде социалистической партии. Что именно предлагал Кропоткин в отношении экономической агитации – очевидно, было выпущено из опубликованного текста⁴⁰. Мы имеем только следующее общее утверждение: «Что нам необходимо, так это стихийные действия, происходящие из рабочего протеста, вырастающие непосредственно из ситуации, в которых мы, организованный элемент, должны быть только выразителями чувств, воодушевляющих рабочие массы, от коих, заметим мимоходом, мы слишком отдалились в своём повседневном общении».

Трудно сказать, какое воздействие на конгресс произвело письмо Кропоткина. Оно было зачитано под конец заседаний, после довольно бессвязного обсуждения методов агитации, во время которого никто, за исключением, возможно, Вернера, не высказал убедительных мыслей по поводу того, что́ можно сделать, помимо издания специальных брошюр для крестьян. Письмо, несомненно, должно было вызвать оживление, и действительно, в итоге была резолюция, в некоторой степени ставшая ответом на настойчивый призыв Кропоткина к действию: «Конгресс, признавая безотлагательную необходимость всех видов действия, устного и письменного слова, дел, рекомендует всем товарищам направить своё рвение на непрерывную пропаганду, в первую очередь среди наших братьев, крестьян»⁴¹. Но это было скорее общее заявление, без ссылки на предложение Кропоткина об экономической агитации. Представляется, что в действительности на него обратили мало внимания, поскольку, под предлогом позднего времени, заседание было закрыто без дальнейших дебатов после чтения письма Кропоткина. Это означало, что предложения Кропоткина и Вернера так и не были обсуждены. Вернер отмечал, что другие делегаты враждебно отнеслись к его идее об агитации в коммунах, потому что они опасались, совершенно безосновательно, что агитация во время выборов будет означать сближение с парламентаризмом⁴². В то же время они, возможно, были слишком напуганы и даже деморализованы, чтобы предпринимать радикальные прямые действия, предусмотренные в письме Кропоткина. Таким образом, избегая дискуссии, они проголосовали за резолюцию, которая выглядела весьма революционной, но не взяли на себя никаких определённых обязательств. Это предположение кажется весьма правдоподобным, если учесть, что сам Кропоткин был настолько обеспокоен нерешительностью юрцев в практических вопросах, что счёл себя вынужденным предостеречь их от каких-либо принципиальных уступок.

Но если положение в Швейцарской Юре было безрадостным, то развитие анархической федерации в Лионском регионе вселяло в Кропоткина надежду. По пути в Англию осенью 1881 г. он выступал на митингах в Лионе, Сент-Этьене и Вьене и был весьма впечатлён тем, как рабочие реагировали на его речи⁴³. Хотя он вряд ли мог поддерживать связь с французским движением во время пребывания в Лондоне, он знал о брожении в районе Лиона и в своём письме Юрской федерации говорил: «То, что остаётся теорией в Швейцарии, становится практикой во Франции». Кропоткин, видимо, считал, что лионское движение весьма значительно и во многом обязано Юрской федерации: «Если мы сегодня говорим об анархии, если есть 3 000 анархистов в Лионе и 5 000 в бассейне [Роны], если есть несколько тысяч на Юге, то причиной доброй части этого является Юрская федерация»⁴⁴.

Несомненно, развитие движения в Юго-Восточной Франции отчасти объяснялась импульсом, исходившим из соседней Юры. Конечно, существовала близкая личная связь между швейцарскими и французскими анархистами. Дежу, редактор «Социального права» (Le Droit Social) в Лионе, присутствовал на Лозаннском конгрессе⁴⁵. Примечательно, однако, что его участие в дискуссиях было более живым и конструктивным по сравнению с большинством других делегатов. Независимо от того, какое влияние Юрская федерация оказывала на Федерацию Востока, успех последней объяснялся прежде всего динамичностью французских агитаторов и отзывчивостью местного рабочего класса, который страдал от тяжёлого экономического кризиса и был возмущён чёрствым и деспотичным отношением со стороны политических и религиозных институтов региона⁴⁶.

Но, хотя развитие анархического движения в Лионе могло внушать оптимизм, Кропоткин по-прежнему был весьма обеспокоен по поводу угрозы парламентаризма, и большинство его статей 1882 г. посвящено именно этому вопросу⁴⁷. Он был особенно встревожен растущим влиянием Брусса и поссибилистов, и в марте 1882 г. он повторил своё предупреждение: анархисты должны сопротивляться бруссистскому призыву к единству действий, потому что их цели требуют совершенно иных форм агитации, нежели у других социалистов. И он, по всей видимости, считал, что анархическое движение, даже в Юго-Восточной Франции, ещё не пришло к этим формам агитации.

Кропоткин доказывал, что социалисты, которые призывают оставить в стороне теоретические дискуссии и объединить силы для подготовки революции, преследуют собственные цели. «В сущности говоря, слова: “Не обсуждайте теоретических вопросов”, – сводятся к следующему: “Не оспаривайте нашей теории и помогите нам осуществить её”»⁴⁸. Образ действия каждого активиста сознательно или бессознательно вырабатывается в соответствии с его собственными представлениями о будущем. И для того, чтобы быть способными повлиять на курс революционных изменений, важно иметь перед собой чётко определённую цель, распропагандированную словом и делом ещё до начала революции – потому что в день её начала уже не останется времени для дискуссий и будет необходимо действовать. Кропоткин утверждал, что важность и сложность работы по объяснению анархических идей гораздо выше, чем принято считать, поскольку буржуазная пресса непрерывно обрабатывает народное сознание. Способы действия анархистов в настоящем и будущем зависят от поставленной цели, и по сути, различия между социалистическими группами возникают не в день революции, а уже сейчас, в их повседневной жизни и агитации. Это значит, что анархический коммунист, государственный коммунист и поссибилист находятся в разногласиях по всем пунктам, касающимся немедленных действий. Различия в целях невозможно игнорировать, их следует откровенно изложить и обсудить, чтобы массы могли выработать общий идеал, вокруг которого однажды сможет сплотиться большинство. Кропоткин признавал, что у разных течений есть общие интересы, а именно борьба против капитала и его защитника, правительства, поэтому «каждый социалист, к какой бы партии он ни принадлежал, должен поддерживать борьбу, подготовляющую экспроприацию». Он тем не менее настаивал, что для популяризации анархического идеала необходимо единство мысли и действия в агитации анархистов. «⟨Давайте помнить: чтобы в день возмущения массы охватила одна более или менее общая идея, мы не должны пренебрегать постоянным разъяснением нашего идеала общества, которое должно возникнуть из революции…⟩ Теория и практика должны составлять одно целое, чтобы победа была на нашей стороне».

Эта критика поссибилистского призыва к сотрудничеству между социалистическими группами была довольно меткой, поскольку она отмечала определённую нечестность в позиции Брусса и одновременно опровергала обвинение в сектантстве, настаивая на общей необходимости поддерживать экономическую борьбу рабочих, в особенности стачки с применением силы, не вызывавшие большого энтузиазма у парламентских социалистов.

Но конечно, Кропоткина волновали не только успехи поссибилистов; он также был обеспокоен недостаточным развитием собственно анархических форм агитации. Однако вероятно, что это беспокойство было вызвано не столько точной оценкой ситуации, сколько чувством изоляции от основного потока анархического движения, так как в стране, где он находился, было мало признаков пробуждения революционного духа среди угнетённых классов. В конце концов, жизнь в Лондоне показалась ему настолько невыносимой, что он рискнул вернуться во Францию:

8. Лионский процесс 1883 г. и ответ на преследования

Весна и лето 1882 г. были отмечены драматическими событиями во Франции, которые вызвали большое волнение в лионском движении и заставили Кропоткина переехать в эту страну. В феврале лионские анархисты начали издавать газету «Социальное право», которая, выходя несколько лет под разными названиями, стала фокусом немногочисленного, но на удивление живучего движения в этом регионе¹.

23 марта забастовка 4 тысяч ткачей в Роане повлекла за собой локаут, и некоторые рабочие не были взяты обратно на фабрики. На следующий день молодой безработный по имени Фурнье выстрелил в Брешара, собственника, считавшегося ответственным за кризис. Анархисты Лионского региона с энтузиазмом отреагировали на это покушение, и Дежу, редактор «Социального права», объявил подписку, чтобы наградить «почётным револьвером» того, кто его совершил^1a. Ранее, в конце февраля, к двадцати годам каторги был приговорён Эмиль Флорьян, молодой текстильщик из Реймса, который в октябре 1881 г. выстрелил в первого попавшегося буржуа, после того как не смог подобраться достаточно близко к Гамбетте; анархисты Парижа провели в его честь два митинга и сбор средств. Анархисты из Лиона быстро последовали примеру своих парижских товарищей и организовали митинги в Реймсе и Роане, где Флорьян и Фурнье были избраны «почётными председателями». Жан Грав, комментируя дело Фурнье в «Социальном праве», заявил: «Революция, подготовленная серией актов такого рода, не может не быть социальной, поскольку первой заботой рабочих будет захватить мастерские, и, привыкнув поступать таким образом, они выставят за дверь любое правительство, которое попытается навязать себя на следующий день после революции»². «Бунтовщик» выразил полное согласие с этим заявлением, добавив: «Революция, которой предшествовали акты против одних лишь агентов правительства, неизбежно будет лишь мятежом с целью сменить правительство; это будет даже не революция»³.

Покушение Фурнье было долгожданным примером экономического терроризма, на который надеялись Кропоткин и его друзья. Более того, анархистам удалось провести мероприятия, выражавшие народную симпатию и поддержку по отношению к этому акту. И анархисты, получившие основание утверждать, что дух восстания теперь пробуждается, были рады связать акт Фурнье с актом Флорьяна (хотя ранее они проявляли к последнему мало интереса, видимо потому, что его первоначальной целью было покушение на политическую фигуру и жертва была выбрана им случайно). С презрением отзываясь о «прекраснодушных» социалистах, отказавшихся выразить солидарность с этим актом, анархисты заявляли, что массы не так малодушны, как их лидеры, и что в их среде могут быть сотни подобных Фурнье, не состоящих ни в одной партии, которые однажды станут революционным потоком и сметут старый порядок⁴. Кропоткин явно не был автором этой статьи, поскольку это был доклад о социальном движении во Франции, который нельзя было написать, находясь в Англии. Кроме того, статья заканчивалась фразой о пропаганде действием, которая не могла выйти из-под его пера: «Вот где акты сочетаются с угрозами, вот где пропаганда делом, самый плодотворный и популярный её вид, соединена с теоретической пропагандой устным и письменным словом». Тем не менее вряд ли стоит сомневаться, что Кропоткин в значительной степени был согласен с общим настроением доклада. В самом деле, можно сказать, что понятие «пропаганда действием» было «кропоткинизировано» в этом контексте, поскольку оно использовалось, чтобы подчеркнуть тесную связь между теорией и действием и необходимость выражать анархический идеал как на словах, так и на деле. В июньском письме Юрской федерации Кропоткин с энтузиазмом отзывался о движении в Юго-Восточной Франции, и этот энтузиазм не позволил ему оставаться в стороне от последнего.

Прибыв во Францию в конце октября, Кропоткин нашёл в Лионе особенно сильную и активную группу анархистов, которая не только вмешивалась в митинги «оппортунистских политиков», но и добивалась принятия на них радикальных резолюций, к немалому ужасу местной буржуазии. Агитация анархистов в городе начала принимать более боевой характер на фоне растущей нищеты и недовольства рабочих. Согласно Граву, лионское движение «превосходило парижское в энергичности и воинственности тона. Товарищи там издавали “Социальное право”. Его тон сразу же стал очень воинственным, и преследования сыпались на него градом»⁵.

Кропоткин всегда старался избегать подобной ситуации в «Бунтовщике», и в «Духе восстания» он подчёркивал опасность, которой подвергается газета, слишком открыто выступающая за насилие. Тем не менее, хотя «Социальное право» отличалось бескомпромиссной агрессивностью языка и образа мыслей, оно было заинтересовано в том, чтобы вызвать восстание стачками и нападениями на работодателей; таким образом, позиция издателей была гораздо ближе к идеям Кропоткина об анархической агитации, чем решения Лондонского конгресса. Кропоткин, безусловно, выражал лионской газете свою поддержку, но сам не писал для неё, несмотря на то, что его первая статья о духе восстания была перепечатана в одном из номеров летом 1882 г.⁶. Скорее всего, не писал он и для её преемника – «Революционного знамени» (L’Étendard Révolutionnaire), хотя в этом издании, перед его запрещением в октябре 1882 г., также началась публикация «Духа восстания». Это могло объясняться тем, что работа для «Бунтовщика» не оставляла Кропоткину времени. Возможно, он даже боялся, что, отправляя статьи в Лион, он предоставит полиции доказательства, позволяющие арестовать его сразу же по прибытии во Францию. Но это наверняка также было связано с его сомнениями по поводу агрессивного характера пропаганды в газете движения. Примечательно, что Кропоткину не удалось заинтересовать лионских анархистов в воссоздании Интернационала во Франции, поскольку тот был для них недостаточно революционным, и ему удалось доказать это на суде в 1883 г.:

Тем временем, перед самым возвращением Кропоткина в Тонон, здесь началась полоса драматических событий, достигшая кульминации в процессе шестидесяти шести анархистов в январе следующего года. В августе в шахтёрском районе, окружающем Монсо-ле-Мин и Ле‑Крёзо, развернуло свою деятельность тайное общество, называемое Чёрный союз (La Bande Noire). Несмотря на свою относительную изоляцию в Англии, Кропоткин знал об этих событиях и отношении к ним анархистов, но подробности и значение того, что происходило в Монсо, открылись ему только после возвращения во Францию, когда он в конце октября прочитал отчёты о судебных процессах над заговорщиками.

Обвинение на процессе безуспешно пыталось связать Рабочую партию (Parti Ouvrier) с действиями Чёрного союза, а также утверждало, что обвиняемые принадлежат к «вредоносному центру в Женеве», доказательством чего служило обнаружение одного экземпляра «Революционного знамени» в Монсо. Судя по всему, на самом деле между анархистами и Чёрным союзом не существовало прямой связи. Однако характер и деятельность последнего могли испытывать влияние со стороны анархистов Лионского региона – до которого было недалеко. Товарищи из Лиона, со своей стороны, без смущения сравнивали себя с обвиняемыми. «Революционное знамя» описывало Чёрный союз как «великолепное анархическое движение, которое заставляет [буржуа] дрожать», и отправило одного из своих корреспондентов в Монсо⁹. В Лионе был проведён митинг под председательством Борда, на котором было решено отправить поздравительный адрес шахтёрам Монсо. 2 сентября «Бунтовщик» опубликовал полный энтузиазма репортаж о событиях в Монсо-ле-Мине:

И вновь, хотя эта заметка не была написана Кропоткиным, можно не сомневаться, что он согласился бы с ней, поскольку образ действий Чёрного союза весьма напоминал ту предреволюционную активность, которая была описана в «Духе восстания». И действительно, в конце октября – в то время, когда, после возвращения во Францию, Кропоткин, по его собственным воспоминаниям, узнал обо всём происходившем, – он, по-видимому, написал для «Бунтовщика» передовую статью, где отмечалось революционное значение недавних событий¹¹.

Эта статья, «Прелюдии революции», утверждала, что недавние события во Франции, индивидуальные акты Флорьяна и Фурнье и местные бунты, такие как в Монсо и Бланзи, указывают на то, что период волнений, предшествующий всем народным революциям, уже начался. Но недавние выступления отличались от жакерий прошлого, поскольку народ применил прямое действие против своих угнетателей, вместо того чтобы полагаться на смену правительств. Период охоты на королей закончился – рабочие теперь нападают на своих настоящих врагов, собственников. И действия шахтёров из Бланзи оказали такое огромное влияние на сознание народа, что подобные бунты неизбежно последуют и в других странах. Независимо от того, какой ценой обойдутся эти восстания, они определят характер будущей революции. Теперь стало очевидно, что народ готов бороться за подлинную социальную революцию – революцию, которая на этот раз не потерпит поражения¹².

Но волнение в анархических кругах вызывали не только события в Монсо. Через несколько дней после того, как начался суд над непокорными шахтёрами, напряжённая ситуация в Лионском регионе наконец привела к актам насилия и в самом городе. В ночь на 22 октября в театре Белькур, любимом заведении буржуазии, взорвалась бомба, убив молодого рабочего, который пытался погасить фитиль, и вызвав значительный ущерб. На следующий день другая бомба упала рядом с местным призывным пунктом, но на этот раз никто из людей не пострадал и ущерб был незначительным.

В этом отрывке Кропоткин даёт понять, что, по его мнению, бомбы были взорваны не анархистами, а неизвестными людьми из бедноты, выражавшими свой протест против буржуазной распущенности, и даже утверждает, что погибший в Белькуре рабочий был социалистом. Власти и буржуазная пресса того времени, однако, выражали совершенно иной взгляд. Они настаивали на том, что анархисты несут очевидную ответственность за покушения, поскольку они одобрили нападение на театр Белькур (известный в народе как Ассоммуар – «кабак»). Кропоткин, конечно, упоминает о том, что угрозы в адрес этого заведения были обычными на рабочих митингах. Но факт заключался в том, что подобные угрозы подпитывались анархической пропагандой: действительно, за считаные часы до взрыва в Ассоммуаре анархист Дегранж, выступая на митинге в Вильфранше, открыто заявил, что пора разделаться с буржуазией, а чтобы найти её, достаточно пойти в Белькур¹⁴. За несколько месяцев до этого «Социальное право» похожим образом отзывалось о театре: «Вы можете видеть здесь, особенно после полуночи, пышный цвет буржуазии и коммерции… Первый же акт социальной Революции должен будет разрушить это логово»¹⁵. Эта статья приписывалась Сиво, редактору «Революционного знамени», и в декабре, после экстрадиции из Бельгии, его осудили за взрыв в театре, приняв статью как главное доказательство его виновности. Сиво не был автором провокационной статьи и, вполне возможно, был совершенно невиновен в приписываемом ему преступлении. Но, как показывает Грав, анархисты, без сомнения, знали о плане нападения на Ассоммуар, хотя и пытались его предотвратить. По крайней мере, так слышал Грав от Дежу¹⁶. Сами анархисты также пытались изготавливать бомбы. Сиво был арестован в Бельгии потому, что его товарищ Поль Метейе взорвал себя в результате несчастного случая. Они действительно собирались взорвать статую Девы Марии, стоящую над Лионом¹⁷. Поэтому следует признать, что анархическая пропаганда была, по крайней мере отчасти, причастна к этим покушениям. Возможно, Кропоткин не стал бы этого отрицать, но тем не менее его мемуары пытаются представить взрывы в Лионе в первую очередь как стихийные вспышки народного гнева, а не сознательные действия, предпринятые движением. Это говорит о том, что он продолжал испытывать сомнения по поводу актов немотивированного насилия – такие действия могли быть неизбежными в борьбе против угнетения, но они не являлись для него желательной формой агитации. Очевидно, что Кропоткин писал это много лет спустя, когда, после террора 1890‑х, он стал гораздо лучше осознавать ограниченность таких форм действия. Однако тот факт, что «Бунтовщик», по всей видимости, не стал приветствовать взрывы в Лионе так же, как выступление шахтёров из Бланзи, доказывает, что «Записки» довольно точно отражают позицию Кропоткина в 1882 г.

Независимо от своих возражений, Кропоткин оказал искреннюю поддержку лионскому движению во время преследований, обрушившихся на последнее. В начале декабря «Бунтовщик» издал отчаянное обращение к рабочим, призывая их объединиться и выступить против буржуазии: «Рабочие Франции, ваше будущее находится в ваших собственных руках. Это важный момент. Именно сейчас вы должны доказать, что Свобода, Равенство и Братство рабочих для вас не пустые слова. Если же нет – вы должны засунуть свою голову обратно в ярмо и приготовиться терпеть плети своих хозяев. Они будут вами заслужены»¹⁸.

Высшие классы начали паниковать из-за волнений: они боялись, что вскоре разразится народное восстание, вдохновлённое и организованное анархистами. Пресса и власти поддерживали истерию. Местные газеты вели кампанию за арест Кропоткина, и полиция всячески старалась его скомпрометировать, считая его ключевой фигурой в интернациональной организации.

Тем временем правительство, очевидно опасавшееся того, что существует широкий заговор с целью организации всеобщего восстания, начало действовать, и в середине октября начались обыски и аресты в Париже и Лионском регионе. Республиканское правительство хотело сокрушить анархическое движение. Но не было никакой уверенности, что это удастся сделать, просто арестовав и отдав под суд тех, кто считались причастными ко взрывам²⁰. Власти призвали на помощь старый закон против Интернационала, принятый реакционным режимом после падения Коммуны и позволявший без особых трудностей вынести суровый приговор в отношении любого, кто просто числился его членом²¹.

Кропоткин был арестован ранним утром 22 декабря, сразу после смерти его шурина. Арест не был неожиданным, так как полиция в этом месяце уже обыскивала дом Кропоткиных, но, будучи совершён в часы семейного траура, он носил достаточно циничный характер. В некотором смысле безжалостные действия властей обратились против них самих, поскольку они разожгли негодование в рабочем классе и вызвали народное сочувствие к анархистам.

Простым, но красноречивым примером этого является реакция на арест местного населения:

Результаты суда, вероятно, были предопределены до его начала, поскольку, как отмечал Кропоткин, никто и не пытался представить реальные доказательства деятельности Интернационала – процесс был устроен лишь для того, чтобы показать, что виновные являются анархистами и организаторами лионского движения. Подсудимым, однако, позволили выступить с речами, о которых с некоторым восхищением и даже сочувствием сообщалось как во французской, так и в иностранной прессе. Это никак не повлияло на вердикт суда и тяжесть наказаний: Кропоткин, Готье, Борда, Бернар, Мартен, Льежон и Рикар должны были заплатить большие штрафы и отбыть четырёхлетнее заключение, тридцать девять других обвиняемых получили сроки от шести месяцев до трёх лет. Тем не менее ход процесса и вынесенные приговоры подверглись повсеместной критике. Клемансо, лидер парламентской группы радикалов, немедленно внёс в палату депутатов резолюцию в пользу амнистии, которая, хотя и не была принята, набрала 100 голосов. Тем временем народная симпатия в Лионе побудила Реклю заявить: «Пропаганда ведётся в тюрьме с огромным размахом. Каждый тюремщик старается показать, что он анархист, робко ограничивающий себя в вопросе о путях и средствах»²³. Савойские горцы салютовали из ружей, проходя мимо дома Кропоткиных в Тононе. Анархисты умело использовали процесс для пропаганды своих идеалов, и Кропоткин сыграл в этом не последнюю роль.

Он был убеждён в приближении революции и рассматривал суд как часть предреволюционного процесса, в ходе которого правительственные репрессии, направленные против первых революционных актов, вызовут развитие революционного духа и тем самым поднимут нарастающую волну революционного действия. Совершенно очевидно, он считал, что поведение анархистов на суде должно разъяснить этот процесс и способствовать ему. В своей речи он обвинял республиканские власти в попытке подавить основные свободы мысли и выражения, поскольку не было никакого реального основания для обвинений, выдвинутых против анархистов (этот пункт не остался незамеченным для остальной части социалистического движения – Рабочая партия в Лионе поспешила выразить свою солидарность с преследуемыми анархистами)²⁴. Кропоткин дал судьям недвусмысленное предупреждение: приговор в отношении обвиняемых будет воспринят как объявление войны рабочему классу и вызовет лишь распространение недовольства. Он призвал их объединиться с революционерами в поиске решения социальных проблем, заявив, что для него было бы счастьем, если бы его слова позволили избежать кровопролития. В то же время он дал понять, что если его предупреждение будет оставлено без внимания и притеснение рабочих продолжится, то ни один порядочный человек, включая его самого, не проявит пощады к буржуазным угнетателям.

Всё это, очевидно, говорилось с тем расчётом, чтобы анархисты вышли из испытания как мученики за дело свободы. После такой речи власти были обязаны потребовать обвинительного приговора в отношении столь искусных и непреклонных противников общественного порядка, в ситуации, когда непрочность обвинения доказывала, что суд является просто инсценировкой с целью погубить анархистов.

Один из подсудимых, Трессо из Марселя, зачитал декларацию об убеждениях анархистов, подписанную сорока семью обвиняемыми. Этот документ, вероятно, был составлен Кропоткиным, который к тому времени стал ведущим выразителем анархо-коммунистических идей²⁶. Здесь, по существу, было представлено красноречивое изложение идеалов анархического коммунизма, особенно актуальное в данный момент, поскольку сочувствие и интерес, вызванные речами подсудимых, означали, что декларация получит максимально широкую огласку. Более того, этот текст имел долгосрочную пропагандистскую ценность, поскольку он давал ясное определение общей позиции анархистов и должен был перепечатываться вновь и вновь с большей вероятностью, чем речи на суде, связанные со специфическими обстоятельствами.

В какой степени Кропоткин был ответственным за линию защиты на Лионском процессе, сказать трудно. Он не был, как настаивало обвинение, основным лидером и организатором лионского движения, потому что оно было не организацией в общепринятом смысле, а свободной ассоциацией независимых групп. Тот факт, что он не осуществлял руководство движением, достаточно ясен уже из того, что его предложение о восстановлении Интернационала не было принято. Тем не менее французские анархисты высоко ценили его как опытного пропагандиста с международной репутацией, поэтому было естественно, что он играл заметную роль в действиях обвиняемых. Кроме того, подход, выраженный в стиле и содержании Декларации анархистов, был более характерен для Кропоткина, чем для самих лионских анархистов (за исключением Готье), насколько позволяют об этом судить «Социальное право» и «Революционное знамя».

Представляется, что Кропоткин действительно стал центральной фигурой процесса, отчасти потому, что полиция стремилась показать его в таком свете, отчасти же потому, что сами анархисты воспринимали его как главное действующее лицо в драме суда, несмотря на красноречивое выступление Готье²⁷. Влияние Кропоткина на французских социалистов в целом иллюстрируется «Открытым письмом» Фредерика Борда, опубликованным в издании «Философия будущего» (La Philosophie de l’Avenir). Борд был своего рода социалистом-рационалистом, и он, очевидно, встречался и беседовал с Кропоткиным в Париже в 1879 г. Глубоко впечатлённый защитительной речью Кропоткина в Лионе, он поспешил опубликовать своё выражение солидарности, в котором похвала сочеталась с мягким упрёком по поводу «ошибки» анархистов в осуждении всякой власти:

Что касается репутации Кропоткина за пределами Франции, то, конечно, к началу суда он уже был более известным, чем остальные обвиняемые, благодаря своей работе, и как географ, и как сторонник русских революционеров, – особенно в Англии²⁹. Но теперь он стал настоящей знаменитостью. Влиятельные радикалы и учёные в Англии и Франции начали агитировать за его освобождение, даже несмотря на то, что он не желал особого отношения к себе и выступал против его выделения из числа подсудимых³⁰. Действительно, в своих воспоминаниях о суде и последующих событиях, признавая свою роль в расстройстве планов обвинения, Кропоткин тем не менее старательно подчёркивал коллективный характер пропаганды обвиняемых:

Данная оценка Лионского процесса интересна тем, что, называя его пропагандистской победой анархистов, Кропоткин отмечает его влияние на репутацию анархизма, а не на рост анархического движения во Франции. Это заставляет предполагать, что Кропоткин хорошо осознавал непосредственный практический ущерб, который понесло движение, хотя он и был убеждён, что сочувствие и понимание народа, зародившееся в ходе преследований, обеспечит выживание анархического движение и его усиление в длительной перспективе.

Власти, разумеется, не достигли успеха в уничтожении анархического движения. Лионская газета анархистов с апреля 1883 г. вновь стала выходить под названием «Борьба» (La Lutte), и впоследствии она появлялась каждый раз после запрета, под разными названиями, до июня 1884 г. Группе во Вьене удавалось выживать в течение всего периода репрессий³². Анархисты в Париже принимали активное участие в агитации среди безработных, и 9 марта 1883 г. Луиза Мишель возглавила демонстрацию, которая переросла в нападение на пекарню под крики: «Хлеб, работа или пуля!»³³ К 1885 г. здесь, по-видимому, существовало значительное движение. Более того, хотя Грав фактически утверждает, что, кроме «Бунтовщика», ни одной анархической газете не удавалось наладить выпуск до того, как в 1889 г. появился «Пер Пенар» (Le Père Peinard), общий тираж анархических газет постепенно увеличивался.

Тем не менее – и Кропоткин, по-видимому, признавал это – репрессии действительно отбросили движение назад. В Юго-Восточной Франции ему приходилось бороться с усилившимся полицейским преследованием и слежкой, а также мириться с потерей ведущих агитаторов. Анархическая газета в Лионе, несмотря на её вызывающие речи, демонстрировала то воинственное отчаяние, которое характерно для движения, борющегося за выживание. Ассоциационные связи неформальных групп в Федерации Востока, по-видимому, были фактически разрушены. Группы в Сент-Этьене постепенно распадались из-за ослабления духа и внутренних споров, а организация в районе Роана окончательно исчезла в 1885 г. после новой волны арестов³⁴. По словам Грава, поддерживать связь между Парижем и Юго-Востоком стало сложно³⁵. Даже в самом Париже ведущие агитаторы-анархисты, такие как Луиза Мишель и Эмиль Пуже, в итоге были арестованы и заключены в тюрьму летом 1883 г. Тем временем некоторые из тех, кто отбывал заключение по приговору лионского суда, начали отходить от анархического дела – в их числе Готье, речь которого, вероятно, произвела наиболее сильное впечатление на суде, а также Бернар из Лиона и Льежон из Вильфранша³⁶. Наконец, с арестом Кропоткина будущее «Бунтовщика» некоторое время оставалось под вопросом, поскольку ответственность за издание газеты через некоторое время стала слишком велика для бедняка Герцига³⁷. Она выжила лишь благодаря помощи Элизе Реклю, который не только оказал финансовую поддержку, но и убедил Жана Грава стать редактором газеты в 1884 г.³⁸.

За пределами Франции последствия судебного процесса, вероятно, оказались в большей степени положительными, и в предположении Кропоткина, что процесс способствовал возрождению социализма в других странах, несомненно, есть доля истины. В Англии суд получил значительное освещение в прессе – отчасти сочувственное по отношению к обвиняемым³⁹. Социалистическое движение только начало развиваться, и группа, называвшая себя Интернациональной социалистической федерацией, 23 января 1883 г. опубликовала перевод Лионской декларации⁴⁰. Некоторые мысли о том, какое влияние оказали в социалистических кругах суд и поведение на нём Кропоткина, содержатся в комментарии Шарлотты Уилсон, примкнувшей к анархизму после прочтения материалов об обвиняемых:

Эта статья появилась во втором номере английской анархо-индивидуалистской газеты, основанной Генри Сеймуром в 1885 г.⁴¹. Ко времени прибытия Кропоткина в Англию после его освобождения из тюрьмы в 1886 г. здесь существовала небольшая группа анархистов, связанная с Шарлоттой Уилсон, одновременно анархические тенденции развивались в группе «Содружество» (Commonweal) Уильяма Морриса.

Брошюры Кропоткина начали издаваться за пределами Франции и Швейцарии. К примеру, переводы его обращения «К молодым людям» – которое стало одним из чаще всего переводившихся и широко читавшихся памфлетов Кропоткина – появились в Варшаве в 1883 г., в Милане, Лондоне и Нью-Йорке (на немецком) в 1884 г., в Гааге и Кадисе в 1885 г. и в Афинах в 1886 г.⁴². И с 1886 г. работы Кропоткина становятся известны анархическим движениям по всей Европе. Но ирония заключается в том, что, хотя он и приобрёл такое значение в европейском анархическом движении, он больше никогда не оказывал того влияния на повседневную борьбу, которое характеризовало его деятельность в Юре и даже во Франции в конце 1870‑х и начале 1880‑х.

В тюрьме связи Кропоткина с внешним миром были строго ограничены. В течение трёх месяцев суда и апелляции, когда он находился в лионской тюрьме Сен-Поль, ему было позволено продолжать работу для «Британской энциклопедии» и журнала «Девятнадцатое столетие». Но многие из его писем были конфискованы.

Посещения были устроены настолько плохо, что ему не удавалось даже переговорить со своей женой.

Ситуация в Клерво, где осуждённые анархисты отбывали свои сроки, была лучше. Политическим заключённым были отведены специальные камеры, достаточно удобные. Условия посещений были намного более гуманными, чем в Сен-Поль, и ограничения на визиты, действовавшие в первый год, впоследствии были смягчены, особенно после болезни Кропоткина в 1884 г.⁴⁴. Однако узники день и ночь находились под постоянным наблюдением. Им не позволяли получать какую-либо социалистическую прессу или литературу, и хотя не было ограничений на количество отправляемых или получаемых писем, их корреспонденция подвергалась суровой цензуре. Кропоткину разрешали продолжать работу для научных изданий, но только до тех пор, пока она не имела ничего общего с социальным вопросом или российскими делами. При таких обстоятельствах контакт Кропоткина с анархическим движением неизбежно был слабым, особенно до того, как начались ежедневные визиты его жены, вызванные его болезнью. Подобные посещения позволяли ему узнать о том, что происходило во внешнем мире, но не давали ему возможности как-либо на это повлиять. «Без сомнения, мы сильно томились нашею вынужденною бездеятельностью, когда до нас доходили слухи про оживлённую политическую жизнь, начинавшуюся во Франции», – с горечью говорил Кропоткин в своих «Записках» и затем с некоторым вызовом добавлял: «Но тот, кто связывает свою судьбу с тою или другою крайнею партией, должен быть готов провести годы в тюрьме, и ему не следует на это роптать. Он сознаёт, что даже в заключении он не перестаёт в известной степени содействовать прогрессу человечества, который развивает и укрепляет дорогие ему идеи»⁴⁵. Очевидно, в тюремном надзоре находились какие-то лазейки, – к примеру, трудно поверить, что Кропоткину официально разрешили отправить то едкое письмо, которое он написал в ответ на неудачу международной кампании за его освобождение и которое появилось в газете «Le Matin» в июле 1884 г.⁴⁶. Что касается тех научных статей, которые появлялись в «Девятнадцатом столетии» во время его заключения в Клерво, то либо Кропоткину удалось переправить их, обманув цензора, либо он написал их в Лионе до того, как начал отбывать свой приговор, так как большинство из них содержат упоминания о российских делах и социальном вопросе. Последнее предположение кажется маловероятным, так что тюрьма, по-видимому, не заставила Кропоткина как пропагандиста полностью замолчать⁴⁷. Тем не менее заключение исключало для него любую возможность участия в анархическом движении с весны 1883 г. до января 1886 г.

Анархисты же перед лицом репрессий стали буквально одержимы стихийными индивидуальными актами и пропагандой действием. Элизе Реклю в письме своему брату Эли, написанном во время Лионского процесса, выражал беспокойство по поводу агрессивных высказываний некоторых анархистов: «Но мы не навсегда останемся в этом периоде триумфа, последуют и другие поражения. Этот призыв, брошенный некоторыми из наших друзей, представляется мне ошибочным. Точно так же нет никаких сомнений в том, что некоторые всё же позволят себе увлечься до нелепого воинственным тоном»⁴⁸. Тем не менее печатный станок «Бунтовщика», за который теперь отвечал Реклю, выпустил следующую прокламацию парижской анархической группы: «Да, мы виновны в том, что добиваемся всеми средствами, устным и письменным словом, действием… иначе говоря, революционными актами, какими бы они ни являлись, воплощения наших идей на практике и применения наших теорий. Да, мы способны на любое бесчестье, любое преступление, и говорим об этом вслух, мы объявляем их своими, мы прославляем их»⁴⁹. Всё это, разумеется, могло означать просто применение анархических идей на практике, но, по сути, тон был настолько воинственным, что это вызывало в воображении картину анархизма как разгула безжалостных и шокирующих преступлений. В Лионском регионе анархическая пресса превозносила важность индивидуальных инициатив и стихийных действий масс, наносящих удары экономическому порядку. Следовало отказаться от любых идей об организованной борьбе в пользу своего рода непрерывной партизанской войны против буржуазии. Вместо баррикад и пушек следовало использовать бомбы и другие средства нападения, доступные небольшой группе или отдельному человеку: «Мы не должны, ни единым словом, показывать отвращения к использованию каких-либо методов, какими бы варварскими они ни казались»⁵⁰. В Париже среди анархистов велись разговоры в таком же духе.

Однако в мае 1885 г. «Бунтовщик» выступил с осуждением словесной агрессии, заявив: «Воинственное фразёрство не должно приниматься за марку истинного анархиста»⁵¹. После этого газета подверглась критике как слишком теоретическая и умеренная. Грав так же настойчиво, как и Кропоткин, доказывал, что задачей любой газеты является развитие тех идей, торжество которых она хочет видеть во время революции. Нет ничего хорошего в пробуждении духа восстания без настоящего понимания анархических идей, поскольку в этом случае революционная энергия народа будет, как и в прошлом, использована в чужих интересах, чтобы помешать людям освободиться. Грав утверждал, что те, кто совершает революционные акты, должны ясно понимать идеалы, вдохновляющие их действия, чтобы избежать столь частых ошибок. По его мнению, даже в самых радикальных анархических кругах, среди тех, кто говорит воинственным языком, не всегда правильно понимаются идеи анархизма: «Если мы хотим, чтобы наши теории о личной инициативе оказались плодотворными, если мы хотим, чтобы они пошли на пользу делу, которое мы защищаем, те, кто называют себя сторонниками наших идей, должны в первую очередь знать, как осуществить их на практике». Можно не сомневаться в том, что Грав здесь имел в виду акты Поля-Мари Курьена и Луи Шаве, которые приветствовались в анархических газетах, несмотря на то, что их исполнители проявили весьма ограниченное понимание анархических идеалов⁵². Далее Грав говорил, что, как только газета даст чёткое изложение анархических теорий, её читатели будут знать, что́ им делать; что отдельные призывы к действию и угрозы не только бесполезны, но и вредны. Постоянные обращения такого рода не вызывают действий и поэтому вызывают насмешки, а не страх. Грав утверждал, что пропаганда, состоящая из угроз, демонстрирует бессилие, поскольку подлинная сила выражается в действии. Он очевидно придерживался мнения, что люди, желающие совершить революционный акт, не станут оглашать это заранее. Также представляется вероятным, что, подобно Кропоткину, он беспокоился по поводу опасности привлечь внимание полиции и вызвать преследование движения, что лишило бы анархистов возможности предпринять какие-либо действия. Однако отношение Грава к «горлопанам» (braillards) и критике «Бунтовщика» с их стороны было гораздо более резким, чем у Кропоткина:

Фактически Грав обвинил своих товарищей в одержимости агрессивной пропагандой, которая не говорила ни о глубоком понимании анархических идей, ни о подлинной способности к революционным действиям. Пропагандистский стиль Луизы Мишель во многом относился к тому типу, который был раскритикован Гравом, и всё же никто не решился бы обвинить её в безыдейности или бездействии, особенно после её участия в марше безработных на пекарни в 1883 г. – одном из наиболее заметных революционных актов, связанных с анархическим движением того времени⁵⁴. Поэтому неудивительно, что данная статья вызвала разногласия в кругах анархистов, и хотя Грав утверждал, что газете «Бунтовщик» удалось преодолеть враждебность к своему подходу, ему пришлось признать, что дебаты продолжались: «Продолжая стоять на своём вопреки горлопанам, мы в конце концов утвердили наше мнение. Но “Бунтовщик” (Le Révolté), “Бунт” (La Révolte) и “Новые времена” (Les Temps Nouveaux) полны статей, в которых я отвечал тем, кто понимал революционную пропаганду только в форме язвительных писаний»⁵⁵.

Обвинения «Бунтовщика» в теоретизме и умеренности, конечно же, не имели под собой реальных оснований. В 1883–1884 гг. газета выражала достаточно некритичную поддержку «Чёрной руки» (La Mano Negra) в Андалусии и анархического терроризма в Германии. По-видимому, растущее беспокойство по поводу политического терроризма и краж заставило Грава скорректировать свою позицию, подвергнув резкой критике первый и осудив последние (в форме «самостоятельного возврата») в 1885 г. Однако газета оставалась бескомпромиссно революционной.

«Чёрная рука» в Андалусии была подпольной крестьянской террористической организацией, которая, судя по всему, имела сходство с Чёрным союзом во Франции⁵⁶.

В 1881 г., после того как репрессивный консервативный режим в Испании сменило либеральное правительство, Испанская федерация смогла выйти из подполья и преобразоваться в новую организацию – Федерацию трудящихся Испанского региона (Federación de Trabajadores de la Región Española). ФТИР, находясь под влиянием более умеренной, ориентированной на профсоюзную активность Каталонской секции, на своём первом конгрессе 1881 г. в Барселоне попыталась изжить увлечение терроризмом, возникшее в годы репрессий. Несмотря на это, в 1883 г. правительство начало свирепо преследовать ФТИР, обвиняя её в связях с «Чёрной рукой», которые самими анархистами решительно отрицались. Действительно, в полной противоположности с отношением лионского движения к Чёрному союзу, Испанская федерация не проявляла никакого сочувствия по отношению к «Чёрной руке». Газета федерации «Социальное обозрение» (La Revista Social) и Федеральная комиссия, по-видимому, относились к ней враждебно, и ФТИР фактически осудила её на своём ежегодном конгрессе в Валенсии в октябре 1883 г.⁵⁷.

Во время репрессий «Бунтовщик» выражал свою солидарность с Испанской федерацией и отмечал, как и сами испанские анархисты, что действия «Чёрной руки» были использованы как предлог для нападения на анархическое движение. В то же время «Бунтовщик» резко критиковал Испанскую федерацию за осуждение «Чёрной руки», напомнив ей, что террористические акты являются важной частью предреволюционного процесса. «Кража, убийство, захват, когда они осуществляются буржуазией, могут вызвать только восстание жертвы. Вот почему мы приветствовали акты “Чёрной руки”. Испанская федерация всегда выступала за Социальную Революцию; мы не должны забывать, что акты этого оклеветанного общества являются её предвестниками»⁵⁸. Конечно, реакция «Бунтовщика» относилась к более широкой проблеме, чем критика Испанской федерации за отказ от выражения солидарности с низовым революционным движением. Это было частью борьбы между анархо-коммунистами и коллективистами в Испании – борьбы, которая началась на конгрессе ФТИР 1882 г. в Севилье и в дальнейшем привела к созыву тайных конгрессов в январе 1883 г. и декабре 1884 г. Эти конгрессы были проведены отколовшейся революционной секцией движения в Андалусии, которая сочувствовала тактике «Чёрной руки» и называла себя «Обездоленные» (Los Desheredados). Когда сами анархисты начали агрессивную кампанию пропаганды действием, «Бунтовщик» выразил им сочувствие.

Немецкоязычные анархические группы, находившиеся в условиях ужесточающихся репрессий, провели подпольный съезд в Санкт-Галлене (Швейцария) в августе 1883 г. Отвечая общему настроению Лондонского конгресса, делегаты высказались за свободное объединение небольших независимых групп, использующих все возможные методы и любое доступное оружие для борьбы против правящего класса в Австрии и Германии⁵⁹. За этим последовала серия убийств и ограблений, в которые явно были вовлечены участники съезда в Санкт-Галлене.

В Австрии, где анархическое движение возникло в результате преследования правительством радикального крыла социалистического движения, жестокий ответ властей на мирную демонстрацию венских рабочих создал подходящую почву для распространения идей о пропаганде действием⁶⁰. 23 ноября 1883 г. в Штутгарте был ограблен и избит до смерти банкир Хайльброннер; за этим последовало особенно громкое ограбление и убийство Генриха Айзерта, занимавшегося обменом денег, вместе с его семьёй в январе 1884 г. Венский комиссар полиции Хлубек был застрелен в декабре 1883 г., а через месяц с небольшим подобным же образом был убит полицейский агент Блох.

Статья в «Бунтовщике» (возможно, написанная Вернером), появившаяся в ответ на осуждение «Социал-демократом» убийства Хайльброннера, настаивала, что анархисты должны определить своё отношение к такого рода нападениям на частную собственность⁶¹. Автор суммировал аргументы немецких анархических газет, которые утверждали, что подобные меры необходимы, так как позволяют преодолеть народный предрассудок в пользу частной собственности и приучают массы смотреть на всё имущество как на своё; что борьба против частной собственности неизбежно влечёт за собой присвоение продукта труда, чтобы использовать его для общего блага (т.е. для пропаганды или чего-либо иного, способствующего изменениям в обществе). Он заключал:

Позднее, в 1884 г., «Бунтовщик» ответил на осуждение и казнь главных анархистов, участвовавших в австрийских убийствах, называя их, в особенности Штелльмахера, мучениками за дело анархизма:

Штелльмахер, признавая свою ответственность за убийство шпиона полиции Блоха, отрицал свою причастность к убийству Айзертов. Но и Каммерер, который признал себя причастным к убийству не только Хлубека, но также Хайльброннера и Айзерта, был назван храбрым революционером. Правда, внимание обращалось в первую очередь на убийство Хлубека: «Он [Каммерер] принадлежал к активной группе, избавил общество от ищейки Хлубека и принял участие в нескольких актах на благо человечества»⁶³. Не делалось никаких конкретных упоминаний об ограблении, повлёкшем за собой убийство, только подчёркивалось, что Каммерер пытался (неудачно) добыть миллионы для анархического дела, самоотверженно пренебрегая собственным голодом. После того как редактором «Бунтовщика» стал Грав, сочувствие газеты по отношению к ограблениям и убийствам охладело – возможно, в связи с гибелью Айзертов.

Тем временем в Германии анархисты также начали кампанию насильственных действий, хотя здесь нападениям подвергались преимущественно представители государства. В сентябре 1883 г. Райнсдорф предпринял неудачную попытку взорвать динамит на открытии национального монумента в Нидервальде, где присутствовали император, кронпринц и множество сановников. В конце 1884 г., представ за это перед судом, он смело воспользовался судебными слушаниями для публичного разъяснения анархических принципов. Но его речь продемонстрировала крайне агрессивное представление о революционных действиях, которое предусматривало полное истребление буржуазии: «День высшей социальной революции приближается, угнетённые почти поголовно готовы к восстанию. В распоряжении рабочих достаточно динамита, чтобы взорвать всю буржуазию. И это скоро будет сделано. Я умираю с криком: “Да здравствует Анархия!”»⁶⁴ Помимо Нидервальдского заговора, германские анархисты осуществили серию актов возмездия против полиции, включая убийство Румпфа, шефа франкфуртской полиции, в январе 1885 г. И вновь «Бунтовщик» посвятил большинство своих восторженных отзывов нападениям на полицию. Газета особенно приветствовала убийство Румпфа: «Браво немецким анархистам! У них мало угроз, но много дела! Это намного лучше, чем бесконечное запугивание и бездействие»⁶⁵. Бомба Райнсдорфа привлекла меньше внимания, хотя ему самому «Бунтовщик» выражал большое сочувствие и поддержку. Суд получил подробное освещение, и газета ответила пылкой статьёй в защиту Райнсдорфа, когда социал-демократы назвали этого ветерана анархических кампаний полицейским шпионом⁶⁶.

Отношение «Бунтовщика» к развитию немецкоязычных анархических движений в данный период в целом можно описать как сочувственное и благосклонное, отчасти потому, что их преследовали правительства и социал-демократы, отчасти потому, что смелые действия немцев на фоне безрезультатных угроз французов вызывали восхищение. Тем не менее у редакции, вероятно, сохранялось некоторое беспокойство по поводу тёмных обстоятельств некоторых убийств, поскольку Грава не меньше, чем Кропоткина, отталкивало немотивированное насилие. Также оставалось беспокойство по поводу политического характера терроризма. И в июне 1885 г. Грав заявил, что те, кто действует по собственной инициативе, иногда могут ошибаться и у других анархистов есть право говорить об этом, хотя никто, и меньше всего партия, не имеет права осуждать акты товарищей. Полагая, что его не заподозрят в нелояльности или излишней умеренности, Грав жаловался на то, что его товарищи до сих пор позволяют себе участвовать в политическом терроре, который не способствует анархическому делу, и выражал надежду, что анархисты направят свои силы в экономическую область, которая всё ещё плохо понимается массами⁶⁷.

В Швейцарии остатки Юрской федерации (скорее всего, лишь группа, связанная с «Бунтовщиком», плюс немецкие и итальянские изгнанники) наконец высказались за пропаганду действием в июле 1883 г., за месяц до подпольного съезда в Санкт-Галлене. На этом решении сказались как стремление к решительным действиям отдельных лиц и небольших групп в немецких анархических кругах, так и отчаянная реакция на репрессии, последовавшие за Лионским процессом, во Франции. Этот был тот шаг, которому раньше успешно сопротивлялся Кропоткин. Конечно, речь шла о «пропаганде действием на экономической почве», но эта формулировка была принята лишь после того, как сторонников борьбы с государством (вероятно, немцев и итальянцев, хотя имена делегатов не назывались) удалось убедить в том, что такая борьба подразумевается в экономических действиях и что это наиболее эффективный способ подготовить народную революцию⁶⁸. Несомненно, на них повлиял акт Фурнье, который, как доказывал один из делегатов, вызвал у рабочих гораздо больший отклик, чем любые нападения на государственных чиновников. Дискуссия среди юрцев показала, что пропаганда действием рассматривалась не просто как акты насилия, рассчитанные на драматический эффект: «Если пропаганда действием применяется в экономической области, то малейший акт имеет ценность и получает молчаливое одобрение всех тех, кто страдает от плохой организации общества». Не говорилось и об отказе от других форм пропаганды.

На первый взгляд кажется, что эта концепция пропаганды действием, которая отдаёт приоритет экономической борьбе, а не узко понятому беспорядочному насилию против власти, не противоречит представлениям Кропоткина о революционной агитации. Но проблема здесь заключается в том, что, как подразумевает само понятие пропаганды действием, борьба рассматривается в первую очередь как пропагандистское мероприятие.

Как мы видели, Кропоткин осознавал важный пропагандистский эффект действия, но он всегда настаивал, что этот эффект достигается лишь серьёзными революционными актами, которые являются естественным и неизбежным выражением революционных идеалов. Можно доказывать, что весь вопрос сводится к словам, поскольку к тому времени «Бунтовщик» использовал выражение «пропаганда действием» в смысле, практически неотличимом от кропоткинских «революционных актов»⁷⁰. Но всё же достаточно ясно, что там, где акты являются прежде всего пропагандистскими жестами, они могут привести к извращению революционных идеалов. И действительно, в этот момент во французских анархических кругах начала возникать идея «самостоятельного возврата» (la reprise individuelle) собственности, из чего видно, что движение уже дрейфовало в мутных водах. Логика пропаганды действием вполне могла стать вдохновением и оправданием для корыстных поступков, особенно в свете превознесения «личной инициативы», с которой она ассоциировалась. По словам Грава, прибыв в Париж, он обнаружил, что среди анархических групп развиваются ультраиндивидуалистские идеи, и ему пришлось бороться с тенденцией, которая грозила превратить движение в банду мелких уголовников⁷¹. В статье, опубликованной в июне 1885 г., Грав утверждал, что вор напоминает буржуазного угнетателя: «Оба паразиты; оба имеют лишь одну цель, получать как можно больше от земного изобилия, ничего не производя. Один эксплуатирует нас посредством капитала, который он уже имеет; другой стремится умыкнуть [barbotter] этот капитал – кто знает, может быть, для того, чтобы эксплуатировать нас завтра»⁷². Грав заявлял, что, хотя газета всегда будет солидарна с действиями, направленными на народную экспроприацию – например, когда рабочие захватывают мастерские или нуждающиеся берут продовольствие из магазинов, – она отказывается от какой-либо солидарности с ворами. Примечательно, что Грав не включил в свой список настоящих актов экспроприации похищение денег для пропаганды. Судя по всему, это означало отказ от поддержки воровства, которую «Бунтовщик» выражал в конце 1883 г., после ограбления Хайльброннера. Очевидно, что опасения Грава, на которые лишь намекала его реакция на события 1884–85 гг. в Германии, теперь стали явными ввиду ситуации среди французских анархистов, когда не делалось различия между кражей для дела и кражей для личной выгоды⁷³.

Таким образом, во время пребывания Кропоткина в тюрьме общее направление «Бунтовщика» характеризовалось тем, что он с сочувствием относился к пропаганде действием, хотя испытывал сомнения относительно связанных с ней актов политического терроризма и грабежей, и критиковал умеренную позицию ФТИР в Испании. Но под редакцией Грава газета выражала растущее беспокойство по поводу наиболее агрессивных и экстремистских групп движения, особенно в Париже.

Как отреагировал на всё это Кропоткин, освобождённый из тюрьмы Клерво в начале 1886 г.? В июне он ясно обозначил свои взгляды в письме к Жоржу Герцигу.

Герциг, как и Грав, был встревожен словесным терроризмом анархистов в Париже. Кропоткин разделял их тревогу, но он также был обеспокоен неприязненным отношением столичных анархистов к «Бунтовщику», вызванным резкостью его редактора: «Грав набросился на горлопанов в “Бунтовщике” в Париже и оттолкнул от себя большое число парижских читателей. Он сделал это потому, что он так думал, прекрасно зная, что его взгляд на вещи будет плохо принят теми, кто определяет мнение парижских анархистов»⁷⁴. Кропоткин пытался убедить Герцига в том, что «горлопанство» (braillage) в Париже искусственно поддерживалось друзьями и последователями Серро и теперь сходит на нет; он призывал больше не осуждать это явление, утверждая, что оно было неизбежным и даже принесло свои результаты⁷⁵. Очевидно, Кропоткин испытывал мало симпатии к террористической риторике, но он отказывался обличать её так же, как Грав, почти наверняка признавая, что этим он поставил бы под сомнение работу ведущих деятелей, включая харизматичную Луизу Мишель. Действительно, в этом отношении Кропоткин, вероятно, разделял позицию Реклю, который, выражая неприязнь к излишней агрессивности выражений, в то же время заявлял: «Но если мы гордимся благородным поведением одних, мы должны уметь понять других и учесть тысячу различий в их окружении»⁷⁶.

Герциг был весьма мрачно настроен в отношении анархической пропаганды. Он жаловался на то, что она слишком абстрактна, не уделяет внимания важнейшему экономическому аспекту и отдалена от народа. Кропоткин признавал недостатки как своей собственной пропаганды, так и пропаганды Грава, но призывал своего друга предпринять что-либо, вместо того чтобы оплакивать ситуацию:

Кропоткин соглашался с тем, что его работы, возможно, были слишком философскими для того, чтобы их понимали люди, читающие не очень много, но, напоминая своему другу, как сложно вести доступную для народа пропаганду, он предлагал Герцигу взять эту важную задачу на себя, обещая свою безоговорочную поддержку. Грав не был склонен на уступки в отношении пропаганды «Бунтовщика» – он проявил упорство, к которому Кропоткин относился с явным неодобрением. Но Кропоткину также был не по душе критический и негативный подход Герцига, и он напоминал Герцигу его собственные слова, что лучше уйти и сделать что-то по-другому, чем всё время заниматься критикой.

Кропоткин был весьма огорчён тоном и содержанием письма Герцига, так как в нём критика анархической пропаганды, по-видимому, связывалась с разочарованием в товарищах-анархистах. И Кропоткин сердито упрекал своего друга в нетерпении и нетерпимости:

Настроение письма Герцига напоминало Кропоткину настроение Косты, Брусса и других перед их отходом от анархического дела, и он боялся, что его друг если и не перейдёт на другую сторону, то вполне может отказаться от борьбы и превратиться в ничего не делающего язвительного критика:

Сам Кропоткин был глубоко встревожен положением анархического движения. Беспокоясь по поводу того, какой урон оно понесло и могло понести из-за разочарований, ссор и отступничества его участников, он с досадой отмечал несоответствие той великой задаче, которую, как он считал, оно должно было выполнить:

Кропоткин настаивал, что, поскольку все остальные партии отказались от принципа народной экспроприации, только анархисты могут помочь народу выработать его собственную программу социализации богатства, чтобы рабочие улучшили своё положение благодаря будущей революции. Видимо, он беспокоился не только из-за недостаточных размеров и силы анархического движения – он также боялся, что у самих анархистов нет чёткого представления о том, что́ они должны делать в ситуации, когда идеи масс о нападении на частную собственность запутанны. Имеется ясное указание на то, что Кропоткин был огорчён неспособностью движения сосредоточиться на революционных действиях, которые были бы экономическими, а не политическими. Есть также намёк на беспокойство в отношении экспроприации, что, возможно, отражало его сомнения по поводу «самостоятельного возврата», позднее переросшие во враждебность.

Кропоткин, хотя и более терпимый, чем Грав, не разделял радикальных взглядов на собственность и кражу, которые, вероятно, уже начал формулировать Реклю. Последний рассматривал капитализм как социально-экономическую систему, по существу основанную на воровстве, где капиталисты присвоили средства производства, по справедливости принадлежащие обществу, и крадут у масс продукт их труда. Уже в 1875 г., осуждая мутуалистские идеи, Реклю доказывал, что вся частная собственность основана на грабеже и эксплуатации⁷⁹. В 1879 г., если он действительно был автором статьи «Нужно решать, время настало», он утверждал, что невозможно занимать принципиальную позицию против воровства в ситуации, когда каждая попытка угнетённых вернуть себе что-то из того, что было украдено у них, осуждается угнетателями как преступление⁸⁰. В своих статьях 1879–80 гг. он также рассматривал капитализм как узаконенный грабёж⁸¹.

Кропоткин, в отличие от Грава, предпочитал дать ясное изложение того, каким, по его мнению, должен быть подход анархистов, вместо того чтобы критиковать действия, которые были ему неприятны. Таким образом, не ввязываясь в перепалку с Малатестой или с кем-либо из французских или немецких анархистов, одобрявших политический террор или вооружённые ограбления, Кропоткин стал приводить доводы в пользу альтернативного подхода к революции, который он считал более соответствующим анархическим целям и идеалам. Он настаивал: «Если будущая революция будет действительно революцией социальной, она будет отличаться от предыдущих движений не только по своим целям, но и по своим приёмам. Новая цель потребует и новых средств»⁸². Народная экспроприация имела ключевое значение в этом процессе, и главной задачей Кропоткина после освобождения из тюрьмы было объяснить и подчеркнуть значение экспроприации для социальной революции. В июле в статье «Практика экспроприации» он объявил, что до сих пор все революционеры были слишком увлечены начальным этапом – свержением старого режима:

На взгляд Кропоткина, даже расправы над ненавистными эксплуататорами были всего лишь случайностями подготовительной борьбы, и здесь он ссылался на недавний случай в Деказвиле, где разгневанные стачечники устроили самосуд над Ватреном, заместителем директора местной горнодобывающей компании, – случай, который вызвал большое волнение и энтузиазм в анархических кругах. «Разные Ватрены и Тома поплатятся за свою непопулярность. Но это будет только одна из случайностей борьбы, а вовсе ещё не революция»⁸³.

Он не выражал энтузиазма по поводу взрыва на площади Хеймаркет в Чикаго, и его негодование по поводу осуждения чикагских анархистов в сентябре 1886 г. закончилось призывом обезоружить буржуазию, чтобы избежать дальнейших кровопролитий:

Истинная задача революции для Кропоткина заключалась в народной экспроприации. И в сентябрьской статье «Национальные мастерские» он сосредоточился на проблеме, которую он называл «вопросом хлеба». Он утверждал, что революция может добиться успеха лишь в том случае, если ресурсы общества перейдут к народу и с первого дня революции будут распределяться так, чтобы никто не оставался голодным:

Это, конечно же, было темой его важнейшей работы «Хлеб и воля», появившейся в 1892 г., первыми материалами для которой стали эти статьи.

В марте 1886 г., опасаясь возможности повторного ареста, Кропоткин уехал в Англию, напоследок зачитав обращение об анархизме перед аудиторией в несколько тысяч человек. В письме к Герцигу он говорил: «Меня позвали в Лондон, чтобы открыть анархическую газету; средства там есть, и я собираюсь приступить к этому делу со всем усердием»⁸⁶. Тем не менее в Англии Кропоткин всегда оставался иностранцем, и его положение в зарождающемся анархическом движении, где не было ничего сравнимого с группой «Бунтовщика», было стеснённым. В итоге, отдалившись от прямого участия в жизни анархического движения на континенте, независимо от сомнений, которые могли у него быть по поводу издания «Бунтовщика» под редакцией Грава, Кропоткин был вынужден посвятить себя разработке идей анархического коммунизма. Эту работу он считал неотложной, и его таланты подходили для неё.

  После 1886 г. во взглядах Кропоткина на тактику не было фундаментальных изменений. Он продолжал развивать свои идеи о действиях революционного меньшинства. Однако он меньше значения стал придавать изолированным революционным актам, особенно после 1890 г., когда он увидел большие возможности для развития коллективных революционных действий в новых боевых профсоюзах. Эта смена акцентов отчасти объяснялась тем характером, который приняли индивидуальные акты в результате пропаганды действием, и модой на «самостоятельный возврат» во французских кругах, которая в итоге породила своего рода индивидуалистический иллегалистский анархизм; это также объяснялось тем фактом, что всплеск террористических актов в 1890‑е, подтолкнувший власти к репрессивным мерам против движения, не был, по мнению Кропоткина, совместим с анархическим идеалом и никак не способствовал народному восстанию.

Что касается «самостоятельного возврата», то «Бунтовщик», несмотря на свою открытую оппозицию такой тактике, посчитал себя обязанным выразить поддержку анархистам Дювалю в 1887 г. и Пини в 1889 г., осуждённым за хищения, поскольку было очевидно, что они пошли на такой шаг не для того, чтобы жить за счёт чужого труда, а для того, чтобы вернуть свою личную долю богатства, присвоенного капиталом. Но Кропоткин, который считал определение личной доли продукта труда и непрактичным, и нежелательным, был встревожен тем, что кража превращается в анархический принцип. Весной 1888 г. он написал ряд статей об этике анархизма, в которых доказывал: если анархисты, объявив войну образу мысли и действия угнетателей, будут обманывать, интриговать и мошенничать, они не только утратят свою энергию, из-за неспособности вести себя в соответствии со своими идеалами, но и будут восприниматься остальным человечеством как мелочные, презренные и слабые люди⁸⁷. По этому вопросу он открыто разошёлся с братьями Реклю, когда в «Бунтовщике» от 21 ноября 1891 г. была опубликована статья Поля Реклю «Труд и кража» («Travail et vol»), где доказывалось, что нет никаких реальных различий между жизнью за счёт работы и жизнью за счёт воровства. Элизе Реклю не видел ничего неправильного в идее, что индивидуальное присвоение является частью анархического принципа экспроприации, пока индивидуум не имеет мотива жить за счёт чужого труда; все мы, доказывал Реклю, так или иначе вовлечены в грабёж, на котором основана существующая система⁸⁸. Кропоткин, однако, настаивал, что революционная партия не может одобрять такие вещи, как воровство, составляющие сущность общества, которое должно быть уничтожено: у народа достаточно здравого смысла, чтобы не верить в такие софизмы, как воровство во имя равенства, мошенничество во имя свободы и вручение беднякам фальшивых денег во имя солидарности⁸⁹. И Малатеста, и Мерлино поддержали эту позицию, причём последний в статье «Необходимость и основы соглашения» («Nécessité et bases d’une entente», май 1892 г.) потребовал полного разрыва с приверженцами индивидуальных действий, поскольку те никак не способствовали продвижению дела революции и фактически отчуждали массы от анархистов.

У Кропоткина были возражения и по поводу индивидуальных актов насилия, связанных с «самостоятельным возвратом». Он, к примеру, написал резко осуждающую статью об убийстве, которое совершил Равашоль во время ограбления в Ша́мбле в 1891 г.⁹⁰. Тем не менее Кропоткин сочувствовал тому отчаянию, которое заставило Лукени заколоть несчастную Елизавету Австрийскую в 1898 г. просто за то, что она была представительницей имущих классов, не обращавшей внимания на страдания бедных⁹¹. И даже несмотря на то, что Кропоткина ужаснул взрыв в барселонском театре в 1893 г., он позволил Граву снять с печати его статью с осуждением взрыва, тем самым признав, что это, вероятно, также был акт отчаяния⁹². Подобное насилие, доказывал Кропоткин, было ожидаемым со стороны угнетаемых классов, поскольку угнетатели годами демонстрировали им полное пренебрежение к человеческой жизни, без смущения мучая и угнетая тысячи рабочих и крестьян. Но, как и Малатеста, который в своей брошюре «Немного теории» («Un peu de théorie», 1896) утверждал, что созидательная работа революции не может быть основана на ненависти, Кропоткин, даже если он отказывался критиковать или осуждать террористические акты, безусловно, не защищал их: одержимость насилием, направленным против целого класса, как принцип революции приводит только к морю крови и государственному террору, связанному с якобинством и диктатурой⁹³. Кропоткин доказывал, что эта проблема фактически вызвана социалистическими партиями, которые в погоне за властью не помогают идейному развитию масс и не оставляют им ничего, кроме мыслей о мести и кровопролитии.

Он приветствовал покушения на печально известных угнетателей народа, такие как убийства президента Франции Карно, совершённое Казерио в 1894 г., и премьер-министра Испании Кановаса, совершённое Анджолилло в 1897 г. Но в 1891 г. он отмечал, что, хотя героические поступки отдельных лиц вносят неизмеримый вклад в развитие революционного духа, ими нельзя произвести революцию: в 1881 г., под впечатлением убийства Александра II, анархисты допустили ошибку, вообразив, что горстка революционеров с бомбами сможет совершить социальный переворот⁹⁴. А говоря о покушениях 1890‑х гг., Кропоткин испытывал серьёзные сомнения по поводу мотивации тех, кого привлекла в движение данная тактика. В письме к Неттлау в 1902 г. он жаловался на то, что молодёжь, привлечённая драматическими и яркими актами Равашоля, Вайяна и Пауэлса, быстро теряла интерес, когда ей приходилось заниматься более приземлёнными задачами, связанными с организацией народного движения, – их индивидуалистический анархизм был всего лишь глупым самомнением⁹⁵. Хотя раньше Кропоткин настаивал, что именно искренность мысли и чувства, вдохновившая революционный акт, придаёт ему значение, что об акте нельзя судить по его полезности, теперь он был близок к обратному. В отличие от Реклю⁹⁶, он не считал любой акт, направленный против угнетения, справедливым и благотворным, – он был слишком обеспокоен тем влиянием, разлагавшим анархизм изнутри и порочившим его в глазах общественности, которое оказывало беспорядочное насилие, приводившее к невинным жертвам. Показательно, что Кропоткин никогда не прославлял Равашоля, как Реклю, и во время своей речи в Лондоне в 1893 г., настаивая, что все партии прибегали к насилию, когда теряли уверенность в других средствах и находились в отчаянии, он посчитал необходимым заявить: «Из всех партий я сейчас вижу лишь одну – анархическую, которая уважает человеческую жизнь и во всеуслышание требует отменить смертную казнь, тюремную пытку и вообще наказание человека человеком. Все прочие партии ежедневно подают пример крайнего неуважения к человеческой жизни»⁹⁷.

В конце 1880‑х и начале 1890‑х, обеспокоенный изоляцией движения от масс, которая, особенно во Франции, лишь возросла в результате «самостоятельных возвратов» и терроризма, Кропоткин видел наиболее приемлемый путь к народной революции в развитии нового боевого духа в рабочем движении. В 1890 г. он говорил: «Мы должны быть с народом, который теперь требует не изолированного акта, а людей действия в своих рядах»⁹⁸. С этого времени он всё больше сосредотачивался на важности работы революционного меньшинства в массах, направленной на развитие духа восстания.

Кропоткин провёл исследование Французской революции, чтобы показать, как продолжительное народное восстание, начавшееся с местных бунтов, в первую очередь крестьянских, и вдохновлённое и поддержанное революционным меньшинством, позволило Франции уничтожить последние пережитки феодализма и создать своего рода народный коммунизм, неопределённый и неполный, но всё же отличавшийся более глубоким пониманием, чем новейший социализм⁹⁹. Развитие российского революционного движения, на одном фланге которого находились набиравшие влияние социал-демократы, а на другом – молодые анархисты, увлекавшиеся грабежами и распылённым террором (и те, и другие, на его взгляд, действовали неэффективно, потому что не смогли извлечь уроков из революций прошлого), заставило Кропоткина написать большой труд «Великая Французская революция» (1909). Свою роль сыграло и несогласие с Неттлау, который в 1902 г. принижал роль крестьян и придавал первоочередную важность инициативам революционной буржуазной элиты, предпринимавшей действия прежде народа и независимо от него¹⁰⁰.

Кропоткин повторил и развил свои идеи о революционном меньшинстве в работах «Исследования революции» («Revolutionary Studies», 1891–92) и «Анархическая работа во время революции» («L’Action anarchiste dans la révolution», 1914). Революции, доказывал он, всегда начинаются благодаря появлению в массах инициативных мужчин и женщин, способных смело мыслить и энергично действовать, чтобы порвать с прошлым и идти навстречу неизвестному, когда другие, ещё смутно представляющие себе освобождение, не решаются на такое. Если действия этого революционного меньшинства действительно соответствуют смутным стремлениям народа, за ним немедленно последуют другие. Когда силы первых революционеров начнут иссякать, у них найдутся тысячи подражателей. Хотя инициативные люди редки в повседневной жизни, они во множестве появляются в революционные эпохи. Потребуются решительность и самоотверженная работа таких революционеров, как до революции, так и во время неё, чтобы осуществить великую задачу социального строительства. Успех революции, заявлял Кропоткин, будет зависеть от смелости в мысли и действии, развившейся среди масс не в результате отдельных драматичных актов, а в результате систематической упорной работы растущего числа активистов, вдохновлённых анархическим идеалом.

Часть III. Кропоткин и развитие анархических взглядов на коллективное революционное действие

9. Профессиональные союзы и возникновение анархического движения в 1870‑е гг.

Революция, совершаемая стихийными действиями масс, была центральной темой европейского анархо-коммунизма, что вызывало у его сторонников несколько двойственное отношение к профсоюзному движению, которое, несмотря на свой потенциал мобилизации масс, часто проявляло умеренность в целях и авторитарность в организации. Тем не менее, хотя анархисты и критиковали рабочее движение, особенно в 1880‑е, когда многие из них стали с недоверием относиться к любым видам формальной организации, они в целом признавали важность рабочих объединений в революционной деятельности, особенно в организации стачек. Действительно, из бакунизма 70‑х развился революционный синдикализм, который находился в тени, даже в Испании, из-за преобладающего интереса к действиям отдельных лиц и небольших групп в 80‑е годы, но должен был вступить в свои права в следующее десятилетие.

Бакунинские идеи о профессиональных союзах, судя по всему, были разработаны на основе представлений, существоваших в Первом Интернационале. Безусловно, рассуждения Бакунина о роли профсоюзов в Интернационале, особенно в его статьях для «Равенства» 1869 г., развивают, по крайней мере отчасти, мнения, высказанные на Брюссельском и Базельском конгрессах¹.

Тема профсоюзной организации и деятельности обсуждалась на Брюссельском конгрессе 1868 г. в связи с вопросом о стачках². Де Пап, по-видимому отражая общее мнение делегатов, признал стачки инструментом борьбы, который не только приносит частичные улучшения, но и позволяет рабочим осознать свою силу в производственном процессе, что вдохновит их на преобразование экономической системы через рабочие кооперативы. Но его, как и других, беспокоили опасности поспешной, непродуманной и плохо организованной стачечной борьбы, которая не могла опереться на забастовочные фонды и профсоюзную организацию. Настаивая на важности развития профсоюзов, он утверждал, что для эффективной работы они должны оказывать друг другу помощь, и эта практическая солидарность может быть достигнута только путём создания Международной федерации профсоюзов. Союзы, организованные таким образом, отвечали бы не только потребностям настоящего, но и чаяниям будущего, поскольку Де Пап видел в них зародыш крупных свободных рабочих компаний, основанных на принципах взаимопомощи и справедливости, которые однажды заменят существующие капиталистические структуры.

Вопрос о профсоюзах как таковых обсуждался на Базельском конгрессе 1869 г. На этот раз доклад комиссии, единогласно одобренный конгрессом, говорил о важности развития профсоюзных федераций, от местного до международного уровня, как формы солидарности рабочего класса, которая позволит пролетариату постепенно ликвидировать систему наёмного труда через одновременное сокращение рабочего времени в целой отрасли, равномерное распределение труда и устранение конкуренции между рабочими. Кроме того, конгресс, в дополнение к декларации предыдущего года, призывавшей объявить всеобщую стачку в случае войны, предложил добиваться выравнивания заработной платы, поддерживая борьбу в каждой отрасли стачками солидарности в других отраслях³.

Даже при том, что в этих предложениях достаточно ясно была обозначена революция как конечная цель, они, если не считать идею о всеобщей стачке, предполагали вполне умеренную и эволюционную тактику. Поэтому, возможно, следует удивляться тому, что бакунистский подход развился из подобных идей. Однако важно отметить, что на этой стадии обстоятельства ограничивали возможность эффективных действий. Профсоюзное движение на континенте, где широкомасштабная индустриализация только началась, находилось, в отличие от Англии, на начальных этапах развития. В ситуации, когда профсоюзы добились некоторых успехов⁴ и когда, по крайней мере на данный момент, они едва ли имели силы, чтобы вступать в прямой конфликт с властью, вероятно, не было реальной альтернативы мирным и эволюционным методам; профсоюзному движению предстояло выжить и вырасти. В любом случае рабочие организации по большей части всё ещё представляли собой общества взаимопомощи.

В такой ситуации становится понятным сочетание умеренности и радикальных идеалов внутри Интернационала. Замечательные примеры профсоюзной солидарности, которые продемонстрировали друг другу члены МТР во время некоторых известных стачек этого периода, должны были внушать значительный оптимизм относительно возможностей профсоюзного движения, и в то же время лидеры интернационалистов прекрасно осознавали непрочность форм организации, начавших развиваться сравнительно недавно.

Всё это, несомненно, повлияло и на Бакунина. Он доказывал, что профсоюзная организация и деятельность в Интернационале важны для сплочения сил рабочего класса в борьбе против капитала и развития международной солидарности рабочих. «Через ассоциацию они [рабочие] будут учиться помогать друг другу, узнавать друг о друге и поддерживать друг друга, и в итоге создадут более грозную силу, чем весь буржуазный капитал и политические власти, вместе взятые»⁵. Бакунин также заявлял, что основанная на профсоюзах организация Интернационала не только будет направлять революцию, но и даст основу для устройства будущего общества.

Подобно другим деятелям Интернационала, Бакунин опасался преждевременного насильственного столкновения между трудом и капиталом, которое позволило бы буржуазии сокрушить рабочее движение. Но в первую очередь он был революционером, поэтому он, как и многие интернационалисты, не был впечатлён примером британских тред-юнионов, проникнутых верой в то, что изменения в законодательстве и успешные забастовки могут привести к постепенной трансформации социально-экономической системы. Предостережения Бакунина против преждевременной конфронтации объяснялись его убеждением в том, что период мирного развития даст рабочим время, чтобы построить широкую и прочную международную организацию, которой буржуазия в конечном счёте не сможет сопротивляться. «Ещё несколько лет мирного развития, – заявлял он, – и Международное товарищество станет силой, бороться против которой будет смешно. Вот почему они пытаются вызвать нас на борьбу сегодня». В письме, отправленном в мае 1872 г. Мораго, лидеру интернационалистов в Испании, Бакунин писал: «Задача Интернационала в том, чтобы объединить рабочие массы, миллионы рабочих, преодолевая различия наций и стран, пересекая границы всех государств, чтобы сплотить их в единую, широкую и прочную революционную организацию»⁷.

По сути, Бакунин более явно рассматривал развитие Интернационала с точки зрения подготовки к революции. Действительно, он считал, что профсоюзы играют важнейшую роль в развитии революционных способностей рабочих, а также в построении массовой революционной организации. Он называл профсоюзное движение «революционной разведкой рабочих».

Бакунин утверждал, что стачка, хотя и остаётся легальной тактикой, позволяет выработать навыки борьбы, развивая в массах революционный дух и создавая практическую солидарность среди рабочих.

Более того, несмотря на осторожность по поводу преждевременных столкновений между трудом и капиталом, Бакунин ясно верил и надеялся, что увеличение числа стачек, связанное с развитием рабочей агитации внутри организации Интернационала, в итоге приведёт к революционной всеобщей стачке, которая преобразует социально-экономический строй.

Бакунин не боялся, что катаклизм наступит до того, как массы построят свою организацию: рост числа стачек сам по себе усиливал рабочие группы и укреплял связи между ними.

Испанская федерация в первые годы своего развития придерживалась достаточно жёсткой и узкой интерпретации бакунинских идей об организации и деятельности Интернационала¹¹. Заинтересованные, как и Бакунин, в создании федерации как мощной организации, способной осуществить революцию и стать основой будущего общества, интернационалисты на конгрессах 1870–1873 гг. разработали схему местных федераций профсоюзов, формально децентрализованную, но увенчанную федеральным советом с широкими полномочиями и преобладанием нескольких лидеров. Такая система, вероятно, была гораздо менее либертарной, чем предполагал Бакунин, хотя в ней отразились и его стремление к сильной революционной организации, и его пристрастие к революционным авангардам. В то же время испанские интернационалисты, пытавшиеся избежать нежелательной конфронтации с капиталом в период, пока они обучали рабочих и развивали среди них солидарность, были склонны сдерживать забастовочную активность. Этот подход получил широкую поддержку со стороны каталонских рабочих, которые отличались аполитичностью и скорее оборонительной, чем наступательной тактикой, но он не столь хорошо согласовывался с революционным духом Бакунина, особенно когда речь шла о стачках. По сути, крестьяне Андалусии, чья растущая революционная сознательность весьма впечатляла Бакунина, приняли более радикальный синдикалистский подход. В 1873 г. серия революционных стачек переросла в повстанческие выступления против местных властей, и в период кантонального движения, последовавшего за отречением короля Амадео, интернационалисты Санлукар-де-Баррамеды на время захватили город, после того как власти попытались объявить вне закона местную секцию Интернационала¹².

Первым ответом комиссии Испанской федерации на кантональные восстания был призыв (несколько нереалистичный) к рабочим: держаться в стороне от борьбы и готовиться к революции¹³. Но некоторые интернационалисты сочли это требование невыполнимым, и они, подобно андалусцам, оказались вовлечены в революционные синдикалистские акции, выходившие за рамки узкобакунистского подхода комиссии. В Алькое (Валенсия) они фактически заняли город, когда полиция столкнулась с рабочими во время всеобщей стачки. Интернационалисты в Барселоне, возглавляемые Бруссом и Виньясом, в июне попытались взять под свой контроль городскую администрацию, но потерпели поражение из-за отсутствия поддержки – каталонские рабочие не разделяли революционный дух рабочих Алькоя и Санлукара; в июле была назначена всеобщая стачка, которая провалилась в основном по тем же причинам, хотя в данном случае власти успешно помешали этому плану, призвав значительную часть мужского населения в армию на борьбу с карлистами.

В итоге всё это дискредитировало революционную синдикалистскую тактику в глазах ведущих испанских интернационалистов. Согласно Неттлау, Томас после неудачного опыта стачки-восстания в Алькое заявил, что любое изолированное революционное выступление приносит больше вреда, чем пользы для будущего социальной революции. «Признанное мнение Томаса касательно стачек, равно как и революционных актов, заключалось в том, что нельзя подвергать риску всё дело частичными и преждевременными действиями»¹⁴. В статье, которая появилась в барселонской «Революционной солидарности» в конце июля 1873 г., после неудачных попыток восстания, утверждалось, что до тех пор, пока профсоюз не станет одним из важных инструментов социальной революции, он не может организовать эффективные революционные действия посредством стачек – даже если те носят всеобщий характер¹⁵. На Женевском конгрессе Антиавторитарного Интернационала в сентябре Виньяс резко осудил стачки: «То, что, по моему мнению, отделяет рабочие партии [partis ouvriers] от революционного движения, – это стачка. Возможно, если бы в Испании рабочая партия не была втянута в столь многие стачки, она двинулась бы навстречу полному освобождению»¹⁶. По поводу предложений о всеобщей стачке он утверждал, что фактически они подразумевают лишь частную стачку и что всеобщая стачка в любом случае не является революционным методом, поскольку, когда рабочие готовы к революции, они не будут нуждаться во всеобщей стачке как предлоге, чтобы возвести баррикады¹⁷. В январе 1874 г. в Испании был установлен военный режим, который открыл новую эру репрессий. Интернационал выжил как подпольная организация. Несмотря на внутренние разногласия, он продолжал борьбу и вновь появился на сцене в 1881 г., когда, под названием Федерация трудящихся Испанского региона, он попытался воссоздать Испанскую федерацию на тех же организационных принципах, что и раньше.

Тем временем в Швейцарии, в противоположность Испанской федерации, бакунисты Юры развивали профсоюзную концепцию, отличавшуюся от бакунинской. Рабочее движение в Юре начала 1870‑х показало свою эффективность в трудовых отношениях. Благодаря относительному процветанию часового дела в ситуации, когда существовал ограниченный ареал специализированного труда, профсоюзы могли сохранять боевой настрой, не втягиваясь в насильственную конфронтацию с буржуазией. Успешные стачки 1869–70 и 1872–73 гг. проходили с требованием повышения заработной платы, сокращения рабочего дня и общего улучшения условий найма¹⁸. Именно в ответ на это относительно динамичное профсоюзное движение Юрская федерация стала развивать некую разновидность революционного синдикализма.

После стачек 1869 г. произошло резкое увеличение численности федерации, и профсоюзы, которые фактически не являлись членами Интернационала, были склонны ассоциировать себя с ним¹⁹. Хотя сомнительно, что революционные цели ведущих интернационалистов полностью разделялись рядовыми членами профессиональных объединений, активисты вроде Швицгебеля оказали значительное влияние на развитие смелой тактики профсоюзов²⁰. Однако на данном этапе бакунисты лишь повторяли основные синдикалистские идеи Бакунина и пытались применить их к частным случаям. Манифест, обращённый к рабочим долины Сент-Имье (составленный Швицгебелем для Ла‑Шо-де-Фонского конгресса в апреле 1870 г.), призывал к созданию федерального фонда для финансирования стачечных обществ (sociétés de résistance), заявляя, что стачки, даже если они заканчиваются неудачей, в целом способны создать «более прочную организацию рабочих, которая в дальнейшем позволит им более успешно противодействовать влиянию и требованиям хозяев [patrons]»²¹. Швицгебель также настаивал на важности классовой солидарности рабочих, которая может быть выражена и развита только в организации рабочих федераций регионального и интернационального уровня, защищающей права всех рабочих; только через организацию такого рода, доказывал он, рабочие смогут бороться с международной аристократией капитала. Необходимость сотрудничества между профсоюзами подчёркивалась на конгрессах федерации в Сонвилье 1871 г. и в Ле‑Ло́кле 1872 г., и, следуя этому принципу, юрцы попытались заключить соглашение с централистскими немецкоязычными социалистами в Ольтене в 1873 г. На первом конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Сент-Имье высказывалось также же мнение:

Юрцы также предусматривали создание децентрализованной федеративной системы профессиональных гильдий (corps de métiers) как основы будущего общества. Сонвильерский циркуляр 1871 г. провозглашал: «Будущее общество не должно быть ничем иным, кроме повсеместного распространения той организации, которую дал сам Интернационал»²³. Швицгебель, видимо, выразил ту же идею в докладе Федеральному комитету на конгрессе в Ле‑Локле (1872).

Всё это весьма напоминает анархо-синдикализм, развившийся в 1890‑е, и действительно, идеи, которые начали возникать в Юрской и Бельгийской федерациях к 1873 г., лучше всего описываются как революционно-синдикалистские, а не бакунистские. Это были идеи о прямом действии и всеобщей стачке.

Идея всеобщей стачки как революционной тактики не была новой. Как уже упоминалось, она была предложена в качестве средства предотвращения войны на конгрессе Интернационала в Брюсселе в 1868 г. и год спустя фигурировала в дискуссиях на конгрессе в Базеле, когда брюссельский делегат предложил добиваться одинакового уровня оплаты труда, придавая всеобщий характер стачечным действиям каждой группы рабочих поочерёдно. Согласно Бреси, имеются свидетельства того, что идея всеобщей стачки в это время обсуждалась интернационалистами как в Париже, так и в Юре²⁵. События Франко-прусской войны и поражение Парижской коммуны несколько снизили популярность этой идеи в начале 1870‑х, но в 1873 г. она вновь возникла среди интернационалистов Испании и Бельгии. Как мы видели, попытка превратить всеобщую стачку в революционную тактику окончилась в Испании полным поражением. С другой стороны, в Бельгии идея всеобщей стачки твёрдо поддерживалась начиная с конгрессов Бельгийской федерации в апреле и августе 1873 г.

Бельгия была наиболее индустриализованной страной после Великобритании, но условия жизни рабочих здесь были намного хуже, чем у их английских коллег²⁶. Это было в особенности верно для густонаселённых и промышленно развитых провинций Эно и Льеж в Валлонии; и здесь отчаяние шахтёров проявляло себя в постоянных стихийных стачках²⁷. Власти крайне жестоко подавляли такие выступления, и стачки 1868–69 гг. в районах Шарлеруа и Боринаж были прекращены огнём солдат и полиции, со многими убитыми и ранеными.

Небольшая бельгийская секция Интернационала с центром в Брюсселе, главным требованием которой было всеобщее избирательное право, не участвовала в первоначальном развитии профсоюзной деятельности, но теперь, в ответ на бесчеловечное обращение с бастующими в Боринаже и Шарлеруа, она заявила о своей солидарности с шахтёрами и занялась проведением собраний и организацией рабочих в рамках МТР. Секция добилась особенного успеха среди машиностроительных рабочих, четыре профсоюза которых объединились и создали Союз профессий механической отрасли Центра (Union des Métiers de l’Industrie Mécanique du Centre) в 1871 г. Однако пропаганда брюссельских интернационалистов добилась лишь временного успеха в Эно, и местная организация МТР, по всей видимости, распалась из-за разочарования, вызванного поражением Коммуны и разногласиями внутри Интернационала²⁸. С другой стороны, независимое движение «вольных работников» (les francs-ouvriers) в Вервье, которое присоединилось к МТР в 1868 г., отличалось стойким революционным духом, и его пропаганда долгое время пользовалась успехом в Льежском регионе, несмотря на то, что группы в самом Льеже, видимо, были не очень активны²⁹. Вервьетуазская секция, бакунистская по своим симпатиям, начала играть ведущую роль в Бельгийской федерации, а механики из Вервье взяли на себя инициативу в агитации за сокращение рабочего дня в 1871–72 гг.³⁰. В конце 1873 г., когда Брюссельская секция сократилась до 20–25 членов, центр активности переместился в Вервье. В том же году Бельгийская федерация выразила поддержку Антиавторитарному Интернационалу.

Вервье являлся центром суконного производства в долине реки Ведр, и текстильщики больше, чем кто-либо ещё, страдали от смены периодов процветания и периодов ужасной нищеты. Возможно, этим и объясняется устойчивый революционный дух вервьетуазцев, в противоположность полному отчаянию шахтёров из Шарлеруа и Боринажа, которых угнетали более последовательно³¹. Естественно, в условиях ухудшения ситуации в суконной промышленности того времени рабочие из Вервье становились открыто революционными. Когда Генеральный совет Бельгийской федерации в 1873 г. предложил собрать средства, чтобы облегчить их положение, вервьетуазцы заявили, что эти деньги лучше потратить на подготовку революции³². В феврале издание «Мирабо» (Le Mirabeau), утверждая, что результаты частных стачек незначительны, выразило поддержку идеи о всеобщей стачке³³. Вопрос о всеобщей стачке был официально поднят на региональном конгрессе Бельгийской федерации в апреле: «Флинк (Вервье)… говорит, что частная стачка может привести лишь к небольшим благоприятным результатам и что было бы хорошим решением отказаться от неё и приступить к организации всеобщей стачки, конечно, рассматривая этот вид стачки с точки зрения пропаганды и революции». Стандарт из Брюсселя с энтузиазмом поддержал это предложение. Другие делегаты также согласились с Флинком, но кажется, они беспокоились о том, что, отказываясь озвучивать частные жалобы рабочих на работодателей, они окажутся не в состоянии обеспечить достаточную народную поддержку для всеобщей стачки³⁴. Тем не менее Антверпенский конгресс федерации, прошедший в августе того же года (непосредственно перед Генеральным конгрессом Антиавторитарного Интернационала в Женеве), высказался в пользу всеобщей стачки.

В Юре Гильом выразил поддержку бельгийского предложения, изложенного Флинком и Стандартом, хотя он признавал, что частные стачки неизбежны, и испытывал сомнения по поводу того, что Интернационал имеет достаточно сил для проведения всеобщей стачки.

Бельгийцы подняли вопрос о всеобщей стачке на конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Женеве в сентябре 1873 г. Они доказывали важность всеобщей стачки как тактики, позволяющей мобилизовать рабочих для революции, «способа вывести движение на улицы и направить рабочих на баррикады»³⁶. Эта формулировка не отличалась той же ясностью, что и определение, данное Гильомом в отчёте о бельгийском конгрессе в мае, и действительно, бельгийцы, по-видимому, заняли более компромиссную позицию, чем можно было ожидать, вероятно чтобы успокоить оппонентов. Манкетт (долина Ведра), например, пояснял: хотя испанцы и итальянцы считают всеобщую стачку неэффективной для своих стран, бельгийцы затронули этот вопрос, потому что, как только в какой-либо стране начнётся восстание, в результате всеобщей стачки или чего-то ещё, остальной народ должен быть готов к нему присоединиться. Веррикен (Антверпен), со своей стороны, признал, что всеобщая стачка в полном смысле слова не может быть успешно осуществлена³⁷. В то же время он утверждал, что, поскольку среди всех рабочих теперь наблюдается тенденция к забастовкам, более разумно будет подтолкнуть их к революционным действиям через подготовку всеобщей стачки, вместо того чтобы указывать им на бессмысленность частных стачек, тем самым отталкивая их от Интернационала.

Двое из трёх делегатов Юрской федерации поддержали идею всеобщей стачки. Гильом видел в ней прогресс от местной борьбы к общенародной, ведущий к революции, и хотя он признавал необходимость некоторых частных стачек, он настаивал, что внимание следует сосредоточить на всеобщей стачке.

Но взгляд Гильома на всеобщую стачку, видимо, изменился за прошедшие несколько месяцев: теперь он утверждал, что она должна быть стихийной и внезапно распространяющейся, а не назначенной на определённый день и час.

Шпихигер согласился с важностью всеобщей стачки, но считал, что будет трудно убедить в этом рабочих. Он настаивал, чтобы социалисты, не пропагандируя частные стачки, тем не менее делали всё возможное для их успеха, чтобы не отпугнуть рабочих, сохраняющих веру в них. Другие делегаты, такие как Брусс и особенно Виньяс, были, как мы видели, гораздо более критичными³⁸. Окончательная резолюция конгресса по данному вопросу была уклончивой. Заявляя, что первоочередной задачей является развитие профсоюзной организации, делегаты откладывали вопрос о всеобщей стачке на том основании, что она была равнозначна социальной революции.

Интерес юрцев ко всеобщей стачке вновь был выражен на их ежегодном конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне 1874 г., в докладе округа Куртелари, представленном Швицгебелем. Последний по-прежнему признавал определённую ценность стачечной активности, даже когда она была безуспешной, но он разделял беспокойство Гильома о проблемах и ограничениях частных стачек и теперь настаивал на серьёзном рассмотрении всеобщей стачки как способа совершить социальную революцию.

Энтузиазм в отношении всеобщей стачки заметно умерялся осторожностью юрцев. Одновременно наблюдалось явное нежелание покончить с частными стачками. Существенно, что заявление Швицгебеля было сделано в самом конце длительного и подробного обсуждения стачечной тактики. Всеобщая стачка не упоминалась в резолюциях конгрессов Юрской федерации. В 1873 г. Энгельс подверг бакунистов резкой критике за их приверженность идее о всеобщей стачке, и всё же на практике Юрская и Бельгийская федерации оставались весьма заинтересованы в частных стачках⁴⁰. Это было связано с развитием идеи прямого действия.

В мае 1874 г. немецкоязычные социалисты на своём конгрессе в Винтертуре решили вести агитацию за десятичасовой рабочий день. Гильом в «Бюллетене» выразил поддержку этого решения от имени юрцев: «Это превосходная вещь, и мы искренне связываем себя с этим движением». Но было очевидно, что немецкоязычные социалисты предусматривали политическую кампанию для принятия законов о сокращении рабочего времени, и Гильом противопоставлял этому политику прямого действия – подобную той, что, по сути, была принята бельгийскими профсоюзами.

Эта концепция прямого действия была развита в следующей статье по данной теме, опубликованной в «Бюллетене» от 1 ноября 1874 г.: «На наш взгляд, рабочим самим предстоит ограничить продолжительность рабочего дня. Если рабочие всерьёз хотят этого, они могут, силами своих организаций в стачечных обществах, одни, вырвать у собственников согласие по данному вопросу, без помощи какого-либо государственного закона»⁴². Гильом жаловался на то, что немецкоязычные социалисты в Швейцарии «пренебрегают тем, что, в наших глазах, должно быть их постоянной заботой, единственной мыслью их дней и ночей: созданием и объединением профессиональных обществ [sociétés de métiers], предназначенных для ведения войны с капиталом». Швицгебель повторил это мнение в статье, опубликованной в «Бюллетене» от 28 февраля 1875 г.:

В апреле 1875 г. «Бюллетень» насмешливо приветствовал фактически разработанный законопроект, предусматривавший сокращение рабочего дня до 11 часов.

Очевидно, что лидеры юрцев видели борьбу против капитализма как прямую нарастающую ежедневную борьбу между профсоюзами и работодателями, которая, возможно, достигла бы своего пика во всеобщей стачке. Однако у них было больше уверенности и интереса по отношению к профсоюзной деятельности и организации, чем у бельгийцев, которые на данном этапе защищали всеобщую стачку в связи с тем, что утратили веру в эффективность ограниченной стачечной борьбы⁴⁴.

Во второй половине 1870‑х произошло резкое снижение поддержки среди пролетариата как у Бельгийской, так и у Юрской федерации. В Бельгии, даже в Вервье, где продолжался кризис суконной промышленности, поддержка Интернационала таяла на глазах. Кроме того, вокруг газеты федерации «Мирабо» в 1876 и 1877 гг. происходили конфликты. Но по-видимому, Вервьетуазская секция всё ещё проводила регулярные собрания и даже организовала митинги безработных в январе 1876 г. Более того, она приняла участие в шахтёрских стачках 1875–76 гг. в Эно и Льеже и даже восстановила Льежскую секцию МТР⁴⁵. Но профсоюзное движение теперь развивалось вне Интернационала. Гентская рабочая федерация (Fédération Ouvrière Gantoise) и аналогичная организация в Антверпене, основанные в 1875 г., находились под сильным влиянием немецкого социализма. «Камера труда» (Chambre de Travail), созданная в Брюсселе в 1874 г., явно предназначалась как замена Интернационалу, что открыто признавал один из её основателей, Бертран, и, занимая антиавторитарную позицию, она в то же время придерживалась прагматического подхода и отказалась от принципиального антиэтатизма вервьетуазцев и юрцев⁴⁶.

Поворотным моментом для интернационалистов-бакунистов стал конгресс Бельгийской федерации в октябре 1876 г. в Антверпене, на котором брюссельцы решили поддержать петицию о запрете детского труда на фабриках, поданную гентцами в парламент. Резолюцию одобрил, хотя и неохотно, также делегат от долины Ведра⁴⁷. Но до полной победы парламентского подхода в Бельгии было ещё далеко. Вервьетуазская секция, некоторые члены которой вели энергичную кампанию против петиции – и даже опубликовали враждебный памфлет вскоре после конгресса, – оставалась силой, с которой следовало считаться, благодаря её влиянию в Валлонии⁴⁸. Много усилий было приложено, чтобы добиться согласия вервьетуазцев на ноябрьской встрече с делегатами Антверпена, один из которых говорил, что если валлоны поддержат петицию, а парламент её отклонит, то фламандцы объединятся с валлонами и выступят против их общего врага. «Я прошу вас, – продолжал он, – сделать одно последнее усилие, рука об руку, одну последнюю попытку, прежде чем мы решительно перейдём к насильственным методам». Но бакунистов это не убедило, и большинство собравшихся воздержалось от выбора того или иного решения, хотя голосование дало номинальную поддержку петиции (27 голосов против четырёх)⁴⁹. Юрцы не были впечатлены попытками социалистов, таких как Де Пап и Бертран, оправдать изменение тактики. Реклю с сожалением отмечал: «Когда вы встаёте на путь петиций, трудно вернуться на путь революции»⁵⁰.

Но вервьетуазцы, по-видимому, считали необходимым объединиться с другими движениями в борьбе против капитала и пытались сотрудничать с социалистическими рабочими организациями в Брюсселе и Фландрии. Эта попытка потерпела неудачу, и в итоге Бельгийская социалистическая партия (БСП) была создана в 1879 г. без участия антигосударственников. Превосходство БСП в рабочем движении Бельгии, казалось, было подтверждено её ролью в стачках того же года, вспыхнувших после аварии на шахтах Боринажа: шахтёров убедили поддержать петицию в парламент по вопросу охраны труда и реорганизовать свои профсоюзы. Но решение БСП добиваться всеобщего избирательного права и выставить кандидатов на выборах 1880 г. привело к прямому конфликту с анархистами, которые серьёзно подорвали влияние партии в районах Льежа и Вервье⁵¹.

К 1880 г. Антиавторитарный Интернационал в Бельгии был мёртв, и профессиональное движение в основном следовало смутно выраженной социал-демократической линии, но влияние анархистов, исходившее из Вервье, оставалось значимым фактором в рабочем движении Валлонии. БСП было сложно обеспечить себе устойчивое положение в Вервье вплоть до 1890‑х гг., и в 1886 г. среди валлонских шахтёров с новой силой распространилась идея всеобщей стачки.

Юрская федерация продолжала существовать до начала 1880‑х, но, в отличие от Вервьетуазской секции Бельгийской федерации, она непрерывно утрачивала поддержку и влияние в народе, несмотря на свою тесную связь с профсоюзами, в то время как само профсоюзное движение перешло к обороне в результате спада в производстве часов. Бакунин, как уже отмечалось, считал, что юрцам не хватает революционного духа, несмотря на разрабатывавшиеся ими революционно-синдикалистские идеи, и в последние годы жизни он направил своё внимание на повстанческую тактику, предлагаемую итальянцами. Реакция Бакунина отчасти была оправданной, иллюстрацией чему может служить поведение Юрской федерации после происшествия в Гёшенене в 1875 г.⁵².

Конгресс в Веве́, который заседал, когда были получены вести о расправе над бастующими, осудил этот поступок, и один из делегатов предложил публично огласить имена членов кантонального правительства, ответственных за убийства. Были проведены митинги протеста и собраны средства в пользу иждивенцев. «Бюллетень» ответил буржуазии, поздравлявшей саму себя с победой: «Ах, так это доброе дело, господа буржуа? Вы считаете, что вам нужно убивать рабочих, чтобы научить их жить? Пусть будет так: мы запомним, что вы первыми призвали на помощь насилие; и наступит день, когда мы в свой черёд скажем вам: это доброе дело»⁵³. Федерация гравёров и гильошёров призвала к согласованным действиям в случае новых нападений армии на забастовщиков, но ничего подобного не произошло; когда войска были направлены против бастующих рабочих в Райгольдсвиле (Базель), те успешно уклонились от столкновения⁵⁴.

Итальянская федерация в середине 1870‑х развивала открыто повстанческую тактику, которая оставляла мало времени на профсоюзное движение. Коста признал преимущества всеобщей стачки как революционной тактики на Женевском конгрессе 1873 г., но настаивал, что каждая федерация должна сама принять решение по этому вопросу. Он решительно осудил частные стачки как нежелательные действия, которые «были только пылью, пускаемой в глаза рабочим»⁵⁵. Споры между Малатестой и Гильомом на конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Берне 1876 г. подчеркнули разногласия итальянцев и юрцев⁵⁶. «В Италии, – заявил Малатеста, – тред-юнионизмом мы не можем добиться какого-либо серьёзного результата; экономические условия Италии и темперамент итальянских рабочих не допускают его». Далее он назвал профсоюзы «реакционным институтом». Гильом не согласился с этим определением.

Но в работу Юрской федерации оказались вовлечены некоторые активисты, придерживавшиеся прямой революционной тактики. Альбаррасин, предводитель восстания в Алькое, бежал в Швейцарию в 1874 г. и был секретарём-корреспондентом федерации с 1876 г. до своего возвращения в Испанию в июне 1877 г. Элизе Реклю, всегда прохладно относившийся к синдикализму, с конца 70‑х начал играть активную роль в федерации. Коста, итальянский революционер, выступал на митингах в Юре в 1877 г. Ещё более важным было выдвижение Поля Брусса в качестве ведущей фигуры Юрской федерации. Как мы видели, успешное развитие Бернской секции, объединявшей франко- и немецкоязычных анархистов, с 1874 по 1876 г. в основном было результатом его энергичности и инициативности. Но он не сочувствовал синдикалистской тактике, даже при том, что Бернская секция привлекла внимание общественности, поддержав местную стачку печатников с требованием повышения зарплаты в 1875 г. В 1872–73 гг. Брусс уже начинал думать о том, чтобы просвещать рабочих с помощью революционных актов, а также более агрессивной устной и письменной пропаганды. В Юре он начал издавать «Рабочую газету» и позже «Авангард», в которых пропаганда была гораздо более провокационной, чем в «Бюллетене». Его призыв к революционным актам в конце концов вступил в конфликт с более осмотрительным подходом Гильома во время подготовки бернской демонстрации 1877 г., спустя несколько месяцев после прибытия Кропоткина в Юру.

10. Кропоткин и коллективное действие в рабочем движении

Первоначальная враждебность к профсоюзам: осуждение британского тред-юнионизма

Представляется, что первая реакция Кропоткина на синдикалистские идеи Антиавторитарного Интернационала была восторженной. Он познакомился с бакунистами Юры и Вервье в 1872 г., когда Бельгийская и Швейцарская федерации проводили успешные забастовки. Его глубоко впечатлили уровень профсоюзной солидарности и «революционный характер агитации» среди рабочих в Юре. Впоследствии Кропоткин говорил, что «лучшие элементы бельгийских ткачей и углекопов присоединились к Интернационалу», и описывал суконщиков Вервье как одну из «самых симпатичных групп людей», которых он встречал в Западной Европе¹.

Однако его энтузиазм в отношении рабочих Вервье и Юры не заставил его принять синдикалистские взгляды. Действительно, поначалу он относился к ним скорее отрицательно. Это ясно следует из его рассуждений о профсоюзной организации и деятельности в записке, подготовленной для кружка чайковцев в 1873 г.².

В этом документе Кропоткин предлагал революционерам поддерживать любые местные выступления с ограниченной целью (например, демонстрацию против мастера или управляющего на фабрике, демонстрацию против какой-либо ограничительной меры, сельские волнения с требованием сместить старосту, писаря, посредника и т.д.), потому что они давали возможность развить в массах более общий протест против угнетения. Но он предупреждал, что не следует вызывать подобные беспорядки, если из-за последующих репрессий движение может лишиться своих лучших людей:

До этих пор взгляды Кропоткина остаются по преимуществу бакунистскими, но следующие затем рассуждения о стачках показывают весьма критическое отношение к профсоюзному движению.

Он описывал забастовку как средство достижения частичных улучшений, выработанное в Западной Европе за долгий период существования рабочих союзов. Однако ситуация начинает меняться:

Кропоткин выступал против того, чтобы в России, где ещё отсутствуют профсоюзные традиции, предпринимались какие-либо попытки создать профсоюзную организацию, которая будет заниматься второстепенными вопросами, а не вести борьбу за социальные изменения. Такой организации потребовалось бы слишком много времени, чтобы приобрести опыт и средства, необходимые для проведения стачек, эффективных в достижении краткосрочных целей; он ссылался на опыт социалистов в Западной Европе, который показал, что «для пробуждения сознания собственной силы стачка служит хорошим средством только тогда, когда она оканчивается победою». Кроме того, люди, которых привлечёт борьба за краткосрочные цели, не разделяя убеждений в необходимости социального преобразования, затруднят борьбу за него.

Кропоткин, по-видимому, невысоко оценивал забастовку как возможность для ведения социалистической пропаганды: «…Нужно заметить, что для критики общественного быта случай всегда есть, и стачка не есть наиболее удобный». Не считал он забастовку и конструктивным фактором в развитии рабочей солидарности.

Тем не менее Кропоткин признавал определённую образовательную ценность забастовки.

Именно по этой причине он советовал народническим активистам участвовать в забастовках. Однако им не следовало сознательно вызывать «стачки со всеми их ужасными последствиями для рабочих в случае неудачи (лишениями, голодом, растратою последних грошовых сбережений)».

Очевидно, что взгляды Кропоткина нужно рассматривать в первую очередь как ответ на российскую ситуацию. Индустриальное развитие только началось в крупнейших городах России, и хотя оно значительно ускорилось в 1870‑е, особенно в Санкт-Петербурге, рост рабочих волнений и стачек вначале не был связан с каким-либо организованным профессиональным движением, подобным тому, что начало складываться в Западной Европе. В начале 1873 г., вскоре после большой стачки на Кренгольмской бумагопрядильной мануфактуре в августе – сентябре 1872 г., чайковцы решили отдать приоритет пропаганде среди городских рабочих. Беспокоясь по поводу того, что лучшие рабочие летом 1872 г. уехали в сельскую местность, чайковцы решили поставить конкретные краткосрочные цели, такие как лучшая оплата и условия труда, сокращение рабочего дня и т.д., чтобы отчаяние не заставляло пролетариат покидать город. Были предприняты попытки усилить рабочую организацию, объединив отдельные группы. Однако сомнения в организационных навыках рабочих росли: на собрании в начале ноября 1873 г. чайковцы с сожалением отмечали, что даже лучшие из русских рабочих не готовы к созданию прочной организации. Кропоткин, по всей видимости, считал это решение о развитии некой разновидности тред-юнионизма ошибочным. Он боялся, что внимание и силы будут направлены на безуспешное преследование ограниченных целей, не способствующее развитию революционной борьбы, в то время, когда движение ещё слишком слабо для подобного распыления агитации. Зельник предположил, что Кренгольмская стачка, которая была крупнейшим событием в непрерывных рабочих волнениях целого десятилетия, могла повлиять на подобные заявления в записке Кропоткина, поскольку это был именно тот вид стачек, который он считал отвлекающим. Действительно, кажется весьма вероятным, что Кропоткин много знал об этом событии и поддерживал контакт с одним из лидеров стачки – Виллемом Прессманом, который в конце 1873 – начале 1874 г. был участником кропоткинского рабочего кружка на Выборгской стороне³.

Однако, хотя доводы Кропоткина и относились к специфической российской ситуации, они выдавали его исходную неприязнь к профсоюзному движению – неприязнь, выражавшуюся в резкой критике ограниченных целей забастовок, в подчёркивании пагубных последствий их провала, в сомнениях по поводу их ценности для развития рабочей солидарности и агитаторских навыков. Эта неприязнь вступала в противоречие с подходом юрцев, а также самого Бакунина. Даже опасаясь преждевременного столкновения между трудом и капиталом, Бакунин придавал первоочередное значение профсоюзной агитации, рассматривая стачки как способ усиления борьбы рабочих против работодателей. Швицгебель в своём воззвании к рабочим Сент-Имье 1870 г. с особенной настойчивостью доказывал важность профсоюзной агитации для развития борьбы рабочего класса – он даже утверждал, что, хотя малоэффективных стачек следует избегать, они всё же укрепляют солидарность среди рабочих. Во время посещения Юры в 1872 г. у Кропоткина произошло знакомство со Швицгебелем, который произвёл на него сильное впечатление; возможно, он даже читал манифест последнего⁴. Замечание о том, что западноевропейское профсоюзное движение начало преодолевать ограниченные взгляды, обычно связанные с ограниченными целями, предполагает, что Кропоткин знал о сочувственном отношении Юрской федерации и до определённой степени поддерживал его. Но эта поддержка была неохотной: Кропоткин явно расходился с выводами, изложенными в манифесте Швицгебеля. Примечательно, что, даже когда он говорит об образовательной ценности стачек, он говорит в узком, почти элитаристском духе, больше напоминающем тайный Альянс, чем Интернационал. Возможно, это также было объяснимо ввиду того, что Кропоткин в своей записке рассматривал движение, которое в силу обстоятельств могло развиваться только в подполье. Как бы ни то было, общее отношение Кропоткина к профсоюзной деятельности было менее доброжелательным, чем можно было предполагать, исходя из его приверженности к бакунизму.

Участие Кропоткина в кружке чайковцев прекратилось с его арестом в 1874 г. Он снова начал писать о профсоюзном движении только после своего бегства в Англию. Первые статьи были посвящены британскому движению, которое из-за экономической депрессии вступило в период упадка, во время которого тред-юнионисты понесли ряд поражений. Кропоткин крайне негативно воспринимал этот упадок и, в особенности, связанное с ним участие в парламентской политике. Комитет, созданный в 1871 г. Конгрессом тред-юнионов (Trades Union Congress) для давления на парламент, под руководством секретаря Генри Бродхерста, рьяного либерала, сосредоточился на лоббировании весьма ограниченного законодательства, направленного на защиту профсоюзных интересов. Когда в сентябре 1876 г., в рамках начатой Гладстоном кампании, Совет тред-юнионов направил правительству адрес против бесчинства османских властей в Болгарии, Кропоткин осудил этот поступок. Данный адрес, говорил он, показал, что чувства британских рабочих эксплуатируются в интересах партийной политики либералами и буржуазной прессой, при содействии представителей рабочего класса⁵. В октябре Кропоткин направил в «Бюллетень» критический обзор ежегодного профсоюзного съезда. Он был кратким и резким – поскольку, как он заявил, подобное событие не заслуживало отчёта: руководители тред-юнионов находятся в хороших отношениях с правительством, и обе стороны «искусно смягчают несвоевременные требования и дают ход прогрессу с той медлительностью, которую они находят полезной для своей безопасности»; и в дюжине случаев, когда парламентский комитет Конгресса посещал министра, они «обменивались с друг другом комплиментами о своей благовоспитанности и расходились взаимно очарованные»⁶.

Весной 1877 г. Кропоткин вновь выступил с критикой английского тред-юнионизма. Это было связано с поездкой в Вервье, которую он совершил в начале года, чтобы разузнать о перспективах возрождения революционной тенденции в Бельгийской федерации. Брусс, по-видимому, планировал отправиться в Бельгию и работать там, поэтому Гильом попросил Кропоткина навестить своих бельгийских друзей и посмотреть, можно ли как-то противостоять влиянию парламентских социалистов Брюсселя и Фландрии и, в частности, разрешить конфликт вокруг «Мирабо», революционной газеты Вервьетуазской секции, которая подпала под контроль одного из умеренных по имени Селье⁷.

Кропоткин, как и юрцы, не сочувствовал призывам к единству в бельгийском социалистическом движении, которые, как мы видели, привели к распространению влияния парламентаризма в Валлонии. Он с удовлетворением писал Робену в начале февраля, что чем больше он узнавал настроения народа, тем более призрачными оказывались успехи парламентской агитации в Вервье⁸. Конечно, Селье в «Мирабо» и представителям Гента и Антверпена удалось добиться определённой поддержки для парламентской тактики, которую защищали фламандские социалисты и английские тред-юнионисты.

Но большинство, как утверждал Кропоткин, не придерживалось этой линии, и рабочие внимательно слушали, когда он объяснял им истинную природу английских профсоюзов: «Появился защитник тред-юнионов, ну и видели бы вы, как аудитория… пожирала меня взглядами, когда я начал спрашивать их, так ли много им говорили о тред-юнионах, говорили ли им о духе, которым они проникнуты, об организации, об обязательной власти председателей, секретарей и т.д., и т.д. Они настаивали, что никогда не последуют парламентским путём, – они говорили: никогда! Они не помышляли об этом, и никто не предлагал этого». Они оправдывали подачу гентской петиции, говоря, что обращение к ним за поддержкой не означало просьбу провозгласить парламентаризм. Петиция не вызывала у вервьетуазцев никакого энтузиазма, и они даже выдвинули дополнительное требование, чтобы гарантировать её отклонение. Предположение Кропоткина, что это первый шаг к пустой трате времени на всеобщее избирательное право и депутатские кандидатуры, было встречено бурей протестов. Поэтому Кропоткин пришёл к выводу, что, поскольку парламентское течение не закрепилось в долине Ведра так же прочно, как во Фландрии, остаётся надежда на возрождение местного революционного движения, если влиятельный «Мирабо» будет вырван из-под контроля Фламандской секции федерации⁹. Кропоткин считал, что Брусс мог бы сделать это с помощью Флюза, самого влиятельного, красноречивого и энергичного члена движения в Вервье, сочувствовавшего анархистам. Но в конце месяца, отвечая на вопросы Робена об успехах в Бельгийской федерации, Кропоткин делился своими сомнениями относительно того, что революционный элемент может оказать значительное воздействие там, где рядовые члены, при всей их верности принципам, остаются пассивными. Накануне отъезда из Вервье Кропоткин писал Робену, что он присутствовал на встрече друзей Флюза со старыми интернационалистами, покинувшими Интернационал из-за внутренних конфликтов. На этой встрече была принята резолюция, требовавшая от членов принимать активное участие в агитации, но подлинного убеждения не хватало – Кропоткин жаловался, что путанная речь Флинка может привести лишь к тому, что Флюз и его друзья вернут «Мирабо» через шесть месяцев, если влияние Брюсселя не возрастёт¹⁰.

Получив отчёт Кропоткина, юрцы решили, что бельгийцам ничем нельзя помочь, особенно с учётом того, что Брусс – единственный, кто способен чего-либо добиться, – не может быть к ним отправлен. Тем не менее Кропоткин пытался продолжать борьбу с парламентаристской пропагандой в Вервьетуазской секции – особенно в профсоюзных делах. В письме, написанном по прибытии в Невшатель, он просил выслать ему экземпляры «Улья» (The Bee‑Hive) за 1876 г., поскольку Гильом убедил его написать для «Мирабо» серию статей о тред-юнионизме¹¹. По-видимому, Кропоткин передал это предложение Флюзу, но ответ получил не сразу: «Должно быть, они спрашивают разрешения у Брюсселя», – язвительно замечал он в конце февраля¹². Через две недели он, однако, сообщил, что «Мирабо» выразил заинтересованность в этих статьях, и просил порекомендовать ему чтение по данной теме, добавляя: «Нужно не повторять историю, а привести аргументы против неё»¹³. Наконец, в апреле он в пробном порядке отправил «Мирабо» обзор английских профсоюзов, первоначально предназначавшийся для «Бюллетеня»¹⁴. Обзор был опубликован в конце апреля 1877 г.

По существу, эта статья обвиняла английское тред-юнионистское движение в сговоре с капиталистической системой, который проявлялся в политике компромиссов и отвлекающих манёвров. Рабочий депутат парламента Макдональд на шахтёрском митинге в Глазго открыто предлагал эмиграцию примерно 20 тысяч молодых рабочих как единственный способ решить проблему снижения заработной платы, и Кропоткин с негодованием сообщал, что английский рабочий класс фактически поддержал это предложение:

Кропоткин считал, что тред-юнионы никогда всерьёз не рассматривали истинные причины бедности и безработицы: «Но вы думаете, что эти замечательные, могучие английские рабочие ассоциации задают подобные вопросы? Что они когда-нибудь смотрят в корень какого бы то ни было вопроса?..О нет! Разве лидеры тред-юнионов когда-нибудь говорят хоть что-нибудь напоминающее то, что говорили утопические социалисты?» На той же неделе «практически мыслящие» профсоюзные лидеры обсуждали введение международного арбитража как средство избавления от войн, даже не упоминая о конкуренции и эксплуатации, которые их вызывают. И в заключение они наивно призывают к принятию международного свода законов как единственному способу избежать конфликтов, когда их собственные газеты ежедневно приводят доказательства того, что закон сам по себе увековечивает притеснение бедного богатым и слабого сильным. Кропоткин утверждал, что ни один член Интернационала не стал бы поддерживать таких лидеров, за которыми следуют английские тред-юнионисты: «Любой рабочий, который состоял в Интернационале хотя бы год или два, немедленно разглядел бы их насквозь и назвал бы либо лицемерами, либо идиотами».

Далее Кропоткин, согласно намеченному им плану, написал серию статей о тред-юнионизме, но они были напечатаны в «Бюллетене», а не в «Мирабо», для которого они изначально предназначались. Безусловно, отношения между двумя газетами, ранее напряжённые, улучшились летом 1877 г. – вероятно, в результате усилий Кропоткина, использовавшего свою дружбу с Флюзом для того, чтобы сгладить недоразумения и усилить сопротивление парламентской тенденции среди вервьетуазцев¹⁶. Очевидно, именно под влиянием Кропоткина «Мирабо» летом 1877 г. опубликовал письма Косты, которые предотвратили попытку Малона дискредитировать итальянцев в глазах вервьетуазцев в связи с Беневентским рейдом¹⁷. Но в апреле влияние Селье всё ещё оставалось сильным¹⁸. Кроме того, и, возможно, это было более важно, валлоны находились в трудном положении, пытаясь достичь компромисса по вопросу о политических действиях с движением во Фландрии и Брюсселе, на случай объединения, – что вызывало возражения юрцев. Представляется возможным, что в этой ситуации позиция Кропоткина казалась вервьетуазцам слишком резкой и непримиримой¹⁹.

Однако, если Кропоткина угнетал характер английского профсоюзного движения и воздействие этого на революционное сознание рабочих в Англии и Бельгии, то и состояние Юрской федерации отнюдь не внушало ему уверенности. В письме Робену в конце февраля он жаловался, что беднейшие рабочие, которые сочувствовали социалистам, не поддерживали их из-за страха перед безработицей, и заявлял, что только драматические события, такие как расстрел или стачка, могут подтолкнуть их к каким-то действиям²⁰. Это заставляет предполагать, что у него было мало веры в рабочих и профсоюзы в Юре. В то же время Кропоткина обескураживало отсутствие активности среди самих интернационалистов, и, подогреваемый энтузиазмом Брусса, он обратил своё внимание на французское движение, приняв участие в создании «Авангарда» и попытках возродить Французскую федерацию.

В августе 1877 г. Кропоткин присутствовал на тайном конгрессе Французской федерации в Ла‑Шо-де-Фоне, который, по инициативе Брусса, увеличил число секций с трёх, представленных на Бернском конгрессе Антиавторитарного Интернационала в 1876 г., до двенадцати. Одна из резолюций конгресса была посвящена забастовкам: «В случае стачек, вспыхивающих в странах, где французские секции имеют влияние, эти секции должны воспользоваться случаем, чтобы придать стачке социалистический революционный характер, убеждая стачечников оставить своё положение наёмных работников и грубой силой взять орудия труда во владение»²¹. Этот подход был развит в статье, опубликованной через несколько недель в «Авангарде»:

Хотя здесь нет того однозначного отказа от профсоюзного строительства, который выразили итальянцы на Бернском конгрессе, французский Интернационал занял по отношению к профсоюзному движению более непреклонную позицию, чем осторожные юрцы.

Близость подобных идей Кропоткину очевидна в его рассуждениях о тред-юнионизме. Статьи на эту тему были опубликованы им в «Бюллетене» с конца мая до середины июля 1877 г.²³.

Свою основную задачу Кропоткин видел в борьбе с парламентским социализмом, который, как он верил, распространялся из Германии; увиденное недавно в Англии, Бельгии и Немецкой Швейцарии заставило его опасаться, что профсоюзные движения континента будут развиваться в русле британского тред-юнионизма, который к тому времени стал тесно связан с парламентаризмом.

Бесспорно, тред-юнионы представляли собой крупное и сильное движение, но можно ли было рекомендовать рабочим подобный тип организации как средство избавления от капиталистического ига? Кропоткин считал, что нельзя, и объяснял почему.

Современный английский тред-юнионизм возник в результате многовековой борьбы, в ходе которой его развитие оказалось связано с политическими свободами и представительным правительством. Тред-юнионы начали консолидироваться как движение в то время, когда социальный вопрос ещё не был поставлен, и они добились наибольших успехов в борьбе за краткосрочные улучшения для рабочих. Эффективность такого движения зависела от способности действовать в рамках, поставленных буржуазным государством, и оно не имело революционного потенциала.

В следующей статье об английском профсоюзном движении Кропоткин заявил, что политические свободы, добытые тред-юнионами, переоцениваются, поскольку рабочие остаются угнетёнными, и даже всеобщее избирательное право (как уже узнали французские рабочие) не изменит этого. Английский народ может получить свободу только через революцию. Что же касается права на ассоциации и забастовки, то оно не было завоёвано сегодняшними профсоюзами, опирающимися на легальные методы.

По сути, Кропоткин утверждал, что синдикалистское движение может успешно бороться против капиталистического угнетения только в том случае, если оно является чисто революционной организацией. Подобный взгляд на профсоюзы сильно отличался от существовавшего в Первом Интернационале плана: создать широкую организацию рабочих в профессиональных союзах, которая, избегая преждевременного столкновения с капиталом, в конечном счёте станет достаточно сильной, чтобы свергнуть капиталистическое угнетение. Взгляд Кропоткина, возможно, был ближе к бакунинскому; но Кропоткин, по-видимому, не разделял убеждение Бакунина, что революционные идеи народа могут быть развиты через профсоюзную активность. Единственное, что объединяло кропоткинский «революционный синдикализм» с позицией юрцев или даже вервьетуазцев, – это антипарламентский настрой и важность, придаваемая революционным целям. Как мы видели, лидеры юрцев не стали полностью осуждать краткосрочные цели профсоюзов, и, даже выступая за прямое действие и всеобщую стачку, они всё же предпочитали легальные методы нелегальным; точно так же, хотя вервьетуазцы, предложив в 1874 г. всеобщую стачку, осудили частные стачки и призвали сосредоточиться на подготовке к революции, Бельгийская федерация не была готова отказаться от легальных действий в пользу нелегальных. Можно утверждать, что Кропоткин фактически занимал антисиндикалистскую позицию, так как ни один профсоюз не мог быть основан на полном отказе от легальных действий и краткосрочных целей. Но его враждебность скорее была направлена на современный ему английский тред-юнионизм, а не на профсоюзное движение в целом.

Питтсбургские стачки в Соединённых Штатах и возрождение рабочего движения в Англии и Франции

Из статей Кропоткина о железнодорожных стачках в Балтиморе (США), написанных в августе 1877 г., становится ясно, что при определённых обстоятельствах он доброжелательно воспринимал стачки и даже профсоюзных активистов²⁷. Снижение зарплаты машинистов привело к забастовке железнодорожных рабочих, в ходе которой бастующие напали на собственность своих хозяев. Была вызвана милиция штата, которая подавила стачку, но за два дня стачка распространилась на другие железные дороги и парализовала транспортную систему. Более того, рабочие других отраслей также стали объявлять забастовки в знак сочувствия железнодорожникам. Кропоткин в своём обзоре утверждал, что во многих местах стачки переросли в народные восстания против угнетателей. Но всеобщее восстание, которого со страхом ожидала буржуазия, не произошло, и стачечники в итоге отступили²⁸.

Кропоткин говорил, что он не удивлён этим поражением, поскольку справедливость не может быть завоёвана за одно восстание. Он с одобрением отмечал революционный характер стачек.

Очевидно, что для Кропоткина эти стачки имели все признаки стихийного народного восстания, на которое он надеялся и которое он искал. Однако он заявил, что движению недоставало одной существенной вещи – декларации принципов. Это кровопролитное выступление было вызвано не только 10‑процентным сокращением зарплаты: оно было вызвано «ненавистью к хозяевам [patrons] и нынешнему позорному порядку, стремлением, возможно неопределённым, но всегда справедливым, к социальной революции и новому порядку вещей». Но отсутствовала ясная формулировка этих стремлений, которые, как верил Кропоткин, существовали среди пролетариев Америки, как и среди их европейских братьев. Почему же это произошло? «Потому что – заметим себе это хорошенько – американские профессиональные организации, тред-юнионы, – поскольку ясно, что именно они подготовили стачку и восстание, – не выражают стремлений народа. Ограничив себя исключительно вопросами заработной платы, они больше не представляют то главное стремление к коренной реорганизации общества через социальную революцию, которое уже проникает в народную массу». К сожалению, пропаганда социалистических идеалов велась Социалистической рабочей партией, которая посвятила себя парламентской, а не революционной тактике. Всё это помешало американскому движению добиться результатов.

В данной статье Кропоткин показал больше симпатии к тред-юнионизму в Америке, чем он показывал по отношению к английскому тред-юнионизму. Несмотря на отсутствие определённых социалистических целей, американское движение участвовало в революционной, а не парламентской борьбе. Он фактически выражал надежду, что американские стачки убедят европейский пролетариат в тщетности парламентаризма и в необходимости отказаться от узкого интереса к вопросам заработной платы, и даже предполагал, что английский пролетариат вскоре последует примеру своих американских братьев. Представляется, что в это время Кропоткин испытывал опасения по поводу соглашательской тред-юнионистской тенденции, но всё же не был принципиальным антиюнионистом, как заставляли полагать его предыдущие статьи. Это становится очевидно, если сравнить реакцию Кропоткина на Питтсбургские стачки с реакцией Элизе Реклю, который всегда крайне скептически относился к революционному потенциалу профсоюзов.

В отличие от Кропоткина, Реклю испытывал горькое разочарование оттого, что стачки не переросли в восстание. Он был не столь уверен в развитии революционного сознания в стачечном или профсоюзном движении и менее оптимистично оценивал влияние стачек на революционное движение.

Реклю утверждал, что общеклассовая солидарность отсутствовала, так как многие рабочие не присоединились к стачке, а самый сильный профсоюз, Союз машинистов (United Engineers), ограничился угрозами, вместо того чтобы дать людей и деньги и прямо повлиять на исход. Реклю не был, как Кропоткин, воодушевлён нападениями на буржуазную собственность и, по-видимому, не разделял веру в то, что стачечники выразили этим свои революционные стремления, пусть даже и неопределённые. Реклю, не делая различий между профсоюзами и самими рабочими, утверждал, что, поскольку требования стачечников сосредотачивались вокруг вопроса заработной платы, а не собственности, можно было видеть, что рабочие ещё не осознали свои права. Он доказывал, что, если бы стачечники захватили железные дороги и управляли ими к выгоде всех, хотя бы короткое время, они получили бы более широкую поддержку рабочего класса и позволили бы массам увидеть разницу между общественной службой и капиталистической эксплуатацией, что рано и поздно привело бы к народной экспроприации железнодорожных компаний. Теперь же рабочие, потерпев поражение, обратились к парламентской тактике и, под влиянием германских идей, мечтают о создании рабочего государства.

Хотя Реклю признавал важность роста Социалистической рабочей партии, отмечающего политический раскол между эксплуататором и эксплуатируемым, он надеялся, что американские рабочие скоро поймут: голосование так же бесполезно, как и забастовка.

Подход Кропоткина к профсоюзному движению, хотя и резко критический, был гораздо более позитивным, чем у Реклю. Убеждённый, особенно после Питтсбургских стачек, что это движение может быть революционным, Кропоткин, судя по всему, видел главную задачу в том, чтобы предотвратить его переход на сторону парламентаризма. Такое впечатление оставляет его отношение к событиям во Франции. После падения в 1877 г., в результате Кризиса 16 мая, реакционного режима Мак‑Магона Франция, казалось, вступала в новый период, который создавал более благоприятные условия для развития рабочего движения.

Первый национальный конгресс рабочих организаций, союзов, кооперативов и обществ взаимопомощи прошёл в Париже в 1876 г. Он был весьма умеренным в своих требованиях и призывал к мирному разрешению трудовых споров, без проведения стачек. Но, несмотря на такое робкое начало, Кропоткин и его друзья полагали, что французское рабочее движение может развиваться на революционных социалистических началах. На этом этапе они уже испытывали беспокойство относительно гедистов. В письме Робену, после двухдневного визита в Париж в июле 1877 г., Кропоткин говорил: «Больше, чем когда-либо, я прихожу к выводу, что один из наших людей должен находиться в Париже, чтобы нейтрализовать влияние таких людей, как Гед»³². К ноябрю Гед, призывавший рабочих голосовать, вызывал откровенную враждебность у «Бюллетеня»³³. Тем не менее, когда в начале 1878 г. Кропоткин встретился с Костой в Париже, анархисты сотрудничали с Гедом и его единомышленниками, чтобы создать первые социалистические группы и повлиять на ход II Рабочего конгресса, прошедшего в Лионе в январе того же года.

Социалистическим группам не позволили присутствовать на конгрессе, но Баливе, члену Интернационала, удалось попасть туда в качестве делегата от лионских механиков. Вместе с Дюпиром, сторонником Геда в Париже, он отстаивал принципы коллективизма. В то же время он демонстрировал антигосударственный подход и призывал к отказу от представительства рабочих в парламенте. Фактически он выступал как делегат Интернационала. Гильом позднее говорил: «Участие Баливе в Лионском Рабочем конгрессе явилось результатом соглашения с комиссией Французской федерации Интернационала, и доклады, представленные им, были не его личной, а коллективной работой, которая обсуждалась и готовилась нами». По словам Кропоткина, речь Баливе была основана на идеях, содержавшихся в докладе Федеральной комиссии Французской федерации Интернационала, сведённых воедино им самим, Бруссом, Дюмартре и другими в 1877 г.³⁴.

Баливе не удалось оказать какое-либо влияние на резолюции конгресса, которые вновь оказались весьма умеренными. Однако он стал одним из одиннадцати делегатов, избранных для наблюдения за выполнением резолюций, и это заставляет полагать, что на конгрессе не было полного неприятия изложенных им взглядов. «Авангард» признавал, что в конгрессе не было ничего революционного, но не осуждал его: «Мы надеемся, что он действительно заключает в себе зародыш подлинной социалистической партии, развитие которой мы увидим в будущем»³⁵. По всей вероятности, само присутствие Кропоткина в Париже в это время, как и его тесная связь с Бруссом, говорит о том, что он разделял эту надежду.

Однако к марту французские власти стали обеспокоены присутствием иностранных революционеров, и после ареста Косты Кропоткин был вынужден бежать в Швейцарию. Таким образом, он на некоторое время был лишён возможности участвовать в работе французского движения. Он обратил своё внимание на Испанию, где ожидали протестов против жестокой безработицы в Барселоне и её окрестностях. Кропоткин провёл в этой стране шесть недель летом 1878 г., и, согласно Неттлау, он был весьма воодушевлён, заново открыв для себя революционный дух старого Интернационала, который, казалось, исчез из профсоюзов Англии, Бельгии и Юры³⁶. Как мы видели, именно после поездки в Испанию Кропоткин начал призывать Юрскую федерацию к принятию более решительной революционной тактики.

Заседания Фрибурского конгресса федерации 1878 г., на котором преобладали идеи Брусса, Реклю и Кропоткина, знаменовали отход от обычного синдикалистского подхода интернационалистов, характерного для конгрессов предыдущих лет. (Прошлогодний конгресс в Сент-Имье принял резолюции о профессиональных гильдиях, по содержанию во многом совпадавшие с резолюциями предыдущих конгрессов.) Хотя Швицгебелю удалось провести резолюцию, говорившую о важности организации рабочих, в том числе за рамками Интернационала, основная дискуссия была посвящена развитию революционных социалистических идеалов и методам революционного действия в местных коммунах³⁷.

Кропоткин, как и Брусс, стремился преодолеть узкую сосредоточенность Юрской федерации на вопросах профсоюзной организации. В то же время он признавал и необходимость радикализовать профсоюзы, и важность стачечной борьбы. В феврале 1879 г. он с энтузиазмом откликнулся на бурные забастовки в Ливерпуле: «Английские стачки определённо вступают в новую фазу»³⁸. Забастовки шахтёров в Боринаже заставили его в январе 1880 г. надеяться на то, что среди бельгийских горняков будет нарастать стихийное революционное движение: «Стачки развивают организацию, и скоро мы увидим, как все бельгийские шахтёры организуются и начнут гораздо более важную борьбу, чем та, которую они могли вести на почве всеобщего права голоса»³⁹. Позднее, в конце 1880 г., он выпустил обращение к союзу плотников в Женеве, внушая ему, что необходимо организоваться для борьбы против капитала и подготовки революции⁴⁰. Главной заботой Кропоткина, по-видимому, было убедить федерацию в необходимости более широкой и положительной программы революционных действий, как в профсоюзной организации, так и вне её. В 1879 г. на Ла‑Шо-де-Фонском конгрессе, настаивая на необходимости революционной тактики, он представил доклад для обсуждения секциями в зимние месяцы, где говорилось, что для ведения социалистической пропаганды должны использоваться все возможности: «…И мы убеждены, что любая агитация, начатая на основе борьбы эксплуатируемого против эксплуататора, хотя вначале она может быть ограниченной по сфере действия, поставленным целям и выдвинутым идеям, может стать ценным источником социалистической агитации, если не попадёт в руки честолюбивых интриганов»⁴¹. Но, признавая необходимость радикализовать рабочих через профсоюзную борьбу, Кропоткин, наряду с Бруссом, твёрдо отказывался от старого интернационалистского идеала, всё ещё жившего среди юрцев, согласно которому синдикальная организация Интернационала должна была стать основой нового общества. Когда юрцы говорили о коммунах в будущем обществе, они подразумевали под ними профсоюзные федерации. На Ла‑Шо-де-Фонском конгрессе 1880 г., когда Швицгебель обсуждал организацию местной жизни после революции, он заявил: «Органом этой социальной жизни будет федерация профессиональных гильдий [corps de métiers], и именно эта федерация составит будущую коммуну»⁴². Кропоткин и Брусс, с другой стороны, описывая коммуну как основную единицу социалистического общества, имели в виду территориальную городскую или сельскую коммуну. Возьмём для примера следующее заявление Кропоткина на Фрибурском конгрессе: «Грядущие революции должны проходить под знаменем муниципальных и сельскохозяйственных коммун… И кроме того, именно внутри независимых коммун неизбежно проявят себя социалистические тенденции масс: именно там, на началах коллективизма, будут заложены основы нового общества»⁴³. В своём докладе для Юрской федерации 1879 г. Кропоткин занял несколько иную позицию, заявив, что основой новой организации общества будет, «по крайней мере в латинских странах, свободная федерация групп производителей, коммун и групп независимых коммун». Однако к 1880 г. он перенял у Реклю более широкий и более радикальный взгляд на коммуны, основанные на свободной ассоциации индивидов – и этот взгляд был принят федерацией как критический ответ на представленный Швицгебелем доклад округа Куртелари.

Как мы видели, мысли о важности стихийных революционных действий привлекли внимание Кропоткина к стачечной борьбе. К чему же привели попытки анархистов развивать французское профсоюзное движение на революционных социалистических принципах?

Из сообщений «Бунтовщика» становится ясно, что Кропоткин и его друзья оставались оптимистичными на этот счёт, хотя их разочаровывал нереволюционный характер стачек в 1879–80 гг.: «Мы предвидим, что эта война, ведущаяся со сложенными руками, принесёт мало хорошего. Война с поднятыми руками и то лучше. Тогда, по крайней мере, мы если и сядем в тюрьму, то не без причины!»⁴⁵ Газета надеялась на то, что неэффективность мирных методов в условиях суровых репрессий сама по себе вызовет более революционное настроение среди рабочих. В октябре 1880 г., комментируя подавление войсками стачки в Денене, французский корреспондент «Бунтовщика» писал: «Раз правительство подобным образом вмешивается в стачки, раз мирная стачка становится невозможной, что тогда остаётся рабочим? Пустить в ход огонь, как питтсбургским стачечникам? Или поступать так, как ирландцы поступают со своими помещиками? Нам кажется, что они большими шагами идут к такому положению дел»⁴⁶.

Тем временем рабочее движение на своём ежегодном конгрессе в Марселе 1879 г. наконец отказалось от мутуализма в пользу социализма и решило создать рабочую социалистическую партию. Согласно «Бунтовщику», декларации конгресса выражали безоговорочную приверженность французского пролетариата к революционному социализму, несмотря на то, что ещё потребуются огромные усилия, чтобы сделать это решение на бумаге реальностью для всего рабочего класса⁴⁷. Оптимизм, присутствовавший на данном этапе, красноречиво описан в статье 1881 г., напоминавшей о том энтузиазме, который был вызван среди революционеров конгрессом:

Этот оптимизм, казалось, оправдался, когда региональные рабочие конгрессы в Марселе и Лионе в 1880 г. однозначно высказались на безгосударственный революционный социализм. Но это была высшая точка влияния анархистов.

В 1880 г. внутри движения обострились противоречия между парламентским подходом гедистов и антигосударственным подходом анархистов. Первые обеспечили себе тактическое преимущество, бросив вызов правительственному запрету Международного рабочего конгресса, который планировалось провести в сентябре 1878 г. Последовавшие за этим аресты и суд над Гедом и его соратниками превратились в успешное пропагандистское мероприятие. Вероятно, с этого момента берёт начало то влияние, которое позволило Геду постепенно перевести рабочее движение на путь парламентского социализма. Национальный конгресс в Марселе включил в свою резолюцию о создании рабочей социалистической партии пункт, где говорилось о необходимости парламентского представительства рабочих. Более того, новообразованная Рабочая партия находилась под сильным влиянием Геда, и именно через эту партию гедисты наращивали своё влияние в рабочем движении. Они также получили перевес на Парижском региональном конгрессе 1880 г.⁴⁹. Наконец, IV Национальный конгресс в Гавре, проходивший в ноябре 1880 г., значительным большинством принял гедистскую «программу-минимум». Тем не менее конгресс сделал некоторые уступки анархизму, провозгласив конечной целью либертарный коммунизм и объявив, что в случае, если участие в выборах 1881 г. окажется неудачным, движение вернётся к революционной тактике⁵⁰.

С своей новогодней передовице 1881 г. Кропоткин всё ещё с оптимизмом воспринимал возрождение рабочего движения, особенно в городах. Но к этому оптимизму примешивалось некоторое беспокойство. В письме одному из бельгийских анархистов в конце января Кропоткин призывал поддержать усилия французских товарищей, воссоздав МТР с его крупными профессиональными секциями и стачками⁵¹. «Бунтовщик» от 5 февраля яростно критиковал попытки вовлечь рабочее движение в предстоящие выборы и настаивал на необходимости развивать революционную организацию рабочих.

«Бунтовщик» от 14 мая содержал протест против закона о 10‑часовом рабочем дне. Газета утверждала, что рабочие осознали, что никакое трудовое законодательство не может улучшить условия труда на фабриках, и заявляла, что рабочие часы можно уменьшить только «посредством стачки, когда она поддержана сильной национальной и интернациональной организацией». Статья призывала к формирования новой рабочей организации для прямой борьбы против капитала.

Анархисты упорно боролись, чтобы не дать профсоюзам развиваться в направлении парламентаризма, и вследствие этого «Бунтовщик» стал выражать такие взгляды на профсоюзное движение, которые, хотя и носили бунтарскую окраску, были близки к идее прямого действия, разработанной лидерами юрцев в середине 70‑х – также отчасти в ответ на парламентаризм.

Тем временем борьба с гедистами привела к исключению анархистов из рабочего движения и Рабочей партии на Парижском региональном конгрессе в мае 1881 г. Разочаровавшись во французском профсоюзном движении, Кропоткин тем не менее оставался убеждён в том, что профессиональные объединения должны играть важную роль в развитии революционной организации народа. В ноябре 1881 г. «Бунтовщик» опубликовал восторженный отчёт о возрождении движения в Испании, где, в отличие от Франции, социалисты построили не парламентскую, а народную революционную организацию, опиравшуюся как на профсоюзные федерации, так и на социалистические группы. Этот отчёт заканчивался призывом к французским рабочим перенять, подобно испанцам, традиции Интернационала, «чтобы организоваться вне всяких политических партий, начертав на своём знамени: “Солидарность в борьбе против капитала”»⁵⁴. Очевидно, что Кропоткин хотел, чтобы французские рабочие отошли от гедистского профсоюзного движения и создали новую организацию, которая оставалась бы преимущественно, хотя и не исключительно, синдикалистской. И, судя по интересу «Бунтовщика» к действиям стачечников, он, по-видимому, рассматривал стачки как отправную точку революционной организации. Подчёркивая эту связь стачек с борьбой масс, «Бунтовщик» резко критиковал Рабочую партию (как и Бельгийскую социалистическую партию ранее) за её склонность препятствовать стачкам, добиваясь для себя парламентской власти⁵⁵.

Стачечный Интернационал

Враждебное отношение Кропоткина к созданной на профсоюзной основе Рабочей партии выражалось в такой форме, которая заставляет предполагать, что – отчасти в ответ на синдикалистский характер испанского движения, отчасти в результате бурных стачек в Питтсбурге (1877) и Боринаже (1879–80) – он теперь видел в профсоюзной организации и стачках больший революционный потенциал, чем раньше, несмотря на неудачи во Франции. Он проявлял особый интерес к насильственным стачкам как средству противостоять реформистскому и парламентскому влиянию. Кропоткин считал, что если принятие умеренных методов может привести к отказу от революционных идеалов, то революционные действия, в свою очередь, могут способствовать развитию идеалов, ставящих умеренные цели. Статья, выражавшая такой взгляд (почти наверняка написанная Кропоткиным, поскольку кроме него ни один человек, работавший в газете в то время, не имел таких знаний об английском профсоюзном движении), появилась в «Бунтовщике» в октябре 1881 г. Автор описывал, настолько успешными были действия профсоюзного движения, когда оно являлось нелегальным: «Пока тред-юнионы стояли на нелегальной почве, как запрещённые организации, и действовали стачкой и насилием, они составляли ужасающую силу, которую в итоге пришлось уважать хозяевам [patrons]»⁵⁶. Как только профсоюзы получили законный статус и отказались от революционной тактики, движение превратилось в четвёртое сословие, рабочую элиту, которая стала придатком либеральной буржуазии и ограничила свои требования мизерными реформами из программы либеральной партии. В противоположность этому ирландская Земельная лига,

Подобная статья, конечно, демонстрирует неоднозначное отношение к профсоюзам, которое в случае Кропоткина отражало интерес к экономическому терроризму и революционным действиям небольших групп. В начале лета 1881 г. он попытался изложить свой подход в предложениях Малатесте по поводу будущего развития/возрождения Интернационала.

Как мы отмечали, Кропоткин горячо поддержал идею о реорганизации МТР, выдвинутую на Бельгийском революционном конгрессе в Вервье в декабре 1880 г., поскольку он опасался, что анархическое движение выродится в организацию революционеров, оторванную от масс. Мы видим, как он обсуждает идеи, связанные с пропагандой в поддержку МТР среди рабочих Англии и Бельгии, в письме к бельгийскому анархисту в феврале 1881 г.⁵⁹. Сохраняя веру в революционный потенциал профсоюзов, Кропоткин беспокоился, что рабочее движение будет оставлено на милость либералов и умеренных. На его взгляд, было необходимо предотвратить изоляцию анархистов от масс и рабочего движения, а для этого следовало начать реорганизацию огромной массы рабочих, что можно было осуществить только через восстановление МТР с его профессиональными секциями. Поэтому Кропоткин предложил создать в Интернационале две отдельных организации: одна из них должна быть тайной, небольшой и сосредоточенной на проведении экономического террора, другая – открытой, основанной на профсоюзном движении и занимающейся объединением рабочих сил и превращением стачек в бунты. Он настойчиво доказывал необходимость и практическую возможность подобной организации, которую он называл «стачечным Интернационалом». Если, например, в Швейцарии начнётся крупная забастовка, то в Женеве есть профсоюзы, сочувствующие анархизму, которые поддержат её, даже если они не могут быть приняты в тайные группы. Этих рабочих нужно не игнорировать, а стараться сделать более радикальными, сплачивая их в борьбе и тем самым создавая стачечный Интернационал.

Точно так же во Франции, как только закон против Интернационала будет отменён, все анархические группы Миди (южного региона) объединятся друг с другом. Хотя некоторые их члены будут завербованы в тайные группы, большинству нужно предоставить поле деятельности, и этим полем станет агитация за стачечный Интернационал. Только таким путём можно создать массовую организацию действия, и это будет не слишком трудно, потому что стачки теперь приобрели боевой настрой и Интернационал может попытаться превратить их в восстания.

Малатеста не относился враждебно к профсоюзному движению так таковому, поскольку, несмотря на его выступление на Бернском конгрессе 1876 г., он играл ведущую роль в развитии революционного профсоюзного движения Буэнос-Айреса в 1880‑е. Однако он не разделял представлений Кропоткина о важности экономической борьбы или революционном потенциале профсоюзного движения и проявлял мало интереса к идее стачечного Интернационала. Как мы видели, Малатеста уделял больше внимания революционной борьбе против правительств, а не экономической борьбе против капитала, и поэтому он призывал к созданию разветвлённой подпольной организации для подготовки революции. Кропоткин был глубоко разочарован реакцией Малатесты и спорами, последовавшими на Лондонском конгрессы. Но он не терял уверенности.

В декабре 1881 г. он, по-видимому, написал две статьи под названием «Рабочая организация»⁶¹, в которых обсуждались возрождение Интернационала как стачечного Интернационала и стачка как революционная тактика. Кропоткин начал с повторения своего основного тезиса, что средства должны соответствовать целям и поэтому битва за коренное изменение социально-экономического строя может быть выиграна только революционными методами – парламентские методы вызовут лишь изменения в правительстве. Тактика войны против капитала, которую определят сами группы рабочих, отталкиваясь от местных условий, безусловно, будет включать в себя и стачку. Он завершал первую статью призывом направить все усилия в область экономики:

Вторая статья была посвящена почти исключительно стачкам. Кропоткин подчеркнул, что практические методы борьбы для каждой местности должны быть выбраны местными группами, независимо от рекомендаций газеты. Но «Бунтовщик» будет выражать своё мнение по поводу стачки, потому что, хотя она не может быть лучшим и, тем более, единственным методом агитации, это то оружие, к которому рабочих принуждают потребности момента и которое используется ими во всех странах. Вопрос о стачках становится особенно важным ещё и потому, что мнимые друзья рабочих всячески стараются отвлечь их от этого метода борьбы и загнать в колею политики⁶². Кропоткин признавал, что стачка не может быть тем средством, которое принесёт рабочему классу свободу. Однако угнетённые не могут ждать, когда начнётся революция; они должны организоваться и совершить эту революцию. И активные действия против собственников являются подходящим для этого способом, поскольку стачки ориентируют движение на борьбу против капитала и вовлекают не только явных социалистов, но и остальных.

Кропоткин настаивал, что рабочие больше всего нуждаются в развитии организации, которая у них отсутствует, и призывал создать широкую международную федерацию профсоюзов, чтобы сделать солидарность рабочего класса реальностью.

Кропоткин не соглашался с тем, что стачки проводятся из эгоистических побуждений, ведь люди во время стачки месяцами выносили страдания не для того, чтобы стать мелкими буржуа, а для того, чтобы спасти семью от голода. «Стачка ещё и тем далека от развития эгоистических инстинктов, что она развивает чувство солидарности в тот момент, когда она происходит внутри организации. Часто ли голодающие отказывались разделить свой скудный заработок с братьями по стачке?»⁶³ История Интернационала наглядно это продемонстрировала. МТР, по сути, являлось стачечным Интернационалом до тех пор, пока часть его не уклонилась в сторону парламентской борьбы. И именно Интернационал заложил основные начала современного социализма.

Практика стачек фактически помогла секциям осознать социальный вопрос, а также позволила им пропагандировать социалистическую идею в массах. Современная стачечная борьба развивает среди рабочих дух восстания, поскольку она часто приводит к прямым и кровопролитным столкновениям с государством.

Он добавлял, что лишения, перенесённые рабочими во время стачек, сделали для распространения социализма больше, чем все митинги спокойных времён, и приводил в качестве примера стачечников из Острау в Австрии, которым пришлось реквизировать из магазинов предметы первой необходимости и провозгласить своё право на общественное богатство⁶⁴.

Тем не менее, спешил добавить Кропоткин, хотя стачка и является превосходным методом организации и одной из наиболее эффективных форм массового действия против капитала, в повседневной борьбе групп и даже отдельных лиц можно найти бесконечное разнообразие методов действия, применимых к разным ситуациям на местах.

Очевидно, что Кропоткин стремился возродить Интернационал как организацию для ведения активной стачечной борьбы, чтобы противостоять влиянию парламентских социалистов в рабочем движении. В то же время он считал необходимым развеять у тех анархистов, которые теперь были одержимы бомбами и пропагандой действием, сомнения по поводу революционных возможностей профсоюзов и стачек. Исходя из этого, Кропоткин предлагал подход, который сочетал идеи анархического коммунизма как с бакунистскими взглядами, принятыми Испанской федерацией, так и с синдикалистскими принципами, развитыми Юрской федерацией в 70‑е. Подобно бакунистам, он выступал за децентрализованную организацию профессиональных федераций, признавал образовательную роль профсоюзов и доказывал, что солидарность будет развиваться через профсоюзную активность. Подобно юрцам, он признавал ценность стачки как разновидности прямого действия и, возможно, предусматривал революционную всеобщую стачку (неясно, однако, означало ли его внимание к выражению солидарности между профсоюзами нечто большее, чем косвенную поддержку идеи о всеобщей стачке). Однако Кропоткин придавал спонтанности гораздо больше значения, чем испанские бакунисты или даже юрцы: в письме умирающей Юрской федерации в июне 1882 г., убеждая её членов действовать более энергично, он подчёркивал первоочередную важность участия в стихийных выступлениях самих рабочих. «Что нам необходимо, так это стихийные действия, происходящие из рабочего протеста, вырастающие непосредственно из ситуации, в которых мы, организованный элемент, должны быть только выразителями чувств, воодушевляющих рабочие массы…»⁶⁵. Кроме того, Кропоткин больше не разделял беспокойство бакунистов относительно преждевременной конфронтации с капиталом; как анархист-коммунист, он видел подготовку к революции в умножении революционных актов, совершаемых индивидами и небольшими группами, с одной стороны, и массами – с другой, неудачи же лишь помогали разжечь пламя мятежа. И в этом контексте он рассматривал стачки, особенно насильственного характера, как форму коллективных действий, в которых массы будут развивать свою борьбу против сил капитала.

Кропоткин, видимо, считал, что такой же сплав революционных и синдикалистских идей существует в Испанской федерации. В действительности здесь существовала значительная напряжённость между активистами из Андалусии и Каталонии, которая в итоге привела к разделению на анархо-коммунистов и коллективистов⁶⁶. Но какой эффект кропоткинские идеи о профсоюзах и стачках оказали на франкоязычное анархическое движение?

Что касается Юрской федерации, то резолюция о профсоюзах, принятая на её конгрессе 1882 г., действительно кажется отражающей идеи Кропоткина: «Конгресс, признавая великую пользу каждой рабочей организации, провозглашает солидарность с любой стачкой и любой борьбой на экономической почве»⁶⁷. Прежняя заинтересованность в профсоюзной организации и увеличении числа профсоюзов сменилась стремлением радикализовать профсоюзы изнутри и убедить их членов усилить стачечную борьбу против капитала. Но не меньше, чем о необходимости этого, говорилось о том, как трудно развить революционный дух среди членов профсоюзов. Только Дюмартре и Дежу (редактор «Социального права» и делегат из Леона), по-видимому, выражали оптимизм по поводу возможности радикализовать профсоюзы, когда они описывали, как изменилось отношение рабочих Вильфранша во время недавней стачки. Дюмартре фактически утверждал, что если рабочие готовы к экономической борьбе, то это принесёт только положительные результаты, потому что только так можно гарантировать, что предстоящая революция будет социальной. Действительно, он считал, что всеобщая стачка может стать результатом одной только экономической агитации. Но боевая речь Дюмартре лишь подчёркивала пассивность прочих делегатов. Представляется вероятным, что с отъездом Кропоткина из Швейцарии были оставлены любые попытки повлиять на профсоюзное движение⁶⁸. Такой вывод напрашивается из письма Кропоткина в адрес конгресса, в котором он жаловался на бездействие федерации и призывал её членов принять программу текущей агитации на экономической почве⁶⁹.

Группы анархистов в Париже, побеждённые гедистами на региональном конгрессе Рабочей партии в июле 1880 г., по большей части оказались отчуждёнными от рабочего движения. Несмотря на это, они не полностью утратили интерес к синдикальным камерам. Группа, называвшая себя «Игла» (L’Aiguille), играла важную роль в Союзе портных и провела резолюцию в пользу всеобщей стачки на собрании его членов в 1885 г. Однако её попытки противостоять мирным элементам привели к внутренним разногласиям, а не к эффективным действиям. Более успешную попытку радикализовать профсоюзы предпринял Жозеф Тортелье, ведущий профсоюзный активист, который присоединился к анархическому движению в 1884 г. и убедил синдикальные камеры парижских строителей высказаться за всеобщую стачку на большом собрании в ноябре 1887 г.⁷⁰. Но главные усилия анархистов были направлены на организацию митингов и демонстраций безработных, которые давали благоприятную возможность для революционной агитации. В любом случае среди парижских анархистов подход «Бунтовщика» пользовался меньшей поддержкой, чем в Юрской федерации.

В Валлонии в начале 1880‑х гг. анархисты бескомпромиссно отстаивали свои принципы, и они сорвали попытку создать союз всех социалистических рабочих организаций, предпринятую БСП на конгрессе в Льеже 1883 г. Они, судя по всему, не проявляли интереса к профсоюзам. Основная активность рабочего класса сосредотачивалась вокруг Рабочего кооперативного общества мукомолов и булочников (Société Coopérative Ouvrière Meunerie et Boulangerie), созданного в ноябре 1884 г., и фактически профсоюзному движению не удалось расширить свою организацию и поддержку в Вервье в эти годы. Подход анархистов Валлонии, вероятно, был сходен с подходом парижских групп.

Некоторые представители движения, переключив своё внимание на бомбы и пропаганду действием, в принципе отвергали профсоюзную работу и стачки. Для примера возьмём Бордосскую группу, которая в 1882 г. отказалась поддержать бастующих лионцев, говоря, что каждая группа должна на собственном опыте узнать, как опасно думать о возможности добиться улучшений посредством стачек⁷¹.

Тем не менее статьи в «Бунтовщике» отражали возрастающий оптимизм по поводу стачек. Сам размах и ожесточённость стачек шахтёров в Ла-Гран-Комбе и Бессеже и ткачей в Роане поддерживали веру в то, что стачечники скоро перейдут к решительной тактике, особенно после того, как молодой Фурнье выстрелил в ненавистного Брешара в марте 1882 г.⁷². В ответ на поражение стачки в Ла-Гран-Комбе в январе «Бунтовщик» заявил: «Эксплуатируемые Ла-Гран-Комба, очередной раз разбитые на экономическом поле битвы… должны убедиться в этом неоспоримом факте, что ничего нельзя добиться компромиссами с естественным врагом, привилегированным владельцем общественного инвентаря… единственный путь к успеху лежит через непрекращаемую войну и беспощадную ненависть»⁷³. В марте газета утверждала, что, несмотря на перенесённое поражение, стачечники из Бессежа продемонстрировали прогресс: «Движение в Бессеже уже имеет более выраженный характер, чем в Ла-Гран-Комбе: если этот темп сохранится, то не потребуется много времени, прежде чем мы увидим во Франции, в среде рабочих масс крупных промышленных центров, начало революционного пробуждения, подобного тому, что с такой силой проявляется в Ирландии среди сельского населения»⁷⁴. К июню «Бунтовщик» утверждал, что умножение стачек ведёт к революционному взрыву: «Факт в том, что, несомненно, приближается время действовать. Повсеместно происходят стачки. В одном только Париже, помимо рабочих рафинировочных заводов, стачку объявили сапожники, плотники и машинисты Лионской железной дороги. Безусловно, буржуазная машина ломается»⁷⁵. Подобный оптимизм усиливался тем, что Рабочая партия не получила достаточной поддержки на выборах 1881 г. и внутренние разногласия привели к её расколу на Рабочем конгрессе 1882 г. в Сент-Этьене⁷⁶. В сентябре «Бунтовщик» торжествующе объявлял о том, что Борда из Лиона, единственный анархический делегат, получил восторженный приём в Сент-Этьене, потому что у рабочих не вызывали интереса ссоры между их лидерами⁷⁷. В октябре газета заявляла, что с Рабочей партией покончено и рабочие теперь переходят под флаг анархизма⁷⁸.

Хотя этот оптимизм скорее был самовнушением, а не подлинным убеждением, он не был полностью необоснованным ввиду того, что в Юго-Восточной Франции анархистам удалось затмить влияние бруссистов и гедистов. Региональные конгрессы Востока и Юго-Востока в 1880 г. дали преобладание анархистам. Когда анархисты порвали с Рабочей партией в июне 1881 г., они получили большинство на региональном конгрессе Миди. Они также создали активную Революционную федерацию Востока (Fédération Révolutionnaire de l’Est), включавшую группы из Сент-Этьена, Вильфранша, Роана и Лиона.

Как мы видели Кропоткин возлагал особые надежды на лионское движение, и он был тепло принят на рабочих митингах в этом регионе, где он выступал по пути из Швейцарии в Англию осенью 1881 г. Он был избран представителем Революционной федерации Востока на Лондонском конгрессе 1881 г., и именно в эту область он вернулся в конце октября 1882 г. Но до какой степени анархисты Лионского региона разделяли представления Кропоткина о рабочем движении?

Участие Дежу в дискуссиях на конгрессе Юрской федерации 1882 г. заставляет полагать, что лионцы разделяли взгляды Дюмартре на профсоюзы и стачки. И хотя последовательные попытки развить синдикалистскую организацию в Лионском регионе, по-видимому, не предпринимались, анархисты участвовали в деятельности местных профсоюзов. В 1882 г. они составляли большинство в лионском союзе сапожников. В 1883 г. они пытались создать отколовшийся союз столяров в Сент-Этьене. С 1882 г. они, судя по всему, пользовались большим влиянием в шахтёрском союзе того же Сент-Этьена, и к 1884 г. им удалось убедить этот союз высказаться за всеобщую стачку. Однако оппозиция со стороны Ронде, умеренного и популярного лидера, привела к тому, что их тактика не была одобрена на собрании шахтёрских делегатов в Сент-Этьене в апреле. В мае, по инициативе шахтёра Риве, анархисты попытались создать Федеративный союз революционных горнорабочих (Union Fédérative des Mineurs Révolutionnaires), но эта попытка провалилась, несмотря на снижение популярности Ронде в результате его роли в событиях 1884 г., и внутренняя борьба ослабила профессиональное движение шахтёров, вместо того чтобы радикализовать его.

Интерес и активность лионского анархического движения сосредотачивались не столько на профсоюзах и стачках, сколько на революционных актах и бунтах – формах протеста и агитации, которые отличали события в Монсо-ле-Мине в августе 1882 г. Кропоткин разделял энтузиазм по поводу происходивших здесь события, но после возвращения во Францию его первоочередной заботой стало возрождение стачечного Интернационала. Но, как мы уже отмечали, ему не удалось вызвать у лионских анархистов интерес к Интернационалу, поскольку тот казался им недостаточно революционным.

Очевидно, что идеи Кропоткина о рабочем движении на данном этапе оказывали определённое влияние на анархическое движение в Юре и Юго-Восточной Франции, но это влияние не шло дальше общего согласия с тем, что профсоюзы и стачки должны быть радикализованы. Не было никакого реального интереса к кропоткинской концепции стачечного Интернационала, и по всему анархическому движению возникла тенденция уделять больше внимания стихийным протестам толп, групп и индивидов, чем профсоюзной работе. Уже в июле 1883 г. Юрская федерация была поглощена мыслями о независимых революционных актах отдельных лиц и небольших групп, имеющих самую неопределённую координацию друг с другом⁷⁹. Лионское и юрское движения, по сути, стали враждебно относиться к организациям любого рода. На собрании в Женеве в августе 1882 г. французские и швейцарские делегаты настаивали на абсолютной автономии групп, и заявление делегата из Се́та: «Мы объединены, потому что мы разделены», – было встречено единодушным одобрением⁸⁰.

Это отношение усилилось на волне репрессий, которые последовали за Лионским процессом 1883 г. Лишившись ведущих активистов и своей организации, перенеся тяжёлые удары, движение теперь было настолько раздроблено, что группы неизбежно оказывались в некоторой изоляции друг от друга. Предложение Испанской федерации о проведении конгресса в Барселоне в 1884 г. было отклонено французами на том основании, что конгрессы представляют угрозу свободе и независимости федераций. Действительность была такова, что, по всей видимости, международный конгресс был не только неосуществимым, но и неактуальным. Французские анархисты находились не в том положении, чтобы думать о создании национальной организации, не говоря уже об интернациональной, хотя Лионский процесс и пробудил к ним симпатию. Чисто практические трудности сделали неизбежным и то, что анархисты стали ещё больше озабочены индивидуальными и изолированными актами насилия, а не коллективными профсоюзными действиями. Как мы уже видели, анархическая пропаганда в Лионском регионе призывала отказаться от всякой организованной борьбы в пользу своего рода партизанской войны против буржуазии. Такие же представления были распространены в Париже.

Во время пребывания Кропоткина в тюрьме «Бунтовщик» продолжал проявлять интерес к стачкам как форме прямого и потенциально революционного действия, из которой возникнет движение за народную экспроприацию⁸¹.

Газета часто выступала с осуждением социалистических «усыпителей» (endormeurs), которые обвинялись в том, что они сдерживают революционное развитие, убеждая стачечников оставаться в рамках мирных и легальных действий. С презрением говорилось о рабочих лидерах Базли и Ро́ше, которые убедили шахтёров из Анзена отказаться от насилия во время стачки в апреле 1884 г.: «Бунтовщик» уничижительно именовал этих лидеров «господа радикалы» и заявлял, что сокрушительное поражение шахтёров было вызвано согласием стачечников мирно вести переговоры с собственниками⁸². Выражалось сожаление по поводу потенциально революционной стачки в Деказвиле в первые месяцы 1886 г., которая постепенно подпала под умеряющее влияние социалистов⁸³. В апреле того же года резкой критике подверглись социалисты Фландрии и Брюсселя, которые отказались поддержать стачки, инициированные анархистами в Льеже: говорилось, что с подобной поддержкой стачки могли перерасти в революцию.

Но, хотя самая суровая критика была направлена в адрес социалистов, «Бунтовщик» был недоволен и поведением анархистов, которые не смогли оказать какое-либо заметное воздействие на борьбу рабочих, за исключением митингов протеста и демонстраций безработных, – особенно во время больших стачек, как, например, в Анзене и Деказвиле, где солидарность рабочего класса позволяла усилить борьбу против капитала на революционных началах. Действительно, экономический кризис – во время которого стачки обычно служили средством защиты и недовольство рабочего класса часто разражалось стихийными и даже насильственными актами протеста – имел все признаки ситуации, в которой анархисты могли надеяться вызвать сочувствие к своим идеям. Тем не менее отсутствуют свидетельства того, что анархистам удалось добиться значительных успехов где-либо за пределами Парижа, возможно за исключением Вьена⁸⁵. Видимо, отчасти это объяснялось тем, что им не удавалось установить связь с рабочими на уровне предприятий до того, как начнётся забастовка. Такое впечатление оставляют комментарии «Бунтовщика» о результатах анзенской стачки.

Очевидно, насколько «Бунтовщик» был обеспокоен тем, что анархисты не прилагали реальных усилий, чтобы установить устойчивые отношения с рабочими или их организациями в промышленных центрах. Газета указывала на этот недостаток анархической пропаганды в своих отчётах о деказвильской стачке в 1886 г. Отмечалось, например, что даже через два месяца после начала стачки деказвильские шахтёры всё ещё ничего не знали об анархизме. «Когда репортёры… спрашивали, велась ли здесь раньше анархическая пропаганда, посещали ли их когда-нибудь анархисты, эти честные люди смотрели им в глаза и спрашивали, кого они подразумевают под анархистами»⁸⁷. Согласно другой статье (вероятно, написанной Гравом), которая вышла несколько лет спустя, хотя анархисты до стачки не имели никаких связей с шахтёрами Деказвиля, сразу же после её начала они установили контакт с последними, чтобы пробудить сочувствие и интерес к идеям анархизма.

Очевидно, что в данном случае было приложено гораздо больше усилий, чем в остальных. Но и здесь анархисты попытались оказать влияние на рабочих только после начала стачки, и они были не слишком успешны в сравнении с лидерами Рабочей партии, такими как Базли, потому что анархисты не вели систематической работы, чтобы помогать рабочим и направлять их в постоянной борьбе с капиталом. Возможно, более значительной и интересной с этой точки зрения была деятельность льежских анархистов. Им удалось вызвать демонстрации и стачки с помощью пропаганды, используя устойчивые связи с рабочими Льежа и имея твёрдую опору в рабочем движении Валлонии, которая сохранялась, несмотря на успехи социалистов⁸⁹.

Основная проблема для французского анархического движения в первой половине десятилетия заключалась в том, что, отделяя себя от гедистской Рабочей партии, оно неизбежно отделяло себя и от рабочего движения, поэтому, помимо стачек, у них было мало возможностей повлиять на развитие профсоюзов, особенно после репрессий 1883‑го. Позднее, в 1908 г., во время дискуссий о синдикализме Грав настаивал, что изоляция от профсоюзного движения в то время была продиктована не враждебностью к профсоюзам так таковым, а их вассальной зависимостью от политических партий⁹⁰. В 1907 г. сам Кропоткин, утверждая, что участие анархистов в профсоюзах важно, объяснял: «Но если бы мы в это время чётко не отделили себя от Базли и Гедов – тактикой, организацией и нашим образом мыслей, – то, вероятно, [наша] идеология ничего не выиграла бы от этого»⁹¹. К тому времени как он вышел из тюрьмы, Кропоткин был занят вопросом о целях и идеалах движения. Его основное внимание теперь было направлено на изложение и разъяснение анархической программы народной экспроприации, поскольку он верил, что революционные действия, необходимые для подлинной социальной революции, начнутся лишь тогда, когда агитаторы будут иметь чёткое представление об этой концепции. Поэтому в тот момент он, видимо, не придавал большого значения отношениям анархистов с рабочим движением, хотя в феврале 1887 г. в «Бунтовщике» была опубликована интересная статья о бельгийских стачках 1886 г., которая могла быть написана Кропоткиным и, безусловно, отражала его взгляды⁹². Здесь приводились доводы о важности систематической пропаганды экспроприации среди рабочих, чтобы стачки и бунты, когда они начнутся снова, уже не были просто актами отчаяния.

По-видимому, единственной за 1886 г. статьёй Кропоткина, прямо упоминавшей о профсоюзах и стачках, была «Социальная война» – страстный отклик на расстрел стачечников и протестующих 3 и 4 мая в Чикаго. Он пренебрежительно отзывался о движении за 8‑часовой рабочий день и создании «Рыцарей труда» – «этой консервативной организации» – и настаивал, что рабочие должны разоружить буржуазию, экспроприировав её капитал, иначе нельзя будет избежать войны на истребление против всех, кто посмеет бунтовать против капиталистов⁹⁴.

Убеждённый в том, что профсоюзное движение теперь находится во власти парламентских социалистов, несмотря на оппозицию политикам, оказанную на Учредительном конгрессе Национальной федерации синдикатов (Fédération Nationale des Syndicats) в 1886 г., Кропоткин теперь думал о том, как с помощью агитации превратить стихийные беспорядки в акты экспроприации. Возможно, что, ввиду положения в рабочем движении и распространённого среди анархистов, в первую очередь франкоязычных, отвращения к любым видам организаций, Кропоткин оставил, по крайней мере на время, проект стачечного Интернационала. Борда и Мартен в мае 1886 г. выступали на митинге в Лионе, призвав рабочих сформировать собственную организацию, независимую от политических партий⁹⁵. Однако новогодняя передовица «Бунтовщика» в 1887 г., жалуясь на несоответствие рабочей организации задачам революции, указывала, что подобная идея оторвана от реалий и практических возможностей⁹⁶. Стоит отметить, что статьи «Рабочая организация» не были включены в «Речи бунтовщика».

Позже, когда у него возродился интерес и внимание к профсоюзному движению, Кропоткин вновь написал о событиях на Хеймаркет. В этот раз он утверждал, что чикагские анархисты допустили ошибку, не принимая участия в профсоюзах и стачечном движении 1886 г., поскольку из-за этого они не смогли оказаться на заводе «Маккормик харвестер уэркс» 3 мая, чтобы убедить стачечников оказать сопротивление во время расстрела⁹⁷.

Интерес Кропоткина к революционному потенциалу профсоюзного движения возродился, главным образом, благодаря английским стачкам 1889 г., которые знаменовали начало «нового юнионизма». С тех пор его энтузиазм относительно массовой работы в профсоюзах никогда не угасал, несмотря на возражения по поводу революционного синдикализма, высказанные на Амстердамском конгрессе 1907 г., и навязчивое стремление побороть германский милитаризм, которое в 1913 г. фактически заставило его отказаться от идеи об антивоенной всеобщей стачке⁹⁸.

Особое значение для Кропоткина имела Большая стачка докеров, поскольку она произошла в Англии, стране умеренного тред-юнионизма, который, как он верил, оказал пагубное влияние на рабочее движение всей Европы. Хотя стачка закончилась компромиссом с буржуазией, она, как настаивал Кропоткин, показала, что масса рядовых неквалифицированных рабочих может стихийно создать собственный профсоюз и вести эффективную стачечную борьбу против капитала. Он был впечатлён непоколебимой солидарностью огромного числа участвовавших рабочих и их способностью действовать, не полагаясь во всём на опытное институционализированное руководство. Более того, успех стачечников, парализовавших торговые связи капитала, на его взгляд, доказывал практическую осуществимость всеобщей стачки как способа подготовки революции⁹⁹. Убеждённый в революционном потенциале нового юнионизма, Кропоткин был разочарован анархистами, которые критиковали это движение, но были неспособны участвовать в нём и развивать его на революционных началах¹⁰⁰. Хотя Кропоткин не соглашался со строгой критикой Тарриды дель Мармоля (который в сентябре 1890 г. жаловался, что узкий интерес к теории в 1880‑е оторвал французских анархистов от масс, в противоположность их товарищам в Испании, которые сохранили связь с рабочим движением), он был обеспокоен тем, что анархисты Франции не смогли ответить на радикализацию французского рабочего движения, которое начало избавляться от реформистского влияния гедистов.

С таким же восторгом Кропоткин относился к Движению 1 Мая, которое, как он считал, было стихийно начато массами, чтобы вырвать у капиталистов 8‑часовой рабочий день посредством демонстрации, которая фактически была однодневной стачкой. Отвечая чистым анархистам, которые доказывали, что это движение лишь ослабляет нарастающую волну восстания, истощая революционную энергию, предоставляя возможность для правительственных репрессий и подавляя личную инициативу, Кропоткин говорил, что за один-два года однодневная демонстрация, по всеобщему согласию народа, превратится во всеобщую стачку; что, поскольку сила личной инициативы заключается в пробуждении духа восстания среди масс, люди действия теперь должны участвовать в народном движении¹⁰¹. В статье «Первое Мая» Кропоткин развивал мысли о том, что анархистам необходимо участвовать в новом боевом профсоюзном движении и Движении 1 Мая, чтобы противостоять влиянию реформистов и социал-демократов, а также чтобы придать этим народным движениям революционный характер; он также объяснял, каким образом анархисты могут пропагандировать народ через активное участие в его борьбе, ни единым словом не изменяя своим анархическим принципам – о чём говорил ещё Таррида дель Мармоль¹⁰². Обеспокоенный ситуацией во Франции и глубоко разочарованный тем, что новый юнионизм в Англии подпал под парламентское влияние, Кропоткин в ноябре 1891 г. вместе с Малатестой провёл конференцию анархистов в Лондоне, которая приняла обращение с призывом более активно участвовать в рабочем движении.

При этом Кропоткин не считал, что профсоюзы всегда имеют революционный потенциал: как он объяснял Неттлау в 1895 г., для него существовало чёткое различие между профессиональным союзом (trade union), узко сосредоточенным на эгоистической борьбе за повышение зарплаты и сокращение рабочего дня, и рабочим союзом (labour union), ведущим прямую борьбу против капитала. Именно последний, доказывал Кропоткин, мог объединить миллион человек, чтобы те заявили о своём праве на благосостояние и средствах его достижения, и поэтому мог достичь гораздо большего, чем простая пропаганда, даже если бы и не привёл к революции.

Он, несомненно, видел большие возможности в новом юнионизме: помимо всеобщей стачки он, например, был впечатлён развитием прямого действия в форме тактики «ca canny» (саботажа), которая возникла среди докеров Глазго и Ливерпуля в 1889–90 гг.¹⁰³. Но именно революционный синдикализм, начинавший складываться во Франции в 1890‑е гг., по мере того как влияние социал-демократов снижалось, а влияние анархистов росло, фактически развил идеи прямого действия.

Для Кропоткина революционный синдикализм являлся возрождением антиавторитарного интернационализма, который марксисты пытались уничтожить на конгрессах Второго Интернационала, направив его в парламентское русло, как они уже сделали на Гаагском конгрессе 1872 г.¹⁰⁴. Вероятно, Кропоткин видел в синдикализме прообраз того стачечного Интернационала, за создание которого он выступал ранее. В своём обращении к собранию британских и французских профсоюзных делегатов в Лондоне в 1901 г. он призывал к «международной федерации всех профессиональных союзов по всему миру», в которой рабочие будут «поддерживать друг друга, независимо от политических мнений и национальности, в прямой борьбе труда против капитала»¹⁰⁵. Переписка с Гильомом в начале 1900‑х заставляет думать, что Кропоткин участвовал в предпринятой им попытке восстановить тайную организацию по образцу старого «узкого» Интернационала, как предлагал Малатеста в 1881 г. И в письме к Бертони в начале 1914 г., отмечая, что синдикализм не всегда является революционным, Кропоткин подчёркивал важность работы и влияния «узкого круга» в Антиавторитарном Интернационале, ссылаясь на недавнюю статью Малатесты в итальянской «Воле» (La Volontà): «Ему [синдикализму] необходим ещё один элемент, о котором говорил Малатеста и который всегда практиковал Бакунин»¹⁰⁶.

Кропоткин, в отличие от многих анархистов в начале XX в., не отождествлял революционный синдикализм с анархизмом. В письме к Граву в 1902 г. он говорил, что, если бы анархическая партия сделала синдикализм главным направлением своей пропаганды, её существование утратило бы смысл¹⁰⁷. У Кропоткина вызвали сомнение реформистские элементы во Всеобщей конфедерации труда (Confédération Générale du Travail) и сотрудничество Гильома с ними. Он не одобрял представление об обществе, основанном исключительно на рабочих организациях. А в 1906 г., после спада стачечной волны в России, он пришёл к выводу, что тактика всеобщей стачки не способна добиться значительных изменений¹⁰⁸.

Кропоткин не участвовал в Амстердамском конгрессе 1907 г., где Монатт произнёс свою знаменитую речь об основных принципах революционного синдикализма, а Малатеста дал на неё не менее известный ответ, жалуясь на то, что анархисты превращают синдикализм, по существу являющийся лишь средством, в свою цель. Кропоткин, судя по всему, был в значительной степени согласен с Малатестой, но не выступил с открытой критикой позиции конгресса: несмотря на сомнения, он продолжал сочувствовать революционному синдикализму. Его вера в значимость рабочего движения оставалась непоколебимой. «Синдикат абсолютно необходим. Это единственная форма рабочего объединения, которая позволяет вести прямую борьбу против капитала, не впадая в парламентаризм», – настаивал он в письме к Бертони в марте 1914 г.¹⁰⁹.

Заключение

Сочувствующие, но непонимающие либералы и социалисты часто были склонны оценивать Кропоткина как наивного и непрактичного идеалиста. Сам же он всегда настаивал, что идеализм должен быть выражен в действии – действии, которое соответствует идеалам и направлено на достижение ясно сформулированных целей. По сути, он был человеком, склонным к действию и даже с нетерпением ожидавшим его, человеком, который, подобно большинству революционеров своего времени, преуменьшал силу капиталистического государства, но тем не менее был осведомлённым и часто весьма проницательным в вопросах политики. Неттлау был ближе к истине, когда отмечал, что, в сравнении с Реклю, анархизм Кропоткина казался «более твёрдым, менее терпимым, более расположенным к практике», и его недостатки, как подразумевает Неттлау, фактически выдавали в нём непримиримого, но опытного и умелого агитатора¹.

Европейское анархическое движение, которое возникло из Антиавторитарного Интернационала в конце 70‑х гг. XIX века, оказалось в чрезвычайно сложной ситуации. Ему приходилось выдерживать не только соперничество с остальной частью социалистического движения, но и правительственные репрессии, ужесточившиеся в ответ на анархическую агитацию и повстанческие выступления. Оно также было вынуждено бороться с деморализацией в своих собственных рядах, которая вызвала отход Гильома и Швицгебеля от активного участия в нём и отступничество, вначале Косты и Брусса, а затем Готье, Бернара и Льежона. Кропоткин, без сомнения, играл в этой ситуации важную и в целом конструктивную роль.

Когда он прибыл в Европу после бегства из России – бакунист, участвовавший в российском революционном движении, но оторванный от Антиавторитарного Интернационала в критический период его развития, – Кропоткин больше интересовался революционной тактикой, а не теорией. Только когда он стал убеждён, что успех революционной агитации в массах Западной Европы будет определяться тем, смогут ли анархисты дать народу ясную цель, отличную от цели государственных социалистов, – тогда он начал активно участвовать в дискуссиях по теории анархизма. Кропоткину, внимательно относившемуся к различным мнениям, представленным в анархических кругам, потребовалось время, чтобы прийти к выводу, что Антиавторитарный Интернационал должен посвятить себя борьбе за анархический коммунизм. Приняв такое решение, он сыграл важную роль в дискуссиях, которые привели к решениям, принятым в Ла‑Шо-де-Фоне в 1880 г., хотя именно Кафиеро своими красноречивыми доводами добился принятия принципов анархического коммунизма на самом конгрессе. Но если на данном этапе Кропоткин не внёс значительного вклада в развитие анархо-коммунистической теории, то в начале восьмидесятых он первым высказал идею, которая легла в основу его последующих влиятельных работ, – что первой задачей революции должны быть пища и жильё для всех. Кроме того, он, вероятно, был тем, кто подготовил красноречивое изложение анархо-коммунистических идей на Лионском процессе 1883 г., которое позволило популяризовать конструктивный образ анархизма в период репрессий.

Что касается идей и роли Кропоткина в развитии революционной тактики анархического движения, то с самого начала существовала тенденция отождествлять его взгляды с концепцией пропаганды действием, что мешало правильному их пониманию. Фактически же, хотя Кропоткин всегда придавал большое значение героическим актам самопожертвования, развивающим народный дух восстания, он никогда не разделял представление о «пропаганде действием» в том виде, как оно было выражено Бруссом или итальянцами и, тем более, как оно предстало на заседаниях Лондонского конгресса. Для него акт, предпринятый в качестве урока анархических идей или пропагандистского приёма, был морально и тактически несостоятельным, особенно если он отражал анархизм в упрощённом и деструктивном смысле, – искренние революционные действия должны были естественно и неизбежно следовать из ясных революционных анархических убеждений, даже если они совершались без надежды на успех. Кропоткин не соглашался с утверждением, что массы не могут понять революционные идеи на теоретическом уровне, и хотя он считал, что для понимания и признания анархизма народом нужен пример революционного меньшинства, он тем не менее настаивал, что этот пример будет лишён значения и привлекательности, если за ним не стоит искреннее стремление к восстанию, и не приведёт к настоящей социальной революции, если действия сами по себе не отражают целей этой революции. Кропоткин вовсе не чувствовал себя комфортно среди сторонников «пропаганды действием», как утверждал Д’Агостино в своей работе о марксизме и русских анархистах². Точно так же он, в силу своих народнических убеждений, не позволял себе увлечься этим течением, как пыталась доказать Флеминг в недавнем исследовании «пропаганды действием»³. Проблема заключается в том, что он отказывался осуждать «пропаганду действием», поскольку опасался, что это будет воспринято как осуждение подлинных революционных актов, ошибочно истолкованных как «пропаганда действием». В любом случае рассуждения о пропаганде действием не приближают нас к пониманию идейной эволюции Кропоткина, поскольку это было весьма смутное понятие, которое для разных людей означало разные вещи, – возможно, оно более важно как лозунг, а не точное описание анархической тактики.

Подход Кропоткина в 1876 г., когда он прибыл в Западную Европу, видимо, был результатом взаимодействия между его бакунистскими убеждениями и опытом работы в кружке чайковцев, и ему потребовалось время, чтобы приспособить свои идеи к ситуации. Кропоткин требовал от своих товарищей-интернационалистов почти сверхчеловеческого идеализма, самоотверженности и революционной энергии, которые отличали чайковцев, и, вдохновляясь своими предыдущими впечатлениями об Интернационале, смотрел на него как на движение, которое должно поднять первые революционные выступления, ведущие к общенародной революции. На данном этапе, в отличие от других бакунистов, особенно юрских, Кропоткин испытывал серьёзные сомнения в отношении профсоюзного движения, поэтому, хотя он предусматривал коллективные и массовые действия, это были действия, предпринимаемые МТР как революционной, а не профсоюзной организацией. Его первые наблюдения рабочего движения в 1876 г., особенно в Англии, только усилили это неприятие профсоюзов. В то же время относительно неудачное участие интернационалистов в Беневентском рейде и бернской демонстрации 1877 г., в сочетании с деморализацией и апатией, проникавшей в ряды Интернационала, особенно в Юре, подрывало его уверенность в возможности дальнейших выступлений, способствующих революции.

В этой ситуации у него возник интерес и сочувствие к покушениям 1878–79 гг., и он приветствовал их, несмотря на их политическую окраску, как стихийные акты протеста, вызванные народной ненавистью к угнетателям и помогающие пробудить дух восстания. Но именно тогда, когда внимание Кропоткина привлекли индивидуальные революционные акты, его отношение к профсоюзам начало меняться под влиянием событий. Питтсбургские стачки 1877 г. заставили его признать определённый революционный потенциал в профсоюзной деятельности и организации, а поездка в Испанию в том же году не только вызвала в нём новую надежду и энтузиазм в отношении Интернационала, но и побудила рассматривать рабочее движение как реальную основу международной революционной организации. К 1879 г. его взгляды прояснились благодаря приобретённым впечатлениям и изучению опыта Французской революции, и одновременно возникла перспектива возрождения рабочего движения во Франции, находящегося под влиянием революционного социализма. У Кропоткина начала складываться теория революционной борьбы, которая включала две формы действий: одна была в большей степени индивидуальной, другая – по преимуществу коллективной и зависящей от радикализации рабочего движения. Однако в своём первом изложении взглядов по данному вопросу, в подготовленном для обсуждения Юрской федерации докладе «Анархическая идея с точки зрения практического осуществления», он настаивал, что деятельность анархистов должна иметь свой собственный характер, то есть быть направленной на народную экспроприацию, и должна быть как можно более широкой, охватывающей все общественные дела и проблемы, как в городских, так и в сельских коммунах (муниципалитетах), как в профсоюзах, так и за их рамками. Очевидно, что Кропоткин, стремившийся сделать анархическое революционное действие жизнеспособной и эффективной альтернативой парламентаризму, сочувственно, но вместе с тем критически относился ко всем современным ему формам протеста, как индивидуальным, так и коллективным. Фактически именно тогда, настаивая на том, что революционное действие должно вдохновляться идеями народной экспроприации, он начал защищать анархический коммунизм как наиболее близкое и недвусмысленное выражение этого идеала.

В 1880–81 гг., глубоко взволнованный действиями народников и реакцией правящих классов, Кропоткин стал уделять больше внимания покушениям, даже когда они были политическими. Тем не менее даже после убийства царя он продолжал настаивать, что подобные действия должны быть связаны с экономическим терроризмом, и решительно сопротивлялся той разрушительной одержимости насилием, которая вдохновила Кафиеро на публикацию статьи «Действие» в декабре 1880 г. Более того, враждебно относясь к созданию подпольной организации с жёсткой дисциплиной и испытав влияние Реклю с его упором на спонтанность и индивидуальность, Кропоткин подчёркивал значение стихийных изолированных актов, которые не были результатом спланированного заговора, и настаивал на каталитической роли анархистов, которые должны были присоединиться к народной борьбе и способствовать увеличению числа актов протеста. В то же время у него сохранялся интерес к коллективной борьбе в рабочем движении. Однако спад анархического влияния во французском профсоюзом движении, достигший кульминации в принятии программы-минимум на Гаврском конгрессе в ноябре 1880 г., заставил Кропоткина обратить внимание на возможность прямых действий против капитала как положительную альтернативу парламентаризму и умеренному рабочему движению. В 1881 г., взяв в качестве модели ирландскую Земельную лигу, с одной стороны, и испанское анархическое движение – с другой, он стал выступать за сочетание индивидуальных и коллективных революционных действий, которые носили бы экономический, а не политический характер и осуществлялись бы «стачечным Интернационалом», организованным для насильственных стачек и экономического терроризма.

Однако эти идеи, которые он обрисовал в дискуссиях с ведущими революционерами накануне Лондонского конгресса 1881 г., созванного с целью сплотить преследуемые силы анархического Интернационала, судя по всему, не получили значительной поддержки. Действительно, в «узком кругу» Интернационала, между Кропоткиным и Малатестой, возникли расхождения по организационным вопросам, которые затем продолжали углубляться долгие годы. Кропоткин выступал за воссоздание МТР как открытой революционной организации для экономической борьбы против капитала, с добавлением весьма небольшой тайной интернациональной группы. Малатеста в свою очередь доказывал необходимость международной конспиративной организации, ведущей повстанческие действия против правительств. То, что Малатеста отклонил идею стачечного Интернационала, не было большой неожиданностью, поскольку этот проект, вероятно, не был востребован в итальянских условиях, где существовала традиция подпольных организаций и отсутствовало радикальное профсоюзное движение. Можно было говорить о том, что Кропоткин слишком узко сфокусировался на опыте испанской и французской ветвей движения.

С другой стороны, анархическое движение в разных странах фактически развивалось в разных направлениях, так что, скорее всего, не было никакой практической возможности достичь взаимопонимания между ними. К сожалению, различия между Малатестой и Кропоткиным помешали им выступить единым фронтом против деструктивистов. До какой степени было возможно ограничить влияние последних, остаётся неясным. Общее настроение конгресса складывалось не в пользу «хладнокровных» и широких взглядов на подготовку революции. Успешное покушение на Александра II, несомненно, вызвало энтузиазм в отношении насилия: анархисты, часто имевшие лишь неформальную организационную сеть, столкнулись с нарастающим преследованием, особенно в Германии, что, казалось, не оставляло им иного выбора, кроме отчаянных актов возмездия со стороны отдельных лиц и небольших групп. Всё это, однако, не исключает вероятности того, что два выдающихся революционера могли оказать более заметное и конструктивное влияние, если бы им удалось работать вместе (как изначально надеялся Кропоткин).

Лондонский конгресс для Кропоткина оказался явно неудачным. С одной стороны, его подход к революционному действию не получил поддержки «узкого» Интернационала, с другой – ему не удалось убедить делегатов, склонявшихся к беспорядочному насилию. Компромиссные резолюции, принятые на заседаниях конгресса, в итоге лишь создавали ложное впечатление о том, какого мнения придерживался Кропоткин на самом деле. Тем не менее он не оставил попыток популяризовать свои идеи о революционной тактике. В двух сериях статей, написанных для «Бунтовщика», «Дух восстания» (май – июль 1881 г.) и «Рабочая организация» (декабрь 1881 г.), он развёрнуто изложил свои взгляды.

В «Духе восстания», основываясь в основном на свидетельствах о Французской революции, Кропоткин доказывал, что разносторонние и самоотверженные действия революционных меньшинств, как коллективные, так и индивидуальные, пробуждают народный дух восстания; что идеи наиболее энергичного из этих меньшинств влияют на народ во время революции; что длительные выступления крестьян на экономической почве привели к окончательной отмене феодализма в 1793 г.; и что именно экономическая, а не политическая агитация станет залогом того, что народ не будет вновь предан буржуазией и подлинная социальная революция свершится. В серии «Рабочая организации» (о которой, кажется, редко вспоминают) Кропоткин обратился конкретно к рабочему движению⁴. Призывая к созданию международного объединения профсоюзов для стачечной борьбы, он доказывал, что МТР, действуя как «стачечный Интернационал», в свои первые годы разработало широкие принципы современного социализма, а стачки являются очевидным средством прямой борьбы с капиталом во время подготовки к революции. Кропоткин рассматривал увеличение числа стачек, часто сопровождающихся столкновениями с силами государства, как способ развить народный дух восстания и распространить социалистическую идею.

Если Кропоткин подчёркивал роль меньшинства в подготовке революции и открыто признавал участие анархистов в актах террора, то не менее важна для него была идея стачечного Интернационала, необходимого для развития прямой борьбы масс против капитала. Кроме того, хотя он подчёркивал аспект стихийности и необходимость участия в народной борьбе, он ожидал, что анархисты будут поддерживать действия, направленные на народную экспроприацию, а не на свержение правительства или просто месть в отношении государственных чиновников. В то же время, обеспокоенный навязчивыми мыслями о насилии и динамите, исходившими от таких людей, как Серро и Мост, он продолжал призывать движение к более широкому подходу, при котором использовалась бы любая возможность для развития всех видов революционного действия.

Несомненно, всё это вызвало определённый положительный отклик в анархическом движении. Сам Кропоткин был особенно заинтересован событиями в Юго-Восточной Франции. Юрцы и лионцы согласились с кропоткинскими идеями об экономическом терроризме и необходимости радикализовать профсоюзы. Но они никогда не проявляли большого интереса к концепции «стачечного Интернационала», и, как мы видели, лионское движение фактически отвергло её. В действительности, в ответ на преследования и растущее влияние парламентских социалистов на рабочее движение, среди франкоязычных анархистов возобладал деструктивистский подход. Лионцы, даже если они одобряли экономический терроризм, выразившийся в действиях Чёрного союза, не делали большого различия между актами, направленными против власти и против буржуазии, они с одинаковым восторгом встретили покушения Флорьяна и Фурнье и, очевидно, имели какое-то отношение ко взрыву в Белькуре. Юрская федерация, возможно, была исключением из общей тенденции, но её члены были настолько деморализованы из-за отсутствия поддержки, что фактически впали в бездействие, и всё красноречие Кропоткина, убеждавшего их в эффективной роли меньшинств, было неспособно вернуть им энергию.

Но если Кропоткин добился лишь ограниченного влияния на выработку тактики франкоязычного движения, то выступление на Лионском процессе позволило ему доказать, что анархический коммунизм стоит выше деструктивного поведения и угрожающих фраз. Он представил репрессии как неудачную попытку правительства пресечь первые признаки восстания, которая лишь разожжёт революционный дух угнетённых.

Поскольку анархическое движение во Франции выдержало преследования, общая оценка ситуации Кропоткиным оказалась верной. Однако, лишившись своих ведущих активистов и находясь в состоянии организационной раздробленности, движение пережило серьёзный спад. Настроение в самых активных секциях стало отчаянным, пропаганда, прежде всего в Париже и Лионе, свелась к защите любых возможных актов насилия против буржуазии, а интерес к экономическому терроризму выродился в «самостоятельный возврат» собственности. На уровне массовых действий анархисты, безусловно, играли ведущую роль в демонстрациях безработных, но, сосредоточившись на неорганизованной борьбе угнетённых, они не пытались внедриться в профсоюзы и подготовить почву для своего влияния, которое они надеялись приобрести в стихийных стачках и протестах.

Конечно, на французских анархистов повлияло немецкоязычное движение, которое в Австрии и Германии практиковало немотивированное насилие в отношении правящих классов, включавшее как политический, так и экономический терроризм – последний в форме «самостоятельного возврата» с целью приобрести средства для борьбы и искоренить в народе идею частной собственности. В августе 1883 г. Юрская федерация, настаивая на приоритете экономической борьбы против капитала, высказалась за «пропаганду действием» в такой манере, что это могло быть истолковано как поддержка «самостоятельного возврата»; а в декабре того же года «Бунтовщик», привлечённый очевидной динамичностью германских революционеров, которая контрастировала с пустыми угрозами французов, выразил сочувствие к подходу немцев. Однако, когда редактором газеты стал Грав, «Бунтовщик» (хотя он и был готов осудить испанское движение за отказ поддерживать «Чёрную руку») стал выражать беспокойство по поводу развития немецкоязычного движения и его воздействия на анархистов во Франции. Наконец, в 1885 г. Грав выступил с решительным и бескомпромиссным осуждением «самостоятельного возврата» и агрессивной риторики, которые, по его заявлению, грозили превратить движение в организацию мелких преступников, а не серьёзных революционеров. Одновременно «Бунтовщик» продолжал разоблачать пагубное влияние социалистов на рабочее движение и стачки, и в 1884 г., сохраняя оптимизм по поводу революционного потенциала ожесточённых стачек этого периода, газета призывала анархистов оказывать систематическое и долгосрочное влияние на борьбу рабочих в промышленных центрах.

Когда Кропоткин вышел из тюрьмы в 1886 г., он был глубоко встревожен состоянием анархического движения в условиях, когда ему предстояло выполнить неизмеримо сложную задачу борьбы с реформистским и парламентским влиянием. Он, несомненно, разделял беспокойство Грава по поводу того, что движение было увлечено, с одной стороны, политическим терроризмом, а с другой – экономическим терроризмом, который вызвал серию жестоких убийств в Германии и Австрии и волну краж во Франции. Судя по всему, Кропоткин видел первоочередную задачу в том, чтобы вывести анархистов из нравственно мутных вод, в которых они дрейфовали. Но вместо того, чтобы нападать на своих товарищей, как делал Грав, он пытался развить у них более ясные представления о народной экспроприации и убедить их задуматься о действиях, соответствующих этим представлениям.

Если Кропоткин в это время и упоминал о профсоюзах и стачках, то очень редко, очевидно считая, что только благодаря осознанию идеи экспроприации стачки могут стать чем-то бо́льшим, нежели актами отчаяния. Он, видимо, оставил идею стачечного Интернационала в ответ на сложившуюся ситуацию; вероятно, он осознавал, что почти болезненная неприязнь к формальной организации породила анархическое движение, которое, будучи изолировано от рабочего движения влиянием социал-демократов, не надеялось и не пыталось создать какую-либо разновидность «стачечного Интернационала». Кропоткин и Грав, описывая позднее этот период изоляции, говорили, что им было необходимо отстоять свою революционную позицию перед лицом парламентских социалистов. Это не такое слабое оправдание, как может показаться на первый взгляд, поскольку рабочее движение, находившееся под контролем Рабочей партии Франции, могло навязать анархистам реформистскую тактику, не позволив им выдвинуть альтернативу парламентаризму, – в конце концов, даже там, где они пытались повлиять на профсоюзы, их усилия привели к разногласиям, а не к изменению позиции. Конечно, складывается впечатление, что анархисты не пытались, как призывал «Бунтовщик» использовать ситуации, где отношения рабочих и работодателей были особенно напряжёнными, чтобы иметь возможность повлиять на ход событий, когда разгорится трудовой конфликт. Но и фактическая ситуация, по-видимому не была благоприятной для продвижения идеи о прямой борьбе против капитала – экономический спад не позволял профсоюзам добиться значительных результатов, применяя дорогостоящую тактику стачек, а парламентская тактика, которая ещё не была дискредитирована и не ставила интересы рабочих под угрозу, казалось, давала больше надежды на успех.

Однако, хотя Кропоткин и мог оставаться сдержанным, ввиду преобладающего недоверия к профсоюзной работе и формальной организации, он не изменил своих взглядов о важности профсоюзного движения и его революционном потенциале, когда оно было свободно от влияния парламентаризма, и он был одним из первых, кто приветствовал новый независимый и боевой дух рабочего движения в Англии и Франции в конце восьмидесятых. Эта преемственность, существовавшая между походом Кропоткина в начале десятилетия и его требованием более активного участия в профсоюзах с 1889 г., не была замечена исследователями. Мельник, например, утверждает, что неоднозначное отношение к терроризму заставило Кропоткина в начале девяностых обратить внимание на синдикалистское движение – новое оппозиционное веяние, которое позволяло разрешить дилемму, поставленную террористическими актами⁵.

Конечно, Кропоткин, как отмечает Миллер, был страстным синдикалистом не в большей степени, чем защитником политического терроризма. Он никогда не рассматривал профсоюзную борьбу и стачки, какими бы решительными они ни были, как способ начать революцию, и, несмотря на ностальгические воспоминания об МТР первых лет, он не видел в профсоюзной организации основу будущего общества, в отличие от юрцев и бакунистов. Но это вовсе не означает, что, как предположил Д’Агостино, Кропоткин лишь под давлением признал, что профсоюзы могут играть важную роль в революционной борьбе⁶. Напротив, он всегда настаивал на важности рабочего движения в борьбе, ведущей к революции.

Наряду с этим, исследователи имеют несколько запутанное представление об отношении Кропоткина к терроризму. Они описывали террор, поддержанный и вдохновлённый анархистами, как политический и связывали Кропоткина, особенно в рассматриваемый период, именно с политическим терроризмом. Ульрих Линзе, например, в своём исследовании терроризма и анархического движения, небезынтересном в других отношениях, заявил, что анархический террор был политическим и что политическое насилие стало для анархистов заменой революции⁷. Точно так же Мари Флеминг в своём исследовании «пропаганды действием» писала: «Можно было утверждать, что анархическая теория и политический терроризм не только не противопоставлялись, но и фактически становились дополняющими друг друга»⁸. Конечно, увлечение террором не помогло анархистам ни развить свои принципы, ни укрепить связь с массами. И действительно, в некотором смысле может быть верным то, что, как предположил Линзе, анархисты, прибегая к террору, предпринимали отчаянную попытку выйти из тупика, в который загнал их парламентский социализм. Но, как мы видели, терроризм, особенно в Германии и Австрии, не был узкополитическим: фактически он был направлен против всего угнетающего класса, буржуазии. Сам Кропоткин, даже если он не осуждал политический терроризм, считал его неанархической по существу тактикой и вместо этого выступал за экономический терроризм – но не за классовое насилие. Беспокоясь о том, что анархический идеал будет дискредитирован действиями, которые были либо политическими, либо откровенно деструктивными, Кропоткин пытался разъяснить идеи анархического коммунизма и их связь с революционной борьбой. Возможно, его подход не был понят во время Лондонского конгресса и не был полностью принят даже в последующее время. Однако в тяжёлый период 1883–86 гг. террористические идеи всё же не поглотили анархическое движение за пределами Германии и Австрии, и в конце десятилетия оно смогло вернуться в общественную жизнь с более позитивным подходом.

Образ Кропоткина был омрачён тенденцией смешивать его взгляды с классовым терроризмом и антисиндикалистскими идеями более экстремистских и индивидуалистских представителей анархического движения в эти ранние годы. Фактически он никогда не проявлял узкого или некритического интереса ни к террористической, ни к синдикалистской тактике, но признавал важность их обеих. Его подход был весьма широким, он стремился всеми средствами продвигать борьбу за установление анархо-коммунистического общества. Это особенно заметно выражалось в его пропагандистской деятельности, характер и значение которой если и признавались, то не были полностью оценены.

В конце семидесятых франкоязычное анархическое движение пережило ряд неудач в своих пропагандистских начинаниях, в результате углубляющихся разногласий с другими частями социалистического движения и усиления репрессий. «Мирабо» в Бельгии возник в период внутренних конфликтов – только для того, чтобы закрыться в 1880 г. Попытки создать живую альтернативу тусклому и осторожному «Бюллетеню» потерпели крах с запретом «Авангарда», а между тем перестал выходить и сам «Бюллетень». Одновременно наблюдалась некоторая деморализация среди пропагандистов, из-за отсутствия постоянного отклика и поддержки со стороны народа, на которую они надеялись. Умелые и энергичные действия Кропоткина в этой ситуации фактически позволили движению пройти критический период, и успех «Бунтовщика» принёс уверенность в том, что анархисты по крайней мере не будут восприниматься как безумные отщепенцы.

Влияние «Бунтовщика» действительно было значительным, не только потому, что он успешно избегал репрессий, продолжая распространять революционные идеи, но и потому, что он приобрёл широкую читательскую аудиторию, благодаря пропагандистскому подходу Кропоткина. Во‑первых, редактор излагал революционные взгляды относительно умеренным языком, чтобы не дать властям оправдание для закрытия газеты. Во‑вторых, считая, что нужно ободрять угнетённых, а не просто рассказывать им об их горестях, он отмечал приметы времени, которые указывали, что, несмотря на спады, в обществе не только начинаются коренные изменения, но и неизбежно приближается социальная революция, если рабочие готовы посвятить себя борьбе. В‑третьих, он не боялся разъяснять радикальные и сложные идеи рабочим и, принимая во внимание их сильные и слабые стороны, представлял анархизм в таком виде, чтобы они сразу же могли понять его значение. Следующее замечание об особенностях общения с сельскими тружениками служит хорошей иллюстрацией этого.

Наконец, Кропоткин с его неустанностью и решимостью, которую не могли поколебать никакие трудности, обеспечил регулярный выпуск газеты, искусная пропаганда которой не имела себе равных, ни в анархическом движении того времени, ни за его пределами, и поэтому не могла не найти читателей, сочувствующих взглядам анархистов и отзывающихся на них.

Кропоткин прекрасно понимал важность газетной пропаганды и никогда не пытался принижать её, как делали крайние элементы, особенно после Лондонского конгресса. В то же время он признавал её ограниченность: как уже отмечалось, он не использовал газету, чтобы явно подстрекать рабочих к актам насилия (в отличие от экстремистов во главе с Серро), потому что осознавал возможные опасные последствия этого как для газеты, как и для движения. На взгляд Кропоткина, для ведения открыто революционной пропаганды лучше всего подходили подпольные издания вроде листовок, брошюр и объявлений, авторы которых не могли быть обнаружены, – особенно когда репрессии усиливались и газеты подвергались угрозе закрытия. Он также считал эту более простую форму пропаганды (листовки, брошюры и объявления) более подходящей для сельского населения, которое – отчасти потому, что было менее образованным, – не уделяло столько внимания революционным газетам.

Подход Кропоткина к пропаганде был широким и творческим. Он считал, что любые события в повседневной жизни рабочих могут быть эффективно использованы для ведения пропаганды, и это отчасти объясняет его интерес к муниципальной политике и даже избирательным кампаниям в конце семидесятых. Кропоткин также отмечал, что существует бесконечное число способов пропаганды: помимо очевидных, таких как речи на митингах и статьи в газетах, к ним относились дружеские беседы с рабочими в кафе, проведение сатирических представлений на улице и символические публичные протесты вроде сожжения чучел.

К сожалению, несмотря на все усилия, Кропоткину оказалось трудно убедить товарищей, даже в Юре и Юго-Восточной Франции, принять такую программу пропаганды. Швейцарцы были слишком деморализованы для того, чтобы предпринять хоть что-либо, и к 1882 г. он был вынужден указать Юрской федерации на то, что государственные социалисты оказались гораздо более систематичными, предприимчивыми и успешными в своей пропаганде. Лионцы были намного энергичнее юрцев, но они явно не оценили совет ограничить призывы к насилию подпольными листовками. Тем не менее поведение анархистов на Лионском процессе в некотором смысле можно назвать торжеством кропоткинского стиля пропаганды, который не давал движению впасть в бездумную деструктивность, характерную для Серро и Моста. Подход Кропоткина демонстрировал намного больше умения и проницательности, чем признавали за ним социалисты и историки. С другой стороны, ведущие анархисты, которые с одобрением отзывались о его жизни и деятельности, выражали некоторые сомнения относительно его характера его работы: Малатеста и Неттлау, например, указывали, что успех Кропоткина как пропагандиста сам по себе являлся проблемой, поскольку заставлял значительную часть движения некритически воспринимать его идеи, особенно в последние годы его жизни.

В отличие от Реклю, который, по словам Неттлау, имел твёрдые личные убеждения, но считался и с другими мнениями, признавая их право на существование, Кропоткин, однажды придя к определённым убеждениям, уже не мог серьёзно относиться к их критике внутри движения, особенно ввиду того факта, что (как объясняет Неттлау) «было сложно предложить изменения в его тесно связанной работе, не нарушив целого». Впоследствии он был склонен занимать довольно жёсткую позицию против любых отклонений от того, что он считал основными неопровержимыми принципами анархизма, и можно говорить о том, что его влияние в каком-то смысле не только задерживало развитие анархических идей, но и обостряло внутренние противоречия. Ещё в 1870‑е гг. можно было видеть примеры такого несколько бесцеремонного и властного отношения Кропоткина к проблемам анархистов Валлонии, хотя в его защиту нужно сказать, что в данном случае он лишь выражал взгляды Гильома и юрцев. Ещё более важен вопрос о его требовании исключительной верности анархическому коммунизму – требовании, которое углубляло раскол между умеренными и крайними элементами в движении, а также между анархистами и другими социалистами. Это имело серьёзные последствия в Испании, где возникли опасные разногласия между анархо-коммунистами и теми анархистами, которые в 1880‑е гг. всё ещё упорно придерживались коллективизма.

Однако не стоит преувеличивать влияние, которое оказывала на анархическое движение эта узость взглядов и нетерпимость Кропоткина, отмеченная Неттлау. Это скорее относилось к представлениям Кропоткина об идеалах, а не о революционной тактике, в отношении которой его подход всегда оставался широким, несмотря на скептическое отношение к актам, узко направленным против государства. Что же касается его преданности анархо-коммунистическим идеалам, то она, возможно, подпитывала противоречия коллективистов и коммунистов, но не она разожгла их. В конце концов, мы видели, что анархический коммунизм появился как логическое развития бакунистского коллективизма в европейском анархическом движении, без каких-либо значительных усилий со стороны Кропоткина. Кроме того, хотя он и настаивал, что анархический коммунизм в итоге добьётся победы в движении, он весьма критически воспринимал тот пуризм, которым отличались французские анархические круги, и призывал к терпимости в отношениях между коллективистами и коммунистами в Испании.

По сути, Кропоткин гораздо меньше был подвержен сектантству и нетерпимости, чем, например, Жан Грав. Он всегда пытался избегать открытых конфликтов со своими товарищами, предпочитая, когда он был не согласен с их взглядами, выражать свою критику косвенным путём. Кропоткин противостоял идеям Брусса о пропаганде действием и муниципальной политике, выдвигая альтернативные взгляды, вместо того чтобы напрямую разоблачать его в дебатах. Кропоткин выражал сомнения в политическом терроризме российских революционеров, настаивая на необходимости агитации среди крестьян и освещая в своих статьях любые проявления народнической борьбы. Вместо того чтобы осуждать словесный терроризм, он призывал к более систематичным и разнообразным формам агитации, где методы отражали цели. В этот период единственным случаем, когда он ввязался в жаркие публичные дебаты, был Лондонский конгресс, и даже тогда он пошёл на компромисс, который фактически затемнял содержание его собственных взглядов.

Кропоткин также подвергался критике за то, что воспринималось другими как безудержный оптимизм и склонность представлять революцию, в результате которой будет установлено анархо-коммунистическое общество, лёгкой и практически неизбежной. Малатеста, в частности, утверждал, что Кропоткин испытывал уверенность в возможностях науки и революционных способностях масс, которая, особенно в последнем случае, была неоправданной. Малатеста с глубоким скептицизмом воспринимал бескомпромиссный популизм Кропоткина, утверждавшего, что народ, вдохновлённый действиями и идеями революционных меньшинств, признает анархо-коммунистический идеал подлинным выражением своих инстинктивных стремлений и сбросит с себя деморализующее влияние угнетения, чтобы построить новое общество на коммунистическо-анархических принципах. Для Малатесты, как и для многих других, это было некритическое и идеализированное представление о народе, которое полностью отличалось от действительности.

Опыт Малатесты как революционного агитатора в массах был гораздо больше, чем у Кропоткина. В то же время Малатеста стоял ближе к простым людям, тогда как аристократическое происхождение и учёность Кропоткина в некотором смысле отдаляли его от народа. Конечно, это замечание верно для его ранней деятельности в России и даже, до некоторой степени, для его последующей работы в Европе. Поэтому критику Кропоткина Малатестой за недостаток реализма и неуместный оптимизм следует признать обоснованной. Тем не менее представление Кропоткина о народе было не совсем некритическим и идеализированным. Возьмём для примера следующий ответ, который он дал в 1896 г. своему другу Георгу Брандесу, выдающемуся датскому критику, когда тот упрекнул его за абсолютную веру в народ:

Безусловно, это заявление о коллективном здравомыслии и сознательности народа было смелым, но оно основывалось на реальном опыте общения с крестьянами и рабочими в России и других странах и не исключало того, что народ может быть восприимчив к махинациям бесчестных политиканов, – впоследствии Кропоткин сам осуждал немецкий народ за пособничество капиталистическому государству в войне 1914–18 гг. Как и Малатеста, он видел то деморализующее влияние, которое оказали на массы угнетение и коррупция государства и имущих классов, длившиеся столетиями. Он беспокоился, например, о пагубном увлечении террором среди революционеров, и его спор с Кафиеро показывает, с какой неприязнью он относился ко всему, что могло спровоцировать народный гнев на истребление буржуазии. Могло быть так, что он преувеличивал шансы на ведение успешной пропаганды, но он никогда не пытался преуменьшить трудности, с которыми сталкивались анархические пропагандисты, особенно в предреволюционный период. Когда он обсуждал проблему преодоления предрассудков у рабочих в 1890 г., он говорил о том, что пропагандистам необходимо терпение, напоминая, как трудно было избавиться от влияния государственнической среды даже анархистам¹².

Несмотря на перечисленные недостатки, ответ Кропоткина на те серьёзные проблемы, с которыми столкнулось европейское анархическое движение в восьмидесятые, в целом был конструктивным и помог анархическим секциям, особенно франкоязычным, выжить и развиваться, несмотря на провалы, вызванные репрессиями и соперничеством с социалистами. Можно даже предположить, что, если бы движение в эти годы проявило больше внимания к его идеям о революционной тактике, оно могло бы более эффективно бороться с влиянием парламентаризма. Заключительное слово должно быть предоставлено Малатесте:

Источники и литература

1. Библиография

Bettini, Leonardo (under direction of), La Bibliografia (internazionale) dell’anarchismo, 12 vols.

Lesure, Michel, Les sources de l’histoire de Russie aux Archives Nationales (Paris, 1970).

Maitron, Jean, ‘Bulletin anarchiste’, Le Mouvement Social, no. 104, July–September 1978, pp. 95–102.

Marc, Alexandre, ‘Les livres’, L’Europe en formation, special numbers: Anarchisme et Fédéralisme, nos. 163–4, October–November 1973, pp. 151–67.

Nettlau, Max, Bibliographie de l’anarchie (Paris/Bruxelles, 1897).

Stammhammer, Josef, Bibliographie des Sozialismus und Kommunismus, 3 vols. (Jena, 1893–1909).

Vuilleumier, Marc, ‘Les sources de l’histoire sociale: Max Nettlau et ses collections’, Cahiers Vilfredo Pareto, no. 3, 1964.

Zaleski, Eugene, Mouvements ouvriers et socialistes. Chronologie et bibliographie: La Russie, vol. 1: 1725–1907 (Paris, 1956).

Пиро, Т., ‘Перечень напечатанных работ Петра Кропоткина и их изданий’, Сборник статей, посвящённый памяти П. А. Кропоткина, ред. А. Боровой и Н. Лебедев (Москва/Петроград, 1922), с. 190–237.

2. Источники

2.1. Архивные документы

2.1.1. Архивы Западной Европы

British Library (London). Morris Papers: correspondence with William and May Morris and Mrs Dryhurst.

London School of Economics. Kropotkin–Mel’gunov Correspondence, 1908–13; Kropotkin–Tiurin Correspondence, 1917–20; Kropotkin–Volkhovskii Correspondence, 1895–1903 (the rest of this collection, 6 letters 1904–13, is at the Hoover Institution, Stanford University, USA); Kropotkin’s letter of farewell to the English people.

Royal Geographical Society (London). 97 letters to J. Scott Keltie, 1880–1907; 15 letters to H. R. Mill, 1892–1906. This correspondence is discussed by John Slatter, ‘The Kropotkin Papers’, Geographical Magazine, vol. 53, no. 14, 1981, pp. 917–21.

Westminster City Archives (London). James Knowles Papers: 12 letters to James Knowles, 1905–6; 23 letters to Mr Skilbeck, 1908–10.

National Library of Scotland (Edinburgh). Patrick Geddes Papers: 1 letter to Patrick Geddes; 6 letters to John Stuart Blackie. Small: letters to Belle Small, 1913–17.

Newcastle Central Library (Newcastle-upon-Tyne). Kropotkin–Cowen Correspondence, 1881–9: 3 letters Cowen to Kropotkin; 1 letter Cowen to B. Cracroft about Kropotkin and 1 letter to Kropotkin.

Internationaal Instituut voor Sociale Geschiedenis (Amsterdam). Nettlau Archives: Kropotkin–Nettlau Correspondence, 1892–1913; Kropotkin–Bertoni Correspondence; Kropotkin–Guillaume Correspondence; Kropotkin–Robin Correspondence. Wintsch Collection: Kropotkin–Bertoni–Herzig Correspondence, 1903–14. Bertoni Collection: Kropotkin–Bertoni, 1904–11. Kropotkin–Malatesta Correspondence, 1880–1. Zhuk Collection: Kropotkin–Zhuk Correspondence, 1903–7. Eltzbacher: Kropotkin–Eltzbacher Correspondence, 1903–13. Microfilm of letters to Guillaume, 1912, Sophie Kropotkin, 1885, and others in the Lenin National Library, Moscow.

Archives Nationales (Paris). BB²⁴ 875: Troubles de Montceau-les-Mines; Peter Kropotkin.

Archives de la Préfecture de Police (Paris). Ba 73: Les activités anarchistes. Ba 74: Les activités anarchistes. Ba 394: Menées des socialistes et des anarchistes révolutionnaires à Lyon.

Bibliothèque Nationale (Paris). Kropotkin–Goldsmith Correspondence, 1897–1917. Not at present available for consultation. There is a copy of this large collection of nearly 400 letters at the Hoover Institution, Stanford University, USA.

Institut Français d’Histoire Sociale (Paris). Fonds Jean Grave, Fonds Elisée Reclus.

Arbetarrörelsens Arkiv (Stockholm). 2 letters to C. J. Bjorklund, 1920. 1 letter to Hinke Bergegren, leader of the anarchist faction of the socialists, 1912. 1 letter and 1 telegram to Hjalmar Branting, 1917.

Archives de I’Etat (Neuchâtel, Switzerland). Guillaume Archive : 59 letters to Kropotkin at La Chaux-de-Fonds: from Albarracin (4), Brousse (17), Costa (2), Fluse (1), Getti (2), Guillaume (15), Kachelfrofer (2), Kachelhofer (1), Montels (1), Rally (2), Robin (8), Spichiger (3), Werner (1), 1877. For an account of this archive, see Vuilleumier, Marc, ‘Les archives de James Guillaume’, Le Mouvement Social, no. 48, July–September 1964, pp. 95–108.

State Archive of Vienna. Information Bureau 143 (1881), 51/ad 1525: 3 letters to a companion in Brussels about the Congress of London (1881).

2.1.2. Архивы США

Lily Library, Indiana University. Kropotkin–Upton Sinclair Correspondence, 1912–15.

Hoover Institution, Stanford University. Nicolaevsky Collection (includes a copy of the Goldsmith Correspondence, letters to Cherkesov, and letters to others unnamed, 1904–17). Volkhovskii Archive (includes 6 letters forming part of collection at London School of Economics). Okhrana Archive (includes letters to Gogelia, 1905–6). For details of these collections which relate almost entirely to the later part of Kropotkin’s life, see Miller, Kropotkin, pp. 318–19.

2.1.3. Архивы СССР

Государственная библиотека им. В. И. Ленина (Москва)^a. Фонд 410: письма к Гильому, Софье Кропоткиной, Жану Граву, Полю Реклю, Лаврову и другим, 1894–1921.

Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва)^b. Письма Кропоткина в коллекциях Лаврова (1881–1891), Кравчинского (1890–1891) и других. Обзор коллекций см.: Путеводитель (Москва, 1963). Подробнее об архивах СССР см.: Miller, Kropotkin, pp. 314–16.

Центральный государственный архив Октябрьской революции (Москва)^c. Донесения сотрудников III отделения о деятельности Кропоткина в кружке чайковцев. Фонд 112: оригинал записки Кропоткина 1873 г. и брошюра о Пугачёве, написанная в соавторстве с Тихомировым. Фонд 1129: переписка с Александром Кропоткиным, 1857–1871; письма Гильома о Французской революции, 1901–1914 (микрофильмы писем хранятся в Женевском университете). Фонд 1762: переписка Кропоткин – Лавров, 1876–1899.

2.2. Периодика

Arbeiter Zeitung (Bern), 1877–8.

L’Avant-Garde (Bern and La Chaux-de-Fonds), 1877–8.

Bulletin de la Fédération Jurassienne de l’Association Internationale des Travailleurs (Sonvilliers/Le Locle/La Chaux-de-Fonds), 1872–8.

Le Droit Social (Lyon), February–July 1882. Continued under various names: L’Étendard Révolutionnaire (Lyon), July–October 1882; La Lutte (Lyon), April–August 1883; Le Drapeau Noir (Lyon), August–December 1883; L’Émeute (Lyon), December 1883–January 1884; Le Défi (Lyon), February 1884; L’Hydre Anarchiste (Lyon), February–March 1884; L’Alarme (Lyon), April–June 1884; Le Droit Anarchique (Lyon), June 1884.

L’Égalité (Geneva), 1869–72.

The Fortnightly Review, 1882.

Freedom (London), 1886–1927.

Freiheit (London/Geneva/New York), 1879–88.

La Gazette des Tribunaux (Paris), 1883.

Le Mirabeau (Verviers), 1867–80.

The Newcastle Daily Chronicle (Newcastle-upon-Tyne), 1881–2.

The Nineteenth Century (London), 1877–1900. Continued as The Nineteenth Century and After, 1901–15.

La Plebe (Lodi/Milan), 1868–83.

Le Prolétaire (Paris), 1878–94.

Le Révolté (Geneva), 1879–85; (Paris), 1885–7. Continued as La Révolte (Paris), 1887–94, and Les Temps Nouveaux (Paris), 1895–1914.

La Révolution Sociale (Saint-Cloud), 1880–1.

Il Risveglio/Le Réveil (Geneva), 1900–50. French–Italian anarchist paper.

La Solidarité Révolutionnaire (Barcelona), 1873.

Studi Sociali (Montevideo), 1933–4. In Italian.

The Times (London), 1876–1921.

Le Travailleur (Geneva), 1877–8.

2.3. Книги и статьи П. А. Кропоткина

2.3.1. Статьи и брошюры, опубликованные в 1873–1886 гг. (в хронологическом порядке)

‘Must We Occupy Ourselves with an Examination of the Ideal of a Future System?’ [= ‘Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?’], Selected Writings, pp. 48–116. Написано в ноябре 1873 г. Впервые полностью опубликовано в Москве в 1964 г.

Пугачёв, или Бунт 1773 года (Женева, 1873).

‘À propos de la question d’Orient’, Bulletin de la Federation Jurassienne de l’Association Internationale des Travailleurs, 24 September 1876.

‘Nouvelles de l’extérieur: Russie’, Bulletin, 1, 15 April; 6, 13 May; 10 June; 2 September; 2, 23 December 1877. (Сообщения о положении в России, главным образом о Процессе 193‑х.)

[Статья без названия о борьбе за 8‑часовой рабочий день в США], Bulletin, 10 June 1877.

‘Les Trades Unions’, Bulletin, 27 May; 17, 24 June; 17 July 1877.

[Статья без названия о войне на Востоке], Bulletin, 17, 24 June 1877.

[Статья без названия о социалистическом уклонизме], Bulletin, 22, 29 July 1877.

‘Affaires d’Amérique’, Bulletin, 5 August 1877.

‘Bulletin international’, L’Avant-Garde, 11 August 1877. (О Питтсбургских стачках.)

‘Le Vorwärts et le peuple russe’, Bulletin, 12 August 1877.

Le Procès de Solovieff (Genève, 1879).

‘La Situation’, Le Révolté, 3 March 1879.

‘La Décomposition des États’, Le Révolté, 5 April 1879.

‘Idée anarchiste au point de vue de sa réalisation pratique’, Le Révolté, 1 November 1879.

‘L’Année 1879’, Le Révolté, 10 January 1880.

‘La Prochaine Révolution’, Le Révolté, 7 February 1880.

‘Le Gouvernement représentatif’, Le Révolté, 6 March 1880.

‘La Commune de Paris’, Le Révolté, 20 March 1880.

‘Les Pendaisons en Russie’, Le Révolté, 3 April 1880.

‘La Commune’, Le Révolté, 1, 15 May 1880.

‘Aux Jeunes Gens’, Le Révolté, 25 June, 10 July, 7, 21 August 1880.

‘La Question agraire’, Le Révolté, 18 September 1880.

‘Les Élections’, Le Révolté, 25 December 1880.

‘L’Année 1880’, Le Révolté, 8 January 1881.

‘Les Ennemis du peuple’, Le Révolté, 5 February 1881.

‘La Commune de Paris’, Le Révolté, 18 March 1881.

‘La Situation en Russie’, Le Révolté, 18 March 1881.

La Vérité sur les exécutions en Russie (Genève, 1881).

‘L’Esprit de révolte’, Le Révolté, 14, 28 May, 25 June, 9 July 1881.

‘Tous socialistes’, Le Révolté, 17 September 1881.

‘L’Ordre’ и, вероятно, также ‘La Ligue et les Trades Unions’, Le Révolté, 1 October 1881.

‘The Russian Revolutionary Party’, The Newcastle Chronicle, 12 October 1881. (За статьёй последовал ряд писем о ситуации в России в 1882 г.) См. также: The Fortnightly Review, vol. 31, 1882.

‘Les Minorités révolutionnaires’, Le Révolté, 26 November 1881.

‘L’Organisation ouvrière’, Le Révolté, 10, 24 December 1881.

‘Les Droits politiques’, Le Révolté, 18 February 1882.

‘Théorie et pratique’, Le Révolté, 4 March 1882.

‘L’Anniversaire du 18 mars’, Le Révolté, 1 April 1882.

‘La Loi et l’autorité’, Le Révolté, 19, 27 May, 5, 9 August 1882.

‘Le Gouvernement pendant la révolution’ (= ‘Le gouvernement révolutionnaire’, Paroles d’un révolté), Le Révolté, 9, 16 September, 14 October 1882.

‘Les Préludes de la révolution, Le Révolté, 28 October 1882.

‘La Situation en France’, Le Révolté, 9 December 1882.

‘L’Expropriation’, Le Révolté, 25 November, 23 December 1882.

‘Russian Prisons’, The Nineteenth Century, January 1883.

‘The Fortress Prison of St Petersburg’, The Nineteenth Century, June 1883.

‘Outcast Russia’, The Nineteenth Century, December 1883, pp. 963–76.

‘Exile in Siberia’, The Nineteenth Century, March 1884, pp. 475–93.

‘Finland: a Rising Nationality’, The Nineteenth Century, March 1885, pp. 527–46.

‘L’Expropriation’, Le Révolté, 14 February 1886.

‘L’Anarchie, dans l’Évolution socialiste’, Le Révolté, 28 March–9 May 1886.

‘Comment on s’enrichit’, Le Révolté, 29 May–3 July 1886.

‘La Pratique de l’expropriation’, Le Révolté, 10–17 July 1886.

‘La Guerre sociale’, Le Révolté, 11–17 September 1886.

‘Les Ateliers nationaux’, Le Révolté, 25 September–l October 1886.

War (London, 1886), пер. главы ‘La guerre’, Paroles d’un révolté. Также им была опубликована другая статья о войне в Le Révolté, 1882.

2.3.2. Основные опубликованные работы и статьи после 1886 г. (в хронологическом порядке)

Paroles d’un révolté [= Речи бунтовщика] (Paris, 1885); ed. Martin Zemliak (Paris, 1978). Сборник статей Кропоткина из Le Révolté, составленный Элизе Реклю; также включает брошюру «Война», выпущенную газетой в 1882 г. Средний раздел главы «Экспроприация» был написан в дополнение к двум статьям по данной теме, взятым из Le Révolté. Глава «Парижская коммуна» представляет собой комбинацию статей, написанных в 1881, 1882 и 1883 гг. на годовщину Парижской коммуны.

The Place of Anarchism in Socialist Evolution [= Анархия и её место в социалистической эволюции] (London, 1887). Статья впервые напеч.: Le Révolté, 28 March–9 May 1886.

In Russian and French Prisons [= В русских и французских тюрьмах] (London, 1887). Основано на статьях о российских тюрьмах в The Nineteenth Century, 1883, и лекции ‘Les prisons. Influence morale des prisons sur les prisonniers’, прочитанной 20 декабря 1887 г.

Anarchist-Communism: Its Basis and Principles (London, 1891). Впервые напеч. в The Nineteenth Century: ‘The Scientific Basis of Anarchy’, February 1887, and ‘The Coming Anarchy’, August 1887.

‘Le Salariat’, La Révolte, 26 August–30 September 1888.

‘Ce que c’est qu’une grève’, La Révolte, 7 September 1889.

‘Le Mouvement ouvrier en Angleterre’, La Révolte, 13 September 1890.

‘Le Premier Mai 1891’, La Révolte, 18 October 1890.

‘Le Premier Mai’, La Révolte, 1 November 1890.

La Morale anarchiste [= Нравственные начала анархизма] (Paris, 1891). Составлено из статей, впервые напеч. в La Révolte: ‘La morale anarchiste’, 1 March–16 April 1890, and ‘Encore la morale’, 5–19 December 1891.

‘Les Grèves anglaises’, La Révolte, 21 February, 18 March 1891.

‘L’Entente’, La Révolte, 11 April 1891.

‘Étude sur la révolution’, La Révolte, 10 July–7 November 1891; ‘Revolutionary Studies’, The Commonweal, nos. 294–300, 19 December 1891–5 February 1892.

‘La Mort de la nouvelle Internationale’, La Révolte, 17 October 1891.

La Conquête du pain [= Хлеб и воля] (Paris, 1892).

‘Affaire de Chambles’, La Révolte, 16 January 1892.

‘Le Terrorisme’, La Révolte, 23 April 1892.

‘Explication’, La Révolte, 18 June 1892.

Speech on Anarchism at Grafton Hall, London, in March 1893, in Freedom, April 1893.

‘Les Principes dans la révolution’, La Révolte, 17 December 1893.

Un Siècle d’attente [= Век ожидания] (Paris, 1893). Впервые напеч.: ‘Le centenaire de la révolution’, La Révolte, 30 June–21 September 1889.

Les Temps nouveaux (Paris, 1894).

L’Anarchie, sa philosophie, son idéal [= Анархия, её философия, её идеал] (Paris, 1896).

L’Etat, son role historique [= Государство, его роль в истории] (Paris, 1897). Впервые напеч. в Les Temps Nouveaux, 19 December 1896–3 July 1897.

(with John Burns) La grande grève des docks (Paris, 1897).

Memoirs of a Revolutionist (Boston, 1899); ed. Nicholas Walter (New York, 1971). Впервые напеч.: ‘Autobiography of a Revolutionist’, Atlantic Monthly, September 1898–September 1899.

Записки революционера (Лондон, 1902). Пер. с англ. изд. 1902 г. Др. издание, содержащее две дополнительных главы из рукописи на русском, вышло в Москве и Ленинграде в 1924 г. Рукопись на русском, без двух дополнительных глав 1924 г., была издана в Москве и Ленинграде в 1933 г.

‘Césarisme’, Les Temps Nouveaux, 3 December 1898–21 January 1899.

Fields, Factories and Workshops [= Поля, фабрики и мастерские] (London, 1899).

L’Organisation de la vindicte appelée Justice [= Узаконенная месть, именуемая правосудием] (Paris, 1901).

Modern Science and Anarchism [= Современная наука и анархия] (London, 1901). На русском. Англ. пер. 1903 г. Пересм. и доп. франц. изд. 1913 г.

The Development of Trade Unionism (London, 1901).

‘Message to delegates at the meeting of British and French Trade Unionists’, Freedom, September 1891.

Mutual Aid: A Factor of Evolution [= Взаимная помощь как фактор эволюции] (London, 1902).

‘Comment fut fondé Le Révolté’, Les Temps Nouveaux, 20–6 February 1904.

‘The Constitutional Agitation in Russia’, The Nineteenth Century and After, January 1905.

‘The Revolution in Russia’, The Nineteenth Century and After, December 1905.

The Terror in Russia (London, 1909).

The Great French Revolution, 1789–1793 (London, 1909); La Grande revolution, 1789–1793 [= Великая Французская революция] (Paris, 1909).

‘Insurrection et révolution’, Les Temps Nouveaux, 6 August 1910.

‘Anarchism’, Encyclopaedia Britannica, 11th edition, 1910.

‘La croisade contre la science de M. Bergson’, Les Temps Nouveaux, 25 October 1913.

L’action anarchiste dans la révolution [= Анархическая работа во время революции] (Paris, 1914).

Ideals and Realities in Russian Literature [= Идеалы и действительность в русской литературе] (New York, 1915). Впервые опубл.: Russian Literature (New York, 1905).

La Nouvelle Internationale [= Новый Интернационал] (Paris, 1916).

Этика, ред. Н. Лебедев (Москва, 1922).

Дневник П. А. Кропоткина, ред. А. А. Боровой (Москва/Петроград, 1923).

Kropotkin’s Revolutionary Pamphlets: A Collection of Writings by Peter Kropotkin (New York, 1927); ed. Roger N. Baldwin (Toronto/London, 1970).

Selected Writings of P. A. Kropotkin, ed. Martin A. Miller (Cambridge, Massachusetts, 1970).

The Essential Kropotkin, ed. Emile Capouya and Keitha Tomkins (New York, 1975).

Pierre Kropotkin: Oeuvres, ed. Martin Zemliak (Paris, 1976).

Act for Yourselves. Articles from Freedom, 1886–1907. Peter Kropotkin, ed. Nicholas Walter and Heiner Becker (London, 1988).

2.4. Письма Кропоткина

Георгу Брандесу, Correspondance de Georg Brandes, vol. II, ed. P. Krüger (Copenhague, 1952–66).

Владимиру Бурцеву, На чужой стороне, № 6 (1924), с. 119–55.

Джемсу Гильому и другим, ‘Взгляд и жизнь и учение П. А. Кропоткина в свете некоторых его писем, 1876–1914’, ред. Макс Неттлау, Пробуждение, № 15 (Детройт, 1931), с. 75–164.

Марии Гольдсмит, ‘Lettres inédites de Pierre Kropotkine à Marie Goldsmith’, ed. Tatiana Bakounine, Le Monde Slave, March 1934, pp. 418–26. Обзор с цитатами из переписки Кропоткин – Гольдсмит.

— П. А. Кропоткин и его учение, ред. Г. П. Максимов, с. 239–49. Опубликовано одно большое письмо из переписки с Гольдсмит. В издание также вошли письма 1916–17 гг. к Х. Корнелиссену, с. 270–8, и письма 1905–14 гг. к С. Яновскому, с. 251–68.

Жану Граву, ред. Макс Неттлау, Пробуждение, № 15 (Детройт, 1931), с. 7–14.

Александру Кропоткину, Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, ред. Н. К. Лебедев, в 2 томах (Москва/Ленинград, 1932).

Густаву Ландауэру, ‘Unbekannte Briefe Peter Kropotkins an Gustav Landauer’, ed. Edmund Silberner, International Journal of Social and Economic History, 1977, pp. 111–30.

Эррико Малатесте, ‘Kropotkin, Malatesta e il congresso internazionale socialista rivoluzionario di Londra di 1881’, Studi Sociali, 21 April–23 June 1934.

Сергею Мельгунову, ‘Kropotkine et la culture française’, par Mel’gunov, Le Monde Slave, 1925, pp. 59–61. В статье цитируется переписка Кропоткин – Мельгунов, хранящаяся в Лондонской школе экономики.

Максу Неттлау, Selected Writings on Anarchism and Revolution, ed. Martin A. Miller (Cambridge, Massachusetts, 1970), pp. 292–307. Письмо от марта 1902 г. об индивидуализме, из коллекции МИСИ (Амстердам).

Элизе Реклю, Correspondence, ed. Louise Dumesnil, 3 vols. (Paris, 1911–25).

Николаю Рубакину, 1911–13, Пробуждение, № 15 (Детройт, 1931), с. 46–53.

Сергею Тюрину, письма 1917–19 гг. из коллекции Лондонской школы экономики, Le Monde Slave, 1925.

Николаю Чайковскому, Русский исторический архив, ред. В. Мякотин (Прага, 1929), с. 301–17.

Варлааму Черкезову, ред. Р. Николаевский, Каторга и ссылка, № 25 (1926), с. 7–28.

‘Отъезд Кропоткина из Англии в Россию и его письма’, На чужой стороне, № 4 (1924), с. 216–38. Письма из коллекции Лондонской школы экономики.

2.5. Воспоминания о Кропоткине

Brocher, Gustave, ‘Quelques mots sur Pierre Kropotkine par un ancien ami’, Groupe de propagande par l’Écrit, no. 6 (Paris, 1921).

Cobden-Sanderson, Thomas James, Journals of 1879–1922, 2 vols. (London, 1926).

Ishill, Joseph, Peter Kropotkin: Memorial Volume (New Jersey, 1923).

Malatesta, Errico, ‘Pietro Kropotkin – recordi e critiche di un vecchio amico’, Studi Sociali, 15 April 1931.

Nettlau, Max, ‘Peter Kropotkin at Work’, Freedom, February 1921.

— ‘L’Homme: une vie’, Les Temps Nouveaux, March 1921.

— ‘Freedom’s Fortieth Birthday’, Freedom, October 1926.

Planche, Fernand, and Delphy, Jean, Kropotkine (Paris, 1948).

Reclus, Paul; Nettlau, Max; Malato, Charles et al., ‘Pierre Kropotkine, l’ami, l’homme, l’anarchiste, le savant, son oeuvre, souvenirs personnels et hommages posthumes’, Les Temps Nouveaux, nos. 19–21, March 1921.

Robinson, Victor, Comrade Kropotkin (New York, 1908).

Rocker, Rudolf, Centennial Expressions on P. Kropotkin, 1842–1942 (Los Angeles, 1942).

Фроленко, Михаил, ‘Воспоминания о П. А. Кропоткине’; Чарушин, Н. А., ‘Несколько слов о П. А. Кропоткине’, Бюллетень Всероссийского общественного комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, № 1, 8–20 февраля 1924. О других воспоминаниях на русском см.: Miller, Kropotkin, pp. 324–6.

2.6. Воспоминания о кружке чайковцев

Alpern Engel, Barbara, and Rosenthal, Clifford N., Five Sisters: Women Against the Tsar. The Memoirs of Five Revolutionaries of the 1870s (London, 1975).

Fauré, Christine, and Châtelain, Hélène, Quatre femmes terroristes contre le tsar (Paris, 1978).

Kravchinsky (Stepniak), Sergei, Underground Russia: Revolutionary Profiles and Sketches from Life (London, 1883).

Засулич, Вера, Воспоминания (Москва, 1931).

Сажин, М. П., Воспоминания (Москва, 1925).

Тихомиров, Л., Воспоминания (Москва/Ленинград, 1927).

Н. В. Чайковский. Религиозные и общественные искания. Воспоминания, ред. А. А. Титов (Париж, 1929).

Шишко, Л., С. М. Кравчинский и кружок чайковцев (С.‑Петербург, 1906).

2.7. Документы об Интернационале и анархическом движении

Andrieux, L., Souvenirs d’un préfet de police (Paris, 1885).

Bottigelli, Emile, and Willard, C. (eds.), La naissance du Parti Ouvrier Français. Correspondance inédite de P. Lafargue, J. Guesde, J. Mesa, P. Brousse, B. Malon, G. Deville, V. Jaclard, L. Camescasse et F. Engels (Paris, 1981).

Compte rendu du congrès révolutionnaire de Londres 14 juillet 1881 (Bruxelles, 1881).

Darnaud, Emile (ed.), Notes sur le mouvement. Résumé du mémoire de la Fédération Jurassienne, de l’Avant-Garde, du Révolté et de La Révolte, 1865–1891. Foix, 1891.

Freymond, Jacques (ed.), La Première Internationale. Recueil de documents, 4 vols. (Genève, 1962–71).

Grave, Jean, Le procès des anarchistes devant la police correctionnelle et la cour d’appel de Lyon (Lyon, 1883).

Quarante ans de propagande anarchiste, ed. Mireille Delfau (St Amand, Cher, 1973).

Guillaume, James, L’Internationale. Documents et souvenirs, 1864–1878 (Paris, 1909); introduction by Marc Vuilleumier, 4 vols. (Paris, 1975).

‘À propos du discours de Ballivet’, La Vie Ouvrière, 5 July 1910.

Lorenzo, Anselmo, El proletariado militante. Memorias de un internacional, 2 vols. (Toulouse, 1946–7).

Malatesta, Errico, [статья без названия об Альянсе], Le Réveil, 7 March 1914.

Nettlau, Max, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin, 1859–1880 (Berlin, 1927).

— Anarchisten und Sozialrevolutionäre (1880–1886) (Berlin, 1931).

— Die erste Blütezeit der Anarchie (1886–1894) (Amsterdam, 1981).

— La Première Internationale en Espagne, 1868–1888, ed. R. Lamberet (Dordrecht, 1969).

— Histoire de l’anarchie, translated from the 1933 Spanish edition by Martin Zemliak (Paris, 1986).

Oukhow, Cathia, Documents relatifs à l’histoire de la Première Internationale en Wallonie (Louvain/Paris, 1967).

2.8. Работы анархистов и социалистов (кроме Кропоткина)

Bakounine, Michel, ‘La double grève de Genève’, L’Égalité, 3 April 1869. См. также: Michel Bakounine. Le socialisme libertaire, ed. Fernand Rude (Paris, 1973); и др. статьи Бакунина: L’Égalité, 14, 28 August 1869.

Borde, Frédéric, ‘Lettre ouverte adressée au compagnon Kropotkine’, La philosophie de l’avenir, 8^e année, 1882–83, pp. 395–414.

Brousse, Paul, ‘Hoedel, Nobiling et la propagande par Ie fait’, L’Avant-Garde, 17 June 1878.

— ‘Libre-échange et protectionnisme’, Le Révolté, 12 July 1879.

— ‘La crise’, Le Révolté, 9, 23 August 1879.

— ‘Encore l’union socialiste’, Le Proletaire, 19 November 1881.

Cafiero, Carlo, ‘L’Action’, Le Révolté, 25 December 1880.

Carpenter, Edward, My Days and Dreams (London, 1916).

Dolgoff, Sam (ed.), Bakunin on Anarchy (London, 1971).

Dumartheray, François C., Aux travailleurs partisans de l‘action politique (Genève, 1876).

Gautier, Émile, ‘Les préjugés anarchistes – violence de paroles’, Le Révolté, 10–23 May 1885.

Grave, Jean, ‘Les collectivistes et la propagande par le fait’, Le Droit Social, 9 April 1882.

— ‘A nos amis’, Le Révolté, 18–31 January 1885.

— ‘Quelques mots d’explication’, Le Révolté, 24 May–7 June 1885.

— Le syndicalisme dans l’évolution sociale (Paris, 1908).

Guillaume, James, Idées sur l’organisation sociale (La Chaux-de-Fonds, 1876).

Lehning, Arthur (ed.), Archives Bakounine, vol. II: Michel Bakounine et les conflits dans l’Internationale, 1872 (Leiden, 1965); vol. III: Étatisme et anarchie, 1873, tr. Marcel Body (Leiden, 1967) (also published in Oeuvres complètes de Bakounine, vol. IV (Paris, 1976)); vol. VI: Michel Bakounine sur la guerre franco-allemande et la révolution sociale en France, 1870–1871 (Leiden, 1977).

Liebknecht, Karl, Briefwechsel mit Karl Marx und Friedrich Engels (Amsterdam, 1963).

Malatesta, Errico, ‘Un progetto di riorganizzazione dell’Internationale (1884)’, Studi Sociali, 21 April–23 August 1934.

— Fra Contadini (Firenze, 1884).

Marx, Karl, Selected Works, ed. V. Adoratsky, 2 vols. (London, 1942).

Merlino, Francesco, Nécessité et bases d’une entente (Bruxelles, 1892).

Munoz, François, Bakounine et la liberté (Paris, 1965).

Pouget, Émile, and Pataud, Émile, Syndicalism and the Co‑operative Commonwealth (Paris, 1909), tr. C. and F. Charles, introduction by Kropotkin (Oxford, 1913).

Reclus, Elisée, Évolution et révolution (Genève, 1880).

— ‘An Anarchist on Anarchy’, The Contemporary Review, May 1884.

— ‘La grève d’Amérique’, Le Travailleur, September 1877.

Schwitzguebel, Adhemar, ‘Les régicides’, L’Avant-Garde, 18 November 1878.

— Programme socialiste (Genève, 1880).

— Quelques écrits de Schwitzguébel, ed. James Guillaume (Paris, 1908).

Морозов, Николай, Террористическая борьба (Женева, 1880).

3. Литература

3.1. О Кропоткине

Breitbart, Myrna Margulies, ‘Peter Kropotkin, the Anarchist Geographer’, in Geography, Ideology and Social Concern, ed. D. R. Stoddart (Oxford, 1981), pp. 134–53.

Cahm, Caroline, ‘Kropotkin and the Anarchist Movement’, in Eric Cahm and Vladimir Fišera (eds.), Socialism and Nationalism (Nottingham, 1978), pp. 50–68.

— ‘Kropotkin and Law’, in Thorn Holterman and Henc van Marseveen (eds.), Law and Anarchism (Rotterdam, 1980); new edition (Quebec, 1984), pp. 106–21.

— ‘Anarchist History’, The Dandelion, 1982, pp. 13–24.

— ‘Kropotkine et Proudhon’, L’Europe en Formation, November–December 1983, pp. 39–52.

D’Agostino, Anthony, Marxism and the Russian Anarchists (San Francisco, 1977). 6 Anarchists: Bakunin, Kropotkin, Machayski, Voline, Arshinov, Maksimov.

Daline, V., ‘Autour du livre de Kropotkine (d’après les lettres inédites de James Guillaume)’, Annales historiques de la Révolution Française, January–March 1974, pp. 380–96.

Hulse, J. W., Revolutionists in London: a study of Five Unorthodox Socialists (Oxford, 1970). Covers Stepniak, Kropotkin, Morris, Shaw and Bernstein.

MacLaughlin, Jim, ‘State-centred Social Science and the Anarchist Critique: Ideology in Political Geography’, Antipode, April 1968, pp. 11–38.

Miller, David, ‘Peter Kropotkin (1842–1921): Mutual Aid and Anarcho-Communism’, in Rediscoveries. Some Neglected Modern European Political Thinkers (Oxford, 1986), pp. 85–104.

Miller, Martin A., Kropotkin (Chicago, 1976).

Leval, Gaston, ‘Kropotkine et Malatesta’, in Les Cahiers de Contre-courant (n.d.), pp. 141–8.

Osofsky, Stephen, Peter Kropotkin (Boston, 1979).

Woodcock, George, and Avakumovic, Ivan, The Anarchist Prince. A Biographical Study of Peter Kropotkin (New York, 1950). Reprinted 1971.

Пирумова, Наталья Михайловна, Пётр Алексеевич Кропоткин (Москва, 1972).

3.2. Об Интернационале и анархическом движении

Braunthal, Julius, History of the International, 1864–1914, tr. Henry Collins and Kenneth Mitchell (London, 1966).

Cole, G. D. H., A History of Socialist Thought, vol. II: Marxism and Anarchism, 1850–1890 (London, 1957).

Drachkovitch, Milorad M. (ed.), The Revolutionary Internationals, 1864–1943 (Stanford, California, 1960).

Eltzbacher, Paul, Anarchism (Berlin, 1900). An English translation was published in New York in 1908.

Engels, Friedrich, ‘Les bakouninistes au travail’, Volkstaat (1873), republished in Marx, Karl, and Engels, Friedrich, Contre l’anarchisme (Paris, 1935).

Fleming, Marie, ‘Propaganda by the Deed: Terrorism and Anarchist Theory in Late Nineteenth-Century Europe’, in Alexander, Yonah, and Myers, Kenneth A. (eds.), Terrorism in Europe (London, 1983).

Freymond, Jacques (ed.), Études et documents sur la Première Internationale en Suisse (Genève, 1964).

Guérin, Daniel, L’Anarchisme de la doctrine à l’action (Paris, 1965 ).

— Ni Dieu ni maître. Anthologie de l’anarchisme, 4 vols. (Paris, 1973).

Horowitz, Irving L., The Anarchists (New York, 1964).

Joll, James, The Anarchists (London, 1964).

— ‘Anarchism between Communism and Individualism’, in Anarchici e anarchia nel mondo contemporaneo. Atti del convegno promossi dalla Fondazione Luigi Einaudi (Torino, dicembre 1969) (Turin, 1971).

Kedward, Roderick, The Anarchists (London and New York, 1971).

Kriegel, A., ‘Vie et mort de la première Internationale’, La Revue Socialiste, no. 181, March 1965.

Laveleye, Emile de, Socialism of Today, tr. G. H. Orpen (London, 1884).

Linse, Ulrich, ‘“Propaganda by Deed” and “Direct Action”: Two Concepts of Anarchist Violence’, in Mommsen, Wolfgang J., and Hirschfeld, Gerhard (eds.), Social Protest, Violence and Terror in Nineteenth and Twentieth Century Europe (London, 1982), pp. 201–29.

Molnár, Miklós, Le déclin de la première Internationale. La conférence de Londres de 1871 (Genève, 1963).

Prolo, J., Les Anarchistes (Paris, 1912).

Sergent, A., and Harmel, C., Histoire de l’Anarchie (Paris, 1949), I.

Steklov, G. M., History of the First International (1918), tr. E. and C. Paul (New York, 1928).

Tarizzo, D., Histoire des mouvements libertaires dans le monde (Verona, 1978).

Vizetelly, E. A., The Anarchists – Their Faith and Record (London, 1911).

Vuilleumier, Marc, ‘Bakounine et le monde ouvrier’, in Bakounine: combats et débats. Collection historique de l’Institut d’études slaves, vol. 26 (1979), pp. 117–32.

Walter, Nicholas, ‘The Lyon Trial’, Freedom, 29 January 1983.

Woodcock, George, Anarchism. A History of Libertarian Ideas and Movements (USA, 1962). New edition, 1979.

3.3. Биографии анархистов и социалистов (кроме Кропоткина)

Archangeli, Stefano, Errico Malatesta e il communismo anarchico italiano (Milano, 1972)

Becker, Heiner, ‘Johann Most in Europe’, The Raven, March 1988, pp. 291–321.

Borghi, Armando, Errico Malatesta (Milano, 1947).

Dommanget, Maurice, Blanqui (Paris, 1970).

Dunbar, Gary, Elisée Reclus, Historian of Nature (Hamden, Connecticut, 1978).

Fabbri, Luis, Malatesta – l’uomo e il pensiero (Naples, 1951). Contains detailed bibliography, pp. 261–304.

Fleming, Marie, The Anarchist Way to Socialism. Elisée Reclus and Nineteenth Century European Anarchism (London, 1979).

Giroud, Gabriel, Paul Robin, sa vie, ses idées, son action (Paris, 1937).

Gonzales, Manuel G., Andrea Costa and the Rise of Socialism in the Romagna (Washington, 1980).

Masini, Pier Carlo, Cafiero (Milano, 1974).

Nettlau, Max, Elisée Reclus, Anarchist und Gelehrter (Berlin, 1928).

— Errico Malatesta, vita e pensieri (New York, [n.d.]).

Richards, Vernon (ed.), Malatesta. His Life and Ideas (London, 1965). Reprinted 1977.

Rocker, Rudolf, Johantl Most. Das Leben eines Rebellen (Berlin, 1924).

Stafford, David, From Anarchism to Reformism. A Study of the Political Activities of Paul Brousse within the First International and the French Socialist Movement, 1870–1890 (London, 1971).

Thomann, Charles, Jean-Louis Pindy (La Chaux-de-Fonds, 1951).

Thomas, Edith, Louise Michel ou La Velleda de l'anarchie (Paris, 1971).

Thompson, E. P., William Morris: Romantic to Revolutionary (London, 1955). New edition, 1977.

Trautmann, Frederic, The Voice of Terror. A Biography of J. Most (Westport, Connecticut, 1980).

Watson, David R., Georges Clemenceau – A Political Biography (Plymouth, 1974).

3.4. Исследования по странам

3.4.1. Бельгия

Bertrand, Louis, L’Ouvrier belge depuis un siècle (Bruxelles, 1924).

— L’Histoire de la démocratie et du socialisme en Belgique depuis 1830, 2 vols. (Bruxelles, 1906).

Delsinne, Leon, Le Parti Ouvrier Belge des origines à 1894 (Bruxelles, 1955).

Vandermeulen, H., Le mouvement socialiste à Verviers. Esquisse d’une histoire (Verviers, 1960).

Vandervelde, Émile, with de Brouchère, L., and Vandermissen, L., La grève générale en Belgique (Paris, 1914).

3.4.2. Великобритания

Burgess, Keith, The Challenge of Labour (London, 1980).

Collins, Henry, and Abramsky, Chimen, Karl Marx and the British Labour Movement: Years of the First International (London, 1965).

Oliver, Hermia, The International Anarchist Movement in Late Victorian London (London, 1983).

Pelling, Henry, A History of British Trade Unionism (London, 1963).

Quail, John, The Slow Burning Fuse. The Lost History of the British Anarchists (London, 1978).

3.4.3. Германия

Botz, Gerhard; Brandstetter, Gerfried; Pollak, Michael, Im Schatten der Arbeiterbewegung. Zur Geschichte des Anarchismus in Österreich und Deutschland (Vienna, 1977).

Carlson, Andrew R., Anarchism in Germany, vol. I: The Early Movement (Metuchen, New Jersey, 1972).

— ‘Anarchism and Individual Terror in the German Empire, 1870–1890’, in Social Protest, Violence and Terror in Nineteenth and Twentieth Century Europe, ed. Wolfgang J. Mommsen and Gerhard Hurschfeld (London, 1982), pp. 175–200.

Dawson, William Harbutt, German Socialism and Ferdinand Lassalle (London, 1891).

Guttsmann, Wilhelm Leo, The German Social Democratic Party, 1875–1833 (London, 1981).

Laveleye, Émile de, ‘Le socialisme contemporain en Allemagne’, Revue des Deux Mondes, 1 September 1886.

Lidtke, Vernon L., The Outlawed Party – Social Democracy in Germany, 1878–1890 (Princeton, 1966).

Valbert, G., ‘L’Attentat du Nederwald’, Revue des Deux Mondes, vol. 67, 1 February 1885, pp. 609–80.

3.4.4. Ирландия

Cronin, Seán, The Revolutionaries (Dublin, 1971).

Sheehy-Skeffington, F., Michael Davitt, Revolutionary Agitator and Labour Leader (London, 1908). New edition, 1967.

Short, K. R. M., The Dynamite War (Dublin, 1979).

3.4.5. Испания

Kaplan, Temma, Anarchists of Andalusia, 1868–1903 (Princeton, New Jersey, 1977).

Lamberet, Renée, ‘Les travailleurs espagnols et leur conception de l’anarchie de 1868 au début au XXe siècle’, in Anarchici e anarchia nel mondo contemporaneo (Torino, 1971), pp. 78–123.

Lida, Clara, ‘Agrarian Anarchism in Andalusia’, International Review of Social History, vol. 14, 1969, pp. 316–52.

— Anarquismo y revolución en la España del XIX (Madrid, 1972).

Lorenzo, César, Les anarchistes espagnols et le pouvoir (Paris, 1969).

Maurice, Jacques, L’Anarchisme espagnol (Paris, 1973).

Vilar, Pierre, ‘Le socialisme espagnol des origines à 1917’, in Droz, Jacques (ed.), Histoire générale du socialisme (Paris, 1974), II, pp. 279–320.

Vuilleumier, Marc, ‘L’Internationale en Espagne (1877)’, International Review of Social History, vol. 9, no. 3, 1964, pp. 483–9.

3.4.6. Италия

Dada, Adrian, L’Anarchismo in Italia: fra movimento e partito. Storia e documenti dell’anarchismo italiano (Milano, 1984).

Hostetter, Richard, The Italian Socialist Movement, vol. I: Origins, 1860–1882 (Princeton, 1958).

Masini, Pier Carlo, Storia degli anarchici italiani de Bakunin a Malatesta (Milano, 1969).

Santarelli, Enzo, Il socialismo anarchico in Italia (Milano, 1959). 2^nd edition, 1977.

3.4.7. Россия

McKinsey, Pamela Sears, The Chaikovskii Circle and the Origins of Russian Populism, Ph.D., University of Missouri, Columbia, 1974.

— ‘The Beginning of the Russian Movement to the People’, Slavic Review, vol. 38, 1979, pp. 629–49.

Miller, Martin A., ‘Ideological Conflicts in Russian Populism: The Revolutionary Manifesto of the Chaikovskii’, Slavic Review, vol. 29, 1970, pp. 1–21.

Venturi, Franco, Roots of Revolution. A History of the Populist and Socialist Movements in Nineteenth Century Russia, tr. Francis Haskell (Torino, 1952). New edition, London, 1960.

Zelnik, Reginald E., Labour and Society in Tsarist Russia. The Factory Workers of St Petersburg, 1855–1870 (Stanford, 1971).

— ‘Populists and Workers – The First Encounter Between Populist Students and Industrial Workers in St Petersburg, 1871–1874’, Soviet Studies, vol. 24, 1972, pp. 251–69.

3.4.8. США

Debouzy, Marianne, ‘Grève et violence de classe aux États-Unis en 1877’, Le Mouvement Social, January–March 1978, pp. 41–66.

3.4.9. Франция

Brécy, Robert, La grève générale en France (Paris, 1969).

Bruhat, Jean, ‘Le socialisme français de 1848 à 1871’ in Droz, Jacques (ed.), Histoire générale du socialisme (Paris, 1972), I, pp. 501–34.

Cahm, Eric, Politics and Society in Contemporary France (1789–1971): A Documentary History (London, 1972).

Dolléans, E., Histoire du mouvement ouvrier (Paris, 1936–39), II.

Lefranc, Georges, Le mouvement syndical sous la Troisième République (Paris, 1967).

Lequin, Yves, Les ouvriers de la région lyonnaise (1848–1914), 2 vols. (Lyon, 1977).

Maitron, Jean, Le syndicalisme révolutionnaire: Paul Delesalle (Paris, 1952).

— Le Mouvement anarchiste en France, 2 vols. (Paris, 1975).

— (ed.), Dictionnaire biographique du mouvement ouvrier français (Paris, 1964– ).

Perrot, Michelle, Les ouvriers en grève: France, 1871–1890, 2 vols. (Paris, 1974). A shorter one-volume edition of this study entitled Jeunesse de la grève was published in 1984.

Ridley, F. F., Revolutionary Syndicalism in France: The Direct Action of its Time (London, 1970).

Rocquain, Félix M., L’Esprit révolutionnaire avant la Révolution, 1715–1789 (Paris, 1878).

Willard, Claude, Les guesdistes (Paris, 1964).

Далин, В., ‘Бакунист в двадцатом столетии: (Джемс Гильом и французский синдикализм)’, Французский ежегодник (Москва, 1971), с. 158–89.

3.4.10. Швейцария

Enkell, Marianne, La Fédération Jurassienne. Les origines de l’anarchisme en Suisse (Lausanne, 1971).

Humbert-Droz, Jules, ‘Les débuts de l’Association Internationale des Travailleurs dans le Jura’, in Freymond, J. (ed.), Études et documents surla Première Internationale en Suisse (Genève, 1964), pp. 2–43.

McLellan, Woodford, Revolutionary Exiles (London, 1979).

Meijer, J. M., Knowledge and Revolution: The Russian Colony in Zuerich, 1870–1873 (Assen, 1955).

Miller, R. A. G., The Watchmakers of the Swiss Jura, 1848–1900. Aspects of Politics and Society in an Era of Crisis, Ph.D., University of Oxford, 1974.

Thomann, Charles, Le mouvement anarchiste dans les montagnes neuchâteloises et le Jura bernois (La Chaux-de-Fonds, 1947).

Vuilleumier, Marc, ‘Les proscrits de la Commune en Suisse, 1871’, Revue Suisse d’Histoire, vol. 12, 1962, pp. 498–537.

— ‘Quelques proscrits de la Commune’, Le Mouvement Social, July–September 1963.

— ‘La Première Internationale en Suisse’, La Première Internationale, l’institution, l’implantation, le rayonnement (Paris, 1968), pp. 213–50.

— ‘Bakounine et le mouvement ouvrier de son temps’, in Bakounine: combats et débats. Collection historique de l’Institut d’études slaves, vol. 26 (1979), pp. 117–32.

ПРИМЕЧАНИЯ

Предисловие

¹ Jean Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, des origines à 1914, 2 vols. (Paris, 1975).

² David Stafford, From Anarchism to Reformism – A Study of the Political Activities of Paul Brousse within the First International and the French Socialist Movement 1870–1890 (London, 1971). Другие биографии см. в списке литературы.

³ George Woodcock and Ivan Avakumovic, The Anarchist Prince. A Biographical Study of Peter Kropotkin (New York, 1950).

⁴ Наталья Михайловна Пирумова, Пётр Алексеевич Кропоткин (М., 1972). См. рецензию Мартина А. Миллера: Russian Review, vol. 33, April 1974, pp. 210–11.

⁵ Martin Miller, Kropotkin (Chicago and London, 1976).

⁶ Memoirs of a Revolutionist (1899), ed. with introduction and notes by Nicholas Walter (New York, 1971), p. 275. [Записки революционера, послесл. и примеч. В. А. Твардовской (М., 1990), с. 246. – Примеч. пер.]

^6a Цитаты из источников, опубликованных на русском языке (кроме особо оговорённых случаев), приводятся по изданиям, указанным в примечаниях; те ссылки на издания, которых нет у автора, взяты в квадратные скобки. Остальные цитаты переведены с английского. – Примеч. пер.

Введение

¹ Studi Sociali, 15 April 1931.

² ‘La Croisade contre la Science de M. Bergson’, Les Temps Nouveaux, 25 October 1913. Кропоткин был особенно возмущён бергсоновской трактовкой биологии в книге «Творческая эволюция» (1907). См. письмо к Бертони от 5 сентября 1913 г., МИСИ (Международный институт социальной истории, Амстердам). Критика Кропоткина, однако, в большей степени была направлена против антирациональной, спиритуалистской религиозности, вдохновлявшей философию Бергсона, чем против самой философии.

³ Письмо от 6 декабря 1859 г. См.: Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, ред. Н. К. Лебедев (М. – Л., 1932–33), I, с. 169.

⁴ Письмо от 12 января 1903 г., архив Неттлау, МИСИ.

⁵ Les Temps Nouveaux, 1894, p. 14.

⁶ Письмо от 5 мая 1903 г. См. также письмо от 23 декабря 1903 г., архив Неттлау, МИСИ.

⁷ ‘The Struggle for Existence in Human Society’, The Nineteenth Century, vol. 23, February 1888, pp. 161–80.

⁸ Труды Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, 1880, т. XI.

^8a Цит. по: Взаимная помощь…, пер. с англ. В. П. Батуринского под ред. автора (М., 1907), с. 294; то же, пересм. и доп. изд. (Пг. – М., 1922), с. 284. – Примеч. пер.

⁹ Письмо к Ландауэру, 1903 г. См.: Edmund Silberner (ed.), ‘Unbekannte Briefe Peter Kropotkins an Gustav Landauer’, International Journal of Social and Economic History (1977), pp. 115–17.

¹⁰ В 1909 г., после перерыва, когда его внимание было приковано к поражению революции в России в 1907 г., Кропоткин приступил к написанию заключительной статьи для серии статей по этике, первые две из которой появились в 1905–1906 гг. Однако он решил, что, прежде чем продолжать, ему нужно будет всесторонне обсудить вопрос о дарвиновской борьбе за существование и взаимной помощи, а для этого потребуется подробно рассмотреть ламаркизм. См. письмо к Скилбеку от 16 ноября 1909 г., архив Джеймса Ноулза, Вестминстерская городская публичная библиотека. Кропоткин написал четыре статьи о влиянии окружающей среды на эволюцию растений и животных, которые были опубликованы в 1910 г.: The Nineteenth Century and After, vol. 67, pp. 86–107; vol. 68, pp. 58–77, 856–67, 1047–59.

¹¹ Этика, ред. Н. К. Лебедев (М., 1922), с. 15–17.

¹² Письмо к Неттлау от 5 марта 1902 г., МИСИ.

¹³ Fields, Factories and Workshops (London, 1899), pp. 186–7. [Поля, фабрики и мастерские, пер. с англ. А. Н. Коншина, 3‑е изд. (М., 1908), с. 91; то же, 4‑е изд., под ред. автора (Пг. – М., 1921), с. 99.]

¹⁴ См. брошюру д‑ра Дрисдейла (1913). Переведённая на французский, она изначально была опубликована на английском в «The Malthusian». См. также письмо Кропоткина к Полю Робену от 31 августа 1879 г., переписка Кропоткин – Робен, МИСИ.

¹⁵ Malatesta: His Life and Ideas, ed. Vernon Richards (London, 1977), p. 261. Гастон Леваль подверг критике мнение Малатесты о Кропоткине в своей брошюре: Kropotkine et Malatesta (Paris, n.d.).

¹⁶ Письмо Гильома к Кропоткину от 4 декабря 1901 г., цит. по: V. Daline, ‘Autour du livre de Kropotkine (d’après les lettres inédites de James Guillaume)’, Annales historiques de la Révolution française, no. 45 (January–March 1974), p. 386.

Глава 1

¹ Memoirs, p. 290. [Записки революционера, с. 261.]

² Memoirs, p. 165–7. [Записки революционера, с. 158–9.]

³ Memoirs, p. 361. [Записки революционера, с. 336.]

⁴ См.: Max Nettlau, ‘L’Homme, une vie’, Les Temps Nouveaux, March 1921.

⁵ Из письма к Александру Кропоткину от 4 июня 1866 г., фонд 1129 «П. А. Кропоткин», ЦГАОР (Центральный государственный архив Октябрьской революции, Москва). Цит. по: Martin Miller, Kropotkin, p. 68. [Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, II, с. 188–189.]

⁶ Письмо Джемса Гильома от 11 июля 1911 г., цит. по: V. Daline, ‘Autour du livre de Kropotkine (d’après les lettres inédites de James Guillaume)’, Annales historiques de la Révolution française, no. 45 (January–March 1974), p. 394.

⁷ Memoirs, p. 13. [Записки революционера, с. 17.]

⁸ Memoirs, p. 102–5. [Записки революционера, с. 105.]

⁹ Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, I, с. 88.

¹⁰ Герцен опубликовал в «Колоколе» за февраль 1858 г. статью «Через три года», где он приветствовал объявленное царём решение освободить крепостных. Кропоткин вспоминает: «Со слезами на глазах читали мы знаменитую статью Герцена: “Ты победил, галилеянин”. Лондонские изгнанники заявляли, что отныне не считают Александра II врагом, а будут поддерживать его в великом деле освобождения крестьян. Memoirs, p. 130. [Записки революционера, с. 127.]

¹¹ Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, I, с. 185.

¹² Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, I, с. 44. Цит. по: Miller, Kropotkin, p. 56.

¹³ Письмо к Александру Кропоткину от 10 марта 1863 г., фонд П. А. Кропоткина, ЦГАОР. Цит. по: Miller, Kropotkin, p. 61.

¹⁴ Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, II, с. 189.

¹⁵ Memoirs, p. 222–3. [Записки революционера, с. 203.]

¹⁶ Memoirs, p. 215–7. [Записки революционера, с. 198.]

¹⁷ Memoirs, p. 226–7. [Записки революционера, с. 207.]

¹⁸ Memoirs, p. 238–40. [Записки революционера, с. 216.]

¹⁹ Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, II, с. 219, 221, 241.

²⁰ Пётр и Александр Кропоткины. Переписка, II, с. 253.

²¹ Memoirs, p. 274–5. [Записки революционера, с. 246.]

²² Memoirs, p. 276–7. [Записки революционера, с. 249.]

²³ Николай Утин был сторонником контролируемого марксистами Генерального совета МТР в Лондоне и играл ведущую роль в попытках дискредитировать Бакунина. См.: Woodford McClellan, Revolutionary Exiles (London, 1979), pp. 14, 185–8; J. M. Meijer, Knowledge and Revolution (Assen, 1955), pp. 79 and 101. Ольга Левашова была менее противоречивым персонажем. См.: Meijer, Knowledge and Revolution, pp. 79 and 101. По словам Кропоткина, «душой» движения в Женеве являлась «симпатичная русская женщина, которую работники величали m[ada]me Olga». Memoirs, p. 276. [Записки революционера, с. 249.]

²⁴ Memoirs, p. 277. [Записки революционера, с. 259.] Использование термина «анархист» здесь фактически является анахроничным, поскольку юрцы ещё не приняли его на данном этапе.

²⁵ Memoirs, p. 277. [Записки революционера, с. 259.]

²⁶ См.: Max Nettlau, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin, 1859–1880 (Berlin, 1927). Марк Вюйемье цитирует свидетельства, подтверждающие такое поведение Бакунина и последующие попытки Гильома скрыть это, чтобы не дать марксистам возможность дискредитировать юрцев. См. его предисловие к изданию: L’Internationale. Documents et souvenirs (1864–1872), par James Guillaume (1905–1910; new edition, Paris, 1985), I, pp. LIV–LV.

²⁷ Memoirs, p. 289–92. [Записки революционера, с. 260–3.]

²⁸ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 146.

²⁹ См.: La Première Internationale – recueil de documents, ed. Jacques Freymond (Genève, 1962), II, pp. 261–5.

³⁰ Freymond, Recueil, III, p. 7; Guillaume, L’Internationale, III, p. 8.

³¹ Жак Фремон и Миклош Мольнар описывали Лондонскую конференцию как пиррову победу Маркса. Приводя иллюстрации того, как составные группы Первого Интернационала с самого начала ревниво оберегали свою автономию, они указывают, что резолюции Лондонского конгресса угрожали этой автономии больше, чем решения какого-либо из предыдущих конгрессов, и вследствие этого недовольство неизбежно вышло за пределы бакунистских секций МТР. См.: Jacques Freymond and Miklós Molnár, ‘The Rise and Fall of the First International’, in The Revolutionary Internationals, 1864–1943, ed. Milorad M. Drachkovitch (Stanford, California, 1960), pp. 14–20 and 26–9.

³² Freymond, Recueil, III, pp. 203–4. Guillaume, L’Internationale, III, pp. 24–5. Обсуждение письма Английской федерации см.: H. Collins and C. Abramsky, Karl Marx and the British Labour Movement, Years of the First International (London, 1965), p. 270.

³³ «Так как [народ] обладает значительной дозой практического инстинкта, он редко ошибается, например, в коммунальных выборах. Он более или менее хорошо знает дела своей коммуны, очень ими интересуется и умеет выбрать из своей среды людей, способных вести их. В этих делах контроль возможен, ибо они происходят на глазах у избирателей и касаются самых близких интересов их повседневного существования». Les Ours de Berne et l’Ours de Saint Petersburg (1870). Цит. по: Sam Dolgoff, Bakunin on Anarchy (London, 1973), p. 223. [М. А. Бакунин, Избранные сочинения (Пг. – М., 1919–21), III, с. 26.] В 1871 г. в письме к Чельсо Черретти, итальянскому товарищу, Бакунин доказывал, что необходимо сотрудничать с политическими партиями в Испании, чтобы использовать возникшую там революционную ситуацию: «Сохраняя нашу самобытность, мы должны в то же время помочь политическим партиям и попытаться придать этой революции ясный социалистический характер». См.: Dolgoff, Bakunin on Anarchy, p. 219.

³⁴ Freymond, Recueil, IV, p. 347, Guillaume, L’Internationale, III, pp. 223–4.

³⁵ Виньяс от имени Испании поддержал идею о создании Центральной комиссии, выдвинутую Хейлзом, но осудил определение анархии, данное последним. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 115; Freymond, Recueil, IV, pp. 54–7.

³⁶ Freymond, Recueil, IV, pp. 345–50, Guillaume, L’Internationale, III, pp. 222–5.

³⁷ См.: ‘De l’organisation des services publics dans la societe future, rapport par la section bruxelloise’, in Ni Dieu ni maître, anthologie de l’anarchisme, ed. Daniel Guerin (Paris, 1973), II, pp. 43–53. По сути, это был компромиссный документ. На конгрессе Де Пап заявил: «Для начала необходимо отметить, что в Испании, Италии, Юре – сторонники анархии, а в Германии, Англии – сторонники рабочего государства; бельгийские ткачи находятся между двумя тенденциями». Guillaume, L’Internationale, III, p. 223; Freymond, Recueil, IV, p. 347. Бакунисты на данном этапе не называли себя анархистами, но они использовали это слово, написанное через дефис («ан‑архия»), чтобы показать, что они имеют в виду отсутствие правительства, а не беспорядок.

³⁸ Марк Вюйемье отметил, что в Юре существовали особые условия, которые делали рабочих враждебными к демократической системе. Включённая в кантон Берн в 1815 г., Юра имела социальную структуру, культурные традиции и прошлое, которые отличали её от остальной части кантона и приводили к тому, что даже самые прогрессивные требования Радикальной партии противоречили интересам народа в этой местности. В результате этого юрцы не были склонны участвовать в политической борьбе кантона, потому что её исход мог быть для них только неблагоприятным. См.: Marc Vuilleumier, ‘Bakounine et le mouvement ouvrier’, in Bakounine – combats et débats (Paris, 1979), p. 126.

³⁹ Очередной конгресс планировали провести в Барселоне или Юре, но, к сожалению, обстоятельства сделали это невозможным. В Испании интернационалисты подвергались преследованиям, а юрцы были обеспокоены происшествием в Гёшенене, где 27 июля 1875 г. солдаты открыли огонь по бастующим, убив четверых и ранив десятерых. (Бастовали рабочие, участвовавшие в строительстве Сен-Готардского туннеля. Они требовали сократить рабочий день по причине ужасных условий труда.) См.: Marianne Enkell, La Federation Jurassienne (Lausanne, 1971), p. 109. Федерации-члены, по предложению Испанской федерации, согласились отменить конгресс 1875 г. ввиду репрессий, направленных, в первую очередь, против итальянских и испанских социалистов. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 95.

⁴⁰ Ibid., pp. 91 and 103. Немецкоязычные социалисты создали централизованную организацию – Швейцарский рабочий союз.

⁴¹ См. доклад Де Папа на конгрессе: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 97–8; Freymond, Recueil, IV, pp. 454–7.

⁴² Вместо делегатов англичане прислали конгрессу свои добрые пожелания. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 94. Проблемы Английской федерации рассматриваются в работе: Collins and Abramsky, Karl Marx and the British Labour Movement.

⁴³ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 106; Freymond, Recueil, IV, p. 480.

^43a До 1890 г. официально называлась Социалистической рабочей партией Германии (Sozialistische Arbeiterpartei Deutschlands). – Примеч. пер.

⁴⁴ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 102. Как редактор газеты «Дневной дозор» (Tagwacht), Гройлих уже опубликовал письмо немецкоязычных секций Интернационала, где говорилось, что данный конгресс не является конгрессом МТР. Другое критическое письмо, подписанное Гройлихом и четырьмя другими от имени Цюрихской секции Интернационала, было опубликовано в газете «Вперёд» (Vorwärts), органе СДПГ. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 88–9.

⁴⁵ После переезда Генерального совета в Нью-Йорк в 1872 г. и отклонения гаагских резолюций большинством федераций в 1873 г. Авторитарный Интернационал фактически прекратил своё существование, хотя официально он был распущен лишь в 1876 г. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 49–50; Freymond, Recueil, IV, pp. 411–12.

⁴⁶ Портильо (псевдоним, взятый Сорьяно), один из испанских делегатов, воздержался. Он утверждал, что между организациями уже установлены дружественные отношения, поэтому Всемирный социалистический конгресс не послужит никакой полезной цели. Точно так же, не желая поступаться принципами Интернационала ради привлечения поддержки, он с подозрением отнёсся к идее провозгласить создание новой организации в Генте, которая была выдвинута на конгрессе, но в итоге отвергнута. См.: Freymond, Recueil, IV, pp. 483 and 495–6; Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 107 and 109–10. Обзор работы Бернского конгресса см.: Freymond, Recueil, IV, pp. 454–97; Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 91–111.

⁴⁷ Freymond, Recueil, IV, pp. 487–8.

⁴⁸ Представители СДПГ и Швейцарского рабочего союза отсутствовали, а бельгийские делегаты представляли только антигосударственные секции из Вервье. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 258; Freymond, Recueil, IV, p. 525.

⁴⁹ См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 275. На конгресс возлагались большие надежды, особенно в Бельгии: 10 000 бельгийских рабочих приняли участие в шествии, посвящённом открытию конгресса, и около 2 000 собрались на митинг в честь его закрытия. «Во Всемирном социалистическом конгрессе в Генте бельгийские рабочие видели возрождение старого Интернационала». Julius Braunthal, History of the International 1864–1914, tr. Henry Collins and Kenneth Mitchell (London, 1961), pp. 192–3. Гильом, однако, отмечает, что на Гентском конгрессе проходили весьма жаркие дебаты, в ходе которых стало ясно, что делегаты, условно говоря, разделились на два лагеря, государственников и антигосударственников. L’Internationale, IV, p. 267.

⁵⁰ R. Hostetter, The Italian Socialist Movement. I: Origins, 1860–1882 (Princeton, 1958), p. 368. Умеренное течение группировалось вокруг издания «Плебс» в Милане. В июле 1876 г. эта газета опубликовала умеренную программу, а в октябре на съезде в Милане была создана Ломбардская федерация. См.: P. C. Masini, Storia degli anarchici italiani de Bakunin a Malatesta (Milano, 1969), pp. 101–2. В письме, напечатанном в «Бюллетене» Юрской федерации от 3 декабря 1876 г., Малатеса и Кафиеро именовали эту организацию «мелкой непредставительной группой социалистов, вдохновлённых личными интересами и реакционными целями, которые стремятся вести так называемую постепенную и мирную пропаганду». См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 114.

⁵¹ В вопросах, связанных с государственной и политической деятельностью, антигосударственники потерпели поражение. Известным примером этого является резолюция об использовании политических методов, принятая 22 голосами против 10, при одном воздержавшемся. См.: Freymond, Recueil, IV, p. 577.

⁵² Письмо Либкнехта к Энгельсу от 17 сентября 1877 г., см.: Liebknecht Briefwechsel mit Karl Marx und Friedrich Engels (Amsterdam, 1963), p. 240; письмо Маркса к Зорге от 27 сентября 1877 г., цит. по: Freymond, Recueil, IV, p. 589 [Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Сочинения, 2‑е изд. (М., 1955–81), XXXIV, с. 229]; см. также: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 279.

Глава 2

¹ Речь Бакунина на конгрессе Лиги мира и свободы в сентябре 1868 г. См.: Guillaume, L’Internationale, I, pp. 74–5. [Джемс Гильом, Интернационал: Воспоминания и материалы, 1864–1878 гг. (Пг. – М., 1922), I, с. 85–86. В угловых скобках текст, отсутствующий в рус. изд.] Первоначальное осуждение коммунизма фактически было вдохновлено критикой Прудона в адрес ранних авторитарных социалистов, таких как Луи Блан.

² ‘L’Ordre’, in Paroles d’un révolté (1885), ed. Martin Zemliak (Paris, 1978), p. 88. [Речи бунтовщика, пер. с фр. Н. и С. Тамамшевых (СПб., 1906), с. 52; То же, под ред. авт. (Пг. – М., 1921), с. 101. Пер. цит. по изд. 1921 г., которое значительно отличается от предыдущего. Далее, если не указано иное, цитаты даются по изд. 1906 г.] Впервые напеч.: Le Révolté, 10 October 1881.

³ Guillaume, L’Internationale, II, p. 298. [Гильом, Интернационал, II, с. 284. См. также: Маркс и Энгельс, Сочинения, XVIII, с. 45 и 339.]

⁴ Guillaume, L’Internationale, III, p. 114; Freymond, Recueil, IV, p. 54.

⁵ «Анархическая партия не побрезгала навязываемым ей названием и приняла его. Сначала она настаивала на маленькой чёрточке между ан и архией, объясняя, что в этой форме слово ан‑архия, греческого происхождения, означает не “беспорядок”, а “отсутствие власти”. Но скоро она приняла его как есть, не задавая лишней работы наборщикам и не отягощая своих читателей уроками из греческого языка». ‘L’Ordre’, in Paroles d’un révolté, p. 88. [Речи бунтовщика (1906), с. 52; (1921), с. 101. Цит. по изд. 1921 г.]

⁶ Freymond, Recueil, IV, pp. 346–7; Guillaume, L’Internationale, III, pp. 222–3.

⁷ Freymond, Recueil, IV, pp. 487–8.

⁸ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 14. Бенуа Малон, бывший коммунар, сотрудничал с Юрской федерацией, но позднее его привлекла более реформистская линия Де Папа. Он играл ведущую роль в создании Ломбардской федерации. Письмо также было подписано Жозефом Фавром, но Гильом настаивает, что его написал один Малон.

⁹ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 178.

¹⁰ Bulletin, 11 March 1877. Эта газета, выходившая под редакцией Джемса Гильома, являлась органом Юрской федерации. Реклю впервые назвал себя анархистом на речи в Лозанне в марте 1876 г.

¹¹ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 237.

¹² «Основываясь на принципах, воплощённых в нашем уставе, Юрская федерация признаёт, что освобождение рабочих – не местная или национальная, а общечеловеческая проблема, решение которой невозможно без теоретического и практического сотрудничества между рабочими всех стран; что это сотрудничество должно быть прямым, иначе говоря, освобождение, к которому оно ведёт, должно быть делом самих рабочих, а не следствием сделки, достигнутой путём какого-либо компромисса с буржуазными партиями при посредничестве официальных делегатов… но в существующей ситуации, наблюдая движение, которое, по видимости предлагая освобождение труда, на деле лишь старается задержать его средствами парламентаризма, Юрская федерация оставляет за собой полную свободу действий…

Как следствие, она оставляет за собой право вести борьбу не только в её собственной стране, но и в той стране, где движение может сплотить наибольшее число рабочих; и делать это в силу своей автономии и права совершать пропаганду без ограничений, согласно всем коллективистским и антиавторитарным принципам». Ibid., p. 234.

¹³ «Конгресс,

признавая пользу издания, которое разъясняет во всей полноте теоретическую и практическую программу анархического коллективистского и революционного социализма… предлагает членам Юрской федерации и её секций подготовить материалы по данному вопросу для рассмотрения на первом двухгодичном собрании анархистов, которое должно быть проведено». См. отчёт о Фрибурском конгрессе: L’Avant-Garde, 12 August 1878.

¹⁴ См.: Ni Dieu ni maître, II, p. 74.

¹⁵ См.: Max Nettlau, Histoire de l’anarchie, tr. Martin Zemliak (Paris, 1971), p. 142.

¹⁶ Письмо Гильома к Кропоткину от 3 августа 1912 г., микрофильм МИСИ, снятый с документов фонда 410 Ленинской библиотеки, Москва. Письмо Варлена цит. в: Guillaume, L’Internationale, I, p. 258.

¹⁷ Отчёт о Базельском конгрессе, см.: Freymond, Recueil, II, p. 67.

¹⁸ Письмо Гильома к Кропоткину от 15 декабря 1912 г. См. также письма Гильома от 7 и 8 октября 1912 г. и письма Кропоткина от 4 и 6 октября 1912 г. Гильом сделал аналогичное заявление в письме от 24 августа 1909 г., цит. в: Dolgoff, Bakunin on Anarchy, pp. 158–9.

¹⁹ «В прошлый раз, когда мы встретились в Невшателе (сентябрь 1874 г.) Кафиеро попросил написать меня популярное изложение революционных социалистических идей, которое могло бы использоваться для пропаганды в Италии. Я сел за работу и через несколько недель отослал ему свою рукопись. Он перевёл её на итальянский, и я знаю, что этот перевод ходил по группам; но я не думаю, что он был напечатан». Guillaume, L’Internationale, III, p. 240. Этот отрывок взят из раздела, относящегося к событиям декабря 1874 г., так что эссе, по-видимому, было написано конце этого года. Гильом отмечает, что, когда рукопись наконец была издана в Швейцарии в августе 1876 г., одна глава, написанная специально для итальянцев, отсутствовала. Эта глава, очевидно, содержала мысли о практических мерах по экспроприации и поэтому могла вызвать дискуссию о социализации потребления.

²⁰ Le Réveil, 7 March 1914. См. также: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 137. Газета «Молот» (Il Martello), распространявшая в Марке и Умбрии, 2 сентября 1876 г. заявила: «И точно так же, как мы поддерживаем коллективную собственность на материалы и орудия труда, мы поддерживаем коллективную собственность на продукты труда; любой человек, который даёт обществу по своим способностям, должен получать от него по своим потребностям». См.: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 363.

²¹ См.: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 137. Письмо, защищавшее анархический коммунизм, которое появилось 14 мая 1876 г., было ответом на публикацию 30 апреля и 7 мая письма Бенуа Малона и Жозефа Фавра в поддержку идей Де Папа, адресованного митингу интернационалистов в Лозанне 18 марта.

²² Конгресс не смог собраться во Флоренции, как было запланировано, из-за преследований. Во время самого конгресса его участники были вынуждены бежать в лес и завершить заседание там, потому что возникла угроза полицейской облавы. День выдался сырой, так что заседание оказалось неформальным и коротким. Коста, вместе с несколькими другими, был арестован по прибытии во Флоренцию, но ему удалось изложить свои доводы заранее, лично или в письмах. См.: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 137; Masini, Storia degli anarchici italiani, pp. 99–100.

²³ Arbeiter Zeitung, 28 October 1876. Цит. по: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 141.

²⁴ Ibid.

²⁵ Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 113–14.

²⁶ Вновь созданная Ломбардская федерация твёрдо выступала против повстанческих методов, хотя она и не приняла парламентскую тактику социал-демократов. См.: Masini, Storia degli anarchici italiani, pp. 101–3. В своём письме Малатеста и Кафиеро утверждали, что Итальянская федерация остаётся сторонницей повстанческого действия (le fait insurrectionel). См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 114.

²⁷ Nettlau, Histoire de l’anarchie, pp. 136–7. «Дюмартре родился в одной из самых бедных крестьянских семей в Савойе. Учился он только в начальной школе, да и то недолго. Между тем он был один из самых умных и сметливых людей, которых мне когда-либо пришлось встретить. Его оценки людей и текущих событий были так замечательны по своему здравому смыслу, что порой оказывались пророческими. Дюмартре был также очень тонкий критик текущей социалистической литературы, и его никогда нельзя было ослепить фейерверками красивых слов и якобы науки». Kropotkin, Memoirs, p. 419. [Записки революционера, с. 397.] Лионские рабочие имели давние традиции радикальной идеологии и борьбы; в 1853 г. генеральный прокурор заявлял: «Рабочий сегодня коммунист и уравнитель, точно так же, как буржуа перед 1789 годом был философом». Цит. по: Jean Bruhat, ‘Le Socialisme français de 1848 à 1871’, in Histoire générale du socialisme, ed. Jacques Droz (Paris, 1972), I, p. 520. Некоторые члены группы «Будущее» были коммунарами, которые могли участвовать вместе с Бакуниным в лионском восстании во время Коммуны.

²⁸ Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 137. Беседа с Дюмартре, на которой основывается этот комментарий, состоялась в мае 1927 г., когда швейцарскому революционеру было 85 лет. См.: Nettlau, Élisée Reclus, Anarchist und Gelehrter (Berlin, 1928), p. 189. «Бюллетень» не смог опубликовать отчёт о лозаннском митинге из-за плохого качества стенограммы. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 8.

²⁹ Мари Флеминг считает, что Реклю играл важную роль в формулировке теории анархического коммунизма и её пропаганде. Она утверждает, что письмо Кафиеро и Малатесты от декабря 1876 г., посвящённое распределению продуктов труда, имеет параллели в сочинениях Реклю. На её взгляд, фраза: «…Сотрудничество всех для удовлетворения нужд каждого является единственным правилом производства и потребления, которое отвечает принципу солидарности», – отражает убеждение Реклю в том, что солидарность является руководящим принципом распределения по потребностям. См.: Fleming, The Anarchist Way to Socialism, p. 138. Конечно, здесь есть определённая доля истины, если мы сравним заявление итальянцев с речью Реклю на конгрессе Юрской федерации в 1880 г.: «Верно и справедливо то, что продукты, произведённые трудом всех, принадлежат всем; что каждый должен свободно брать свою долю, чтобы потребить её, как он пожелает, не следуя никаким правилам, кроме тех, что обусловлены солидарностью интересов и взаимным уважением членов ассоциации». Guerin, Ni Dieu ni maître, II, p. 109.

³⁰ Брусс, прибывший из Берна, в субботу 17 февраля выступил в Сент-Имье с речью о «собственности и показал необходимость коллективизации собственности и потребительских благ, так же как и орудий труда, земли и машин». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 150. «Поль Брусс (в речи в Сент-Имье 17 февраля 1877 г.) и Андреа Коста (в пропаганде, которую он вёл в Швейцарии, где он нашёл убежище весной и летом 1877 г.) приняли эти новые идеи…» Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 137. Однако записи Гильома о швейцарских речах Косты предполагают, что его основной темой была пропаганда действием. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 209.

³¹ Отчёт о Вервьетуазском конгрессе. Freymond, Recueil, IV, pp. 532-5. Вернер был связан с немецкоязычной группой в Берне; Монтель, французский коммунар, вместе с Бруссом участвовал в воссоздании Французской федерации МТР на тайном съезде в Сент-Имье в августе 1877 г. См.: Stafford, From Anarchism to Reformism, pp. 103–4. Сам Брусс также признавал: «Мы должны разделять две стороны вопроса, неотложную и отдалённую». Freymond, Recueil, IV, p. 534.

³² Дмитрий Клеменц оставил свои научные исследования и присоединился к кружку чайковцев, когда Кропоткин был в Европе. См.: Kropotkin, Memoirs, p. 303–4. [Записки революционера, с. 271–4.]

³³ К тревоге Кропоткина, чайковцы поддержали лавристов в 1873 г., во время конфликта между сторонниками Лаврова и Бакунина в Цюрихе. В то же время они не разделяли интерес Лаврова к пропаганде, направленной на образованных людей, и были разочарованы его газетой «Вперёд». См.: П. А. Кропоткин, ‘Воспоминания о Лаврове’, П. Л. Лавров. Статьи, воспоминания, материалы (Пг., 1922), с. 438; а также приложение Кропоткина к «Запискам революционера», 7‑е изд. (М., 1929).

³⁴ Memoirs, p. 307. [Записки революционера (1990), с. 275.]

³⁵ Memoirs, p. 317. [Записки революционера (1990), с. 282–3.]

³⁶ ‘Must we occupy ourselves with an examination of the ideal of a future system?’, in P. A. Kropotkin, Selected Writings on Anarchism and Revolution, ed. Martin A. Miller (Cambridge, Massachusetts, 1970), pp. 47–116. [‘Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?’, Революционное народничество 70‑х годов XIX века: сб. документов и материалов, под ред. Б. С. Итенберга и С. С. Волка (М., 1964–65), I, с. 55–118.]

³⁷ Этот конгресс, по словам Кропоткина, «был в особенности важен, так как стало известно, что германские социал-демократы сделают попытку захватить всё рабочее движение в Европе в одну организацию, главою которой будет центральный комитет, представляющий продолжение старого Генерального совета Интернационала, но только под новым названием. Поэтому необходимо было отстоять автономию рабочих организаций в латинских странах, и мы сделали всё возможное, чтобы послать достаточное число делегатов на конгресс. Я поехал под именем Левашова… И хотя нас было всего только девять анархистов в Генте, нам удалось помешать осуществлению централизационного проекта». Memoirs, p. 404. [Записки революционера (1990), с. 383.] Как мы видели, социал-демократы также считали, что добились определённого успеха на Гентском конгрессе. Опасаясь ареста, Кропоткин был вынужден тайно покинуть конгресс до его закрытия. См.: Memoirs, pp. 405. [Записки революционера (1990), с. 384.]

³⁸ «Немецкие рабочие сгруппировались вокруг “Рабочей газеты”, желая создать новую партию, ясно отличимую от Социал-демократической рабочей партии Германии; в течение апреля они составили устав партии в сотрудничестве с Кропоткиным; последнему было поручено изложить общие идеи на бумаге, и он написал проект, который он отправил в Берн в конце апреля». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 207. Устав фактически не содержал никакой формулировки анархо-коммунистических идей. В первой статье просто говорилось: «Для того чтобы объединить разнородные элементы немецкоязычных народов, которые признают анархически-коммунистический принцип, создаётся анархическая коммунистическая партия немецкоязычных людей, связанных с Международным товариществом рабочих». Цит. по: A. R. Carlson, Anarchism in Germany – The Early Movement (New York, 1972), p. 403.

³⁹ Le Bulletin, 29 July 1877.

⁴⁰ Причины отсутствия Реклю см. ниже, часть II, глава 6. О заседаниях Фрибурского конгресса сообщалось в: L’Avant-Garde, 12 August and 9 September 1878.

⁴¹ L’Avant-Garde, 12 August 1878. Как уже отмечалось, присоединение Юры к кантону Берн вызывало постоянное недовольство у её жителей. Поэтому коммунальная автономия была популярной темой. Швицгебель, который был одним из основателей Юрской федерации и ведущим профсоюзным активистом, считал, что это поможет оживить общую агитацию и даст возможность понять анархические принципы на практике.

⁴² Ibid. Это обстоятельство уже было отмечено им в одной из статей. «Каждая революция вводит новый элемент будущего общества. Парижская коммуна установила один из важнейших – необходимость и возможность полной автономии для коммун. Революция, к которой мы идём, создаст коммуны без личной собственности». Le Bulletin, 29 July 1877.

⁴³ Конечно, Гильом, как и Вернер с Монтелем, стремился избежать подобных решений на конгрессе МТР в Вервье в 1877 г. Однако весной 1878 г. Гильом уехал из Юры, очевидно не одобряя эволюцию Кропоткина в сторону анархического коммунизма, – на его взгляд, эта позиция насколько опережала реалии, что не имела никакого практического значения. См. примечание Неттлау для приложения к «Le Réveil», 1925, архив Неттлау, МИСИ. Швицгебель также выражал сомнение по поводу того, удастся ли убедить народ, что коммунистическая идея не является антилибертарной, когда анархический коммунизм наконец был одобрен на конгрессе в Ла‑Шо-де-Фоне в 1880 г.

⁴⁴ Отчёт о заседаниях конгресса см.: Le Révolté, 1 November 1879.

⁴⁵ La Plebe, 16 November 1879. Миланская газета «Плебс» отличалась эклектичным подходом и тяготела к эволюционному социализму.

⁴⁶ Женевская секция обратилась с просьбой о вступлении в Юрскую федерацию в мае 1877 г. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 206. Реклю, Дюмартре и Герциг участвовали в создании «Бунтовщика» вместе с Кропоткиным.

⁴⁷ ‘La Commune’, Le Révolté, 1 and 15 May 1880. См. также: Paroles d’un révolté, pp. 93 and 101. [Речи бунтовщика (1906), с. 55 и 61; (1921), с. 107 и 118.] Ср. с письмом Реклю к Фрибурскому конгрессу, 1878 г.

⁴⁸ Отчёт о конгрессе см.: Le Révolté, 17 October 1880. Другая версия, с небольшими сокращ.: Guerin, Ni Dieu ni maître, II, p. 110.

⁴⁹ ‘La Commune de Paris’, Le Révolté, 20 March 1880. См. также: Paroles d’un révolté, p. 103–10. [Речи бунтовщика (1906), с. 63–64; (1921), с. 121–4. Текст по изд. 1921 г. взят в угловые скобки.] Во время дискуссии с Костой в ноябре 1879 г. Кропоткин был встревожен тем, что тот не осознавал растущую теоретическую пропасть между анархистами и другими антиавторитарными коллективистами, которые начинали отходить от революционной позиции. См.: La Plebe, 16 November 1879.

⁵⁰ Письмо к Максу Неттлау от 13 мая 1895 г., архив Неттлау, МИСИ.

⁵¹ ‘Mémoire présenté au Congrès Jurassien de 1880 par la Fédération du district de Courtelary’; опубл. как: Programme Socialiste (Genève, 1880). См. также: Guerin, Ni Dieu ni maître, II, pp. 114–19. Этот документ не был включён в отчёт о конгрессе в «Бунтовщике».

⁵² Отчёт: Le Révolté, 17 October 1880. Другая версия, с небольшими сокращ.: Guerin, Ni Dieu ni maître, II, pp. 105–26. Насмешка Кропоткина над теми, кто называли себя социалистами, чтобы замедлить развитие социализма, несомненно, была отсылкой к деятельности ведущего французского радикала Жоржа Клемансо и Республиканского социалистического альянса, с которым тот был связан. В начале 1880 г. Клемансо начал издавать газету «La Justice», где перепечатывались его красноречивые речи в парламенте, и с помощью неё старался продвинуть программу социальных реформ, претендуя на лидерство в левом лагере. Социалисты расценили это как попытку подорвать их влияние среди рабочего класса. См.: David R. Watson, Georges Clemenceau, A Political Biography (Plymouth, 1974); Stafford, From Anarchism to Reformism, p. 320. О содержании программы Клемансо см.: E. Cahm, Politics and Society in Contemporary France (London, 1972), pp. 86–8.

⁵³ В апреле 1880 г. Брусс, который к тому времени фактически перешёл от анархизма к реформистскому социализму, опубликовал в газете «Труд» (Le Travail) статью «Социалистическая партия» («Le Parti Socialiste»), где призывал всех социалистов объединиться вокруг базовой программы действий. См.: Stafford, From Anarchism to Reformism, pp. 147–8. Малон, лидер французских умеренных, который именно с этой целью начал сотрудничать с Лафаргом и Гедом, горячо приветствовал статью. Фактически программа была выработана на встрече последних с Энгельсом и Марксом в Лондоне, на которую не были приглашены ни Малон, ни Брусс. Социалистическая программа была опубликована в мае и немедленно вызвала острую критику со стороны анархистов. См.: Le Revolte, 24 July 1880. Они воспринимали её как документ, составленный под влиянием реформистов, и, очевидно, считали её автором Малона. (Они называли её Цюрихской программой, что было явной отсылкой к Малону, жившему в Цюрихе. См.: Le Révolté, 7 August 1880.) Программа-минимум, как она была названа, обсуждалась на региональных рабочих конгрессах в течение лета. Несмотря на негативную реакцию на Севере и Юге, она была с энтузиазмом была принята на конгрессе Центра в Париже.

⁵⁴ Guerin, Ni Dieu ni maître, II, p. 108. Упоминание о коллективистах, которые хотели ограничить коллективизируемый капитал, по-видимому, было отсылкой к гедистам. Согласно отчёту о дискуссиях на конгрессе Центра (Le Révolté, 7 August 1880), «рациональные коллективисты» выступали за коллективизацию средств производства, но не продуктов труда, в то время как «авторитарники» поддерживали «коллективную экспроприацию материалов и орудий труда, не затрагивающую прочий накопленный капитал». «Авторитарниками» здесь названы члены группы «Равенство» (Égalité), связанной с Гедом, и один из них, Массар, вёл ожесточённый спор с немногими анархистами, присутствовавшими на конгрессе.

⁵⁵ Кафиеро особенно настойчиво указывал, что даже революционные социалисты не смогли разглядеть лежащую здесь опасность: «Я слышал одного известного социалиста, называемого революционером, который поддерживал личную собственность на вещи и в конце заявил, что не видит никаких возражений против того, чтобы общество позволило передавать эти вещи по наследству». Guerin, Ni Dieu ni maître, II, p. 123. Маркс прекрасно осознавал проблему, связанную с вознаграждением за труд в ближайшее время после революции, и он критиковал Готскую программу 1875 г., которая призывала к равному распределению продуктов труда, за недостаточную точность. Однако он заявлял, что «эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества». ‘Critique of the Gotha Programme’, Selected Works, ed. V. Adoratsky (London, 1942), II, pp. 560–6. [Маркс и Энгельс, Сочинения, XIX, с. 19.] Эта работа не публиковалась до 1891 г., поэтому Кафиеро не мог знать о ней. Социал-демократы на данном этапе, видимо, полностью отказались от дискуссий о возможности достичь равного распределения. Действительно, программа-минимум, которую защищали во Франции гедисты, не содержала никаких упоминаний об этой проблеме, за исключением требования минимальной зарплаты. На рабочем конгрессе Центра Массар раскритиковал все доводы анархистов, относившиеся к собственности, как не имеющие значения. См.: Le Révolté, 7 August 1880. Первоочередной целью социал-демократов была коллективизация средств производства.

⁵⁶ Кафиеро в первую очередь отвечал на возражения тех представителей движения (или близких к движению людей), которые по-прежнему опасались, что распределение по потребностям, особенно во времена дефицита, предполагало существование авторитарной, а не либертарной организации. Коста, который теперь оставил анархизм в пользу более умеренного социализма, выражал сходные опасения в своей дискуссии с Кропоткиным на страницах «Плебса» в ноябре 1879 г., хотя ранее он поддерживал Брусса, отстаивавшего коммунистическую идею.

⁵⁷ В Куртеларийской программе профсоюзные организации внутри существующей коммуны рассматривались как основа для развития революционной коммуны: «Когда профессиональные союзы образованы, это становится вопросом организации жизни на местном уровне. Инструментом данной организации будет служить федерация профессиональных союзов, и именно эта федерация составит будущую коммуну». Guerin, Ni Dieu ni maître, II, p. 119. Аналогичный взгляд на профсоюзы сохранялся и в Испанской федерации, что видно из статей Льюнаса, появившихся в 1881 и 1883 гг. См.: Nettlau, Histoire de l’anarchie, pp. 176–7.

⁵⁸ Письмо к Неттлау от 13 мая 1895 г. Бланкисты в Гавре были благосклонны к анархистам; возможно потому, что оба течения были бескомпромиссно революционными, отношения между ними оставались лучше, чем между анархистами и другими социалистами. Борда и Готье впоследствии стали ведущими активистами в анархическом движении Юго-Восточной Франции. Моллен приехал из Буржа, и его речь особенно впечатлила анархистов, судя по тому, что длинные цитаты из неё приводятся в: Le Révolté, 27 November 1880.

⁵⁹ La Révolution Sociale, 5 December 1880. См. также: Le Révolté, 27 November 1880. Формулировка в последнем издании менее ясна: «Конгресс объявляет… что все продукты должны быть переданы в свободное распоряжение всех для осуществления анархического коммунизма, цели Революции».

⁶⁰ Freymond, Recueil, IV, p. 533. Виньяс выступал на конгрессе под псевдонимом Родригес. См. его письмо к Неттлау, где он даёт понять, что использовал псевдоним в Генте, цит. в: Nettlau, La Première Internationale en Espagne (1868–1888), ed. R. Lamberet (Dordrecht, 1969), pp. 296–7.

⁶¹ «Коммунизм же, если говорить об Испании, происходит от программы Альянса, выраженной в словах: “Все за одного, один за всех”. Поскольку, если программа Альянса по существу говорит о коллективной собственности, она также добавляет – “заканчивая в итоге собственностью общества в целом”. Я должен предупредить вас, что, когда я защищал свои идеи в Севилье – в том смысле, что продукт труда должен быть для всех, так же как земля и средства производства, – и делегат от Барселоны заметил, что то, что я защищал, было коммунизмом, я ответил, что если это коммунизм, тогда и я коммунист. Это показывает, что коммунистическая концепция в Испании выводится из интерпретации программы Альянса точно так же, как и коллективистский идеал». См. письмо Рубио к Федерико Уралесу, цит. в: R. Lamberet, ‘Les travailleurs espagnols et leur conception de l’anarchie de 1868 au début de XX^e siècle’, in Anarchici et anarchia nel mondo contemporaneo (Torino, 1971), pp. 83–4. Рубио, активный деятель Испанской федерации с 1872 г., описывался другим выдающимся испанским анархистом, Лоренсо, как «философ, сапожник, наставник, почти оракул революционной молодёжи в Севилье». Ibid.

⁶² О взглядах Льюнаса Пухольса и его участии в Севильском конгрессе см.: Nettlau, L’Histoire de l’anarchie, pp. 176–7.

⁶³ Ibid., pp. 183–4. О пребывании Герцига в Испании см.: Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, pp. 256–8.

⁶⁴ См.: Nettlau, La Première Internationale en Espagne, pp. 575–6.

⁶⁵ Первые испанские анархо-коммунистические газеты, «Человеческая справедливость» («La Justicia Humana», 18 апреля – 25 ноября 1886 г.) и «Земля и свобода» («Terra y Libertad», 2 января 1888 г. – 6 июля 1889 г.), публиковали работы зарубежных анархо-коммунистов, в особенности французских. См.: Lamberet, ‘Les travailleurs espagnols’, pp. 84–5.

⁶⁶ Le Révolté, 7 October 1888.

⁶⁷ См.: Programma e organizzazione dell’associazione internazionale dei lavoratori (Firenze, 1884); переизд.: Studi Sociali, nos. 29–32 and 34–5 (2 April – 10 November 1934). В «Крестьянских речах» – Fra Contadini (Firenze, 1884), – отдавая явное предпочтение анархическому коммунизму, он старался, чтобы его позиция по данному вопросу не была слишком жёсткой. В дополнении к брошюре, написанном для английского издания в 1891 г., где он говорил о различиях между коммунистами и коллективистами, Малатеста также демонстрировал менее доктринёрский подход по сравнению с Кропоткиным.

⁶⁸ Реклю изложил свои взгляды в статье: ‘Anarchy by an Anarchist’, Contemporary Review, May 1884, pp. 627–41; а также в последующей переписке о данной статье с Ричардом Хитом. Он утверждал, что равенство условий (понимаемое в анархо-коммунистическом смысле) является единственным средством, которое позволит развить подлинную общественную нравственность. В письме к Хиту от 6 июня 1884 г. он добавлял: «Человек изменяется соответственно своей среде: при угнетении я вижу его хитрым, лживым, трусливым, развращённым; при свободе я вижу его гордым, благородным, правдивым, великодушным». Correspondance (Paris, 1911), II, pp. 317–19. Хотя Реклю признавал, что в статье не было уделено достаточно внимания практическим трудностям будущего, ничто не говорит о том, что он признавал те краткосрочные проблемы, которые предвидел Малатеста. См. письмо от 6 июня 1884 г.: Correspondance, II, pp. 313–15. Как в статье, так и в переписке с Хитом (ibid., pp. 322–5) он утверждал, что данные географии и статистики доказывают наличие достаточных ресурсов, чтобы удовлетворить нужды каждого.

⁶⁹ ‘La Commune de Paris’, Le Révolté, 18 March 1880. См. также: Paroles d’un révolté, pp. 114–15. [Речи бунтовщика (1906), с. 71–2; (1921), с. 139–41.]

⁷⁰ ‘L’Expropriation’, Le Révolté, 25 November and 23 December 1882. См. также: Paroles d’un révolté, pp. 237–51. [Речи бунтовщика (1906), с. 163–77; (1921), с. 309–35. Текст по изд. 1921 г. взят в угловые скобки.]

⁷¹ ‘La grève d’Amerique’, Le Travailleur, September 1877.

⁷² ‘L’Expropriation’, Le Révolté, 14 February 1886; ‘Comment on s’enrichit’, ibid., 29 May – 3 July 1886; ‘La pratique de l’expropriation’, ibid., 10 July – 17 July 1886. Статьи 1882 г., по-видимому, не сразу привлекли к себе интерес: они были переведены и изданы за границей (Лондон, 1886; Кадис, 1887; Порту, 1888) только после выхода книги «Речи бунтовщика» – Paroles d’un révolté (Paris, 1885). Статьи 1886 г. оказались более популярными, но и они были опубликованы за пределами Франции только в 1890‑е гг., после издания книги «Хлеб и воля» – La Conquête du pain (Paris, 1892). См.: Nettlau, Bibliographie de l’anarchie (Paris & Bruxelles, 1897), pp. 78–9.

⁷³ ‘Déclaration des anarchistes accuses accusés le tribunal correctionnel de Lyon’, Le Révolté, 20 January – 3 February 1883. См. также: Guerin, Ni Dieu ni maître, II, pp. 227–8. [Альтернативный пер.: Почему мы анархисты?, Анархисты: Документы и материалы. 1883–1935, сост. В. В. Кривенький (М., 1998–99), I, с. 23–24.]

⁷⁴ Предисловие к: É. Pataud and É. Pouget, Syndicalism and the Co‑operative Commonwealth: How we shall bring about the Revolution (1909), tr. C. and F. Charles (Oxford, 1913), p. xi. [Э. Пато и Э. Пуже, Как мы совершим революцию, пер. Л. Гогелия (Пг./М., 1921), с. 3.]

⁷⁵ ‘L’Entente’, Le Révolté, 11–17 April 1891.

⁷⁶ См.: ‘Les Principes dans la Revolution’, Le Révolté, 17–24 December 1893; also editorial comment 30 December 1894.

⁷⁷ ‘L’Insurrection et Revolution’, Les Temps Nouveaux, 6 August 1910.

⁷⁸ ‘Revolutionary Studies IV’, Commonweal, 9 January 1892. Впервые напеч.: Le Révolté, 29 August – 4 September 1891.

Глава 3

¹ Guillaume, L’Internationale, III, pp. 146–7. Письмо Бакунина см.: Le Bulletin, 12 October 1873.

² Письмо к Чельсо Черретти, цит. по: Dolgoff, Bakunin on Anarchy, p. 219. См. также: François Munoz, Bakounine et la Liberté (Paris, 1965), p. 226.

³ Le Bulletin, March 1873; цит. по: Guillaume, L’Internationale, III, p. 60.

⁴ См.: Temma Kaplan, Anarchists of Andalusia 1868–1903 (Princeton, 1977), p. 110. Парижская коммуна очевидно была более значительным событием, чем восстание в небольшом городе вроде Санлукара, но это сравнение даёт представление о его воздействии на сознание местных анархистов.

^4a Это восстание, в связи с тем, что оно сопровождалось поджогом городского совета, было названо Нефтяной революцией. – Примеч. пер.

⁵ ‘Lettres à un Français sur la crise actuelle, lettre III’, in Michel Bakounine sur la Guerre franco-allemande et la Révolution sociale en France 1870–71, Archives Bakounine, ed. Arthur Lehning (Leiden, 1977), VI, p. 114. [Бакунин, Избранные сочинения, IV, с. 177.] См. также: Michel Bakounine de la guerre à la commune, ed. Ferdinand Rude (Paris, 1972), p. 136. (Формулировка этой версии немного отличается.) В письме к Черретти Бакунин фактически высказывался за поддержку политических партий в кантональных восстаниях.

⁶ ‘Mémoire justificatif’ (1874); цит. по: Nettlau, L’Internationale en Espagne, p. 101

⁷ Декларация, изданная Федеральной комиссией. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 188.

⁸ ‘Etatisme et anarchie’ (1873), Oeuvres complètes de Bakounine, tr. Marcel Body, ed. Arthur Lehning (Paris, 1976), IV, pp. 206 and 226–7. [Бакунин, Избранные сочинения, I, с. 95–6.]

⁹ Guillaume, L’Internationale, III, p. 189.

¹⁰ См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 217. Обращение было опубл. в: Le Bulletin, 13 September 1874.

¹¹ Die Tagwacht (Zürich), 16 September 1874. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 217.

¹² Masini, Storia degli anarchici italiani, p. 91–2. С этой точки зрения особенно важен был трёхдневный допрос Косты в марте 1876 г. Ibid., pp. 96–7. См. также: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 355.

Глава 4

¹ Само выражение, очевидно, было придумано Бруссом, который ввёл его в своей статье в «Рабочей газете» от 16 декабря 1876 г. Кропоткин называл его «формулой Брусса» в письме к Неттлау от 5 апреля 1896 г., архив Неттлау, МИСИ; цит. по: Miller, Kropotkin, pp. 260–2.

² Testamento politico (1857). Цит. по: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 23. Пизакане был героем-мучеником Рисорджименто и находился под сильным влиянием Прудона. Его собственные идеи стали известны только благодаря сочинениям, изданным после его смерти. Несколько старых товарищей Пизакане участвовали во Флорентийском и Международном братствах, созданных Бакуниным: См.: George Woodcock, Anarchism (London, 1962), pp. 307–9.

³ ‘Lettre à un Français’, in Archives Bakounine, VI, p. 51. [Бакунин, Избранные сочинения, IV, с. 177.]

⁴ La Solidarité Révolutionnaire, 8 July 1873.

⁵ Guillaume, L’Internationale, III, p. 88.

⁶ Безусловно, такое впечатление производят «Письма к французу». С другой стороны, в «Государственности и анархии» он счёл необходимым упомянуть о восстании, которое терпит неудачу: «Но хотя и всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен, однако частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг все деревни». Oeuvres complètes de Bakounine, IV, p. 376. [Революционное народничество 70‑х годов XIX века, I, с. 52.]

⁷ Guillaume, L’Internationale, III, p. 169.

⁸ Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 113–14.

⁹ Ibid., p. 116.

¹⁰ Письмо цит. по: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 377. Чиприани сражался и за Рисорджименто, и за Парижскую коммуну. В то время он находился в ссылке в Новой Каледонии. По возвращении в 1880 г. он примкнул к анархистам на конгрессе в Кьяссо (9 декабря).

¹¹ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 212. Это заставило Гильома задуматься: «Возможно ли, что наши друзья, которые вначале думали только совершить акт пропаганды, в какой-то момент посчитали, что их движение способно вызвать всеобщее восстание?» Ibid., p. 217. Возможность спровоцировать восстание в данной области, кажется, действительно существовала: местность подходила для ведения партизанских боевых действий, а население было склонно к бандитизму. См.: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 378.

¹² Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 386.

¹³ Цит. по: Stafford, From Anarchism to Reformism, p. 79.

¹⁴ Письмо изд. в: Il Martello, 25 January 1877; цит. по: Hostetter, The Italian Socialist Movement, p. 376. Никотера был новым итальянским министром внутренних дел и, как считали, симпатизировал социалистам.

¹⁵ Цит. по: Franco Venturi, Roots of Revolution. A History of the Populist and Socialist Movements in Nineteenth-century Russia (1952), tr. Francis Haskell (London, 1960), p. 574. [Революционное народничество 70‑х годов XIX века, II, с. 34.]

¹⁶ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 139.

¹⁷ L’Avant-Garde, June 1878.

¹⁸ Le Bulletin, 26 March 1876.

¹⁹ Циркуляр к французским секциям Интернационала, МИСИ.

²⁰ ‘Que faire’, L’Avant-Garde, 2 June 1877.

²¹ ‘La Propagande par le fait’, Le Bulletin, 5 August 1877. Выступления Флуранса, Барбеса и Бланки, организованные в Париже в 1869 г., не получили достаточной поддержки. Гильом приписывал авторство этой статьи Бруссу и Кропоткину, хотя допускал возможность того, что она была написана одним Бруссом. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 224. Сам Кропоткин отрицал какую-либо причастность к данной статье. См. письма к Герцигу от 9 и 12 марта 1909 г. Как отмечал Кропоткин, упоминания о последних днях Империи в статье могли принадлежать только Бруссу. Кроме того, сходство идей статьи с теми, что были выражены Бруссом в 1873 г. в «Революционной солидарности», не оставляет сомнений в том, что он являлся единственным автором.

²² См. письмо Гильома к Кропоткину от 27 марта 1877 г., цит. в: L’Internationale, IV, p. 172 and comments on p. 174.

²³ Stafford, Anarchism to Reformism, pp. 113–14.

²⁴ Отчёт о конгрессе см.: L’Avant-Garde, 12 August and 9 September 1878. Брусс здесь повторяет фразу из резолюции испанской делегации на Гентском конгрессе 1877 г.: «Чтобы вызвать социальную революцию, необходимо вести повстанческую агитацию действием и пропагандой». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 276.

²⁵ Бланки был выдвинут как кандидат в парламент от Марселя в марте и от одного из округов Парижа в июле 1878 г. В апреле 1879 г. его кандидатура была выдвинута снова, на этот раз в Бордо, и в данном случае он получил большинство голосов, но его избрание было признано недействительным, как и предсказывал Брусс. 10 марта 1878 г. «Авангард» писал: «Наши друзья, хотя и абстенционисты, пошли голосовать за Бланки. Мы искренне поздравляем их с этим». Интересно сравнить это с враждебным отношением анархистов к голосованию за кандидатуру Лафарга в 1891 г.!

²⁶ L’Avant-Garde, 23 September 1878.

²⁷ «Хотя делегаты конгресса единогласно высказываются… против голосования, которое служит для регулярного функционирования государства, но за голосование, позволяющее разрушить этот механизм, и за анархическое и революционное голосование, они также все принимают предложение товарища Кана о том, что должно быть проведено изучение данного вопроса». Отчёт о конгрессе: L’Avant-Garde, 9 September 1878. Ср. с письмом Луизы Мишель: La Révolution Sociale, 19 December 1880; и статьёй Кафиеро: ‘L’Action’, in Le Révolté, 25 December 1880.

²⁸ «Мне жаль, что Монкаси не добился успеха… Когда казнь одного человека может привести к лучшему режиму и помогает избежать кровавой революции, я считаю, что колебаний быть не должно». Le Citoyen, 22 March 1881.

²⁹ См.: ‘Hoedel, Nobiling et la propagande par le fait’, L’Avant-Garde, 17 June 1878.

³⁰ ‘Comment fut fondé Le Révolté’, Les Temps Nouveaux, 20–26 February 1904. Джованни Пассаннанте, повар, ударил ножом короля Умберто I Итальянского 17 ноября 1878 г. Он был приговорён к смерти, но приговор был заменён пожизненным заключением. Король получил лишь лёгкое ранение. [У Кам имя пишется с одной «н» – Пассананте. – Примеч. пер.]

³¹ L’Avant-Garde, 18 November 1878.

³² Ринке, Вернер и Райнсдорф вместе с Бруссом и Кропоткиным участвовали в разработке программы немецкой анархо-коммунистической партии в Берне в апреле 1876 г. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 207.

³³ См.: L’Avant-Garde, 29 July 1878; Guillaume, L’Internationale, IV, p. 207. Основанный в то же время, что и «Авангард», «Труженик» отличался меньшим пуризмом и подвергался резкой критике со стороны Брусса.

³⁴ Шпихигер был одним из основателей Юрской федерации и разделял осторожный подход Гильома. Кропоткин описывал его как «философа, медлительного в движениях и в мысли». Memoirs, p. 392. [Записки революционера (1990), с. 371.]

³⁵ В письмах к Полю Робену, написанных в 1878 г., Кропоткин ясно давал понять, что федерация то время имела весьма небольшую поддержку среди часовщиков на севере. См. письма от 4 августа и 1 ноября 1878 г., архив Неттлау, МИСИ. Число членов, достигшее 408 в 1873 г., снизилось до 126 в 1878 г. См.: M. Vuilleumier, ‘La Première Internationale en Suisse’, in La Première Internationale, l’institution, l’implantation, le rayonnement (Paris, 1968), pp. 247–8. Кропоткин познакомился с Робеном в Лондоне в 1876 г.; их дружба продлилась до начала 80‑х, когда они поссорились из-за неомальтузианства Робена. О жизни и идеях Робена см.: Gabriel Giroud, Paul Robin, sa vie, ses idées, son action (Paris, 1968).

³⁶ См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 172.

³⁷ ‘La Pacte de Solidarité’, L’Avant-Garde, 15 July 1877.

³⁸ См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 180–1 and 202–3. «Северяне немного более развиты, чем южане, последние всегда колеблются. Ясно поэтому, что они не могут идти вместе рука об руку. Однако им не следует ссориться. Женевцы выпускают свои газеты, северные юрцы – свои: “Бюллетень”, “Рабочую газету” и газету, которая будет выходить во Франции [т.е. “Авангард”]». Письмо к Робену от 6 июня 1877 г., архив Неттлау, МИСИ.

³⁹ L’Avant-Garde, 29 July 1878. Элизе Реклю, присутствовавший на собрании, описывал его как «встречу друзей» в письме своему брату, добавляя: «Нас было около пятнадцати, полных добрых намерений и уважающих друг друга». См. письмо к Эли Реклю от 10 июня 1878 г., цит. по: Fleming, The Anarchist Way to Socialism, p. 136.

⁴⁰ Пенди был секретарём Французской федерации. Неясно, присоединился ли к этому протесту Шпихигер, но он, как и Пенди, в большей или меньшей степени отошёл от движения после закрытия «Авангарда». «Пенди… почти официально отказался делать что-либо. Остаётся Огюст Шпихигер, который вообще не пытается встряхнуться». Письмо Кропоткина к Робену от 10 апреля 1879 г., архив Неттлау, МИСИ. По существу, Шпихигер участвовал лишь в распространении «Авангарда» и даже в ноябре 1878 г. не интересовался чем-либо ещё. См. письмо Кропоткина к Робену от 1 ноября 1878 г., архив Неттлау, МИСИ.

⁴¹ См. отчёт о конгрессе Юрской федерации в Ла‑Шо-де-Фоне: Le Révolté, 17 October 1880. О проблемах Швицгебеля см. письма Кропоткина к Робену от 1 ноября 1878 г. и 29 января 1879 г., архив Неттлау, МИСИ. Он, по-видимому, вскоре оставил движение, хотя Кропоткин в письме к Малатесте, перед самым Лондонским конгрессом 1881 г., настаивал на важности присутствия Швицгебеля как делегата от Юрской федерации. См. переписку Кропоткин – Малатеста, МИСИ.

⁴² Le Révolté, 10 December 1881. Сообщение от немецкого пропагандиста, полученное на волне электорального успеха социал-демократов (на выборах 1878 г. их поддержка несколько снизилась по сравнению с 1877 г., но они получили девять мест с 7,5% голосов), указывает на усиление кампании против анархистов. См.: L’Avant-Garde, 12 January 1878.

⁴³ «По моему убеждению, обе попытки покушения направлялись Эмилем Вернером, но толчок к ним был дан немецкой секцией Юрской федерации в Швейцарии». Carlson, Anarchism in Germany, p. 123.

^43a После неудачного покушения Нобилинг пытался покончить с собой выстрелом в голову, но прожил ещё три месяца. – Примеч. пер.

⁴⁴ См. сообщение немецкого корреспондента (Вернера или Ринке?), где говорится, что Хёдель не был связан с анархистами. L’Avant-Garde, 3 June 1878.

⁴⁵ См. статью Кропоткина: ‘Comment fut fondé Le Révolté’, Les Temps Nouveaux, 20 February 1904; статью Брусса о пропаганде действием: L’Avant-Garde, 3 June 1878.

⁴⁶ L’Avant-Garde, 3 June 1878.

⁴⁷ См. отчёт о конгрессе: L’Avant-Garde, 9 September 1878.

⁴⁸ L’Avant-Garde, 3 June 1878.

Глава 5

¹ Тихомиров, член кружка чайковцев, был арестован прежде, чем закончил написание брошюры: «Долго я работал, до самого ареста, над “Историей Пугачёва”, которую так и не успел окончить. Окончена она была, кажется, Кропоткиным». Тихомиров, Воспоминания (М. – Л., 1927), с. 75; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 93.

² Цит. по: Miller, Kropotkin, p. 289. Фактически остаются сомнения по поводу того, была ли в итоге этих дискуссий принята какая-либо окончательная редакция программы до ареста Кропоткина и распада кружка чайковцев в марте 1874 г. (Шишко был одним из первых чайковцев, пытавшихся систематически вести пропаганду среди рабочих в Санкт-Петербурге и Москве.)

³ Н. А. Чарушин, ‘Несколько слов о П. А. Кропоткине’, Бюллетень Всероссийского общественного комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, № 1 (1924), с. 18; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 106. Чарушин был одним из главных организаторов пропагандистской работы в Санкт-Петербурге, и он был арестован в конце 1873 г. См.: Venturi, Roots of Revolution, p. 513.

⁴ М. Ф. Фроленко, Собрание сочинений (М., 1932), I, с. 218. Цит. по: Venturi, Roots of Revolution, p. 484.

⁵ ‘Must we occupy ourselves with an examination of the ideal of a future system?’, Selected Writings on Anarchism and Revolution, pp. 114–15. [‘Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?’, Революционное народничество 70‑х годов XIX века, I, с. 114.]

⁶ По описанию Кравчинского, его лекции «соединяли с серьёзной мыслью необыкновенную ясность и простоту изложения», и рабочие «слушали их с величайшим интересом». См.: S. Stepniak, Underground Russia: Profiles and Sketches from Life (London, 1883), p. 95. [С. М. Степняк-Кравчинский, Сочинения (М., 1987), I, с. 387–389.] Сам Кропоткин замечал, довольно сдержанно: «…Меня они [рабочие], вероятно, терпели за разницу лет – я был гораздо старше этой молодёжи [т.е. Кравчинского и Клеменца]». Кропоткин, Записки революционера (1929), II, с. 227; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 100.

⁷ Memoirs, p. 325–6. [Записки революционера (1990), с. 290–1.] Одним из первых народников, начавших пропаганду среди рабочих Санкт-Петербурга, был Сердюков. См.: Miller, Kropotkin, p. 89. Зельник утверждал, что резкое различие, которое Кропоткин проводил между металлистами и текстильщиками, является упрощением. К примеру, один чиновник, которому пришлось иметь дело со стачками текстильщиков на Кренгольмской мануфактуре в августе и сентябре 1872 г., описывал ткачей как «рабочую аристократию». См.: R. E. Zelnik, ‘Populists and Workers – the First Encounter between Populist Students and Industrial Workers in St Petersburg 1871–1874’, Soviet Studies, vol. 24 (1972), pp. 259–60.

⁸ Memoirs, p. 326–7. [Записки революционера (1990), с. 290–2.] Зельник полагает, что текстильщики были урбанизированы не меньше, чем металлисты, поскольку первые, возможно, играли более активную роль в петербургских стачках, чем последние. См.: ‘Populists and Workers’, p. 259.

⁹ См.: P. S. McKinsey, ‘From City Workers to Peasantry: The Beginning of the Russian Movement to the People’, Slavic Review, vol. 38 (1979), p. 648. Маккинси доказывает, что городские рабочие, не находя отклика среди своих коллег, перешли к агитации в сельской местности и, таким образом, стали зачинателями «хождениями в народ» чайковцев в 1874 г.

¹⁰ Irish World, 10 October 1874; цит. по: K. R. M. Short, The Dynamite War (Dublin, 1979), p. 34. Ирландцы, конечно, говорили скорее о подпольных террористических отрядах, чем о группах агитаторов, побуждающих крестьян к восстанию.

¹¹ См.: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 140.

¹² Л. Шишко, С. М. Кравчинский и кружок чайковцев (СПб., 1906), с. 13; цит. по: Venturi, Roots of Revolution, p. 471. В письме к Чайковскому в 1877 г. Клеменц замечал: «Да, брат, по правде скажу, – много мне пришлось повидать народу за свою жизнь… но чище и лучше людей из нашего кружка, каков он был в период своей силы… я не видел. В той совокупности, как мы были, мы были очень сильны, сильны своим нравственным влиянием на всех». Н. В. Чайковский: Религиозные и общественные искания, ред. А. А. Титов (Париж, 1929), с. 54; цит. по: Venturi, Roots of Revolution, p. 475.

¹³ Memoirs, p. 306 and 317. [Записки революционера (1990), с. 274, 282–3.]

¹⁴ Ibid., p. 105. [Там же, с. 273.]

¹⁵ Selected Writings, p. 82. [Революционное народничество 70‑х годов XIX века, I, с. 85.]

¹⁶ Тихомиров в самом деле утверждает, что Кропоткин «стоял за принудительную деятельность, за кружковую дисциплину». Воспоминания, с. 79; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 110.

¹⁷ Selected Writings, p. 86. [Революционное народничество 70‑х годов XIX века, I, с. 89.]

¹⁸ Письмо к мадам Робен от 4 февраля 1877 г., архив Неттлау, МИСИ.

¹⁹ Письмо к мадам Робен от 11 февраля 1877 г., архив Неттлау, МИСИ.

²⁰ Письмо к Робену от 16 февраля 1877 г.

²¹ Письмо к Робену от 27 февраля 1877 г. Речь Шпихигера на гражданском празднестве в честь революции 1848 г. описана Гильомом: L’Internationale, IV, pp. 149–50. Радикальная партия, благодаря своей важной роли в формировании республиканского правительства в 1848 г., с того времени утвердилась как прогрессивная сила. Сам Гильом ранее активно участвовал в её работе и даже был секретарём кантонального комитета Невшателя. Но нарастание напряжённости в отношениях между рабочими и собственниками привело к тому, что в партии усилились внутренние разногласия. Тем не менее она имела прочную народную поддержку, которую нелегко было подорвать, особенно в условиях, когда отколовшиеся социалисты спорили друг с другом. См.: Jules Humbert-Droz, ‘Les Débuts de l’AIT en Suisse’, in Etudes et documents sur la Première Internationale en Suisse, ed. Jacques Freymond (Genève, 1964), pp. 14–43.

²² Guillaume, L’Internationale, IV, p. 150.

²³ Письмо к Дарно от 5 июня 1890 г., цитируется последним в письме к Гроссу от 20 января 1891 г., архив Гросса, МИСИ.

²⁴ Неттлау говорил, что различия в их характерах не допускали подлинной близости и дружбы. См.: ‘L’Homme, une vie’, Les Temps Nouveaux, March 1921.

²⁵ Memoirs, p. 390. [Записки революционера (1990), с. 370–1.]

²⁶ Письмо к Робену от 16 февраля 1877 г. Эта фраза следует за его комментарием по поводу его разговора со Шпихигером. Кропоткин описывал Брусса так: «…Молодой доктор, необыкновенно живого ума, шумный, едкий и живой, готовый развить любую идею с геометрической последовательностью до крайних её пределов». Memoirs, p. 393–4. [Записки революционера (1990), с. 373.]

²⁷ См. письмо к Дарно от 5 июня 1890 г. «“Авангард” был более живой газетой, чем “Бюллетень”», – заявлял позднее Кропоткин. ‘Comment fut fondé Le Révolté’, Les Temps Nouveaux, 20 February 1904. Кроме того, он стал активно участвовать в издании «Рабочей газеты». «Письма Брусса к Кропоткину показывают, что последний стал в ней активным сотрудником» в апреле – мае 1877 г., говорит Гильом. L’Internationale, IV, p. 206.

²⁸ См.: L’Avant-Garde, June 1878.

²⁹ Memoirs, p. 397. [Записки революционера (1990), с. 377.]

³⁰ Письмо к Робену от 24 марта 1877 г.

³¹ «Наконец, они из России вынудили меня написать одну работу, брошюру о пропаганде действием. Я приступил к ней и должен её закончить». Письмо к Робену от 6 июня 1877 г., архив Неттлау, МИСИ. Однако нет никаких упоминаний о том, что данная работа была завершена.

³² Письмо к Робену от 29 апреля 1877 г. См. также письмо Робена от 2 апреля 1877 г., цит. в: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 173.

³³ Письмо к Герцигу от 13 марта 1909 г.

³⁴ ‘Bulletin International’, L’Avant-Garde, 11 August 1877. Вести эту колонку Брусс поручил Кропоткину. См. письмо Брусса к Кропоткину от 30 апреля 1877 г., цит. в: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 202.

³⁵ Кропоткин раскритиковал американских социал-демократов в статье в «Бюллетене» от 10 июня 1877 г., посвящённой предполагаемому законодательству о 8‑часовом рабочем дне: «Вожди американской партии, поглощённые своей пропагандой за так называемые практические цели, уже начинают забывать, точно так же, как забыла германская экс-социалистическая партия, революционную часть своей программы». См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 209.

³⁶ Письмо к Робену от 29 апреля 1877 г.

³⁷ ‘Comment fut fondé Le Révolté’.

³⁸ Письмо к Герцигу от 9 марта 1909 г. В примечаниях на рукописи Неттлау 1895(?) г. он заявил: «Некорректно представлять недавние акты анархистов как акты пропаганды. Это формула Брусса, цитата, неверная по сути. Ни один акт не совершался ради пропаганды. Все они были актами восстания против ненавистной силы». См. архив Неттлау, МИСИ; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 260.

³⁹ Memoirs, p. 397–8. [Записки революционера (1990), с. 377–8.]

⁴⁰ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 221.

⁴¹ Ibid., pp. 258–9. Испанская федерация проявляла некоторую нерешительность в вопросе отказа от сотрудничества с политическими партиями, но это, по-видимому, закончилось, когда Мораго и Виньяс были избраны делегатами от Испании, уполномоченными внести резолюции в поддержку пропаганды действием. См. письмо Альбаррасина к Кропоткину от 10 августа 1877 г. в статье: Marc Vuilleumier, ‘L’lnternationale en Espagne (1877)’, International Review of Social History, volume IX, no. 3 (1964), pp. 468–88. Гильом ошибочно посчитал, что под псевдонимом Родригес выступал Сорьяно.

⁴² Заметки Кропоткина, цит. по: Nettlau, La Première Internationale en Espagne, p. 297. Делегаты, со своей стороны, подтвердили, что сама Испанская федерация готова поддержать любое движение в других странах.

⁴³ Ibid., p. 298. См. также: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 260.

⁴⁴ Ibid., pp. 261–2 and 264.

⁴⁵ Гильом предположил, что испанцы внесли данное предложение только потому, что этого требовал их мандат, и что фактически они были готовы подготовить альтернативное предложение вместе с юрцами. Ibid., pp. 275–6. Позицию испанцев изложил Виньяс, поскольку Мораго днём ранее покинул конгресс, протестуя против закрытия дебатов о политических партиях. Ibid., p. 274.

⁴⁶ Отчёт о Вервьетуазском конгрессе отрывочен. См. комментарии Неттлау: La Première Internationale en Espagne, p. 296.

⁴⁷ Альбаррасин жил сначала в Ле-Локле, затем в Невшателе и в итоге переехал в Ла‑Шо-де-Фон в октябре 1876 г. См.: Marc Vuilleumier, ‘L’lnternationale en Espagne’, p. 143.

⁴⁸ «Узкий Интернационал», который, по-видимому, был продолжением бакунинского Тайного альянса, включал в себя Косту, Брусса, Мораго, Виньяса, Кафиеро, Малатесту, Пенди, Швицгебеля и Гильома. См.: Nettlau, Histoire de l’anarchie, p. 144. Конечно, после пребывания Брусса в Испании в 1873 г., у него сохранялась тесная связь с Испанской федерацией. На данном этапе «узкая» группа, несомненно, ещё вела свою работу. Часть переписки, полученной Кропоткиным в качестве секретаря, находится в архиве Гильома, Государственный архив, Невшатель.

⁴⁹ Кропоткин тайно бежал из Бельгии, опасаясь ареста. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 271. Эти опасения были напрасными: документы бельгийской полиции свидетельствуют, что ордера на его арест не было. См.: Miller, Kropotkin, p. 140.

⁵⁰ В примечании к главе «Дух восстания» в книге «Речи бунтовщика» – Paroles d’un révolté, p. 207–9 [Речи бунтовщика (1921), с. 296–300], – где он развил эти идеи, Кропоткин поясняет, что данная глава основана на его неоконченном исследовании: «Что касается волнений, предшествовавших Революции и происходивших в первые годы её, то всё то немногое, что мне удалось сказать на таком ограниченном пространстве, представляет собою результат работы, начатой мною в 1877 и 1878 году в Британском музее и в парижской Национальной библиотеке, – работы ещё не законченной и в которой я хотел изложить происхождение французской Революции и других европейских движений». Согласно Неттлау, одной из книг, которые впечатлили Кропоткина и подтвердили его представления о предреволюционных выступлениях, была: Félix M. Rocquain, L’Esprit révolutionnaire avant la revolution, 1715–1789 (Paris, 1878). См.: Nettlau, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin (1859–1880), p. 271. Книга Рокена освещала роль буржуазии в восстаниях, охвативших Францию в 1788–89 гг. Сам Кропоткин настоятельно рекомендовал эту книгу к прочтению в «Речах бунтовщика».

⁵¹ См. письмо испанского корреспондента: L’Avant-Garde, 20 May 1878. Автор указывал на растущие трудности ведения пропаганды.

⁵² Беседа между Неттлау и Кропоткиным в октябре 1903 г. См.: Nettlau, La Première Internationale en Espagne, p. 307.

⁵³ Ранее, в своей записке для кружка чайковцев, Кропоткин выражал сомнения относительно изолированных действий индивидов и групп против конкретных угнетателей или определённых местных актов произвола: он говорил, что положительные эффекты подобных действий могут быть нейтрализованы потерей активистов в последующих репрессиях. См.: Miller, Selected Writings, pp. 107–10.

⁵⁴ Nettlau, La Première Internationale en Espagne, p. 308.

⁵⁵ Memoirs, p. 416. [Записки революционера (1990), с. 394.]

⁵⁶ Вера Засулич, Воспоминания (М., 1931), [с. 77–8]; цит. по: Five Sisters: Women Against the Tsar, ed. and tr. B. P. Engel and C. N. Rosenthal (London, 1975), p. 91. Дмитрий Клеменц сопровождал Засулич по пути в Швейцарию и поддерживал её в трудный период восстановления сил.

⁵⁷ Ibid., p. 88. [Засулич, Воспоминания, с. 76.]

⁵⁸ Le Révolté, 20 January – 3 February 1883. Ср. с упоминанием Кропоткина об акте Засулич: Memoirs, p. 415–7. [Записки революционера (1990), с. 393–4.]

⁵⁹ Письмо к Робену от 2 августа 1878 г.

⁶⁰ ‘Comment fut fondé Le Révolté’, Les Temps Nouveaux, 20 February 1904.

⁶¹ Письмо к Герцигу от 12 марта 1909 г. Ср. с письмом к нему же от декабря 1913 г., где Кропоткин заявлял: «Значение этого выражения в 1877 г. значительно отличалось от того, что придал ему Брусс после Хёделя».

⁶² Письмо к Герцигу от 9 марта 1909 г.

⁶³ В апреле 1877 г. Кропоткин выступил против предложения Брусса закрыть «Рабочую газету» и направить все средства на открытие «Авангарда»; он предпринял энергичные усилия, чтобы обеспечить поддержку, необходимую для издания немецкоязычной газеты. См. письмо к Робену от 29 апреля 1877 г.

⁶⁴ Гильом уехал из Швейцарии во Францию в начале мая 1878 г., официально по профессиональным и экономическим причинам, но также потому, что он испытывал разочарование в связи с упадком Юрской федерации и ростом влияния Брусса. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 304–5.

⁶⁵ См. отчёт о Фрибурском конгрессе: L’Avant-Garde, 12 August and 9 September 1878.

⁶⁶ L’Avant-Garde, 9 September 1878.

⁶⁷ Рудольф Кан был связан с Реклю и Женевской группой русских и французских эмигрантов, издававшей «Труженика» (май 1877 г. – апрель 1878 г.), газету, к которой Кропоткин и Брусс относились неодобрительно из-за её эклектичного характера. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 180–1. Хотя Кропоткину нравился Кан (см. письмо к Робену от 29 марта 1877 г.), между юрцами и Женевской группой сохранялись напряжённые отношения (см. письмо к Робену от 6 июня 1877 г.). Однако к осени 1878 г. ситуация начала меняться, поскольку на объединённом собрании в Невшателе, прошедшем 9 июня, было решено, что дело «Труженика» продолжит «Авангард». См.: L’Avant-Garde, 29 July 1878.

⁶⁸ Письмо к Робену от 4 августа 1878 г.

⁶⁹ «Конгресс,

ввиду позиции, занятой официальными органами государственнической социал-демократической партии по отношению к революционным актам Хёделя и Нобилинга, актам, которые получают всё его сочувствие… полностью присоединяется к решению, принятому анархической партией». L’Avant-Garde, 9 September 1878. Конечно, было бы опасно много говорить об индивидуальных актах, когда разъярённые германские власти оказывали давление на швейцарское правительство, требуя подавить сочувствующих Хёделю и Нобилингу. См. Memoirs, p. 416–7. [Записки революционера (1990), с. 394.]

⁷⁰ В январе 1978 г. царь пересмотрел приговор, вынесенный 53 революционерам, которые были признаны виновными на Процессе 193‑х. Этот пересмотр повлёк за собой ужесточение наказаний, и Кропоткин приписывал его ходатайству Мезенцова. См.: Memoirs, p. 415. [Записки революционера (1990), с. 393.]

⁷¹ Монкаси выстрелил в короля Испании 25 октября, а Пассаннанте с ножом напал на короля Италии 17 ноября 1878 г.

⁷² Письмо к Робену от 1 ноября 1878 г.

Глава 6

¹ «Все секции прозябают в забвении. В начале зимы мы создали рабочую ассоциацию (Association Ouvrière) в Лозанне. Теперь она умирает; секция Интернационала, правда, была основана, но в ней нет никакой уверенности. Вообще, положение вещей печально, бедность убивает всё… И потом, здесь начинаются репрессии, которые всех удерживают». Письмо к Робену от 10 апреля 1879 г.

² ‘Comment fut fondé Le Révolté’.

³ Письмо к Робену от 29 января 1879 г.

⁴ ‘Que faire’, L’Avant-Garde, 2 June 1877.

⁵ ‘La Situation’, Le Révolté, 8 March 1879; то же: Paroles d’un révolté, p. 25. [Речи бунтовщика (1906), с. 4; (1921), с. 9.]

⁶ Memoirs, p. 418. [Записки революционера (1990), с. 396.]

⁷ См. письмо к Робену от 10 апреля 1879 г. «“Бунтовщик” едва ли продаётся на улицах, кроме как в киосках; на уличных продавцов [cormorans] оказывается давление, идущее от Отель-де-Виль». Тем не менее было продано 2 тысячи экземпляров первого номера «Бунтовщика», что в десять раз превышало средний тираж «Авангарда». См.: ‘Comment fut fondé Le Révolté’.

⁸ ‘La Situation’. [Речи бунтовщика (1906), с. 1–2; (1921), с. 2–3.] Кропоткин указывал, куда, по его мнению, ведут изменения в современном ему обществе, чтобы способствовать этим изменениям. В его словах заметно влияние книги Рокена «Революционный дух до революции»:

«С середины [восемнадцатого] столетия дух оппозиции стал духом революции… Всё возвещало о приближающемся взрыве… Достаточно рассмотреть первые годы царствования Людовика XVI, чтобы убедиться, что – независимо от того, какое направление он получил, будучи принцем, – избежать революции было нельзя.

Мы стремились показать истоки и проследить развитие именно этого брожения умов в обществе, этого духа оппозиции, становящегося духом революции и проявляющего себя со всё возрастающей силой вплоть до 1789 года». Rocquain, L’Esprit révolutionnaire avant la revolution, pp. vii–x.

Кропоткин, видимо, пытался пророчески писать о современных ему событиях, так же как Рокен ретроспективно писал о событиях, приведших ко Французской революции.

⁹ «Но он уже принял решение; кризис в часовом производстве полностью лишил его возможности действовать, и ему пришлось покинуть движение. Он согласился, однако, дать мне статью для предстоящего номера – статью “Республика и монархия” (“République et monarchie”)». ‘Comment fut fondé Le Révolté’.

¹⁰ Прежде чем уехать из Швейцарии, Брусс, написал для «Бунтовщика» ещё две статьи: «Доказательство дано» («La Preuve est faite») и «История безумца» («L’Histoire d’un fou»). Впоследствии он прислал несколько статей об экономической ситуации, но Кропоткин их не одобрил. См.: ‘Comment fut fondé Le Révolté’.

¹¹ «Элизе Реклю предоставил нам замечательную статью о смертной казни». Ibid. Реклю в начале января говорил Кропоткину о нецелесообразности издания газеты без соответствующего финансового обеспечения. См. письмо к Робену от 18 января 1879 г.: «“Труженик” – мёртв и похоронен! Реклю говорит мне, что он начал бы вновь, только если найдут аванс в тысячу или две франков». Однако с мая он начал оказывать «Бунтовщику» регулярную поддержку. См.: Fleming, The Anarchist Way to Socialism, p. 141.

¹² «Но в остальном (т.е. не считая статей Брусса, Швицгебеля и Реклю) мы с Дюмартре и Герцигом должны были полагаться исключительно на собственные силы. Я начал серию передовых статей… и мы втроём продолжали поднимать социальное движение – Дюмартре и Герциг были весьма суровыми критиками всего, что я писал». ‘Comment fut fondé Le Révolté’. См. также: Memoirs, p. 419–20. [Записки революционера (1990), с. 397–8.]

¹³ Письмо к Робену от 10 апреля 1879 г.

¹⁴ Одним из защитников более радикального подхода в Социал-демократической партии, конечно, был Иоганн Мост, редактор новой подпольной газеты «Свобода», которая позднее стала печально известна своими призывами к актам насилия. Но в данное время Мост ограничивался тем, что убеждал партию принять более революционную тактику. «Свобода» начала выходить в Лондоне в январе 1879 г.

¹⁵ ‘Procès Passanante’, Le Révolté, 22 March 1879. Автором статьи был итальянский анархист из Неаполя – по-видимому, один из корреспондентов, от которых Кропоткин получал сообщения для колонки о социальном движении.

¹⁶ Представления Пассаннанте о Всемирной Республике, похоже, были основаны на вере в высшую волю народа. «Величайшим желанием всех народов всегда было и всегда будет желание изменить условия, в которых они находятся, желание работы, свободы и постоянной независимости. Надежда народа вдохновляет это будущее. Народ может быть богатым благодаря солидарности». Le Révolté, 22 March 1879. См. также реакцию Пассаннанте на его помилование: «Последнее слово на окончательном суде должен сказать народ. Я не приму помилование». Le Révolté, 5 April 1879. Он был признан виновным по вердикту большинства, и смертный приговор был заменён пожизненным заключением из опасения, что его казнь может вызвать ответное насилие со стороны сочувствующих ему.

¹⁷ Цит. по: Clara E. Lida, ‘Agrarian Anarchism in Andalusia – Documents on the Mano Negra’, International Review of Social History, vol. XIV (1969), pp. 331–2.

¹⁸ Сообщения в «Бунтовщике» о судах над интернационалистами в Италии, которые обвинялись во взрывах бомб во Флоренции (1878), свидетельствуют о том, что Кропоткин и его итальянские соратники отвергали беспорядочное классовое насилие. См.: Le Révolté, 31 May and 28 June 1879. Интернационалисты с самого начала отрицали свою связь с Капеллини, бросившим бомбу в процессию на похоронах Виктора Эммануила II. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 131. Не менее решительно они заявляли о своей непричастности ко взрыву 18 ноября 1878 г. во Флоренции, во время демонстрации в честь спасения короля от покушения Пассаннанте.

¹⁹ См.: Le Révolté, 22 March and 5 April 1879.

²⁰ Письмо к Робену от 10 апреля 1879 г. Замечания Кропоткина были не совсем справедливыми: «Земля и воля» отвергала конституционализм либералов. См.: Venturi, Roots of Revolution, p. 621.

²¹ Листок «Земли и воли», № 2 (1879). См.: Venturi, Roots of Revolution, p. 629–30. [Революционная журналистика семидесятых годов: Первое прилож. к сборникам «Государственные преступления в России», под ред. Б. Базилевского (Париж, 1905), с. 497–9.]

²² Stepniak, Underground Russia, pp. 98–9. [Степняк-Кравчинский, Сочинения, I, с. 389–390.]

²³ Из воспоминаний Ольги Любатович. Былое, № 5 и 6 (1906). Цит. по: Five Sisters: Women Against the Tsar, p. 163. [О. С. Любатович, Далёкое и недавнее (М., 1930), с. 55.]

²⁴ Venturi, Roots of Revolution, p. 632.

²⁵ Le Procès Solovieff (Genève, 1879). Вероятно, издано в июле. См. упоминание о предстоящей публикации: Le Révolté, 28 June 1879.

²⁶ Вентури указывает, что некоторые руководители «Народной воли», такие как Морозов и Любатович, ставили перед собой политическую цель введения конституции, другие же рассматривали убийство царя как путь к началу восстания, которое передаст государство в руки народа. См.: Venturi, Roots of Revolution, p. 673. Если Кропоткин знал об этом, то его брошюра представляла собой умелую пропаганду в пользу народнического подхода, так как в Женеве проживало много русских революционеров-эмигрантов.

²⁷ Le Révolté, 28 June 1879.

²⁸ Le Révolté, 15 November 1879. Съезды русских революционеров, прошедшие в Липецке и Воронеже в июне 1879 г., привели к реорганизации «Земли и воли», которая должна была вести как террористическую борьбу, так и агитацию в народе. Но в сентябре движение раскололось на две отдельные организации; источником разногласий послужил вопрос, следует ли революционерам направить все свои силы на устранение главы государства. «Народная воля» выступала за чисто политическую борьбу против самодержавия, тогда как «Чёрный передел» решил продолжать агитацию среди крестьянства. См.: Venturi, Roots of Revolution, pp. 649–57. Кравчинский пытался убедить читателей «Бунтовщика» в том, что это подразумевало разделение функций, а не отказ от народнических социалистических идеалов. См. его письмо: Le Révolté, 1 November 1879.

²⁹ Отчёт о конгрессе Юрской федерации в Ла‑Шо-де-Фоне, 12 октября 1879 г. См.: Le Révolté, 18 October 1879.

³⁰ Le Révolté, 8 November 1879. См. также: Guerin, Ni Dieu ni maître, II, pp. 99–104.

³¹ Ср. с заявлением Элизе Реклю на Фрибурском конгрессе 1878 г.: «Пока продолжается несправедливость, мы, анархически-коллективистские интернационалисты, будем оставаться в состоянии перманентной революции». L’Avant-Garde, 12 August 1878.

³² Брусс в течение 1880 г. становился всё более критичным по отношению к юрцам и в конце года уже разрабатывал программу поссибилизма. Коста разделял сомнения Брусса и всё больше сближался с социалистами. См.: Stafford, From Anarchism to Reformism, pp. 135–40; Masini, Storia degli anarchici italiani, pp. 169–86.

³³ Уже после первой их встречи в феврале 1877 г. Кропоткин называл Реклю «настоящим социалистом» (un vrai socialiste). См. письмо к Робену от 17 февраля 1877 г. Их привлекали друг к другу сходные интеллектуальные интересы и политические симпатии. Когда Кропоткин осенью 1878 г. поселился в Женеве, дискуссии с Реклю, без сомнения, стали для него важным стимулом. В начале 1880 г. Реклю предложил Кропоткину участвовать в работе над его «Новой всеобщей географией» («Nouvelle Géographie universelle»). Весной 1880 г. Кропоткин и его супруга переехали в Кларан, где жила также семья Реклю. Memoirs, p. 423–4. [Записки революционера (1990), с. 401–2.]

³⁴ См. письмо к Робену от 6 июня 1877 г.

³⁵ Письмо Реклю к Фрибурскому конгрессу: L’Avant-Garde, 12 August 1878.

³⁶ Le Révolté, 17 October 1880. Швицгебель представил доклад Рабочей федерации Куртелари, в котором речь шла об упразднении государства и его замене революционной коммуной. Хотя конгресс выразил желание, чтобы этот документ был издан как пропагандистская брошюра, он заявил: «Идеи, изложенные по поводу коммуны, могут создать впечатление, что мы должны лишь заменить существующую форму государства более ограниченной, каковой будет являться коммуна. Мы же хотим исчезновения всякой формы государства, будь она всеобщей или ограниченной, и коммуна для нас – лишь обобщённое обозначение органической формы свободных человеческих группировок». Le Révolté, 17 October 1880.

³⁷ Le Révolté, 15 May 1880; то же: Paroles d’un révolté, p. 101–2. [Речи бунтовщика (1906), с. 61–2; (1921), с. 118–9.]

³⁸ Тем не менее он поддержал инициативу Рабочей федерации округа Куртелари, которая в июле призывала избирателей писать на бюллетенях «Коммуна» вместо имён кандидатов на кантональных выборах. См.: Le Révolté, 17 October 1880. Кропоткин всегда придерживался убеждения, что территориальные коммуны сыграют ведущую роль в начале революции.

³⁹ Письмо к Эли Реклю от 20 июля 1878 г.: Correspondance, ed. Louis Dumesnil (Paris, 1911–25), II, p. 214.

⁴⁰ ‘Il faut decider, il est temps’, Le Révolté, 27 December 1879. Кропоткин, по-видимому, испытывал нехватку материалов зимой 1879/80 гг. Брусс не присылал статей после сентября 1879 г., и Кропоткину в конце ноября пришлось перепечатать одну из статей Бакунина из-за того, что Брусс не написал обещанную передовицу. См.: Le Révolté, 30 November 1879. В подобных обстоятельствах он вполне мог обратиться за помощью к Реклю. Со временем Реклю всё больше вовлекался в издание газеты. См.: ‘Comment fut fondé Le Révolté’. В газете вышли передовые статьи Реклю: «Рабочий, бери машину! Бери землю, крестьянин!» («Ouvrier, prends la machine! Prends la terre, paysan!»), 24 января, и «Эволюция и революция» («Évolution et révolution»), 21 февраля 1880 г. Декабрьская статья содержала цитаты из «Капитала». Помимо Реклю, единственным анархистом, испытывавшим какое-либо уважение к Марксу, был Кафиеро, который в 1879 г. подготовил сокращённый перевод «Капитала» на итальянский язык. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 294–6. Кафиеро к тому времени уже мог находиться в Женеве, куда он приехал после высылки из Франции. Как уже указывалось, он написал для «Бунтовщика» две статьи: «Действие» («L’Action»), декабрь 1880 г., и «Угроза» («Le Danger»), апрель 1881 г. По словам же Кропоткина, он не писал для газеты, потому что считал её слишком умеренной. См.: Memoirs, p. 423; Nettlau, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin, p. 301.

⁴¹ [Народная воля, № 3 (1880); цит. по: Литература партии «Народной воли» (М., 1907), с. 80.] Члены «Народной воли» пытались убить царя, взорвав его поезд, возвращавшийся из Крыма, недалеко от Москвы 19 ноября 1879 г. Покушение оказалось неудачным, так как царя не было в поезде. См.: Roots of Revolution, pp. 682–3; подробнее о декларациях «Народной воли»: ibid., p. 672.

⁴² См. некрологи Кропоткина о Реклю: Les Temps Nouveaux, 15 July 1905; Freedom, July 1905; The Geographical Journal, nos. 2–6 (1905), pp. 337–43.

⁴³ Письмо к де Жерану от 16 января 1882 г.: Correspondance, II, p. 238.

⁴⁴ ‘Les Pendaisons en Russie’, Le Révolté, 3 April 1880. См. также: ‘L’Année 1879’, Le Révolté, 10 January 1880.

⁴⁵ См. его письмо – Justice, 4 March 1880, – где он призывал республиканскую Францию не выдавать Гартмана деспотическому режиму, обращение которого с подозреваемыми исключало возможность справедливого суда. Подробнее о данном инциденте см.: Miller, Kropotkin, pp. 152–3 and 295.

⁴⁶ См.: Le Révolté, 27 November and 25 December 1880. В данном случае обвиняемые признали свою причастность к терроризму и ответственность за действия, в которых они обвинялись, заявив, что их подтолкнуло к этому насилие правительства.

⁴⁷ Le Révolté, 30 October 1880.

⁴⁸ Le Révolté, 21 February 1880.

⁴⁹ Le Révolté, 18 September 1880.

⁵⁰ ‘L’Année 1879’, Le Révolté, 20 January 1880. Кропоткин утверждал, что крестьянская агитация разрастается и обещает охватить всю страну, когда политическая революция приведёт к смене правительства. В то же время, комментируя покушение Отеро Гонсалеса на короля, он заявил: «Если бы Альфонсо пал от пули молодого кондитера… упразднение монархии в Испании уже было бы свершившимся фактом». Сообщение Испанской федерации о покушении Монкаси на жизнь Альфонсо XII говорило то же самое осенью 1879 г.

⁵¹ ‘L’Année 1879’, Le Révolté, 8 and 20 January 1880. Новогодняя передовая статья 1880 г. была посвящена Марсельскому конгрессу и возрождению социалистического движения во Франции.

⁵² Мост и Хассельман (социал-демократический депутат, выступивший с революционной речью против антисоциалистического закона) были исключены из партии в августе 1880 г. на Виденском съезде. Когда Либкнехт попытался внести поправки в антисоциалистический закон, «Бунтовщик» прокомментировал: «Вот ещё одно подтверждение того, что социалисты не имели никакого отношения к Хёделю и Нобилингу и что у германских социалистов нет революционных намерений». Le Révolté, 15 May 1880.

⁵³ ‘L’Année 1880’, Le Révolté, 8 and 22 January 1881.

⁵⁴ ‘La Question Agraire’, Le Révolté, 18 September 1880. [Речи бунтовщика (1906), с. 84; (1921), с. 169.]

⁵⁵ ‘Aux Jeunes Gens’, Le Révolté, 7 and 21 August 1880; то же: Paroles d’un révolté, p. 67. [Речи бунтовщика (1906), с. 36; (1921), с. 72. Цит. по изд. 1921 г.]

⁵⁶ ‘Le Socialisme en France’, Le Révolté, 15 November 1879.

⁵⁷ ‘Les Elections’, Le Révolté, 25 December 1880.

⁵⁸ Le Révolté, 15 May 1880.

⁵⁹ Carlson, Anarchism in Germany, pp. 214–15. См. также: Lidke, The Outlawed Party, pp. 124–5. Социал-демократическая партия, по-видимому, пыталась быть умеренной и революционной в одно и то же время. По словам одного из ранних исследователей: «Главным результатом Виденского съезда стало отделение революционного элемента от социалистического движения. В то время как Социалистическая партия выставляла себя сторонницей мирного развития, её официальный орган “Социал-демократ” заявлял, что демократическое государство может быть установлено только посредством насильственного переворота!» W. H. Dawson, German Socialism and Ferdinand Lassalle (London, 1891), p. 261.

⁶⁰ Хассельман во время своего выступления в рейхстаге заявил: «Я всегда чувствовал глубокую симпатию к энергичным действиям русских анархистов… Я, со своей стороны, уподобляюсь русским анархистам. Я убеждён, дух нации всё больше захватывает мысль о том, что время парламентской болтовни прошло и настало время действовать». Le Révolté, 15 May 1880.

⁶¹ Электоральная тактика в данном случае была развитием идеи о незаконных кандидатурах и предусматривала выдвижение протестных кандидатов, которые не имели серьёзных шансов на прохождение в парламент. Тем не менее это был шаг в сторону парламентаризма. Бертран был причастен к решению Бельгийской рабочей партии участвовать в выборах 1880 г. Малон играл активную роль в создании ревизионистского социалистического движения в Ломбардии. Фольмар был редактором газеты «Социал-демократ».

⁶² См. отчёт: Le Révolté, 11 December 1880. Беспокойство о расколе в итальянском революционном движении заставило Чиприани, вместе с другими интернационалистами, в январе 1881 г. выпустить призыв к перемирию по вопросам доктрины, чтобы сосредоточиться на подготовке вооружённого восстания против тирании. См.: Masini, Storia degli anarchici italiani, p. 198.

⁶³ ‘L’Action’, Le Révolté, 25 December 1880. Примерно в это же время Эмилио Ковелли, один из итальянских интернационалистов, арестованный в 1880 г., опубликовал сходное обращение в Женеве. См.: Masini, Storia degli anarchici italiani, p. 167.

⁶⁴ Jean Grave, Quarante ans de propagande anarchiste (Paris, 1921), ed. Delfau (St-Amand, Cher, 1973), p. 161. Судя по всему, во французском анархическом движении начала возникать навязчивая идея о революционной эффективности насилия. «Все мы, больше или меньше – скорее больше, чем меньше, – грезили о бомбах, покушениях, ошеломляющих актах, способных подорвать буржуазное общество. Это мышление существовало ещё на заре нашего движения. Решительная борьба нигилистов против царского правительства сильно повлияла на нас». Ibid., p. 166.

⁶⁵ См.: Nettlau, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin 1859–1880, p. 301. Неттлау называет автором статьи Кафиеро: Histoire de l’anarchie, p. 165. Метрон ошибочно приписывает авторство Кропоткину. См.: Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 78. Миллер даёт более точную характеристику взглядов Кропоткина на терроризм, но он также связывает Кропоткина с данной статьёй. См.: Kropotkin, p. 153.

⁶⁶ Письмо к Малатесте от 4 мая 1881 г., переписка Кропоткин – Малатеста, МИСИ.

⁶⁷ «Социальная революция» фактически финансировалась полицией, а её редактором был полицейский агент Серро. Шеф парижской полиции, курировавший издание, позднее заявлял: «Дать анархистам газету – значило… провести телефон между комнатой заговоров и кабинетом префекта полиции». L. Andrieux, Souvenirs d’un Prefet de Police (Paris, 1885), I, p. 339. Кафиеро регулярно писал для этой газеты; он отклонил данный Кропоткиным совет. См. его письмо от 26 июня 1881 г.: Studi Sociali, no. 30 (1935).

⁶⁸ Письмо к Малатесте от 30 июня 1881 г. Кропоткин имеет в виду сообщение о попытке взорвать памятник Тьеру, вышедшее на первой полосе газеты: La Révolution Sociale, 26 June 1881. Префект Андриё разделял недовольство Кропоткина – он надеялся, что анархисты дадут ему предлог для принятия программы репрессивных мер, но ущерб, нанесённый ими, оказался ничтожен. См.: Andrieux, Souvenirs, pp. 349–51.

⁶⁹ В конце января Чиприани и Кафиеро, настаивая на необходимости повстанческой борьбы, осудили кампанию за всеобщее избирательное право в Италии. См.: Le Révolté, 5 February 1881. В феврале анархисты резко осудили электоральную активность Рабочей партии во Франции. Ibid.

⁷⁰ Анархисты провели собственный конгресс в Париже. «Бунтовщик» от 11 июня 1881 г. сообщил о принятых на нём резолюциях: «Они отвергли всеобщее избирательное право, как надувательство и тактику проволочек, и признали пропаганду действием и необходимость революционной организации».

⁷¹ ‘La situation en Russie’, Le Révolté, 18 March 1881.

⁷² Письмо Кропоткина в «Gazette de Lausanne» о праве убежища, перепеч.: Le Révolté, 2 April 1881.

⁷³ La vérité sur les exécutions en Russie (Genève, n.d.), pp. 28–9. Кропоткину также принадлежала мысль расклеить на улицах Женевы прокламацию, осуждавшую варварские казни в России. См.: Le Révolté, 30 April 1881.

⁷⁴ ‘Le Danger’, Le Révolté, 30 April 1881. «Какой толк в том, чтобы просить многое, когда каждый знает, что царь не даст вообще ничего? Если бы имелось хоть малейшее сомнение, что он что-либо даст, то это было бы лучшей причиной ничего у него не просить. Поступая так, как они поступили, они [народовольцы] поставили всю справедливость на свою сторону, а всю несправедливость – на другую».

⁷⁵ Письмо к Малатесте от 4 мая 1881 г. Желябов был членом Исполнительного комитета и, судя по всему, в значительной степени являлся конституционалистом. См.: Venturi, Roots of Revolution, pp. 654–5. Морозов был одним из ведущих террористов, но его попытка дать идеологическое обоснование «чистому терроризму» не получила одобрения со стороны Исполнительного комитета. Ibid., p. 673. Брошюрой Морозова, о которой упоминает Кропоткин, вероятно, была «Террористическая борьба», изданная в Женеве и Лондоне в 1880 г.

⁷⁶ Письмо от 27 февраля 1881 г., Государственный архив Вены, информационное бюро 143 (1881), 51/ad 1525. Это и два других письма в данной коллекции были адресованы товарищу, который отправился в Брюссель и поддерживал связь с местными анархическими группами.

⁷⁷ Если, конечно, верить свидетельству в статье Малатесты: «Бакунин возлагал на Интернационал большие надежды, но тем не менее основал Альянс, тайную организацию с хорошо продуманной программой – атеистической, социалистической, анархической и революционной, – которая была подлинной душой Интернационала во всех романских странах и наложила на одну ветвь Интернационала свою анархическую печать, в то время как, с другой стороны, близкие связи [les ententes intimes] марксистов наложили социал-демократическую печать на другую ветвь… Программа, составленная на его [Интернационала] памятных конгрессах, изначально будучи реформистской и мутуалистской, со временем стала коллективистской, затем (в Италии и франкоязычной Швейцарии) коммунистической, и из демократической и республиканской стала (в романских странах) анархической». Le Réveil, 7 March 1914. Кропоткин подтверждает продолжительное существование «узкого» Интернационала в своём письме к товарищу в Брюсселе от 27 февраля 1881 г.: «Они хотят тайную организацию? Я приветствую это от всей души, как и мои друзья из Юры. Мы всегда работали таким образом, и мы продолжаем так работать».

⁷⁸ Циркулярное письмо к Малатесте, Кафиеро и Швицгебелю (без даты), переписка Кропоткин – Малатеста. Кропоткин упоминает о нём в письме к Малатесте от 12 июня 1881 г.: «Я предполагаю написать циркулярное письмо, которое я отправлю, чтобы оно могло обойти по кругу… вас, Шарля, Адемара и меня». Деятелями Интернационала, упомянутыми в письме, были Эррико Малатеста (Анри), Карло Кафиеро (Шарль), Адемар Швицгебель, Жан-Луи Пенди, Хосе Гарсия Виньяс (Родригес) и Томас Гонсалес Мораго (Мендоса). Кропоткин предлагал поручить издание газеты Малатесте, поскольку тот в данное время проживал в Лондоне.

⁷⁹ Ibid. Кропоткин отмечал, что из 80–100 сторонников Интернационала в Женеве только двое могли быть приняты в тайную организацию, и из них только один мог вести активную подпольную работу. С другой стороны, существовала поддержка со стороны профсоюзов, которая могла стать основой для «стачечного Интернационала». Похожая ситуация сложилась во Франции. Новогодняя редакционная статья – Le Révolté, 7 January 1882 – была преимущественно посвящена возможностям стачечной борьбы.

⁸⁰ Письмо Малатесты к «узкой интернациональной группе» от 22 июня 1881 г.: ‘Kropotkin, Malatesta e il Congresso Internationale socialista rivoluzionario di Londra del 1881’, Studi Sociali, no. 29 (21 April 1934), and no. 30 (16 May 1934). Малатеста написал статью в том же духе для «Бюллетеня» Лондонского конгресса. См.: Anarchisten und Sozialrevolutioniire, pp. 228-30.

⁸¹ См. письмо Кропоткина к Малатесте от 30 июня 1881 г. Кропоткин также жаловался, что, как только МТР будет восстановлено во Франции, его наводнят «минималисты» (minimards).

⁸² Письмо от 26 января 1881 г.

⁸³ Письмо от 15 февраля 1881

⁸⁴ Письмо к Малатесте от 12 июня 1881 г.

⁸⁵ Циркулярное письмо. Брусс участвовал в создании Международного клуба социальных исследований (Club International des Études Sociales) в марте 1879 г., но есть некоторые сомнения в том, что он был основателем клуба. Фактически он покинул комитет клуба в июне 1880 г. См.: Stafford, From Anarchism to Reformism, pp. 146 and 149.

⁸⁶ Le Révolté, 25 June 1881. По-видимому, желание Шовьера, чтобы революционные группы оставили свои разногласия и объединились против угнетателей, в итоге привело к тому, что он написал пренебрежительный отзыв о конгрессе вместо подробного отчёта о дебатах. См.: Compte rendu du Congrès Révolutionnaire de Londres tenu le 14 Juillet 1881 (Bruxelles, 1881). Данная публикация недавно была обнаружена Хейнером Беккером в МИСИ.

⁸⁷ См. письмо Кафиеро от 26 июня 1881 г.: ‘Kropotkin, Malatesta e il Congresso Intemationale socialista rivoluzionario di Londra del 1881’, Studi Sociali, no. 30 (16 May 1934). Письмо Швицгебеля от 3 июля и Пенди от 4 июля 1881 г. цит. в: Studi Sociali, no. 31 (23 June 1934).

Глава 7

¹ См.: Le Révolté, 18 March 1881. «МТР… существует в Испании, Бельгии, Швейцарии, Германии, Англии и Северной и Южной Америке. Поэтому нет никакой необходимости воссоздавать и пересоздавать его, и мы категорически против того, чтобы Лондонский конгресс занимался только воссозданием Товарищества, которое всегда существовало с тех пор, как оно изначально было создано в Лондоне».

² Декларация о создании бюро, составленная Фигерасом (одним из испанских делегатов) и Малатестой, не была поставлена на голосование, так как делегаты посчитали, что она просто повторяет то, что уже было решено ранее. Однако в конце конгресс заявил, что его резолюции не имеют обязательной силы и за местными группами остаётся право принять их или отвергнуть. Отчёт о Лондонском конгрессе см.: Le Révolté, 25 July, 6 and 20 August 1881; см. также: Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, pp. 202–31.

³ Не было внесено никаких конкретных предложений о «стачечном Интернационале», связанном с небольшой тайной международной группой революционной борьбы, но всё это, вероятно, подразумевалось в словах Кропоткина об инициативной роли революционных групп в сильной народной организации рабочего класса. Можно предположить, что он избегал конкретных предложений о подпольных группах и актах экономического террора, потому что полагал, что подобные вопросы не следует обсуждать на публике. См. циркулярное письмо: «Теперь ясно, что нам не поговорить об этом на конгрессе. Я предлагаю поэтому твёрдо избегать на конгрессе всех разговоров на эту тему – даже если это влечёт за собой организационную работу вне конгресса. Это вызовет массу возражений от шпионов на конгрессе, которые первыми начнут кричать: вы думаете, что на этом конгрессе есть шпионы? Но мы должны настоять на своём». «Социальная революция» в номере от 31 июля 1881 г. не упустила случая привлечь внимание к террористическим намёкам в его речи: «Делегат № 13 [Кропоткин] говорит, что невозможно совершить революцию без огромной массы народа. Тогда возникает вопрос, как привить народу, этой огромной массе, дух восстания? Одно средство, и больше никакое, приходит на ум: это экономический террор, то есть взрывы фабрик, повешение собственников и т.д.».

⁴ Это также вызвало противоречившие друг другу предложения об автономии групп и индивидов. Кропоткин настаивал, что отдельные лица должны входить в группу и, если они не согласны с другими членами, выйти из неё и вступить в другую; предложение Малатесты об автономии как групп, так и индивидов в МТР получило большинство. См.: Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, p. 209.

⁵ Важно подчеркнуть, что, хотя Кропоткин оказывал большое влияние на Юрскую федерацию и пользовался всеобщим уважением как редактор «Бунтовщика», он ещё не утвердился как ведущая фигура в европейском анархическом движении.

⁶ Le Révolté, 6 August 1881. Он ссылался на следующий пункт: «Конгресс Международного товарищества рабочих, состоявшийся в Женеве 3–8 сентября 1866 г., заявляет, что это Товарищество и все вступившие в него общества и отдельные лица признают истину, справедливость и нравственность основой в своих отношениях ко всем людям независимо от цвета их кожи, их верований или национальности». Le Révolté, 23 July 1881. [Маркс и Энгельс, Сочинения, XVI, с. 546.]

⁷ ‘Quelques mots sur Pierre Kropotkine par un ancien ami’, Groupe de Propagande par l’Écrit (Paris, 1921), p. 20. [Альтернативный пер.: Г. Б. ‘Несколько слов старого друга о Петре Кропоткине’, Сборник статей, посвящённый памяти П. А. Кропоткина, ред. А. Боровой и Н. Лебедев (М./Пг., 1922), с. 177.]

⁸ Le Révolté, 23 July 1881. На конгрессе Антиавторитарного Интернационала в Женеве в 1873 г. уже состоялась дискуссия по этому поводу: Алерини (Испания) предложил исключить слово «нравственность» из преамбулы устава, в связи с трудностью его определения, но остальные делегаты высказались против, утверждая, что нравственность понимается ими совершенно иначе, чем буржуазией. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 120.

⁹ Представляется, что Кропоткин защищал более прямую и простую форму пропаганды в противовес теоретизации, получившей распространение в социалистических кругах. Последние статьи Брусса для «Бунтовщика» (к которым Кропоткин относился весьма критически) типичны с этой точки зрения. См.: ‘Libre Echange et Protectionisme’, Le Révolté, 12 August 1879; ‘La Crise’, ibid., 2 and 23 September 1879.

¹⁰ Le procès des anarchistes devant la police correctionnelle et la cour d’appel de Lyon (1883), p. 28–29.

¹¹ В письме от 12 марта 1909 г. Кропоткин называл своих противников «шайкой Серро» (la bande Serraux). Можно предположить, что многие делегаты с большим подозрением относились к Серро, а оказанная ему поддержка объяснялась тем, что его особая разновидность экстремизма соответствовала общему настроению конгресса. Эмиль Готье, например, поддерживал предложение Серро по вопросу нравственности, но сомневался в личности его автора. В письме своему другу от 22 февраля 1881 г. Готье выражал беспокойство в связи с тем, что «Социальная революция» собиралась раскрыть имена и адреса корреспондентов, писавших для Лондонского конгресса. Напеч.: Lyon Républicain, 13 January 1883; цит. по: Maitron, Le mouvement anarchiste en France, I, p. 142. Готье был ведущей фигурой зарождавшегося французского анархического движения. Он и Луиза Мишель вначале были убеждены в искренности Серро и участвовали в издании «Социальной революции». Кропоткин и Малатеста всегда испытывали подозрения. См.: Memoirs, p. 478–80 [Записки революционера (1990), с. 446–8]; см. также комментарии Грава: Quarante ans de propagande anarchiste, pp. 402–4.

¹² «От имени групп во Франции,

мы заявляем, что уже решились на создание тайной печати, которая должна начать выходить через несколько дней.

Кроме того, уже были проделаны исследования, следствием которых стала попытка взорвать статую Тьера.

И мы можем поручиться, что в ближайшее время последуют другие акты, в добавление к этому». Le Révolté, 20 August 1881. См. также: Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, p. 220.

¹³ Письма к Герцигу от 9 и 12 марта 1909 г. Статьи «Дух восстания» появились в тот же период, что и обращение «К молодым людям», в котором также сильна этическая сторона.

¹⁴ Хранящаяся в Национальном архиве программа революционных действий (F⁷ 12504), якобы составленная Герцигом и Оттером и одобренная группой в составе Кропоткина, Элизе Реклю и Пьера Мартена в Веве́ перед конгрессом Юрской федерации в 1880 г., почти полностью состоит из цитат, взятых из деклараций Лондонского конгресса, но с существенными пропусками. Пункты 2, 3, 4 и 5 почти дословно повторяют отчёт о конгрессе, опубликованный в «Бунтовщике»; однако из пунктов 2 и 3 убраны все упоминания о революционной этике и массах:

1) Полное насильственное разрушение существующих учреждений.

2) Необходимость приложить все возможные усилия, чтобы распространить действиями революционную идею и дух восстания.

3) Оставить легальную почву и перевести действия на нелегальную, которая является единственным путём к революции.

4) Поскольку технические и химические науки уже оказали услуги революционному делу, необходимо рекомендовать организациям и лицам, входящим в группы, уделить внимание изучению и применению этих наук как средства нападения и защиты.

5) Данный пункт, посвящённый независимости групп и созданию корреспондентского бюро, фактически тот же, что содержится в декларации Лондонского конгресса.

См. выше, чтобы сравнить пункты 2, 3 и 4 с разделами деклараций конгресса. Эта программа рассматривается Метроном как подлинная: Le Mouvement anarchiste en France, I, pp. 82–3. Однако, ввиду приведённых доказательств, кажется маловероятным, что такая программа могла быть составлена до Лондонского конгресса, тем более в окружении Кропоткина. Документ почти наверняка представляет собой подделку, изготовленную предприимчивым Серро и его друзьями из французской полиции, чтобы представить взгляды Кропоткина и юрцев более экстремистскими, чем они были на самом деле.

¹⁵ Письмо к Герцигу от 12 марта 1909 г.

¹⁶ ‘L’Esprit de révolte’, Le Révolté, 14 May 1881; то же: Paroles d’un révolté, pp. 207–13. [Речи бунтовщика (1906), с. 141–6; (1921), с. 270–5. Вставки по изд. 1921 г. взяты в угловые скобки.]

¹⁷ ‘L’Esprit de révolte’, Le Révolté, 28 May 1881; то же: Paroles d’un révolté, pp. 213–17. Термин «брошюра» здесь, по-видимому, обозначает теоретическую пропаганду, в отличие от простого, прямолинейного и насмешливого памфлета. [Речи бунтовщика (1906), с. 146–9; (1921), с. 275–80.]

¹⁸ ‘L’Esprit de révolte’, Le Révolté, 25 June 1881; то же: Paroles d’un révolté, pp. 217–22. [Речи бунтовщика (1906), с. 149–54; (1921), с. 280–9.]

¹⁹ Выражение «летучие листки» (feuilles volantes) в более поздней редакции заменило собой «пасквили» (libelles). Paroles d’un révolté, p. 219.

²⁰ ‘L’Esprit de révolte’, Le Révolté, 9 July 1881; то же: Paroles d’un révolté, pp. 222–7. [Речи бунтовщика (1906), с. 154–7; (1921), с. 289–95.]

²¹ Кропоткин приводил следующие примеры крестьянских лозунгов: «Долой скупщиков!», «Если сеньор посмеет взимать подать, он будет повешен на этой виселице; кто посмеет платить сеньору, подвергнется той же участи!»

²² См.: Le Révolté, 23 July 1881.

²³ Le Révolté, 1 November 1879.

²⁴ Во время самого конгресса Кропоткин настаивал на том, что важно связать организацию и действия МТР с теми целями, которые оно должно осуществить. См.: Le Révolté, 6 August 1881.

²⁵ Независимо от своих сомнений в методах российской революционной партии, Кропоткин продолжал кампанию в её поддержку. В течение месяца, который он провёл в Лондоне после конгресса, он завёл знакомство с Джозефом Коуэном, радикальным депутатом парламента, издававшим «Newcastle Chronicle», и в результате последний опубликовал ряд писем Кропоткина о ситуации в России, а также дал ему возможность выступить с публичной лекцией в Ньюкасле от имени российского движения. См.: Memoirs, p. 437 [Записки революционера (1990), с. 412]; см. также: Woodcock and Avakumovic, The Anarchist Prince, p. 181. Одно из первых писем Кропоткина было посвящено российской революционной партии, и в нём говорилось, что свирепая реакция царского режима не оставила революционерам другого выбора, кроме как прибегнуть к политическому террору. В доказательство этого он приводил длинную цитату из мемуаров Квятковского, члена Исполнительного комитета, казнённого в ноябре 1880 г., которого он рассматривал как типичный пример русского нигилиста. См.: Newcastle Chronicle, 12 October 1881. С другой стороны, чтобы успокоить опасения либералов по поводу предложенной им лекции в Ньюкасле, Кропоткин, видимо, постарался убедить Коуэна в том, что он сам не одобряет терроризм. В письме к некоему Крэкрофту Коуэн писал: «Я получил ваши письма и вполне понимаю ваше отношение к Кропоткину. Он мне очень нравится. Он выглядит добрым малым. Он хочет иметь возможность изложить своё мнение перед английской аудиторией, и я пообещал устроить это для него в Ньюкасле. Я достаточно понимаю его, чтобы без колебаний заявить, что он не одобряет действия, которые совершались нигилистами. Всё, что он говорит: с народом России так тиранически обращаются, что они в отчаянии встали на этот неоправданный путь». См. письмо Джозефа Коуэна к Бернарду Крэкфорту в архиве Коуэна, совет графства Тайн-энд-Уир. Очевидно, что Коуэн не был знаком с «Духом восстания». Представляется, что в обоих случаях Кропоткин намеренно создал обманчивое, если не полностью ложное, представление о своих взглядах, чтобы привлечь симпатии либералов на сторону российских революционеров. В конце концов, хотя Кропоткин, по-видимому, признавал необходимость политического терроризма в российских условиях, он вовсе не считал, что это единственная форма агитации, доступная революционерам; и он определённо не воспринимал террористическое насилие как неоправданное. Позднее, в 1882 г., он написал статью, более точно отражавшую его взгляды, хотя и здесь он делал уступку либеральному мнению, предполагая, что введение представительного правительства могло бы остановить отчаянную борьбу против самодержавия. См.: ‘The Russian Revolutionary Party’, Fortnightly Review, vol. 31 (1882).

²⁶ «Дух восстания» стал первой брошюрой Кропоткина, которая получила второе издание. Он был опубликован в «Социальном праве» в июле – августе 1882 г. и в «Революционном знамени» в августе 1882 г., хотя последняя газета была закрыта до того, как вышла вся работа. См.: Nettlau, Bibliographie de l’anarchie, pp. 74 and 76. Информацию о тиражах см.: Quarante ans de propagande anarchiste, p. 558; Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, II, p. 350.

²⁷ Фактически «Социальная революция» была на данной стадии важным фактором в изоляции анархистов от остальной части социалистического движения во Франции. Лафарг в переписке с Бруссом прилагал все силы, чтобы отдалить последнего от бывших соратников, фокусируя внимание на бескомпромиссно агрессивной пропаганде газеты. См. письмо Лафарга к Бруссу конца 1880 г.: La Naissance du parti ouvrier français. Correspondance inédite, ed. E. Bottigelli and C. Willard (Paris, 1981), pp. 95–100.

²⁸ В июле 1881 г. группы в районе Лиона уполномочили Кропоткина представлять их на Лондонском конгрессе. См.: Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnaise (1848–1914), vol. II: Les intérêts de classe et la république (Lyon, 1977), p. 229. Позднее в том же году Кропоткин посетил Лионский регион: «Пересекая Францию, на пути из Тонона в Лондон, я посетил Лион, Сент-Этьен и Вьен, где читал лекции. В этих городах я нашёл значительное число рабочих, готовых принять наши воззрения». Memoirs, p. 447. [Записки революционера (1990), с. 419.]

²⁹ Кропоткин хотел, чтобы Швицгебель представлял Юрскую федерацию на Лондонском конгрессе, но вместо него поехал Герциг, которого Кропоткин считал чересчур робким. См. циркулярное письмо от 12 июня 1881 г.

³⁰ ‘Tous socialistes’, Le Révolté, 17 September 1881; то же: Paroles d’un révolté, p. 201–5. [Речи бунтовщика (1906), с. 137–40; (1921), с. 263–9.]

³¹ ‘L’Ordre’, Le Révolté, 10 October 1881; то же: Paroles d’un révolté, p. 87–91. [Речи бунтовщика (1906), с. 51–4; (1921), с. 99–106.]

³² ‘Les Minorités révolutionnaires’, Le Révolté, 26 November 1881; то же: Paroles d’un révolté, p. 81–6. [Речи бунтовщика (1906), с. 46–50; (1921), с. 90–8. Текст по изд. 1921 г. взят в угловые скобки.]

³³ ‘Encore l’union socialiste’, Le Prolétaire, 19 November 1881.

³⁴ Memoirs, p. 441. [Записки революционера (1990), с. 414.]

³⁵ Ibid., p. 441–2. [Записки революционера (1990), с. 415.] Мост был заключён тюрьму за публикацию в «Свободе» своей статьи, приветствовавшей убийство царя.

³⁶ Le Révolté, 8 July 1882. Письмо было опубликовано в сокращении.

³⁷ Ibid. Кропоткин указывал на большую читательскую аудиторию «Бунтовщика» и «Социального права», которые, вместе взятые, продавались тиражом 7 000 экз., в сравнении с «Бюллетенем» и «Авангардом», которые вместе продавались тиражом 800–900 экз.

³⁸ Кропоткин, судя по всему, не делал различий между социал-демократами и поссибилистами, хотя между ними существовали серьёзные разногласия: первые формально оставались революционными, вторые встали на реформистскую позицию пошагового социализма. Далее в письме следовал целый раздел, где говорилось о необходимости подлинной анархической революции, в которой инициатива и контроль останутся за народом. Кропоткин, ввиду растущей угрозы парламентаризма в социалистическом движении, особенно подчёркивал недопустимость создания представительного правительства во время революции.

³⁹ Итальянское движение в это время переживало болезненный период. Весной 1881 г. Кафиеро присоединился к Косте и социалистам-постепеновцам. См.: Masini, Storia degli anarchici italiani, pp. 189–90. А в конце года Коста был избран в парламент от Равенны, и Малатесте пришлось вести долгие дебаты, осуждая своего бывшего товарища и парламентскую тактику. Ibid., pp. 207–8.

⁴⁰ В данном месте в выдержках из письма сделан пропуск. Возможно, Кропоткин не развивал дальше мысль об «агитации на экономической почве». Однако более вероятно, что это изъятие отражало умеренную политику газеты, избегавшей прямых упоминаний о революционных актах.

⁴¹ См. отчёт: Le Révolté, 8 July 1882. Вернер решительно выступал за усиление агитации в коммунах и жаловался, что возможности для антипарламентской агитации во время выборов не используются.

⁴² Фактически Вернер не относился к умеренным. Он участвовал в создании газеты «Мятежник», первый выпуск которой (декабрь 1881 г.) содержал статью «Экономический терроризм». См.: Carlson, Anarchism in Germany, pp. 331–2; Le Révolté, 4 March 1882.

⁴³ На суде в 1883 г. Кропоткин стремился опровергнуть обвинение в том, что он устраивал собрания лионских анархистов, чтобы спланировать программу действий. Он подчёркивал, что собрания в Лионе и Сент-Этьене представляли собой довольно большие митинги с целью пропаганды анархических идей, а собрание во Вьене было лишь краткой частной встречей с небольшой группой анархистов. Впрочем, хотя Кропоткин просил своих друзей собрать как можно больше людей в Сент-Этьене, он настаивал на том, что собрания должны быть «дружескими вечеринками» (soirées familières), из опасения, что огласка, связанная с официально объявленным митингом, может привести к его высылке из Франции. См.: Le Procès de Lyon, pp. 31–2; а также письмо к Пежо от 9 ноября 1881 г., архив префектуры полиции (Париж), Ba 73.

⁴⁴ Письмо к Юрской федерации. В действительности общая численность анархических групп, вероятно, не превышала тысячи членов. См.: Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnaise, p. 240. По оценкам полиции, во всей Франции в 1883 г. было только 2 650 анархистов.

⁴⁵ См. отчёт о конгрессе: Le Révolté, 10 June, 8 and 24 July 1882; а также: Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnais, p. 229. 13–14 августа 1882 г. в Женеве прошло интернациональное собрание, где присутствовало 12 французских делегатов: 6 из Лиона, 3 из Сент-Этьена и 3 из Вьена. См.: Révolté, 19 August 1882; Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, p. 241.

⁴⁶ «Лион и его регион имели выдающихся активистов в лице Борда, Бернара, Мартена, Санлавиля». Anne-Leo Zévaès, Nouvelle Revue, 15 June 1932. Борда и Бернар играли ведущую роль в создании Лионской группы после разрыва с Рабочей партией в мае 1881 г. Мартен (он же Боссю) был замечательным пропагандистом, который поддерживал Вьенскую группу во время преследований 1883 г. и фигурировал на первомайских демонстрациях 1890 г. Однако, согласно Лекену, хотя анархическая пропаганда вызывала сильную эмоциональную реакцию, она не вызывала повсеместных действий на принципах анархизма. См.: Les Ouvriers de la région lyonnaise, p. 286.

⁴⁷ ‘Les Droits politiques’, Le Révolté, 18 February 1882; то же: Paroles d’un révolté, pp. 45–50 [Речи бунтовщика (1906), с. 19–23; (1921), с. 39–48]; ‘La Loi et l’autorité’, Le Révolté, 19 and 27 May, 5 and 19 August 1882; то же: Paroles d’un révolté, pp. 165–86 [Речи бунтовщика (1906), с. 108–25; (1921), с. 214–42]; ‘Le Gouvernement révolutionnaire’, Le Révolté, 9 and 16 September, and 4 October 1882; то же: Paroles d’un révolté, pp. 187–200 [Речи бунтовщика (1906), с. 126–36; (1921), с. 243–62].

⁴⁸ ‘Théorie et pratique’, Le Révolté, 4 March 1882; то же: Paroles d’un révolté, p. 229–34. [Речи бунтовщика (1906), с. 158–62; (1921), с. 301–8. В угловых скобках пер. с цит. на англ.] Поссибилисты бросали вызов господству гедистов в Рабочей партии, и, согласно Стэффорду, к 1882 г. первые пользовались гораздо большей поддержкой среди рабочих-приверженцев социализма. См.: From Anarchism to Reformism, p. 182.

⁴⁹ Memoirs, p. 442. [Записки революционера (1990), с. 416.] Интересно, однако, отметить, что 2 марта 1882 г., как раз перед выходом статьи «Теория и практика», произошло событие, которое, возможно, пробудило в Кропоткине некоторую надежду на британские массы. Родерик Маклин выстрелил в карету королевы в Виндзоре, чтобы привлечь внимание к страданиям бедняков вроде него. В «Бунтовщике» появилось сочувственное сообщение о Маклине, которое не могло быть прислано никем, кроме Кропоткина: «Мягкий от природы, страдающий сам и способный понять страдания других, он сделал то, что считал наиболее полезным для облегчения этих страданий». Le Révolté, 18 March 1882.

Глава 8

¹ L’Étendard Révolutionnaire, 30 July – 15 October 1882; La Lutte, 1 April – 5 August 1883; Le Drapeau Noir, 12 August – 2 December 1883; Le Défi, 3–17 February 1884; L’Hydre Anarchiste, 24 February – 30 March 1884; L’Alarme, 13 April – 1 June 1884; Le Droit Anarchique, 8–22 June 1884.

^1a За эти действия Фурнье был приговорён к 8 годам каторги в Новой Каледонии, Дежу – к году заключения и штрафу в размере 200 франков. – Примеч. пер.

² ‘Les Collectivistes et la propagande par le fait’, Le Droit Social, 9 April 1882

³ Le Révolté, 15 April 1882.

⁴ Le Révolté, 1 April 1882. Пренебрежительное замечание о «розовой водичке» социалистов, безусловно, является отсылкой к лидерам Рабочей партии. Статья Г. Девиля, выражавшая их взгляды, была опубликована в тот же день: «Давайте проповедовать не войну против личностей, а войну против классов: первая может привести лишь к единичным наказаниям, тогда как вторая направлена на преобразование экономической среды». L’Égalité (Paris), 1 April 1882.

⁵ Grave, Quarante ans de propagande anarchiste, p. 169. См. также: Memoirs, p. 448. [Записки революционера (1990), с. 420.]

⁶ Первая часть «Духа восстания» вышла в «Социальном праве» 16 июня 1882 г. Кропоткин в своём письме обещал газете поддержку, но не сотрудничество: «Я не могу обещать быть деятельным сотрудником, но в любом случае считайте меня одним из вас». Le Droit Social, 19 March 1882. На Лионском процессе он утверждал, что никогда не посылал в эту газету статей для публикации. См.: Le Procès des anarchistes, p. 32.

⁷ Memoirs, p. 451–2. [Записки революционера (1990), с. 423.]

⁸ [Записки революционера (1990), с. 419–20.] Бомбы также были заложены под монастырскую церковь и школу в деревне Буа-Дюверн, после чего группы бунтовщиков собрались идти маршем на город Бланзи, находящийся недалеко от Монсо. Однако они разошлись, не достигнув города. (Внимание шахтёров было приковано к Бланзи из-за того, что Шаго, директор местных шахт, вызывал особенную ненависть.) Одновременно со всем этим были разосланы угрожающие письма именитым гражданам Монсо. См.: Le Mouvement anarchiste en France, I, pp. 155–61.

⁹ L’Etendard Révolutionnaire, 24 September 1882.

¹⁰ Le Révolté, 2 September 1882.

¹¹ ‘Les Préludes de la révolution’, Le Révolté, 28 October 1882. Ряд обстоятельств заставляет предполагать, что автором данной статьи являлся Кропоткин. Теперь он вновь проживал в Тононе, и для него было естественно играть более активную роль в изложении взглядов газеты на текущие события, чем в то время, когда он находился в Англии, – особенно в такой критический период. Кроме того, содержание статьи весьма характерно для его образа мыслей в это время и отражает его убеждение, что необходимо толковать признаки времени с анархической точки зрения.

¹² Упоминание об угрозах в адрес домовладельцев в Париже относилось к воззванию группы «Народные судьи» (Justiciers du Peuple), которое было опубликовано в том же номере «Бунтовщика» и призывало сжигать мебель и другое имущество деспотичных собственников. Что касается упоминания о волнениях в Австро-Венгрии, то в номере от 14 октября 1882 г. появилось сообщение о беспорядках в Пресбурге, а в номере от 16 сентября указывалось, что австрийские революционеры в ответ на репрессии обратились к насильственной тактике.

¹³ Memoirs, p. 448–9. [Записки революционера (1990), с. 420–1.]

¹⁴ Донесение Фабрегетта, генерального прокурора, от 31 июня 1884 г., Национальный архив, BB²⁴ 875. Разумеется, это донесение может быть неточным.

¹⁵ ‘Un Bouge’, Le Droit Social, 12 March 1882; цит. по: Gazette des Tribuneaux, 13 December 1883.

¹⁶ И Борда, и Бонту, редактор «Социального права», отрицали, что статью написал Сиво. См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 168. Более того, его друзья настаивали, что во время покушения он находился в Лозанне. Анархисты в целом настаивали на невиновности Сиво, хотя Грав выражал сомнения. (Грав, однако, враждебно относился к Сиво, так как после амнистии последний был выдвинут в качестве протестного кандидата на парламентских выборах 1898 г.) См.: Quarante ans de propagande, pp. 191–3.

¹⁷ Quarante ans de propagande, p. 190.

¹⁸ Le Révolté, 9 December 1882. Неттлау предполагает, что эта статья была написана Кропоткиным. См.: Anarchisten und Sozialrevoluzioniire, p. 247.

¹⁹ Memoirs, p. 449. [Записки революционера (1990), с. 421.] См. также письмо Кропоткина к Дж. Скотту Келти от 6 ноября 1882 г., архив Королевского географического общества (Лондон).

²⁰ Сиво удавалось избежать ареста до марта 1883 г., и даже тогда против него не нашлось достаточно убедительных доказательств. Присяжным оказалось трудно вынести вердикт. Однако, хотя они не смогли признать его виновным во взрыве, они осудили его по обвинению в подстрекательстве к убийству. См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, pp. 168–9.

²¹ Монархисты потеряли большинство на парламентских выборах в октябре 1878 г., и начиная с 1879 г. республиканское правительство постепенно восстановило гражданские свободы. Использование устаревшего закона, таким образом, было циничным проявлением «реальной политики».

²² Memoirs, p. 450. [Записки революционера (1990), с. 422.]

²³ Письмо к Эли Реклю от января 1883 г., см.: Elisée Reclus, Correspondance, ed. Louise Dumesnil (Paris, 1911–25), II, pp. 275–6.

²⁴ «Этот суд 1883 года вызвал весьма сильные чувства в долине Ондин, где росло число митингов, стиравших в действии различие между двумя школами; Кропоткин часто избирался почётным председателем этих митингов, и сами радикальные социалисты приветствовали его как учёного». Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnaise, p. 284.

²⁵ Речь Кропоткина на суде от 15 января 1883 г., см.: Le Procès des anarchistes, pp. 101–2.

²⁶ Первые статьи Кропоткина об экспроприации были напечатаны в «Бунтовщике» от 25 ноября и 23 декабря 1882 г.

²⁷ Прокурор Фабрегетт дважды писал министру о том, как красноречие Готье действовало на зрителей и присяжных. Национальный архив, BB²⁴ 875; цит. по: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 172.

²⁸ ‘Lettre Ouverte adressée au compagnon Kropotkine’, La Philosophie de l’Avenir, 8^e année 1882–3, p. 398.

²⁹ Он написал много статей о российской революционном движении для «Newcastle Chronicle» и «Fortnightly Review»; его работы по географии были хорошо известны в академических кругах, и он помогал Реклю в написании его знаменитой «Новой всеобщей географии» (1874–94).

³⁰ Письмо Элизе Реклю к Эли Реклю от января 1883 г., см.: Correspondance, II, p. 272.

³¹ Memoirs, p. 454–5. [Записки революционера (1990), с. 425–6.]

³² Одной из этого было то, что анархистам, осуждённым в 1883 г., было запрещено проживать в Лионе после их освобождения и поэтому они переселились во Вьен. См.: Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnaise, p. 230.

³³ Грав утверждал, что к апрелю 1885 г. движение значительно разрослось по сравнению с тем, что было в 1881 г.: «За 18 месяцев моего отсутствия в Париже движение распространилось. Оно больше не было “осьмушкой”! Анархисты стали многочисленны». Quarante ans de propagande, p. 207. Однако, поскольку организация групп была свободной, нет документальных доказательств, подтверждающих рост парижского движения в это время. См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 127.

³⁴ См.: Lequin, Les Ouvriers de la région lyonnaise, p. 229.

³⁵ «Аресты замедлили переписку нашей группы с провинциальными». Grave, Quarante ans de propagande, p. 190.

³⁶ См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 173. Трое других, отбывавших шестимесячное заключение, также отошли от анархизма. Кропоткин был очень расстроен отступничеством Бернара, которое он сравнивал с подобным же поведением Косты и Брусса. См. его письмо к Герцигу от 30 июня 1886 г.: Le Réveil, 3 January 1925. Неттлау также упоминает о негативных последствиях этого: Anarchisten und Sozialrevolutionäre, p. 249.

³⁷ За год после ареста Кропоткина Герциг выработал собственный редакторский стиль. «Когда же меня арестовали и ответственность за выход газеты легла на Герцига, он благодаря своей воле научился писать очень хорошо», – говорил Кропоткин. См.: Memoirs, p. 420. [Записки революционера (1990), с. 397.] Это мнение подтверждает Неттлау: Anarchisten und Sozialrevolutionäre, pp. 256 and 259. Однако, хотя Герцигу помогал Дюмартре, а также Вернер (который был наборщиком, автором и переводчиком), он испытывал трудности с изданием газеты, отчасти потому, что его заработок был слишком мал для содержания его семьи, отчасти потому, что, по словам Грава, он страдал запоями. См.: Quarante ans de propagande, pp. 194–5.

³⁸ «В первый год, – вспоминал Кропоткин, – мы должны были рассчитывать только на самих себя; но постепенно Элизе Реклю всё более заинтересовывался изданием и впоследствии присоединился к нам, а после моего ареста всей душой отдался газете». Memoirs, p. 423. [Записки революционера (1990), с. 401.] Реклю почти с самого начала поддерживал газету в финансовом отношении, и когда у Герцига возникли трудности с её выпуском, он убедил Грава приехать из Парижа в Женеву, чтобы взять на себя эту задачу. Герциг уехал в Испанию вскоре после прибытия Грава в конце 1883 г. См.: Quarante ans de propagande, pp. 194–7; Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, pp. 256–9. До ареста Кропоткина Грав писал для «Бунтовщика» заметки о французском движении. Письмо, в котором Кропоткин поощрял журналистскую работу Грава и давал ему советы, было зачитано на суде. См.: Memoirs, p. 453 [Записки революционера (1990), с. 424–5]; Grave, Quarante ans de propagande, pp. 169–70.

³⁹ См.: Miller, Kropotkin, p. 164. Неттлау позднее вспоминал, что процесс вызвал широкий интерес к анархизму в Англии. См.: ‘Freedom’s Fortieth Birthday’, Freedom, October 1926. О реакции в Англии см. также статью: Nicolas Walter, ‘The Lyon Trial’, Freedom, 29 January 1983.

⁴⁰ См.: Walter, ‘The Lyon Trial’. Перевод был перепечатан в «The Republican» в апреле 1884 г. и в «The Anarchist» в марте 1885 г.

⁴¹ The Anarchist, April 1885. Шарлотта Уилсон написала четыре статьи об анархизме, которые были напечатаны в социалистической газете «Справедливость» (Justice) в ноябре и декабре 1884 г.

⁴² См.: Nettlau, Bibliographie de l’anarchie, pp. 74–5.

⁴³ In Russian and French Prisons (London, 1887), pp. 267 and 270. [В русских и французских тюрьмах (СПб., 1906), с. 166–7.] Кропоткин также рассказывал об условиях содержания заключённых в Лионе в своих письмах к Дж. Скотту Келти от 22 января, 2 и 24 февраля и 2 марта 1883 г., Королевское географическое общество.

⁴⁴ In Russian and French Prisons, pp. 283–4. [В русских и французских тюрьмах, с. 184.] См. также: Memoirs, p. 459–61. [Записки революционера (1990), с. 429–32.] Кропоткин в 1884 г. заболел малярией и цингой; в марте этого года «Справедливость» сообщала: «Здоровье этого энергичного агитатора и друга народа столь серьёзно пострадало от заключения, что он близок к смерти». По словам самого Кропоткина, тюремная администрация не решалась сильно притеснять его и его товарищей-политзаключённых, потому что «не желала навлечь на свои головы громы Рошфора или жгучую критику Клемансо». Memoirs, p. 469. [Записки революционера (1990), с. 438.] (Рошфор был редактором печально известной антиправительственной газеты «L’Intransigeant».)

⁴⁵ Memoirs, p. 468. [Записки революционера (1990), с. 438.] В письме к Дюмартре (без даты, вероятно 1885 г.) Кропоткин даёт комментарии по поводу революционной газеты «Равный» (L’Égalitaire), и это позволяет предположить, что его жена читала газету и пересказывала ему содержание. См.: Le Réveil, 3 January 1925.

⁴⁶ Le Matin, 16 July 1884. «Моё личное мнение то, что, пока г‑н Ферри управляет Францией и сообщения его тайной полиции считаются лучшим источником информации, мы можем только спокойно сидеть в Клерво, стараясь не умереть от малокровия и цинги».

⁴⁷ В журнале появились его статьи: 1883 – «Отверженная Россия» («Outcast Russia»), 1884 – «Ссыльные в Сибири» («Exile in Siberia»), 1885 – «Приближающаяся война» («The Coming War», о ситуации в Афганистане) и «Финляндия – нарождающаяся нация» (Finland – A Rising Nationality). Две последних статьи содержали недвусмысленные отсылки к «социальному вопросу». Кропоткин был в хороших отношениях с директором Клерво, что многое может объяснить. Memoirs, p. 469. [Записки революционера (1990), с. 439.]

⁴⁸ Письмо от 24 января 1883 г.: Correspondance, II, p. 273. На приговор была подана апелляция, но безуспешно.

⁴⁹ Архив префектуры полиции, Ba 1502. По словам Грава, анархические группы Парижа постоянно использовали типографию «Бунтовщика», чтобы выпускать свои подпольные воззвания. См.: Grave, Quarante ans de propagande, p. 200.

⁵⁰ ‘De l’action anarchiste pendant la révolution’, L’Émeute, 6 January 1884. См. также: L’Émeute, 9 December 1883.

⁵¹ ‘Les Préjugés anarchistes – violence de paroles’, Le Révolté, 10–23 May 1885. Статья была написана Готье, а не Гравом, который установил автора только спустя время. См.: Grave, Quarante ans de propagande, p. 189.

⁵² ‘Quelques mots d’explication’, Le Révolté, 24 May – 7 June 1885. Поль-Мари Курьен, безработный молодой анархист, в ноябре 1883 г. направил револьвер на швейцара в доме Жюля Ферри в Париже. Луи Шаве, безработный садовник, в январе 1884 г. убил настоятельницу (свою бывшую хозяйку) и ранил её помощницу в одном из монастырей в предместьях Марселя. См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, pp. 210–11. Газета «Бунтовщик» (24 ноября 1883 г. и 5 января и 30 марта 1884 г.) с сочувствием писала об этих актах, но не прославляла их, в отличие от, например, «Социального права», которое объявило подписку на покупку револьвера, чтобы отомстить за Шаве (16–23 мая 1885 г.).

⁵³ Graves, Quarante ans de propagande, p. 209.

⁵⁴ О пропагандистском стиле Луизы Мишель в то время см.: Edith Thomas, Louise Michel ou la velléda de l’anarchie (Paris, 1971), pp. 201–55. Однако насмешливые записки Андриё позволяют предположить, что утверждения Грава были небезосновательными даже в случае этой известной революционерки. Префект утверждал, что её пропаганда в «Социальной революции» сразу же дискредитировала анархистов перед всеми революционными партиями, но принесла мало действительного вреда: её пламенные призывы взорвать Париж привели лишь к нападению на памятник Тьеру. Он издевательски замечал: «Мужчины, которые действуют в соответствии со своими принципами, встречаются всё реже, и никто не вызвался пронести динамитные патроны в подвалы [Бурбонского] дворца». Andrieux, Souvenirs d’un prefet de police, pp. 349–50.

⁵⁵ Grave, Quarante ans de propagande, pp. 209–10.

⁵⁶ См.: Clara Lida, ‘Agrarian Anarchism in Andalusia – Documents of the Mano Negra’, in The International Review of Social History, XIV, 1969, pp. 315–52; Temma Kaplan, Anarchists of Andalusia, pp. 123–34.

⁵⁷ «“Чёрная рука”… не может быть рабочей ассоциацией – это общество безумцев, поддерживающих неосуществимые идеи, и в её рядах больше преступников, чем рабочих». Revista Social, 8 March 1883; цит. по: Lida, ‘Agrarian Anarchism in Andalusia’, IRSH, pp. 318–19. Воззвание Федеральной комиссии, цитируемое в той же статье, выражает сходный взгляд на «Чёрную руку» и её действия: «Относительно актов “Чёрной руки” он [председатель комиссии] заявляет, что Федерация не может быть ответственна за совершённые акты; Федерация – уважаемое и благородное общество с идеалами, которые в большей или меньшей степени утопичны, но всегда достойны и возвышенны». Le Révolté, 27 October 1883. В действительности же документы Испанской федерации, цитируемые Лидой, демонстрируют значительную близость с идеями «Чёрной руки». См.: ibid., pp. 329–32.

⁵⁸ Le Révolté, 27 October 1883. Ранее газета дала следующий отзыв: «“Социальное обозрение” отвергает мысль, что члены этой тайной лиги, которую народ зовёт “Чёрной рукой”, социалисты, оно не одобряет их методов и говорит, что не признаёт их. Всё это может быть, но мы не можем удержаться от выражения нашей симпатии “этим борцам за существование” в буквальном смысле слова. Мы всегда приветствуем мятежников, которые не хотят класть свои шеи, как овцы, под нож мясника». Le Révolté, 3 March 1883.

⁵⁹ См.: Carlson, Anarchism in Germany, p. 259; Rudolf Rocker, Johann Most. Das Leben eines Rebellen (Berlin, 1924), pp. 198–220. Гораздо позже, вспоминая о начале восьмидесятых, Грав вспоминал: «Кажется, что в это время немецких товарищей преследовала идея добыть деньги для пропаганды, совершенно любыми средствами». Он сам был потрясён, узнав, что молодой немец, которого он приютил, убил проститутку ради денег. Quarante ans de propagande, p. 159.

⁶⁰ См. Carlson, Anarchism in Germany, pp. 258–9. Обзор австрийского движения в английской «Свободе» (Freedom) в марте 1894 г. связывал его возникновение с воздействием немецкой «Свободы» (Freiheit) на пролетариат, который, не имея права голоса, ещё не был деморализован выборами. Та же статья указывает, что суровые преследования не позволяли вести обсуждение анархических идей и приводили к тому, что все силы были направлены на месть.

⁶¹ В 1883 г. Вернер участвовал в издании «Бунтовщика». Поскольку он был хорошим переводчиком и был тесно связан с движением в Германии, для него было естественно писать о немецкоязычных секциях. Социал-демократическая газета осудила тех, кто прибегал к грабежу и убийству; ответ анархистов был опубликован в: Le Révolté, 22 December 1883.

⁶² Le Révolté, 17-30 August 1884.

⁶³ Le Révolté, 17–25 October 1884. Вместе с тем газета призывала отомстить за смерть Каммерера.

⁶⁴ Le Révolté, 18–31 January 1885.

⁶⁵ Le Révolté, 1–14 February 1885.

⁶⁶ ‘Reinsdorf et la Social-Democratie’, Le Révolté, 18–31 January 1885.

⁶⁷ ‘A nos amis’, Le Révolté, 7–20 June 1885.

⁶⁸ «…Поначалу возникли довольно сильные расхождения во взглядах на поле деятельности анархических групп. Но, давайте сразу об этом скажем, все группы оказались согласны с необходимостью пропаганды действием. В ходе обсуждения этого предмета сторонники прямой борьбы против власти согласились со взглядами товарищей, которые, напротив, считали, что все усилия анархических коммунистов следует направить в нападение на принцип собственности и что война с властью не замедлит начаться, если собственность будет поставлена под угрозу». Le Révolté, 18 August 1883. Эта дискуссия заставляет предполагать, что на заседании присутствовали итальянские и германские анархисты, а более умеренный швейцарский синдикалистский элемент практически исчез. Напомним, что на Лондонском конгрессе 1881 г. Кропоткин и Малатеста были несогласны по вопросу о приоритете экономической тактики.

⁶⁹ Le Révolté, 18 August 1883. Здесь выражена практически та же идея, что была выдвинута германским анархическим движением: Le Révolté, 22 December 1883.

⁷⁰ Грав не отрицал пропаганду действием, считая, что иногда акт может принести больше, чем долгий период пропаганды. Но он был непримиримым противником воровства ради личной выгоды и рассматривал действие в первую очередь как выражение анархических принципов. См.: ‘A nos amis’, Le Révolté, 7–20 June 1883.

⁷¹ Grave, Quaranteans de propagande, p. 208. Весной 1885 г., в результате паники, охватившей правящие классы после убийства Румпфа, швейцарское правительство наконец решило выслать всех анархистов, связанных с немецким движением. Грав был допрошен полицией, и, ожидая высылки, он договорился с Реклю о переводе «Бунтовщика» в Париж.

⁷² Le Révolté, 21 June – 4 July 1885.

⁷³ Грав утверждал, что доходы от ограбления, совершённого Дювалем, были использованы его сообщником для открытия собственного дела: «И вот так бедный старый Дюваль, думая, что он работает для пропаганды, на самом деле работал лишь для того, чтобы произвести ещё одного буржуа». Quarante ans de propagande, p. 219. Грав считал полицейских агентов главными виновниками этого извращения анархических идей. Ibid., pp. 207–8. Как французское, так и немецкое анархическое движение страдало от проникновения в его ряды полицейских осведомителей и провокаторов; социал-демократы часто ссылались на этот факт, ставя под сомнение личности анархистов, таких как Штелльмахер и Райнсдорф.

⁷⁴ Письмо к Герцигу от 30 июня 1886 г.; цит. по: Le Réveil, 3 January 1925. Поведение Грава здесь приводится Кропоткиным как иллюстрация того, что анархическая пропаганда пишется не только для того, чтобы вызвать овации, как, судя по всему, утверждал Герциг. В действительности Грав не оттолкнул от себя читателей, поскольку после переезда «Бунтовщика» из Женевы в Париж тираж газеты увеличился. См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 144.

⁷⁵ См. письмо к Неттлау от 5 марта 1902 г., архив Неттлау, МИСИ; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 304. Кропоткин утверждал, что в 1884–90 гг. тон пропагандистов был спокойнее, чем в 1881–82 гг.

⁷⁶ Письмо Элизе Реклю к Эли Реклю от 24 января 1883 г.: Correspondance, II, p. 273.

⁷⁷ Письмо к Герцигу от 30 июня 1886 г. Герциг, очевидно, не был уверен в своих талантах, но Кропоткин не разделял сомнений своего друга, так как Герциг и Дюмартре в 1885 г. работали в женевской газете «Равный», которая произвела впечатление на жену Кропоткина: «Она смотрела “Равного” и полна восхищения той медленной и болезненной работой, которую должны были проделать небольшие газеты». См. письмо к Дюмартре (без даты), напеч. в: Le Réveil, 3 January 1925. См. также: Nettlau, Anarchisten und Sozialrevolutionäre, p. 256. «Равный» выходил с 30 мая 1885 г. по 2 января 1886 г.

⁷⁸ Жуковский был русским революционером, проживавшим в Швейцарии; Лефрансе был коммунаром и жил там же. Оба они сочувствовали анархическому движению, хотя и критиковали его.

⁷⁹ См. сообщение о его речи на конгрессе Юрской федерации в Веве в августе 1875 г.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 294.

⁸⁰ ‘Il faut décider, il est temps’, Le Révolté, 27 December 1879.

⁸¹ ‘La Grève d’Amérique’, Le Travailleur, September 1879; ‘Ouvrier, prends la machine! Prends la terre, paysan!’, Le Révolté, 24 January 1880; ‘Évolution et révolution’, ibid., 21 February 1880.

⁸² ‘Du pain, faut du pain!’, Le Révolté, 11–17 September 1886. См. также: The Conquest of Bread (1892), ed. Paul Avrich (London, 1972), p. 82. [Хлеб и воля. Современная наука и анархия, вступ. ст., подг. и примеч. С. А. Мндоянца (М., 1990), с. 70.]

⁸³ ‘La Pratique de l’expropriation’, Le Révolté, 17–23 July 1886. См. также: The Conquest of Bread, pp. 55–6. [Хлеб и воля, с. 40–44.] Тома – генерал, расстрелянный парижскими коммунарами.

⁸⁴ ‘La Guerre Sociale’, Le Révolté, 11–17 September 1886. Чикагские анархисты были казнены 11 ноября 1887 г. Доказательства их причастности ко взрыву, который прогремел 4 мая 1886 г., когда 200 полицейских попытались разогнать мирный митинг протеста на площади Хеймаркет, были весьма сомнительными. Митинг проводился против действий той же полиции, которая днём ранее открыла огонь по бастующим у завода «Маккормик харвестер уэркс», убив нескольких человек. Из восьми анархистов, осуждённых по этому делу, четверо были повешены, один покончил с собой; остальные трое были заключены в тюрьму, но повторное расследование несколько лет спустя привело к их освобождению. См.: George Woodcock, Anarchism (London, 1962), pp. 437–8.

⁸⁵ ‘Les Ateliers nationaux’, Le Révolté, 25 September – l October 1886. [Хлеб и воля, с. 72–75.]

⁸⁶ Письмо к Герцигу от 30 июня 1886 г.

⁸⁷ ‘Anarchist Morality’, La Révolte, 1 March – 16 April 1890.

⁸⁸ См. письмо Реклю к Граву от 29 ноября 1891 г.: Correspondance, III, pp. 96–8; а также его статью: La Révolte, 28 November 1891.

⁸⁹ См. письмо Кропоткина к Граву, фонд Грава, Французский институт социальной истории (ФИСИ); а также: ‘Encore la morale’, La Révolte, 5–19 December 1891.

⁹⁰ ‘Affaire de Chambles’, La Révolte, 16 January 1892.

⁹¹ См. письмо к Брандесу: ‘The Genevan Tragedy’, Freedom, October 1898. [‘Письма П. А. Кропоткина о революционном насилии’, публ. А. А. Мкртичяна, Труды Комиссии по научному наследию П. А. Кропоткина (М., 1992), I, с. 130–50.]

⁹² См.: Grave, Quarante ans de propagande, pp. 296–7. Грав опубликовал вместо этого свою статью: ‘La Vengeance’, La Révolte, 18 November 1893.

⁹³ ‘Étude sur la révolution’, La Révolte, 10 July – 7 November 1891; перепеч.: The Commonweal, December 1891 – February 1892.

⁹⁴ См.: La Révolte, 18 March 1891. Ср.: ‘Le terrorisme’, La Révolte, 23 April 1892; ‘Question de terrorisme’, ibid., 24 May – 2 June 1892; ‘Explication’, ibid., 18 June 1892.

⁹⁵ См.: Miller, Collected Writings, pp. 293–307. Ср. с замечаниями Кропоткина для Неттлау, которые, по-видимому, связаны с письмом от 5 апреля 1895 г.: Miller, Kropotkin, p. 200.

⁹⁶ Письмо Реклю к Цебелину-Вильмердингу от 7 июня 1892 г.: Correspondance, III, p. 118. Ср. с его же письмами к Хиту, б.д.: ibid., II, p. 425; и к Рорде ван Эйсинге от 5 мая 1894 г.: ibid., III, p. 164.

⁹⁷ Речь об анархизме в Графтон-Холле в марте 1893 г.: Freedom, April 1893.

⁹⁸ ‘Le premier mai 1891’, La Révolte, 18 October 1890.

⁹⁹ La Grande révolution, 1893, and Anarchists and the French Revolution, December 1903.

¹⁰⁰ Письмо Неттлау к Кропоткину, ЦГАОР.

Глава 9

¹ «Равенство» (L’Égalité) являлось официальным органом Романдской федерации; оно было создано по решению Центрального комитета в Женеве, после того как Пьер Куллери, редактор издания «Голос будущего» (Voix de l’Avenir), подверг критике решения Брюссельского конгресса о частной собственности. См.: Jules Humbert-Droz, ‘Les Debuts de l’Association Internationale des Travailleurs dans le Jura’, La Première Internationale en Suisse, ed. J. Freymond (Genève, 1964), pp. 33–43.

² О дискуссии см.: Freymond, Recueil, I, pp. 265–90. Резолюции конгресса, безусловно, отражали точку зрения Де Папа, что важно избегать насильственных и неорганизованных действий, одновременно развивая в Интернационале профсоюзную организацию, чтобы сделать любые возможные действия как можно более эффективными. См.: ibid., p. 290.

³ О резолюции по поводу всеобщей антивоенной стачки см.: Freymond, Recueil, I, p. 404; о дебатах по проблеме войны: pp. 260–4. Идею всеобщей стачки, по-видимому, выдвинул Спель, делегат из Брюсселя.

⁴ На Брюссельском конгрессе Де Пап обратил внимание на две недавних успешных стачки, в которых участвовала и местная, и международная профсоюзная организация. Первая, за право на организацию, была проведена парижскими бронзовщиками, вторая, за увеличение зарплаты и сокращение рабочего дня, – женевскими строителями. См.: Freymond, Recueil, I, pp. 281–2.

⁵ См.: ‘La Double grève de Genève’, L’Égalité, 3 April 1869; переизд.: Michel Bakounine, Le Socialisme libertaire, ed. Fernand Rude (Paris, 1973), pp. 65–74. Эта статья была откликом на успех крупной стачки строителей весной 1868 г., которая привела к значительному росту поддержки МТР среди местных рабочих. Однако, как отмечал Вюйемье, сила МТР была скорее видимой, чем реальной, так как его сторонники, в большинстве своём, были привлечены успехом, но легко отступали при первой неудаче. См.: ‘Bakounine et le mouvement ouvrier de son temps’, in Bakounine: combats et débats, Collection historique de l’Institut d’études slaves, XXVI (Paris, 1979), p. 123.

⁶ L’Égalité, 28 August 1869. [Бакунин, Избранные сочинения, IV, с. 22.] «Эти секции [Интернационала] также несут в себе семена нового общества, которое должно заменить старый мир. Они порождают не только идеи, но и сами факты будущего». Nettlau, Der Anarchismus von Proudhon zu Kropotkin, p. 133; цит. по: Dolgoff, Bakunin on Anarchy, p. 255.

⁷ Письмо к Мораго от 21 мая 1872 г., цит. по: Vuilleumier, Bakounine et le mouvement ouvrier de son temps, p. 127. Бакунин объяснял Мораго различие между Интернационалом и Альянсом (предположительно, тайным обществом, которое он официально объявил распущенным).

⁸ L’Égalité, 14 August 1869.

⁹ ‘Écrit contre Marx (fragment formant une suite de l’Empire Knouto-Germanique)’ (November–December 1872), in Michel Bakounine et les conflits dans l’Internationale, ed. Arthur Lehning (Brill, 1965), Archives Bakounine, II, p. 188.

¹⁰ ‘La Double grève de Genève’, p. 73.

¹¹ О контактах между Бакуниным и Испанской федерации см.: Max Nettlau, La Première International en Espagne, 1808–1888, ed. Renée Lamberet (Dordrecht, 1969). Речь Хосе Льюнаса Пухольса на Севильском конгрессе 1882 г., цитируемая Неттлау – L’Histoire de l’anarchie, pp. 176–7, – даёт хорошее представление об организационных подходах Испанской федерации в её первые годы. Льюнас был влиятельным активистом, который разрабатывал идеи о профсоюзной организации как основе будущего общества и выступал против анархического коммунизма.

¹² Guillaume, L’Internationale, III, pp. 86–7. См. также: Kaplan, Anarchists of Andalusia, pp. 104–7. Каплан указывала, что в таких провинциях, как Кадис, где преобладала одна или две отрасли, трудовые конфликты легко перерастали в движения, охватывавшие целые местности, поскольку рабочие не были отделены от других слоёв народа; кроме того, в такой ситуации полицейские провокации в отношении профсоюзов, вызванные страхом местных властей перед беспорядками, фактически ускоряли начало народного восстания.

¹³ «Испанская Корреспондентская комиссия 15 июня издала обращение, в котором говорилось: “Рабочие должны избегать всех плутней и плутов буржуазной политики, организовываться сами и готовиться революционной борьбе пролетариата за уничтожение, как можно скорейшее, привилегий, которые дают авторитарным властям их силу”». Guillaume, L’Internationale, III, p. 86.

¹⁴ Nettlau, La Première Internationale en Espagne, p. 202.

¹⁵ La Solidarité Révolutionnaire, 31 July 1873. Эта газета, которая издавалась в первую очередь для пропаганды на юге Франции, была создана группой французских эмигрантов-коммунаров (Брусс, Алерини, Каме), игравшей ведущую роль в действиях барселонских интернационалистов в 1873 г. См.: Stafford, From Anarchism to Reformism, p. 36.

¹⁶ См. отчёт о Женевском конгрессе: Freymond, Recueil, IV, p. 62. Согласно Неттлау, за год с сентября 1872 г. по август 1873 г. произошло около 115 стачек, поддержка которых истощила финансовые ресурсы секций Испанской федерации. См.: La Première Internationale en Espagne, pp. 181–2.

¹⁷ Виньяс мог показаться представителем элиты, аристократичным и авторитарным; действительно, один из ведущих активистов называл его фактическим диктатором Федеральной комиссии в 1870‑е гг., когда Мораго бежал во Францию. Виньяс и его товарищи по комиссии, по-видимому, не испытывали уверенности в том, что рабочие и крестьяне способны свергнуть угнетателей без их руководства. См.: Kaplan, Anarchists of Andalusia, p. 114.

¹⁸ Ещё в 1868 г. прошла важная стачка строителей Женевы с требованием усовершенствования методов оплаты труда и сокращения рабочего дня до 10 часов. В стачке участвовало 3 тысячи рабочих. См.: Vuilleumier, La Première Internationale en Suisse, p. 238. О деятельности профсоюзов в часовом деле в данный период см.: R. A. G. Miller, ‘The Watchmakers of the Swiss Jura 1848–1900, Aspects of Politics and Society in an Era of Crisis’, D.Phil. dissertation, Oxford, 1974, pp. 254–70.

¹⁹ Вюйемье оценил численность секций в Женеве и Юре на 1870 г. в 2 000 и 800 членов соответственно. См.: Vuilleumier, ‘La Première Internationale en Suisse’, pp. 235–6.

²⁰ Швицгебель составил проект трудового договора, который профсоюзы представили работодателям в 1871 г.; он также участвовал в создании Федерации округа Куртелари в 1872 г., где все работники местных часовых производств впервые объединились, чтобы преодолеть сговор собственников и заставить их пойти на коллективные переговоры. См.: Miller, ‘The Watchmakers of the Jura’, pp. 259–63. Однако, несмотря на рост популярности МТР после стачки строителей 1868 г., Радикальная партия сохраняла поддержку в народе. См.: Vuilleumier, Bakounine et le mouvement ouvrier de son temps, p. 128. На конгрессе Юрской федерации в Ле-Локле в 1872 г. звучали жалобы узкий личный интерес некоторых профсоюзов, и его резолюции отмечали недостаток революционного сознания в рабочем движении. См.: Le Bulletin, June 1872.

²¹ ‘Manifesto adressé aux ouvriers du Vallon de Saint-Imier’, in Quelques Écrits de Schwitzguébel, ed. Guillaume (Paris, 1906), pp. 1–23.

²² Guillaume, L’Internationale, III, p. 9.

²³ Freymond, Recueil, II, p. 265.

²⁴ Le Bulletin, 8 June 1872. Этот доклад был написан Швицгебелем в качестве ответа Юрской федерации на предложение о разработке новой федеральной конституции для Швейцарии. Жаркие дискуссии с немецкоязычными социалистами в Ольтене в 1873 г. показывают, что юрцы представляли «трудовую коммуну» (commune de travailleurs) как федерацию всех местных профессий. См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 73.

²⁵ Robert Brécy, La Grève générale en France (Paris, 1969), pp. 14–15. На митинге в Париже, о котором сообщает «Le Rappel» от 22 октября 1869 г., социалистический оратор назвал стачку средством борьбы за социализм, которое не принесёт успеха, пока не приобретёт всеобщий масштаб. В июне 1870 г. «Солидарность», бакунистская газета Романдской федерации, редактором котором был Гильом, ещё более ясно выразила представление о всеобщей стачке как революционной тактике: «Мы, быть может, недалеки от того момента, когда частные стачки перерастут во всеобщую стачку, которая введёт рабочих во владение орудиями труда». La Solidarité, 11 June 1870. (Эта статья была опубликована после успешной майской стачки гравёров и гильошёров в Невшателе.)

²⁶ Даже в 1908 г. Сибом Раунтри отмечал, что средний рацион у бельгийской рабочей семьи беднее, чем у английской. См.: Seebohm Rowntree, Comment diminuer la misère – études sur la Belgique (1910). За исключением 1871–73 гг., материальное положение бельгийских рабочих в последние десятилетия XIX в. не сильно отличалось от 40‑х гг. Реальная заработная плата в этот период увеличилась незначительно, а у шахтёров она фактически снизилась. См.: Louis Bertrand, L’Ouvrier Belge depuis un siècle (Bruxelles, 1924), p. 195. Хотя промышленникам удавалось процветать, несмотря на спады, регулярно повторявшиеся после 1873 г. кризисы производства, в условиях высокой плотности населения, приводили к безработице и снижению ставок оплаты труда.

²⁷ Рассматривая период до 1872 г., Бертран утверждал, что «они [шахтёры] имели привычку останавливать работу, не предупреждая своих нанимателей, не сообщая им о своих жалобах и пожеланиях. И уже объявленная стачка, без чёткой цели, организации, предварительного обсуждения, настоящая стачка отчаяния, быстро перестала в бунт». Bertrand, L’Histoire de la démocratie et du socialisme en Belgique (Bruxelles, 1906), II, p. 202.

²⁸ Бертран позднее жаловался, что пропаганда Брюссельской секции не была приспособлена к нуждам и пониманию отчаявшихся и малообразованных рабочих Эно. См.: Bertrand, L’Histoire de la démocratie, p. 294.

²⁹ См.: C. Oukhow, Documents relatifs de la Première Internationale en Wallonie (Louvain/Paris, 1967).

³⁰ Промышленный «бум» в начале 1870‑х поставил большинство рабочих в лучшее положение по сравнению с тем, что было у них прежде или впоследствии до конца столетия. Движение за 10‑часовой рабочий день распространилось на Брюссель и добилось некоторых успехов. Даже шахтёры Шарлеруа и Боринажа были вдохновлены этим и попытались бастовать более последовательным и организованным способом, чем раньше.

³¹ Bertrand, L’Histoire de la démocratie, pp. 238–9. Бертран считал причиной этого возмущение, которое вызвал разгон властями мирной антивоенной демонстрации в 1870 г. (p. 200).

³² Guillaume, L’Internationale, III, p. 92. Текстильщики, видимо, не извлекли выгоды из подъёма, затронувшего другие отрасли. Длительная забастовка в августе – ноябре 1873 г. закончилась поражением. См.: Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste à Verviers. Esquisse d’une histoire, Verviers, 1960), p. 15.

³³ Le Mirabeau (Verviers), 9 February 1873; см. также: Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste à Verviers, p. 14.

³⁴ См. отчёт: Le Mirabeau, 4 May 1873; а также: Freymond, Recueil, III, pp. 172–3. Леварле из Пепенстера «сказал, что, на его взгляд, для каждой профессии важно перечислить жалобы, которые имеются у неё к собственникам, и ясно изложить свои требования». Ван ден Абеле из Антверпена, отмечая важность поддержки среди сельскохозяйственных рабочих, заявил, что «пролетарии в полях должны высказать не меньше жалоб, чем рабочие в промышленности».

³⁵ Le Bulletin, 15 May 1873. См. также: Freymond, Recueil, III, p. 81.

³⁶ Дискуссию о всеобщей стачке на Базельском конгрессе см.: Freymond, Recueil, IV, pp. 59–63 and 75–6.

³⁷ Очевидно, что именно это замечание дало Виньясу повод заявить, что делегаты, говоря о всеобщей стачке, на самом деле имели в виду лишь частичную. По сути, представление о всеобщей стачке на данном этапе оставалось довольно неопределённым. Иногда она понималась как всемирная стачка, иногда как местная стачка всех рабочих определённой отрасли, а иногда просто как расширение стачки среди рабочих конкретной профессии, населённого пункта и т.д. Подробнее см.: Michelle Perrot, Les Ouvriers en grève: France 1871–1890 (Paris, 1974), I, pp. 489–92.

³⁸ Брусс осудил идею всеобщей стачки, при которой одновременно прекращалась работа во всех странах, как невозможное или ненужное усложнение борьбы между трудом и капиталом, которая в конечном счёте приобретает насильственный характер. Он утверждал, что всеобщая стачка не может быть универсальным оружием, поскольку, будучи возможна в одних странах, она неосуществима в других, таких как Франция и Италия. См.: Freymond, Recueil, IV, p. 61. Позиция Виньяса уже была охарактеризована. Коста настаивал, что декларацию в поддержку всеобщей стачки нельзя принимать, так как отсутствует согласие, и предлагал оставить вопрос о методах действия на усмотрение отдельных федераций. Он саркастически замечал: «Только что было сказано, и все с этим согласились, что всеобщая стачка является синонимом социальной революции. Революцией сейчас нельзя управлять». Ibid., IV, p. 61.

³⁹ Guillaume, L’Internationale, III, p. 194. Упоминание о рабочих ассоциациях, которые были организованы лучше юрских, по-видимому, относится к бельгийским – возможно, к Союзу профессий механической отрасли Центра, который, по словам Дельзина, стал образцом для профсоюзов XX века. См.: Delsinne, Le Parti Ouvrier Belge, p. 51.

⁴⁰ См. статью «Бакунисты за работой»: Der Volkstaat, 31 October, 2 and 6 November 1873; переизд.: Marx and Engels, Contre l’anarchisme (Paris, 1935). [Маркс и Энгельс, Сочинения, XVIII, с. 457–74.] Бакунисты прилагали немалые усилия, стараясь убедить рабочих выйти за рамки ограниченной борьбы за улучшения. В январе 1874 г., во время затянувшейся стачки изготовителей часовых корпусов, бакунисты настаивали на том, что необходимо сделать борьбу против капитала более общей. «Да, нужно признать: единственный способ обеспечить выполнение требований рабочих – обобщить борьбу, противопоставить мировую лигу труда универсальной лиге капитала». ‘Le Remède à la crise’, Le Bulletin, 18 January 1874. (Стачка началась в декабре 1873 г. и продлилась до марта 1874 г. Она проводилась в ответ на сокращение заработной платы. Бастующие в итоге добились восстановления прежнего уровня зарплаты, но за это время многие рабочие покинули местность. См.: Miller, The Watchmakers of the Jura, p. 267.)

⁴¹ Guillaume, L’Internationale, III, p. 195.

⁴² Le Bulletin, 14 June 1874; также цит. в: Guillaume, L’Internationale, III, p. 247.

⁴³ Guillaume, L’Internationale, III, pp. 276–7.

⁴⁴ Вероятно, в Бельгии стачки оказывались и менее успешными, и более затратными, чем в Швейцарии. Швейцарские профсоюзы всегда заботились о создании и поддержании своих стачечных касс (caisses de résistance). По-видимому, в Бельгии, где положение рабочих было плачевным, сделать это было трудно. Мольнар отмечает, что в Бельгии крупные успешные стачки пришлись на период 1871–72 гг. См.: Molnar, Le Déclin de la Première Internationale: la conférence de Londres de 1871 (Genève, 1963), p. 29. Он приводит в качестве примера стачку машиностроительных рабочих Брюсселя с требованием 10‑часового рабочего дня в 1871 г. Дельзин, однако, утверждает, что в целом результаты стачек были неоднозначными. См.: Delsinne, Le Parti Ouvrier BeIge, p. 51.

⁴⁵ См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 304; Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste à Verviers, p. 15.

⁴⁶ Bertrand, L’Histoire de la démocratie, II, p. 294. См. также: Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 121-2.

⁴⁷ «Делегат от бассейна Ведра посчитал, что он должен голосовать за решение, потому что было необходимо сохранять, насколько это возможно, единство действий между рабочими». Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 69–70.

⁴⁸ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 119. «Поэтому нам приходилось вести себя весьма осторожно, не расстраивая интернационалистов и не утверждая новую тенденцию слишком энергично». Bertrand, L’Histoire de la démocratie, p. 294. Гийом де Греф написал 29 сентября 1876 г. апологетическое письмо авторам петиции: «Если бы в Бельгии существовала серьёзная рабочая организация, не было бы никакой нужды вносить петицию в палату представителей, чтобы получить то, что в иной ситуации можно было бы осуществить без произвольного вмешательства какой бы то ни было власти». См.: ibid., p. 298.

⁴⁹ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 119. Бертран, однако, вспоминает, как он и Анселе проводили в Вервье митинги в защиту своей тактики, и утверждает: «Этим двум молодым людям удалось убедить несколько сотен организованных рабочих, несмотря на оппозицию местных лидеров». L’Histoire de la démocratie, p. 300.

⁵⁰ Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 131–3.

⁵¹ В сообщении о речи Веррикена в Вервье отмечалось: «Члены Интернационала больше не бездействуют». Le Révolté, 12 July 1879.

⁵² 28 июня 1875 г. рабочие, участвовавшие в строительстве Сен-Готардского туннеля, объявили забастовку, потребовав сократить рабочие смены и выдавать двухнедельную зарплату, вместо ежемесячной в бумажных чеках. Собственник, разъярённый отставанием от графика, вызвал на помощь кантональные войска. Солдаты открыли огонь по стачечникам, убив четырёх человек и ранив двенадцать. См.: Guillaume, L’Internationale, III, pp. 295–6.

⁵³ L’Internationale, III, p. 297. В результате этого обращения удалось собрать 629 франков, что было достаточно большой суммой. См. письмо Гильома к Кафиеро от 16 марта 1876 г., архив Юрской федерации, МИСИ.

⁵⁴ См.: Guillaume, L’Internationale, III, p. 298; а также: Le Bulletin, 31 October 1875. Секции ответили отказом на призыв комитета. См.: Enckell, La Fédération Jurassienne, p. 111.

⁵⁵ Freymond, Recueil, IV, p. 61.

⁵⁶ Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 108–9. См. также: Freymond, Recueil, IV, pp. 494–5.

Глава 10

¹ Memoirs, p. 273–4 and 287. [Записки революционера (1990), с. 257–8.] Согласно показаниям рабочего Митрофанова, по возвращении в Россию Кропоткин читал рабочим лекции о движении в Бельгии. ЦГАОР, фонд 112, опись 1, дело 213 (1874), листы 27–9; цит. по: Miller, Kropotkin, p. 99.

² См.: ‘Must We Occupy Ourselves with an Examination of the Ideal of a Future System?’, P. Kropotkin, Selected Writings on Anarchism and Revolution, ed. Miller, pp. 168–73. [‘Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?’, Революционное народничество 70‑х годов XIX века (М., 1964–65), I, с. 55–118.]

³ См.: Zelnik, Populists and Workers, p. 259; а также: McKinsey, The Beginnings of the Russian Movement to the People, pp. 632 and 643. Подробнее о Кренгольмской стачке см.: R. E. Zelnik, Labour and Society in Tsarist Russia. The Factory Workers of St Petersburg 1855–1870 (Stanford, 1971), pp. 331–69.

⁴ По словам Кропоткина, гравёр Швицгебель «никогда не пытался оставить ручного труда» и «обладал поразительной способностью схватить сразу трудный политический или экономический вопрос и, хорошенько обдумав его, изложить ясно, просто с точки зрения рабочего… Его знали везде “в горах”, и при встрече на конгрессах с рабочими других стран он всегда был общим любимцем». Memoirs, p. 391. [Записки революционера (1990), с. 371.] О первой встрече Кропоткина со Швицгебелем см.: ibid., 285–6 [там же, с. 257–8].

⁵ ‘À propos de la question d’Orient’, Le Bulletin, 25 September 1876. Гладстон, только что опубликовавший памфлет «Болгарские ужасы и восточный вопрос», умело использовал народный гнев к своей личной и партийной выгоде. Подробнее см.: E. P. Thompson, William Morris: Romantic to Revolutionary (London, 1955), new edition (1977), pp. 202–6.

⁶ Le Bulletin, 8 October 1876; цит. по: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 71. Подробнее об участии Конгресса тред-юнионов в парламентской политике см.: Henry Pelling, A History of British Trade Unionism (London, 1963), pp. 72–86; Keith Burgess, The Challenge of Labour (London, 1980), p. 52.

⁷ См. письмо к Робену от 17 января 1877 г., архив Неттлау, МИСИ. «Эта газета в результате интриг, подробностей которых я не знаю, теперь находится во власти влияний, которые мало-помалу превращают её в орган, враждебный нашей тенденции; часть из тех, кто твёрдо держался знамени революционного социализма… оказалась отодвинута в сторону: газета отклоняла их статьи и принимала статьи от Селье, французского учителя, находящегося в изгнании в Бельгии и принадлежащего к позитивистской секте, который, подписываясь анаграммой Резиль, нападал и клеветал на наших друзей». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 134. К 1 ноября 1876 г. революционеры создали группу «Сияющий круг» (Le Cercle Étincelle), чтобы бороться с «реакционной интригой». Ibid.

⁸ Письмо к Робену от 4 февраля 1877 г. Напомним, что в ноябре 1876 г. большинство вервьетуазцев на встрече с социалистами в Антверпене не стали ни поддерживать, ни отвергать Гентскую петицию об отмене детского труда. В январе, непосредственно перед визитом Кропоткина в Вервье, Бертран пытался оправдать изменение тактики Бельгийской федерации перед скептически настроенными юрцами.

⁹ По словам Кропоткина, контроль над редакцией «Мирабо» был для анархистов ключевым: «Вы не можете представить, как они привязаны к своему “Мирабо”. Это их дражайшее дитя. Это их Отель-де-Виль. Кто им обладает, тот и правит». Кропоткин утверждал, что редакция состоит из подставных лиц, которые собирались по понедельникам, принимали рукописи от Селье или Деллезаля и отправляли их в типографию, не читая. Настоящими редакторами, по его мнению, были Селье и брюссельцы. Письмо к Робену от 4 февраля 1877 г.

¹⁰ Письмо к Робену от 27 февраля 1877 г. Позднее Кропоткин получил от Флюза обнадёживающее письмо: «Анархическая партия работает». Письмо к Робену от 10 марта 1877 г.

¹¹ Письмо к Робену от 11 февраля 1877 г.

¹² Письмо к Робену от 27 февраля 1877 г.

¹³ Письмо к Робену от 10 марта 1877 г.

¹⁴ «Что касается последней [заметки], которую я передал Джемсу, то мы решили отправить её как пробный шар в “Мирабо”». Письмо к Робену от 29 апреля 1877 г. «Эта статья является темой письма от меня Кропоткину 14 апреля, где я говорил ему: “Я старался придержать вашу статью для ‘Бюллетеня’, поскольку нахожу её действительно превосходной. Однако необходимо что-то отправить в ‘Мирабо’. Я приношу жертву, возвращая её вам для этой цели…”». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 179.

¹⁵ ‘L’Angleterre (Correspondance particulière du Mirabeau)’, Le Mirabeau, 29 April 1877. В феврале Робен отправил «Бюллетеню» письмо об английском тред-юнионистском движении, повторявшее некоторые из этих утверждений. См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 135. Макдональд был кандидатом тред-юнионов, избранным в парламент при поддержке либералов в 1874 г. См.: Pelling, A History of British Trade Unionism, pp. 74–5. Такие лидеры, как Эпплгарт, упомянутый в статье Кропоткина, выступали за классовый мир при любой возможности и высказывались за арбитраж при решении споров, стремясь защитить профсоюзную казну. «Никогда не отказывайтесь от права на стачку, но будьте осторожны, используя это обоюдоострое оружие», – заявлял Эпплгарт, секретарь Объединения плотников (Amalgamated Carpenters) и видная фигура в Лондонском профессиональном совете (London Trades Council). См.: Pelling, A History of British Trade Unionism, pp. 59–60.

¹⁶ В январе «Бюллетень» осудил Селье за опубликованную в декабре 1876 г. статью, где он заявлял, что «автономия убила Интернационал. Автономия – мы должны это понять – означает разделение; мы же стоим за централизацию». Le Bulletin, 14 January 1876. См. также: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 120. Кропоткин, по-видимому, был согласен с вервьетуазцами, которые жаловались на то что в разгар их спора с Селье «Бюллетень» позаимствовал статью из журнала Де Папа «Социальная экономия» (L’Économie Sociale), опубликованную за восемь месяцев до этого. Статья, озаглавленная «Исповедь революционера» («Confession d’un Révolutionnaire»), призывала революционеров простить палачей Версаля. (Юрцы продолжали поддерживать «Социальную экономию», но Кропоткин был о ней невысокого мнения.) См. письмо Кропоткина к Робену от 4 февраля 1877 г.

¹⁷ В передовой статье «Мирабо» за июль 1877 г. говорилось: «Мы счастливы знать всё о нынешнем движении в Италии и наконец узнать правду об их активной пропаганде, которой мы отдаём всю нашу симпатию». См.: Guillaume, L’Internationale, IV, p. 251.

¹⁸ Гильом утверждал, что визит Кропоткина не оказал никакого эффекта: «Он вновь увиделся с рабочими, с которыми был знаком за пять лет до этого; он не добился какого-либо немедленного результата». Guillaume, L’Internationale, IV, p. 134. Ситуация улучшилась лишь через несколько месяцев: «“Сияющий круг”… был активным центром пропаганды; и, благодаря его деятельности, а также вмешательству юрцев и итальянцев, революционные идеи снова заняли своё место в “Мирабо”». Ibid., p. 120.

¹⁹ Несмотря на обещание Флюза оказать энергичную поддержку позиции анархистов, на рабочем конгрессе в Генте 1 апреля 1877 г. была принята компромиссная резолюция, которая не принуждала, но склоняла рабочие объединения к участию в политической агитации. Это вызвало негативную реакцию с обеих сторон. Фламандские лидеры начали разрабатывать планы по созданию социалистической партии без участия валлонов. Гильом убеждал Кропоткина протестовать против действий Флюза; он доказывал, что объединение с фламандцами повредит движению, а не укрепит его, а сделанные уступки уже изменили программу «Мирабо» до неузнаваемости и без какого-либо результата, так как фламандцы намереваются создать отдельную партию. «Вам следовало бы ясно дать понять всё это Флюзу; заставить его осознать, что мы не получаем силу от союза, в котором мы жертвуем своими принципами, а напротив, теряем её». Guillaume, L’Internationale, IV, pp. 176–80.

²⁰ Письмо к Робену от 27 февраля 1877 г.

²¹ L’Avant-Garde, 15 June 1877.

²² L’Avant-Garde, 28 July 1877.

²³ ‘Les Trade Unions’, Le Bulletin, 27 May, 17 and 24 June, 15 and 22 July 1877. (Пер. со статей, опубл. в бернской «Рабочей газете».)

²⁴ ‘Les Trade Unions’, Le Bulletin, 24 June 1877

²⁵ ‘Les Trade Unions’, Le Bulletin, 15 July 1877.

²⁶ ‘Les Trade Unions’, Le Bulletin, 22 July 1877.

²⁷ ‘Affaires d’Amérique’, Le Bulletin, 5 August 1877. Кропоткин кратко упомянул о стачках и в своей передовой статье: ‘Bulletin International’, Le Bulletin, 11 August 1877. Подробнее о стачках см.: Marianne Debouzy, ‘Grève et violence de classe aux États-Unis’, in Le Mouvement social, January–March 1978, pp. 41–66.

²⁸ Противоположность между рабочими и буржуазией была не такой очевидной, как думал Кропоткин. Часть последней, по-видимому, сочувствовала стачке. Более того, милиция и Национальная гвардия в некоторых случаях братались со стачечниками и даже давали им оружие. См.: Debouzy, ‘Grève et violence de classe aux États-Unis’, pp. 60–5.

²⁹ В мае, после того как Верховный суд вынес решение против закона о 8‑часовом рабочем дне, Кропоткин подверг критике американскую Социалистическую рабочую партию (Socialist Labor Party) за то, что она отказалась от революционных целей в пользу предложений о парламентских реформах, как и Социал-демократическая партия Германии ранее. См.: Le Bulletin, 10 June 1877.

³⁰ Кропоткин, возможно, переоценивал роль профсоюзов. Фактически их организации среди железнодорожных рабочих были ещё слабыми. Только один из них, Союз железнодорожников (Trainmen’s Union) в Питтсбурге, объединял в себе всех рабочих отрасли. Революционный характер стачек был особенно очевиден в Питтсбурге, и Роберт Аммон из Союза железнодорожников сыграл в них важную роль. См.: Debouzy, ‘Grève et violence de classe aux États-Unis’, pp. 45 and 49–50. Кропоткин, однако, был совершенно прав, когда говорил об ограниченности целей стачечников: несмотря на лозунг «Хлеба или крови!», они продолжали добиваться соглашения с компанией в течение всего периода стачек в Питтсбурге. См.: ibid., p. 49.

³¹ ‘La Grève d’Amérique’, Le Travailleur, September 1877.

³² Письмо к Робену от 3 июля 1877 г.

³³ Le Bulletin, 18 November 1877.

³⁴ ‘A propos du discours de Ballivet’, La Vie Ouvrière, 5 July 1910. См. также письмо Кропоткина к Петеру Винчу от 3 января 1912 г., МИСИ. Раздел доклада, посвящённый парламентаризму, по словам Кропоткина, был написан им самим и Бруссом, и он связывает этот раздел со своими статьями на ту же тему: Le Bulletin, 22 and 29 July 1877.

³⁵ Guillaume, L’Internationale, IV, p. 312.

³⁶ La Première Internationale en Espagne, pp. 307–8.

³⁷ См. отчёт о конгрессе: L’Avant-Garde, 12 August 1878.

³⁸ Le Révolté, 22 February 1879. Комментарий появился в колонке о социальном движении, которую вёл Кропоткин.

³⁹ Le Révolté, 10 January 1880. Надежда превратилась в негодование, когда социалистам удалось успокоить стачечников, и в газете была опубликована статья, осуждавшая действия БСП: Le Révolté, 2 February 1880.

⁴⁰ Le Révolté, 11 December 1880. Интересно отметить, что в письме к Малатесте в июне 1881 г. Кропоткин заявил, что анархисты пользуются поддержкой в женевских профсоюзах, особенно после недавних протестов Юрской федерации против казней в России. Он упоминал союзы механиков, плотников и каменщиков. См. переписку Кропоткин – Малатеста, МИСИ.

⁴¹ См.: ‘L’Idée Anarchiste au point de vue de sa réalisation pratique’, Le Révolté, 1 November 1879; Daniel Guérin, Ni Dieu ni maître, II, pp. 99–104. «Честолюбивыми интриганами» здесь, судя по всему, называются умеренные профсоюзные лидеры, в частности сторонники Радикальной партии.

⁴² См.: ‘Memoire présenté au Congrès Jurassien de 1880 par la fédération ouvrière de Courtelary’, in Guérin, Ni Dieu ni maître, II, p. 119.

⁴³ Отчёт о конгрессе: L’Avant-Garde, 12 August 1878.

⁴⁴ Отчёт о конгрессе Юрской федерации в Ла‑Шо-де-Фоне: Le Révolté, 17 October 1880. См. также: Guérin, Ni Dieu ni maître, II, p. 110. Реклю настаивал: «Мы не должны упускать из виду группировку революционных сил, которая происходит свободно, вне всякой коммунальной организации». Тем не менее идеи Швицгебеля сохранялись в Юре, так как Вернер упоминал о них на конгрессе федерации в июне 1882 г. См.: Le Révolté, 24 June 1882.

⁴⁵ Le Révolté, 31 May 1879. По мере того как росло число профсоюзов (chambres syndicales), учащались случаи их участия в стачках: с 19% в 1878 г. до 27% в 1880 г. и 39% в 1881–82 гг. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, p. 90.

⁴⁶ Le Révolté, 30 October 1880.

⁴⁷ См.: ‘Socialisme en France’, Le Révolté, 15 November 1879. Конгресс принял следующую цель: «Коллективная собственность на землю, недра, орудия труда и сырые материалы, предоставленные всем и неотчуждаемые от общества, которому они должны быть возвращены». Séances du congrès ouvrier de France. 3^e session tenue à Marseille du 20 au 31 Octobre 1879 à la salle des Folies Bergères, 1879, p. 814.

⁴⁸ ‘Le Parti Ouvrier Français’, Le Révolté, 5 February 1881.

⁴⁹ Анархисты тем не менее были сильным меньшинством. Как выразился Грав: «Нас не без причины называли “осьмушкой”. Мы и были не больше этого, но мы делали работу, которой хватило бы на сотню». Quarante ans de propagande, p. 160.

⁵⁰ «Что касается представительства пролетариата в выборных органах, конгресс заявляет, что он проведёт один последний эксперимент на муниципальных и парламентских выборах 81‑го, чтобы, если они не окажутся успешными, вновь целиком и полностью перейти к революционному действию.

Конгресс примет в качестве основы для выборов 1881 г. программу-минимум, но предлагает всем избирательным округам, которые могут иметь более выраженную программу, действовать в том же духе». Le Révolté, 27 November 1880.

⁵¹ Письмо от 26 января 1881 г. Микрофильм МИСИ с писем Кропоткина, хранящихся в Государственном архиве Вены, информационное бюро 143 (1881), 51/ad 1525.

⁵² ‘Les Enemis du peuple’, Le Révolté, 5 February 1881. Ср. с новогодней передовицей: Le Révolté, 22 January 1881.

⁵³ Le Révolté, 14 May 1881. Фактически 25% стачек 1882 г. проходили под требованием 10‑часового рабочего дня. Достаточно интересно, что их доля снизилась с 22% в 1880 г. до 14% в 1881 г., когда был предложен закон о 10‑часовом рабочем дне. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, p. 90.

⁵⁴ ‘Le Mouvement Ouvrier en Espagne’, Le Révolté, 12 November 1881. Возможно, эта статья была написана Кропоткиным, поскольку, хотя он был выслан из Швейцарии, он оставался недалеко от границы, в Тононе, до ноября.

⁵⁵ ‘Le Parti Ouvrier Français’, Le Révolté, 5 February 1881.

⁵⁶ ‘La Ligue et les Trade Unions’, Le Révolté, 1 October 1881.

⁵⁷ Три месяца спустя газета заявляла: «Только в Ирландии постоянная стачка земельных работников, взяв верх над политическим течением, продолжала развивать и расширять его идеи». Le Révolté, 7 January 1882. Ирландская национальная земельная лига (Irish National Land League), созданная в 1879 г., сочетала аграрный террор на низовом уровне, под руководством Майкла Девитта, с парламентской агитацией, которую вёл Парнелл в Вестминстере. Тактика бойкота берёт своё происхождение в кампании Лиги против высоких рент, она успешно была применена против капитана Бойкотта в 1880 г. См.: Seán Cronin, The Revolutionaries (Dublin, 1971), pp. 117–25.

⁵⁸ Подход Парнелла, безусловно, был более умеренным, чем у Девитта. Лозунг «Земля народу!», по-видимому, был принят народным движением с самого начала. После митинга, проведённого Девиттом в Айриштауне 19 апреля 1879 г., этот лозунг скандировался по всему городу. См.: Cronin, The Revolutionaries, pp. 118–20.

⁵⁹ См. письма Кропоткина, Государственный архив Вены, информационное бюро 143 (1881), 51/ad 1525

⁶⁰ Циркулярное письмо к Малатесте и др. от июня 1881 г., переписка Кропоткин – Малатеста, МИСИ.

⁶¹ ‘L’Organisation ouvrière’, Le Révolté, 10 and 24 December 1881. Хотя статьи, как обычно, вышли без подписи, из текста следует, что они были написаны автором «L’Esprit de révolte»: «В “Духе восстания” мы показали, как крестьяне прошлого столетия…» и т.д. Это даёт основание полагать, что автором был Кропоткин, особенно если вспомнить содержание его июньского циркулярного письма.

⁶² Это был очевидный выпад против гедистов из Рабочей партии, которые не поощряли проведение стачек, хотя поддерживали их, когда они начинались. См.: Willard, Les Guesdistes, pp. 33–4. Кропоткин фактически жаловался на то, что они держались в стороне он недавней волны стачек. В следующем выпуске «Бунтовщик» заявил, что Рабочая партия призывала стачечников в Ла-Гран-Комбе сохранять спокойствие и голосовать за её кандидатов, чтобы добиться освобождения. См.: Le Révolté, 7 January 1882. На это время пришёлся пик забастовочной борьбы во Франции, и 1880–82 гг. стали периодом энергичных «наступательных» стачек. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, pp. 89–90.

⁶³ Автор подкреплял это утверждение ссылкой на пример барселонских строителей, которые недавно поделились своей небольшой зарплатой со стачечниками, боровшимися за 9,5‑часовой рабочий день. В июле «Бунтовщик» сообщил об успехе стачки за 8‑часовой рабочий день, проведённой строителями в Барселоне, заявив, что этот успех был достигнут благодаря силе рабочей организации. См.: Le Révolté, 9 July 1881.

⁶⁴ См. сообщение: Le Révolté, 10 December 1881. Бастовали шахтёры, которые, страдая от голода, врывались в бакалейные лавки.

⁶⁵ Le Révolté, 8 July 1882. Идея о том, что организованная часть рабочих должна лишь поддерживать стихийные народные инициативы, едва ли встречала сочувствие у бакунистов наподобие Виньяса.

⁶⁶ Серьёзные разногласия начались лишь после Севильского конгресса Испанской федерации в сентябре 1882 г., но уже тогда были очевидны трения между бунтарским сельским движением юга и более урбанизированным профсоюзным движением севера. См.: Lida, Agrarian Anarchists of Andalusia, pp. 333–6; а также: Renée Lamberet, ‘Les Travailleurs espagnols et leur conception de l’anarchie de 1868 au debut du XX^e siècle’, in Anarchici e anarchia nel mondo contemporaneo (Torino, 1971), pp. 78–94.

⁶⁷ См. отчёт о конгрессе: Le Révolté, 24 June 1882.

⁶⁸ Стоит, однако, отметить, что Женевская группа отправила в газету «Бунтовщик» решительное письмо протеста, когда группа из Бордо отказалась помочь лионским стачечникам на том основании, что стачки ничего не приносят. См.: Le Révolté, 13 March 1882.

⁶⁹ См.: Le Révolté, 8 July 1882.

⁷⁰ См.: Brécy, La Grève générale en France, p. 24; Perrot, Les Ouvriers en grève, p. 495. Собрание было организовано 22‑мя синдикальными камерами строительных профессий, и на нём присутствовало 2 тысячи рабочих, согласно отчёту: Le Révolté, 12–18 November 1887.

⁷¹ Le Révolté, 18 March 1882. Такое же отношение демонстрировала несколько лет спустя газета «Международное анархическое обозрение» (Revue Anarchiste Internationale), выходившая в Бордо в 1884–85 гг. К примеру, в феврале 1885 г. она заявила, что «стачки – это обычный парламентаризм, они [рабочие] удовлетворят свои нужды, только совершив революцию».

⁷² См. обзор социального движения: Le Révolté, January-March 1882.

⁷³ Le Révolté, 7 January 1882.

⁷⁴ Le Révolté, 18 March 1882. 4 марта «Бунтовщик» с очевидным удовольствием сообщил о слухе, что шахтёры пытались взорвать вентилятор, чтобы остановить работу шахты, но газета была разочарована тем, что рабочие с возмущением доказывали ложность этого слуха: по мнению редакции, именно такой акт саботажа они и должны были совершить.

⁷⁵ Le Révolté, 10 June 1882. Перро отмечает динамичность стачечного движения, развившегося в крупных промышленных регионах за пределами Парижа в период 1878–82 гг. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, p. 91.

⁷⁶ См.: Willard, Les Guesdistes, pp. 20–4. Метрон отмечает, что сами коллективисты рассматривали свои результаты на парламентских выборах как доказательство успеха. (По словам Геда, они набрали 60 тысяч голосов, по словам Брусса – 65 тысяч.) См.: Maitron, Le Mouvement anarchiste en France, I, p. 108. Однако, как отмечает Стэффорд, тот факт, что Рабочая партия получила лишь на 20 тысяч голосов больше по сравнению с муниципальными выборами в январе, ставил в трудное положение гедистов, утверждавших, что продвижение социалистов не может быть остановлено. Бруссисты, кроме того, были недовольны тем, что предвыборная борьба велась на основе программы-минимум. Разногласия между бруссистами и гедистами привели к расколу партии на Сент-Этьенском конгрессе 1882 г. Подробнее см.: Stafford, From Anarchism to Reformism, pp. 172–98.

⁷⁷ Le Révolté, 30 September 1882.

⁷⁸ Le Révolté, 14 October 1882.

⁷⁹ См. сообщение о собраниях Юрской федерации в июле 1883 г.: Le Révolté, 18 August 1883.

⁸⁰ Le Révolté, 19 August 1882.

⁸¹ ‘Les Ecueils de la révolution’, Le Révolté, 30 March 1884. Период 1883–88 гг. описывается в работе Перро как период экономического кризиса, во время которого большинство стачек были оборонительными (67% в 1884 г., 69% в 1885 г., 57% в 1886 г.) и неудачными (71% в 1884 г., 72% в 1885 г. и 54% в 1886 г.). Участие профсоюзного движения снизилось до 39% в 1881–82 гг. и 20% в 1886 г., в то время как значительная доля стачек данного периода относилась к стихийным выражениям гнева и отчаяния рабочих (в целом 40%, с высшей отметкой 47% в 1883 г.). Экономическая депрессия, безусловно, оказала пагубное воздействие на профсоюзное движение, и многие профсоюзы в это время распались. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, pp. 92–4.

⁸² Le Révolté, 13 April 1884. См. также: ‘Les Grèves’, Le Révolté, 27 April 1884. Стачка, которая закончилась поражением, продлилась 56 дней. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, p. 93. Базли был умеренным депутатом от шахтёрского округа в Национальном собрании, Рош был бланкистом.

⁸³ ‘La Grève vaincue’, Le Révolté, 26 June – 2 July 1886. Деказвильская стачка, которая началась стихийно и привела к расправе над Ватреном, ненавистным помощником управляющего, продлилась 109 дней. См.: Perrot, Les Ouvriers en grève, I, p. 93. Подробные отчёты о ней появлялись в «Бунтовщике» с февраля по май. Рабочими лидерами, которых осудила газета, были те же Базли и Рош, а также гедист Керси.

⁸⁴ Le Révolté, 11–23 April 1886. В 1885 г. рабочие организации Бельгии наконец решили создать Бельгийскую рабочую партию (Parti Ouvrier Belge), программа которой носила по преимуществу политический характер. Поддержка в районах, где были сильны анархические симпатии, по всей видимости, была обеспечена солидарностью с шахтёрами Боринажа и Шарлеруа во время стачки зимой 1884/85 гг., когда социалистические кооперативы пекарей из Гента и Брюсселя обеспечивали стачечников вагонами хлеба. Однако серьёзность экономического кризиса в 1886 г., который в Льеже привёл к снижению зарплаты шахтёров, позволила анархистам вызвать ряд инцидентов с применением насилия, кульминацией которых стала забастовка шахтёров в Льеже, к которой присоединись Шарлеруа и Боринаж. В Шарлеруа произошли беспорядки. Стачки были жестоко подавлены войсками, при этом 14 рабочих было убито и много других ранено. Лидеры БРП, боявшиеся, что за этим последуют репрессии против рабочих организаций, могли лишь призывать к спокойствию. Подробнее о стачках см.: Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste à Verviers, pp. 16–17; Bertrand, Histoire de la démocratie, II, pp. 399–410.

⁸⁵ Анархисты пытались повлиять на деятельность профсоюзов во Вьене. «Бунтовщик» от 11–23 апреля 1886 г. сообщал, что большое собрание Союза изготовителей жести, проведённое 26 марта в ответ на сокращение зарплаты, избрало комитет, в котором преобладали анархисты. Один из них, Пьер Мартен, произнёс решительную речь, призывая к стачке, подготавливающей революцию.

⁸⁶ ‘Les Grèves’, Le Révolté, 27 April 1884.

⁸⁷ Le Révolté, 28 February – 14 March 1886. Вероятно, шахтёры мало что знали, или не знали ничего, о социалистических идеях вообще. «Во всём хороший народ, которому недоставало только одного – социалистического образования», – говорил о них «Бунтовщик» в номере от 28 марта – 10 апреля 1886 г. Но это создавало меньше проблем для таких пропагандистов, как Базли, поскольку Рабочая партия имела связи с рабочим движением.

⁸⁸ ‘Question de tactique’, Le Révolté, 7–13 October 1892. Данная заметка была частью редакторского комментария по поводу особенно резких дебатов между Малатестой и Пома́ти, которые велись в «Бунтовщике» по вопросу об отношениях анархистов с профсоюзным движением.

⁸⁹ В марте 1886 г. небольшая, но весьма активная анархическая группа в Льеже призвала рабочих присоединиться к демонстрации на годовщину Парижской коммуны. 18 марта тысячи рабочих собрались в Льеже. Призывы умеренного лидера Варнотта из Вервье, пытавшегося успокоить демонстрантов, потонули в требованиях динамита и пении «Марсельезы». См.: Bertrand, Histoire de la démocratie, pp. 394–9; Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste à Verviers, pp. 17–19. Демонстрация закончилась насилием, и, как мы видели, бурные стачки, связанные с демонстрациями, распространились на другие районы. Анархический оратор на собрании 22 марта, где обсуждалось создание синдикальной камеры, обвинил Варнотта в сдерживании революционного движения в Льеже. См.: Vandermeulen, Le Mouvement ouvrier socialiste a Verviers, p. 19.

⁹⁰ Le Syndicalisme dans l’évolution sociale (Paris, 1908), p. 3.

⁹¹ Письмо к Гильому от 6 августа 1907 г., цит. по: Nettlau, Histoire de l’anarchie, pp. 255–6.

⁹² Ср. его письмо к Юрской федерации: Le Révolté, 8 July 1882; а также: ‘La Pratique de l’expropriation’, Le Révolté, 10–16 and 17–23 July 1880.

⁹³ ‘Les Insurrections en Belgique’, Le Révolté, 5–11 February 1887.

⁹⁴ ‘La Guerre sociale’, Le Révolté, 15–21 May 1886. «Рыцари труда» (Knights of Labour) были орденом масонского типа, который защищал интересы всех профессий, но состоял из закрытых узкопрофессиональных обществ. Их членство стремительно росло в 1886–87 гг. См.: Pelling, A History of British Trade Unionism, pp. 95–6. Движение за 8‑часовой рабочий день было инициировано VI конгрессом Американской федерации труда (American Federation of Labor) в Чикаго в 1884 г. Оно приняло большой размах, и в демонстрациях 1 мая 1886 г. участвовало 340 тысяч стачечников. АФТ заявляла: «Никогда в истории этой страны не было такого всеобщего протеста трудящихся масс». См.: Brécy, La Grève générale en France, pp. 19–20.

⁹⁵ См. сообщение о митинге 15 мая: Le Révolté, 22–28 May 1886. «Как и товарищ Мартен, он [Борда] закончил, призвав рабочих организоваться вне и против различных политических партий, таким образом, чтобы не дать новым политикам похитить революцию, которая подготавливается». Мартен говорил о положении в Деказвиле, так что не исключено, что анархисты вынашивали некие представления о революционной стачечной организации.

⁹⁶ ‘Au gui l’an neuf’, Le Révolté, 1–7 January 1887.

⁹⁷ ‘Le Premier mai 1891’, La Révolte, 18–24 October 1890. Кропоткин имеет в виду инцидент 3 мая, когда полиция открыла огонь по стачечникам во время столкновения между ними и шрейкбрехерами. Анархисты возглавили протест против расстрела, но хотя Спис действительно призывал к вооружённому сопротивлению, они не принимали непосредственного участия в самом стачечном движении. Поэтому Кропоткин считал, что анархисты упустили реальную возможность поднять восстание.

⁹⁸ См. письмо к Бертони от 27 апреля 1913 г., МИСИ.

⁹⁹ ‘Ce que c’est qu’une grève’, Le Révolté, 7 September 1889.

¹⁰⁰ ‘Le Mouvement ouvrier en Angleterre’, La Révolte, 13 September 1890.

¹⁰¹ ‘L’Action des masses et l’individu’, La Révolte, 24 May 1890; ‘Allez-vous en’, La Révolte, 4 October 1890.

¹⁰² ‘Le premier mai’, La Révolte, 24 October 1890.

¹⁰³ ‘Les Grèves Anglaises’, La Révolte, 21 February 1891.

¹⁰⁴ ‘La Mort de la nouvelle Internationale’, La Révolte, 17 October 1891.

¹⁰⁵ Freedom, September 1901.

¹⁰⁶ Письмо к Бертони от 2 марта 1914 г., МИСИ.

¹⁰⁷ Письмо к Граву от 3 июля 1902 г., МИСИ.

¹⁰⁸ Письмо к Герцигу от 28 февраля 1906 г., коллекция Винча, МИСИ.

¹⁰⁹ Письмо к Бертони от 2 марта 1914 г., МИСИ.

Заключение

¹ ‘Peter Kropotkin at Work’, Freedom, February 1921.

² Anthony D’Agostino, Marxism and the Russian Anarchists (San Francisco, 1977), p. 80.

³ Marie Fleming, ‘Propaganda by the Deed: Terrorism and Anarchist Theory in Late Nineteenth Century Europe’, in Terrorism in Europe, ed. Yonah Alexander and Kenneth A. Myers (London, 1982), p. 14.

⁴ «Рабочая организация» не была переиздана вместе с другими главными статьями из «Le Révolté» в «Речах бунтовщика» (1885), возможно потому, что Реклю и Кропоткин решили, что в данное время идея «стачечного Интернационала» не вызывает большого энтузиазма в анархическом движении.

⁵ Miller, Kropotkin, pp. 175–6.

⁶ D’Agostino, Marxism and the Russian Anarchists, p. 77.

⁷ Linse, ‘Propaganda by the Deed and Direct Action: Two Concepts of Anarchist Violence’, p. 207.

⁸ Fleming, ‘Propaganda by the Deed: Terrorism and Anarchist Theory in Late Nineteenth Century Europe’, p. 18.

⁹ Memoirs, p. 105. [Записки революционера (1990), с. 105.] Важно отметить, что брошюры Малатесты, написанные на основе подхода, за который выступал Кропоткин, оказались особенно успешными. Согласно Граву, на французском было издано 95 тысяч экземпляров «Крестьянских речей» (Entre Paysans) Малатесты и «Моему брату крестьянину» (À Mon Frère le Paysan) Реклю. См.: Grave, Quarante ans de propagande, pp. 559–60.

¹⁰ Die erste Blütezeit der Anarchie (1886–1894), МИСИ, p. 31.

¹¹ Письмо к Брандесу от 29 мая 1896 г.: Correspondance de Georg Brandes, ed. P. Krüger (Copenhague, 1952–66), II, letter no. 367.

¹² ‘Le Premier mai’, La Révolte, 1–7 November 1890.

¹³ См.: ‘Pietro Kropotkin – recordi e critiche di un vecchio amico’, Studi Sociali, 15 April 1931; цит. по: Malatesta: His Life and Ideas, ed. Vernon Richards (London, 1977), p. 268.

Источники и литература

^a Ныне Российская государственная библиотека (РГБ). – Примеч. пер.

^b Ныне Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). – Примеч. пер.

^c Ныне Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). – Примеч. пер.

СПРАВКА О ПУБЛИКАЦИИ

Cahm, C. Kropotkin and the rise of revolutionary anarchism, 1872–1886. – Cambridge [etc.]: Cambridge University Press, 1989. – XII, 372 p.

Электронный ресурс: Libcom.org: [сайт].

В данной работе освещаются общественно-политическая деятельность П. А. Кропоткина в России, Франции и Швейцарии, его вклад в разработку теории анархического коммунизма, взгляды на революционную пропаганду и организацию, отношение к террору, стачкам и другим методам борьбы. Биография известного революционера рассматривается в тесной связи с развитием западноевропейского анархизма 1870‑х–80‑х гг.

Перевод с английского Р. Х., специально для «Электронной библиотеки имени Усталого Караула».

Karaultheca, 2020